Дела семейные

Николая разбудил жуткий вой, донесшийся откуда-то из-за пределов дома. Это было так необычно, что на кровати он подскочил, не до конца понимая, проснулся он или нет - вокруг особняка по ночам стояла мягкая тишина, наполненная лишь шуршанием трав, да изредка ржанием проснувшихся на конюшне лошадей. Ну Венька еще иногда тявкал во сне, но это было слышно только если он под покровом ночи пробирался в спальню, сворачиваясь калачиком на ковре с Колиной стороны постели. А крик, да еще такой… болезненный - это было что-то из области ночных кошмаров или квартир в неблагополучных районах, в которых Коле приходилось как-то перебиваться в момент совершенного безденежья. Якова рядом не оказывается - снова не ложился, несмотря на позднюю ночь. Может, утром бы пришел, чтобы Коля не ворчал, но на ночь оставаться не стал - больно зацепило его это дело. Больше, правда, никаких жутких звуков не слышалось, так что можно было не беспокоиться. Но ложиться обратно в постель, так и не выяснив, что случилось, кажется совсем плохим вариантом, так что Гоголь на всякий случай одевается, спотыкаясь о крутящегося в ногах Веньку. Пес ни на шаг не отстает, хоть и маленький еще, и похож скорее на большой ком мягкого меха, чем на огромного зверя, в которого вырастет, судя по тому, какой была его предшественница, сгинувшая вместе с ведьмой под Архангельском. Коля невольно ежится, вспоминая о том деле, бросает взгляд в окно, убедиться, что зима, снега и то, что таится за ними, не притаились вдруг за тонким стеклом, и, встретив взглядом только зеленеющие кроны деревьев, выходит из спальни, не заботясь прихватить с собой свечу - канделябры по стенам сами вспыхивали по мере его приближения, и гасли невдалеке за спиной. Несмотря ни на что, гостей Коля не ждал. Скорее уж опасался, что Яков встретит его своей фирменной беззаботной улыбкой и руками по локоть в крови - никогда такого не случалось, но воображение у Гоголя было отменное. А вот гости среди ночи, да еще и такие странные… Вендиго тихонько тявкнул, протискиваясь вслед за Колей в гостиную, а на укоризненный взгляд Якова ответил своим обычным - умильным и обезоруживающим. Хотя Яков, кажется, не испытывал к щенку особого умиления, да и вообще терпел скорее от того, что звереныш принадлежал Коле и через год -другой мог вырасти в большого, надежного пса, всецело преданного Тёмному. Экзорцист, устроившийся на диване смотрит больше не на Колю - хотя они успели обменяться приветственными кивками, а на Веньку, а после и вовсе подзывает его каким-то мудреным присвистом, и Вендиго, заинтересованно наклонив голову, трусит к нему, ласково ткнувшись мордой в ладони. - Извините, не удержался, - оправдывается Брут, потрепав щенка по холке и отпустив. - Нечасто увидишь лесного духа в столичном граде. Коля переводит вопросительный взгляд на Якова, но тот никак не реагирует. От Гуро насчет щенка Коле не многого удалось добиться - разве что кроме слов о том, что вырастет - станет отличным охранником. После слов Брута Коля начал подозревать, что охранять Вендиго придется не дом, да и не в Яви. Второй гость Коле номинально не знаком. Номинально - потому что схожесть черт с Гуро настолько очевидна, что даже лишних вопросов можно не задавать. Лет тридцати, с густой черной шевелюрой и черными же глазами. Он кажется очень улыбчивым, хотя сейчас на его лице куда больше встревоженности и какой-то болезненности. Заметив прожженный на плече камзол, Коля задается вопросом - не этого ли человека крик он слышал недавно. Да уж навряд ли человека, - приходит чуть запоздавшая мысль, и Коля, моргнув, смотрит в Навь, не удивившись увиденному. - Младшенький мой, - сообщает Яков, вставая с кресла и усаживая Николая на свое место. - Бестолковый. Судя по всему, серчает Гуро