Гоголь: сборник тредов

Холода ударяют неожиданно, в обед еще шпарило солнце, к вечеру пробирает дрожью, Яков думает — нужно было взять из поклажи теплое пальто, и именно в этот момент на плечи опускается что-то теплое, пахнущее отчетливо дымом костра и лошадиным потом. Яков оборачивается, чтобы наглеца взглядом срезать — да только рядом много кого и никого определенного, и не поймешь, что за нахал одарил его своим мундиром. Ну и пусть, следствие не терпит проволочек. Яков в мундир не кутается, оставляет висеть на плечах и трепаться ветрами, рассекает горделиво, аки царь, которому поднесли дарственных соболей — мол, избранному было дозволено возложить на меня мантию сию, не думайте, что вам может так же повезти. Коршуном высматривает что-то, одному ему ведомое, раздает хриплые команды — разбегается народ, никто не хочет попасть под руку столичному следователю... И не заметить в Якове перемены, в лице он не меняется, хмуриться не перестает, только вот глаза заблестели сыто — охотник, ловушку расставивший и ждущий результата — а только именно тут его, значит, за запястья цап — в уголочек, ни раньше, ни позже. Следил? Разгадывал с ним вместе тонкую паутину лагерных интриг, чтобы только подгадать момент? Только от этого любопытства Яков не одергивает наглеца так, чтобы тот до самой Сибири на брюхе полз, лишь бы прощение вымолить; и встречает черными своими — взгляд хитрый, ведьмовских зеленых глаз, по неразумию доставшихся зачем-то бешеной гусарской голове. — Что-то мне не кажется, что вам тепленько, Яков Петрович, — говорит гусар раскатистым басом. — Маловато одного мундира-то. Тут целый гусар надобен. — Кто будете? — спрашивает Яков (откуда гусар знает его — вопрос глупый, весь лагерь шумит о приезде следователя из столицы). — Ипполит Зуров, наследный граф, прапорщик, — рапортует гусар. Яков, так же царственно, как мундир принимал, принимает жаркие объятия и поцелуи Ипполита. Смотреть пытается снисходительно, да только что его снисходительность человеку, в котором ни на грош сомнения в своей замечательности. Ипполит доволен собой и доволен происходящим, горячий, дурной — весь вечер просидел в одной рубахе по такой погоде, а тронешь и не скажешь; кожа жаром пышет, снежинки редкие тают на подлете, каплями оседают. И правда что с печкой обжиматься. Приятно пальцы холеные в буйные кудри запустить да оттянуть легонько, шею беззащитно заставляя открыть. Гусар, медведь, на голову выше, ручищами, как лапами обхватил. Греет. — Откуда же ты такой взялся, царственный? — рокочет тихо. — Не великий князь, случайно, под прикрытием решил проверить свою армию? — К великому князю на «ты» обращаться? Яков его пальцами холеными за лицо прихватывает — а мог бы и пощечину влепить, оцарапать диким котом. — Жизнь не мила, а пули вражеские не берут? Усмехается, лицо отпускает, кудри — сжимает крепче. К губами приникает приоткрытым. Надежнейшее средство от непрошеных расспросов. Ипполит давит в себе желание подхватить на руки эту красивую, ядовитую змею, лишь прикусывает ухо, а потом шепчет, дыханием теплым согревая, дурачась: — Не желаете ли прогуляться в мою палатку, великий князь? Яков позволяет увести себя в палатку, особо не таясь, как входит — взглядом таким одаряет жующего табак адъютанта, что тот сам с писком выкатывается куда подальше. — Надеюсь, не он обычно греет твою постель. До человека с такой неразборчивостью вкусов великий князь не опустился бы, — улыбается одними уголками губ. Ипполит обиженно фыркает, горделиво голову поднимает. Яков разглядеть может в подробностях и стать, и выправку. И несомненную красоту. Буйную, дикую, опасную. — Граф Зуров невесть с кем в постель не ляжет, — а потом, поумерив пафос, добавляет скромно. — Лишь с великими князьями да ангелами. Яков смотрит остро — будто призрака увидел, будто ангел его щеки пером коснулся, о себе напоминая. Хочется что-то сказать, да он дергает небрежно плечами, уголками губ. Мерещится, Яша, мерещится. Стосковался по ангелу своему, вот и. Но имя запоминается, откладывается... Он тянется раздеваться, да снова лапищи его запястья перехватывают, сияют зеленые глаза. — Как можно, Ваше Императорское Высочество. Позвольте я вам послужу как сумею, — и ловко принимается расстегивать пуговицы, ответа не дожидаясь. (Признал Ипполит, чай, не слепой медведь и догадливый весьма, на беду, а ангела своего он и в темноте по чертам лица узнает, лишь пальцами касаясь. Узнал, узнал. И профиль четкий, и линия челюсти, глаза, все же один в один. Стать и разворот плеч, наклон головы... Да сразу признал, еще со спины, как увидел походку летящую и царственно поднятую голову. Как тут было мимо пройти, не познакомившись?) Раздевает, расстегивает — Яков принимает заботу спокойно, явно не впервой, знает, когда руку подать, когда ногу повернуть, а такому тоже нужна своя практика, Ипполит, графский наследник, знает прекрасно. Обнажается Яков без стеснения, кожа светлая, шрамами не исчерченная. Ипполит облизывается, раздумывая, дозволят ли ему кожу эту знаками запятнать. — Не замерзните, Ваше Императорское Высочество, пока я тут управлюсь, — мундир свой на плечи обнаженные накидывает, смотрит долго, задумчиво, не сдержавшись — тут же лезет под него руками, обнимая талию ладонями. — А впрочем, лучше не снимайте его вообще. Мало ли, в постели будет сквозить, не можем рисковать-с. Яков благосклонно улыбается, присаживается на край кровати, точно на каком вечере, совершенно без стеснения и смущения. Смотрит, как раздевается Ипполит, не торопясь, но и не медля слишком. Улыбка Якова становится хищной. Красивый. Кожа золотистая, шрамами взрезана, мышцы перекатываются под ней мягко. Яков пальцы в поросль на животе запускает, поглаживает, точно зверя, ниже ладонью скользит. Ипполит вздыхает довольно. — Ваше Императорское Высочество желают-с, — голос немного сел, в нем слышны отзвуки сдерживаемого покуда медвежьего рыка, — вторгаться этим славным вечером на вражеские территории, али расквартировать гусарские подразделения на территориях своих? Яков размеренно гладит бархатную кожу, сжимает твердую плоть. — Мое Императорское Высочество желают-с и того, и другого. Но, боюсь, адъютант вымерзнет к чертовой матери, покуда мы будем маневры завершать. Ипполит глаза прикрывает, порыкивает, бедрами к руке ласкающей подается. — К чер-рту его. Приятно, когда встречаются два человека, охочие до плотских удовольствий и разумение имеющие, как оным предаваться; ипполитово достоинство сочится вскоре вязкой каплей, и Яков стирает ее подушечкой большого пальца, облизывает его, не прекращая ласку.