Гоголь: сборник тредов

Яша опрокидывает в себя стопку, проводит тыльной стороной ладони по губам и ровным совершенно тоном говорит: — Ну, любезный мой, теперь давайте к делу, — и этими губами, еще горчащими от выпитого, прижимается к губам Саши, который только и успел что книгу покрепче сжать в пальцах. От удивления Саша молчит долгую минуту, даже не моргает почти и тем более не дышит, а Яков — так же спокойно раздевается, и внутри у него медленно черным ядом растекается глухое раздражение, рискующее через пару часов выплеснуться в безобразную громкую истерику. Вот и всё, думается ему почти с облегчением. Давно надо было. Чтоб перестал под ногами путаться. Потом Саша вспоминает, что у него есть язык, и этим языком можно пользоваться, и выдыхает хрипло: — Я прошу вас остановиться. Яков смотрит, приподняв одну бровь — он скинул сюртук и жилет, расстегнутая рубашка обвисает на локтях, пальцы воюют с дорогими запонками. — Из уважения к нашей дружбе, я просил бы вас. Не продолжать. — Я так не думаю, — с тем же спокойствием снимает, наконец, запонку, и рубашку снимает, и кошачьим плавным шагом отходит к постели. — Поторопитесь, Саша, ночь коротка, а вы изголодались. — Нет. — Не врите мне, ваши взгляды трудно не заметить. — Нет, я не... — ага, вот и добился румянца на стоическом офицерском лице. — Не пытаюсь спорить с тем, что. Испытываю. Определенного рода желания. Но я не могу — вы не — послушайте... — Нет, это вы послушайте! — Яков нешуточно взрывается, в Якове мечется злое и страшное, испуганное, капризное, Яков боится, что если сейчас позволит уговорить себя отступить, они вернутся к этому странному танцу, к сашиным теплым улыбкам и деликатной отзывчивости, и он увязнет, и он потеряется, и когда придет время платить по счетам, ему придется отдать больше, много больше, чем свое тело на пару часов. — Вы не девица в первую брачную ночь, вы офицер! Желаете — так извольте в койку, я другой раз позволять не стану! — Мне не нужно другого раза! — В чем ваша проблема?! — Я вас люблю! Замирает, залитый густым стыдным румянцем. Перекладывает книгу из одной руки в другую, из рук — на стол. Проводит ладонью по лицу. — Я вас люблю, — бормочет. — Вам будет легко и приятно, а я буду жалок. Я буду цепляться, и умолять, и докучать вам своими чувствами еще много месяцев после. Вам будет неприятно, и вы оттолкнете меня. А я не могу — не хочу — я дорожу вами, я дорожу нашей дружбой, и мне было бы ужасно ее лишиться. Это так стыдно. Я прошу вас — мы можем забыть про этот вечер? Яша сидит на краю постели, сгорбленный, опустив руки между коленей, и смотрит блестящими черными глазами, и у него такое лицо, как будто ему еще в чем-то Сашу хочется обвинить, но он не уверен, в чем, и только губы — выламываются зло, приподнимается верхняя, обнажая зубы, как у готового зарычать пса. — Не оттолкну, — выплевывает. — Простите? — Пожалуйста, если вам так хочется, носитесь со своими трепетными чувствами. Мне не помешает. Вы не первый влюбленный дурак. Саша — смотрит растерянным раненным зверьком. — Я... просил бы вас не насмехаться. — Я не насмехаюсь. Вы это хотели услышать? Этого боялись? Вы получили свой ответ. Теперь подойдите. И Саша подходит медленно, как под гипнозом, бессильный продолжать спорить, когда Яков смотрит так черно. Только вместо жарких поцелуев — приглаживает выбившуюся из его прически прядь и накидывает на плечи теплое, и Яков не выдерживает и прижимается лбом к его бедру и вышептывает, почти выстанывает: — Я не понимаю, что вам от меня нужно?