неслабо, раз даже не пытается каких-то приличий держаться. - Виктор Яковлевич, - мурлычет совсем на отцовский манер молодой бес, наклонившись к Николаю и протягивая руку для приветствия. - Рад знакомству. Коля тоже представляется, отвечая, что радость взаимна, а сам гадает, что же такого произошло, что Гуро в таком раздражении. Больше прочего хотелось беса сейчас обнять, приласкать, но все, на что Коля решается - ласково скользнуть пальцами по его ладони, когда Яков протягивает ему бокал с портвейном. Хома от угощения отказывается, а сыну Яков и не предлагает. Пока Гуро пересказывает все, что они за время Колиного отсутствия узнали и обсудили, Гоголь успевает задумчиво выпить полбокала, хотя и не собирался, постоянно посматривая на Гуро, который остановился, облокотившись на спинку Колиного кресла. В сон все еще клонит, тем более, что последние дни были сумбурные, а ночи - короткие, как, видно, и сегодня предвещается. Тем не менее Николай пытается свести воедино известные факты, когда Яков замолкает, но прерывает его мысли голос Виктора - тот, вновь облизнув его заинтересованным взглядом, тянет: - Ну надо же, настоящий Тёмный… Да сильный такой. И настоящий Светлый, - лукавый взгляд устремляется на Брута, который и бровью не ведет. - Такое, папенька, только в вашем доме встретить можно. Несмотря на то, что долгих взглядов в свою сторону Коля не любил, сейчас он не чувствует себя неуютно или неловко, то ли портвейн тому виной, то ли сонливость, то ли от Виктора не исходит ни малейшей угрозы - Коля в ответ на это замечание смешливо фыркает, спрятав улыбку, потому что это, черт возьми, совершенно точно подмечено. Яков, если и намеревался что-то сыну сказать, только рукой раздраженно взмахивает, мол, не до тебя сейчас, и тот снова откидывается в кресле, на этот раз свободнее - а на губах бродит веселая полуулыбка. Николай вопросительно смотрит на Якова, но тот, кажется, ожидает от него какого-то вердикта, а все, что Коля может сказать, это “Надо их найти. Пока бед не натворили”. - Найдем, - Яков почти тянется привычно по макушке погладить, но вспоминает о гостях, сдерживается. - Ладно, господа, утро вечера мудренее, да и вообще по ночам деловые советы держать - идея не из лучших. - Тем более, когда дел неоконченных гора, - соглашается Брут, пружинисто поднимаясь на ноги и чуть не споткнувшись о снова бросившегося к нему Веньку - экзорцист щенку явно по нраву пришелся. - Спасибо за помощь, - искренне благодарит Яков, протянув экзорцисту ладонь. - И за веер, и за… мальчишку этого. Брут хмыкает, крепко ответив на рукопожатие. - Думаю, помощь моя еще пригодится. Задержусь на недельку в городе. Обменявшись с бесом понимающими кивками, Брут уходит. Виктор снова мрачнеет, внутренне напрягаясь, хоть и смотрит дружелюбно, чуть лукаво, незло. Пауза кажется ужасно долгой, особенно Коле, которому тревожно от всего происходящего. - Здесь останешься, - в конце концов бросает Гуро сыну. - Под присмотром будешь. - Но вы, papá, согласитесь все-таки, что мой плохонький план лучше, чем вообще ничего… - коротко улыбается Виктор. - В кругах этих меня знают, так что я за пару-тройку ночей найду вашего душегуба... - Для начала ты пару-тройку дней дома посидишь, - обрывает Яков. - А потом посмотрим по обстоятельствам. А сейчас иди, слуги проводят. Виктор не перечит, соскакивая с кресла, и легкой бодрой походкой направляется к выходу, разворачиваясь в дверях, чтобы картинно поклониться: - Hasta mañana, papá. Que tengas dulces sueños, Nicholas. Яков, вздохнув, садится на диван, когда бесенок уходит, и поясняет, закуривая: - Это он тебе сладких снов пожелал. Коля перебирается к бесу под бок, уложив голову на плечо и размеренно вдыхая терпкий запах дыма. - Виктор… кажется весьма милым. - Это