Гоголь: сборник тредов

У Трофимовых гадко и неприлично шумно, Яков Петрович неприкрыто морщится, отмахиваясь от клубов дыма в прокуренной столовой — гости, если так можно назвать этих бесов, не утруждают себя поисками курительной комнаты, а хозяин слишком заискивает перед графскими сынками, чтобы рискнуть их приструнить. Офицеры буянят на одном конце длинного, богато накрытого стола, гости поприятнее не находят себе места на другом, поглядывают на часы, высчитывая, когда прилично будет покинуть собрание. Саша — среди первых, хохочет заливисто, стучит по столу крепко сжатым кулачком. Анекдот рассказан громким грубым басом, он наипошлейший, но Саша достаточно заматерел — или выпил — чтобы его это не смущало. Яков Петрович брезгливо наблюдает, как гусар-шутник хлопает его широченной ладонью, да не по плечу, а нарочито по колену; Яков Петрович готов представить, что где-нибудь в укромном углу он уже убедил доверчивого, что твой телёнок, Сашку, в том, что нет ничего зазорного в руке помощи, протянутой товарищу в нужде, мол, каждый солдат делал так хоть раз, чего стесняться. Отвратительно. Словно позолоту соскребают с херувимчика, а под ней дерево червивое, приличным людям показать стыдно. Яков Петрович смятую салфетку отбрасывает, поднимается решительно, резанув юношу взглядом — тот вздрагивает, словно Яков Петрович его за шиворот дернул, за собой увлекая. Стремительно выходит, не оборачиваясь, ожидая бессловесного подчинения. В коридоре возле шумной залы за грудки хвать — и в стену вжимает статского советника Якова Петровича Гуро, лучшего дознавателя третьего отделения фигура внушительных размеров, с узнаваемой даже в полумраке копной кудрей. Не чета сашиным, думает Яков Петрович рассеянно, пока в глазах искры переливаются от столкновения затылка со стеной, совсем не чета. У Саши как лён мягонькие, между пальцами шёлком текут, даже не сжать как следует, а эти… За эти вихры гусара бы оттаскать, как мужика крепостного, чтоб место свое знал. — Он мне стреляться с тобой запретил, а про сломанные колени ничего не сказал, — говорит Зуров таким тоном, будто они всё ещё за столом чаёвничают, беседы ведут исключительно светского толка. — Вы забываетесь, — отвечает Яков Петрович ему в тон. — В моих силах лишить вас титула и отправить на каторгу, даже не придется придумывать повод, — и, отчетливо, чтоб точно понял: — Руки. Прочь. — В моих силах шею тебе свернуть, как кутенку, — бедовая у гусара голова, бесстрашная, ай, и поплатится же однажды, — и я это сделаю, я тебе клянусь, гнида, если еще раз замечу, что ты на Сашку хоть краем глаза глядишь. Вот оно как получается. Интересно, но предсказуемо. — Тебе можно, а другим нельзя? — улыбается Яков Петрович. — Вот молодец, не зря свою дознавательскую зарплату получаешь, сразу все понял, — не спорит, напротив, сияет Ипполит, улыбаясь еще острее Якова. — Ручки шаловливые на виду держи, меньше риска, что я их ненароком сломаю.