точно, - соглашается Яков, глядя куда-то прямо в сумрак гостиной перед собой. Венька, почуяв, что все интересное кончилось, бодро прыгает прочь - остается только надеяться, что он не отправился вымещать излишки энергии на предметах яшиного гардероба. Коле хочется сказать что-то вроде “не сердись на него”, но у него ведь никакого опыта в воспитании нет, откуда ему знать, может и стоит сердиться, или Гуро вообще по другому поводу так задумчив. - Что же дальше будем делать? - тихо спрашивает Николай, потянув руку Якова по груди погладить, но вдруг передумывает, мягко прикасаясь к губам. Гуро целует кончики пальцев, улыбнувшись. - Пока по плану. Съездим в Новгород, прогуляемся в бордель, благо Сергей Владимирович снабдил меня необходимыми рекомендациями... Сыграем с вами в пару пресытившихся обыденностью господ, ищущих девицу для совместных утех… Может, разузнаем, как в круг клиентов чаровницы Клео попасть… Рекомендациями какими разживемся. Или опытом интересным, - тут уж Яков совсем лукаво Коле подмигивает, легонько куснув за палец. - Скажете тоже, - ворчит Гоголь, вдруг заопасавшись, что Гуро обещание это выполнит. - Да не переживай так, яхонтовый, - смеется Яков, скользнув ладонью под спешно наброшенный Колей камзол. Даже этого легкого прикосновения хватает, чтобы Коля и впрямь перестал переживать, потянулся ближе за лаской, за поцелуем, который неизбежно перерастет в нечто еще. Поцелуй выходит ленивый и сладкий, с привкусом портвейна. От него начинает сбиваться дыхание еще до того, как Яков ловко начинает избавлять Колю от лишней на его взгляд одежды - от камзола, от рубашки, которые грудой падают на пол. - Яш… - задыхается Коля, оказавшись вдруг у беса на коленях, лицом к лицу с ним, так близко, что дыхание смешивается и губы касаются губ. Кожи касается нагретый воздух и горячие, чуткие руки, заставляя тело вздрагивать в сладком, томном предвкушении. - Яш… - снова повторяет, силясь вспомнить, какую мысль хотел донести до беса, прильнувшего губами к шее. Наверное о том, что они в доме не одни теперь и не время для таких экспериментов в гостиной. Это становится неважным, когда ладонь скользит под исподнее, обнимая возбужденную плоть - тогда с Колиных губ срывается протяжный тихий стон, который он и рад бы заглушить, но не успевает. А Яков целует в ответ ключицы и горло, второй рукой сквозь сукно брюк сминая ягодицу. Николай что-то стонет, сам себя не слыша, только чувствует, как собственное тело предает его, самовольно двигаясь в умелых руках. - Золотой мой, - шепчет Гуро, увлекая Колю за собой, и тот словно во сне идет за ним, вышагивая из домашних туфель и остатков одежды, чуть очнувшись когда Яков усаживает его на письменный стол - полированное дерево холодит ягодицы. Тогда только Коля понимает, что сидит, полностью обнаженный перед Яковом, в какой-то момент оставшимся и без халата, и без рубашки, и тот рассматривает его голодным, но полным ласки взглядом, расправляясь с брюками. Коля тянется помочь просто из желания не оставаться недвижной скульптурой, и, конечно, из желания прикоснуться к Якову, погладить низ поджарого живота, провести пальцами по курчавой поросли в паху, обнять пальцами твердеющий член, отплатить за недавнюю ласку так же - проводя сомкнутой ладонью по всей длине, смазывая кончиками пальцев пряную влагу с головки. Яша дышит чуть сбито, губами прижавшись к Колиному виску, двигается короткими толчками, давая Коле самому приласкать его. От этого кровь в венах вскипает возбуждением и похотью, и уже через минуту Коля только и может думать о том, как хорошо будет, когда Яков наконец толкнется внутрь, заполняя, когда тела и дыхание соединятся в едином ритме. Долго ждать не приходится, и пусть вместе с возбуждением по венам течет смущение, но Коля все равно послушно ложится спиной на столешницу, закидывая ноги на крепкие плечи и замирая в предвкушении, когда бес склоняется над ним, выводя губами узоры на груди и шее. Хочется проскулить хоть что-нибудь, что передало бы остроту эмоций и сладость, заполняющую тело, но Колины слова стройно складываются лишь на бумаге, а сейчас он только и может, что выстанывать яшино имя, да бессвязно просить о большем, пока язык ласкает рот, а пальцы вытворяют что-то невозможное, растягивая, лаская и поглаживая изнутри, доводя до исступленных стонов. Восторженным вскриком Коля откликается на то, как Яков берет его, прижавшись сразу всем телом, втиснувшись в жаркое тугое нутро одним движением, ловко перекладывая длинные колины ноги так, что тот сразу скрещивает лодыжки у него на пояснице. Дышать Коля уже не может. Он не уверен даже, что способен ощущать что-то еще, кроме жара, сладкой дрожи, заполненности, поцелуев. Не видит ничего, кроме темных глаз, в глубине которых бушует пламя. Весь мир сходится вокруг них двоих, сплетенных в жарком движении навстречу друг другу, и весь мир вокруг неважен. Ни гладкая столешница, об которую Коля то и дело ударяется головой, пока Яков не подложит под его затылок ладонь, ни присутствие кого-то еще в доме, ни все те дела, что копятся бумагами на рабочем столе Якова в кабинете. Коля коротко постанывает Якову в шею, оплетая ногами и зарываясь пальцами в волосы, рога обхватывая ладонью и слыша, как тот отзывается потусторонним тихим рычанием, все нутро пробирающим такой дрожью, что мир тускнеет, выгорает от затопившей живым огнем страсти. Выгорает до абсолютной белизны, в которой и есть только место поцелуям, яшиным тихим вздохам, да прикосновениям рук, из напряженных и цепких ставших ласковыми и нежными. Коля смотрит в потолок, пока что не в силах расцепить ноги и отпустить Якова от себя. Дыхание постепенно выравнивается, хотя где-то в низу живота сладкая дрожь еще не прошла, и в пальцах еще чувствуется легкое покалывание, и в ушах немного шумит. Яков целует нежно шею, наверняка снова оставляя следы на коже, словно тавро обновляя. Не хочется думать больше ни о чем.

***

Наутро чемоданы оказываются уже собраны. Или, точнее, их как раз заканчивают собирать - приоткрыв один глаз Гоголь видит, как с прикроватной тумбочки очень целенаправленно укатывается его любимое перо и исписанные поздней ночью листки бумаги - нежить уже была в курсе, что Николай Васильевич трепетно относится к своим наброскам и предпочитает возить их с собой - мало ли какая идея в дороге посетит, нужно будет связать её с предыдущими. - Что ж, прямо с утра в дорогу? - зевает Николай, перекатившись на другой бок и с удовольствием уткнувшись наконец-то носом в плечо Якова. - Как же давно ты в постели не спал… - Прости, яхонтовый, - примирительно мурлычет Яков, погладив по волосам, поцеловав в макушку. - Позавтракаем да поедем. Повезет - за сутки доберемся, благо дороги сухие, не застрянем в каком болоте. От слов о болоте Коля невольно вспоминает свое видение, заполненное тухлой жижей и гнилью, и остатки сна как рукой снимает - он выпутывается из одеяла, перебираясь поближе к Якову - тот не спал давно уже, судя по всему, а может и не ложился, во всяком случае на нем тонкий шелковый халат, очки, которые Яков носил исключительно потворствуя своему чувству стиля, и книга в руках. Коля, привалившись щекой к его плечу заглядывает в книжку, но не узнает языка и даже буквы кажутся знакомыми лишь отчасти. - Чтобы суккуба удержать много силы надо? Яков откладывает книгу и очки снимает, потерев переносицу немного картинным жестом. Коля со сна готов простить ему любую театральность, если только это позволит не вылезать из постели чуть подольше. - Да совсем не надо, что уж там. Думаешь отчего их упоминают все, кому не лень? Поймать трудновато, чтобы запереть, а удержать… - Яков пренебрежительно отмахивается. - Достаточно буквально перерисовать картинку, из которой никто не делает секрета. - Почему ж тогда этим каждый второй не занимается? - сонно хмыкает Николай. - А зачем они нужны, душа моя? Жрут только немеренно, да красивые шибко. А практической пользы от них немного, вон, как от мавок. - Оксанка нам хорошо помогла тогда, - вступается за мавкину честь Гоголь, осуждающе качнув головой. - Ну ты еще попросись в отпуск тебя туда свозить, повидаться, - фыркает Гуро. - То-то Александр Христофорович рад будет… - Да ну вас, - ворчит Коля, едва сдерживаясь от того, чтобы не рассмеяться. - Оксанка твоя умная девка, - серьезнее продолжает Яков. - Потому и помогла. Да еще и влюбилась в тебя без ума, без памяти. А суккуб… Хорошо их при борделе содержать, если умеешь его контролировать, чтоб клиенты не мерли как мухи. При некоторой изворотливости ума можно, конечно, и от врагов избавляться… но слишком это мудрено, яхонтовый. Веера эти, карты, ярмарки, бордели… - Мудрено, - соглашается Коля, потянувшись ближе, к краю челюсти губами прикоснуться, потереться носом о щеку, насладиться еще несколькими минутами сладостной тишины, прежде чем начать снова в дорогу собираться. С первого этажа доносится грохот стекла и жизнерадостный смех, перемежающийся быстрой, эмоциональной речью. Коля, спросонок подзабывший о гостях в доме, вздрагивает, натягивая одеяло до подбородка. - Виктор надолго не задержится, - обещает Яков, глянув на Колю успокаивающе. - Я не… не имел это в виду, - Гоголь в ответ качает головой. - Просто привыкнуть нужно, что в доме еще кто-то живой, кроме нас, Якима да Веньки. - Представь, что мы обзавелись еще одной собакой, - ворчит Гуро. - Которая к тому же, говорит по-испански. - Ну нельзя же так, Яков Петрович, - не сдержавшись, Коля смеется, легонько ткнув беса под ребра. - Можно, можно, - обещает Гуро и, взглянув на часы, добавляет, - давай-ка поднимайся, радость моя. Хотелось бы в Новгороде к завтрашнему полудню оказаться. Когда Коля спускается-таки к завтраку, одевшись сразу в дорожное, то обнаруживает, что завтрак, судя по всему, начался без них обоих и давно. Судя по бутылке портвейна на столе он уже плавно перерос в обед, чему Яков безмолвно потакал - во всяком случае не высказывал неудовольствия, ограничившись, правда чашкой кофе вместо вина. Виктор что-то быстро тараторил на испанском, периодически делая паузу, чтобы набрать воздуха и глотнуть еще вина. Колю он поприветствовал длинной непонятной тирадой, потом вдруг опомнившись и продолжив уже по-русски: - Доброе утро, Николай Васильевич, как спалось? Приношу извинения за позднее ночное вторжение, шумное к тому же, я бы собственной воле вас с papá тревожить не решился. - Ныкался бы по окраинам до последней возможности, - язвительно подмечает Яков, ловко сочетая жареную перепелку с утренним кофе. Коля, поздоровавшись и уверив Виктора, что все в порядке, намазывает хлеб маслом, убеждая себя, что завтракать все ж таки надо, иначе эти двое, кажется, уговорят его начать день с обеда. Два раза приходится отказаться от предложения плеснуть - в первый раз вина в бокал, во-второй, коньяка в кофе, и только после этого Виктор, как-то жалостно вздохнув, снова переключается на Гуро, видимо продолжая прерванный колиным появлением рассказ. Несмотря на то, что Николай ни слова не понимает, чувствует он себя вполне уютно - Яков, несмотря на поверхностное раздражение, пребывает в прекрасном расположении духа, Виктор и вовсе сияет словно весеннее солнце и пару раз даже предлагает Коле перевести то, что он только что рассказал, да Гоголь отказывается - навряд ли ему станет понятнее, если Виктор начнет говорить на его родном языке. 

***

В Новгороде оказывается… скучно. Дело, конечно, в сумрачной погоде, встретившей гостей из столицы, да и в общем колином настроении - дорога хоть и была не слишком длинной, но оказалась насыщена всяческими бестолковыми на взгляд путников остановками, даже Якова проняло. Так что Гоголю ни выспаться толком не удалось, ни какими-никакими видами понаслаждаться - огромная серая туча, заполнившая небо, сопровождала их с самого Петербурга, отбрасывая недружелюбную тень на землю и грозясь разразиться дождем. - Задерживаться не станем, - сообщает Яков, хотя в планах и так не было провести здесь больше двух дней. - Отдыхать с дороги некогда, яхонтовый мой, меньше всего хотелось бы по дороге в ливень увязнуть. Или здесь застрять. Коля только кивает покорно, искоса наблюдая за тем, как Яким разгружает вещи у небольшой, но весьма пристойной гостиницы. - Завтрак? - только и спрашивает неуверенно, подумав, что Яков Петрович определенно заразил его своей тягой к здоровому питанию. - Не обсуждается, душа моя, - уверенно кивает Гуро. - Смотрю, поездка тебя совсем не вдохновила. Низкие темно-серые тучи, нависшие над городом, даже похожую на затейливый розовый торт гостиницу окрашивают в неприятно-грязные тона. Отчаянно хочется солнца или хотя бы ярких красок. А то даже Яков отчего-то в черном, глазу отдохнуть не на чем. Гуро словно мысли читает, меняя в номере пальто на ярко алое и вытаскивая из сундука цилиндр, в котором смотрится таким франтом, что Коля на пару мгновений дара речи лишается, пялясь на беса с глупой восхищенной улыбкой. - Хорош, - выдавливает он из себя, поймав вопросительный взгляд Гуро, и, подойдя ближе, тянется прикоснуться, словно бы проверить, что красивый этот, лукавый мужчина, стоящий перед ним, настоящий. Яков усмехается довольно, увлекая Николая в короткий, чувственный поцелуй, а отпустив по-деловому поправляет его камзол и волосы, кивком приглашая следовать за ним. - Времени у нас немного, - чуть задумчиво сообщает Яков, обмакивая кусок мяса в пряный красный соус. - Как вы смотрите на то, чтобы разделиться, Николай Васильевич? - Я в бордель один не пойду, Яков Петрович, - шепотом бормочет Николай, перестав терзать несчастное мясо, которое и есть-то особо не хотел, ножом. - Я бы вас в гнездо разврата одного и не отправил, - укоряет Яков, наблюдая за колиными страданиями. - Когда ж я вас, душа моя, научу удовольствие от пищи получать? - Лет через сто, наверное, - с явно импонирующей бесу легкомысленностью обещает Николай, переключившись с мяса на кофе, на английский манер поданный с молоком. - Ладно, - усмехается Гуро. - Я терпелив. Я подумываю вас к местному городничему отправить. Письмо он должен был получить с моими указаниями, правда раньше завтрашнего дня навряд ли нас ждал. Ну да ничего, приезжать раньше, я считаю, вообще полезно. Это Коля давно заметил. Яков всегда старался почтить провинциальных коллег своим присутствием на день-два раньше обещанного срока. Держал, так сказать, в нервном напряжении. - Какие указания? - почему-то мысль о том, чтобы провести день в местной полиции вместо того, чтобы крутиться в обществе полуголых нимф, приятно греет душу. - Отчеты ярмарочной полиции приготовить? - Их и отчеты по смертям за период этой ярмарки, - кивает Гуро. - Или со мной хочешь, голубчик? Уверен, что здесь заведение рангом пониже, чем у Марисы, так что тебе скучно будет. И улыбается этой своей обворожительной улыбкой, из-за которой Коля даже рассердиться на беса толком не может. А может только закончить завтрак и заверить следователя, что среди бумаг ему будет уютнее. - А я вас оттуда заберу, голубчик, как освобожусь, - кивает Гуро. Коля уже предвкушает выражения лиц новгородских полицейских, когда в участке появится Яков в своем кроваво-алом пальто и цилиндре. Должно быть занимательно. И действительно, Яков сильно бы скрасил общую мрачноватую атмосферу, во всяком случае для Гоголя. На отдельный кабинет он и не надеялся - хотя для Гуро наверняка готовили, но небольшой и слегка шатающийся под обилием бумаг стол его немного разочаровал. Не добавляли хорошего настроения и взгляды местного начальника полиции, Алексея Семёновича, большого, грузного мужчины со впечатляюще лохматыми бакенбардами. Из-за того, что полицмейстер сам по себе был огромен, казалось, что к его лицу с боков прицепились две маленькие лохматые собачонки, рыжие, с проступающей сединой. На Гоголя полицмейстер смотрел с явным неудовольствием и каждый раз проходя мимо шаткого стола бормотал “что ж мы, по ихнему, с работой не справляемся?”, искоса бросая на Николая сердитый взгляд. На взгляд Гоголя с работой они справлялись лучше столичной полиции, во всяком случае, перепись на ярмарке была организована хорошо, и не приходилось перебирать десяток бумажек, чтобы удостовериться в каких-либо сведениях, но сообщить об этом полицмейстеру Коля постеснялся. Но никаких происшествий на масленичной ярмарке не было, кроме ожидаемых переломов, выбитых зубов, обморожений и прочих радостей, неизменно её сопровождающих. А про смерти в городе Яков сразу сказал - просто просмотри, вдруг что интуиция твоя подскажет, или видение какое за хвост ухватишь. Был бы Яков Петрович здесь, с этим было бы проще, а валиться в обморок на глазах у новгородской полиции Коле совсем не хотелось, так что он попросту внимательно перечитал все бумаги, не изыскав ничего, что привлекло бы его взгляд. Так если бы не вся эта кутерьма с белладонной, да с колиным умением в Навь глядеть, они бы и смерть Тормасова пропустили, так что кто знает? Может и были среди этих смертей - очень немногочисленных для большого города, не случайные, но видения Николая упорно не посещают. Посещает только скука и легкий насморк от общей какой-то пыльной атмосферы. Яков Петрович появляется ближе к вечеру и без лишних разговоров забирает Гоголя из-за покачивающегося стола, поблагодарив полицмейстера за сотрудничество и помощь. Судя по задумчивому молчанию Гуро, царившему все время, пока ехали обедать, что-то он разузнал, но что-то его и беспокоило. Коля, не разузнавший ровным счетом ничего, терпеливо изнывал от любопытства, давая Якову время обдумать все. - Так что, голубчик, что-нибудь интересное вам попалось среди этого вороха? - спрашивает Яков, едва они переступают порог номера - обед Гуро распорядился туда подать. - Ничего, - признается Коля. - И никаких видений или догадок. Никаких подозрительных личностей, ну, сверх меры подозрительных, конечно. Никакой от меня помощи, Яков Петрович. - Ну зачем вы так о себе, яхонтовый? Я вас за бумаги послал исключительно в надежде на какое-нибудь ваше чудное озарение. А нет так нет, что вы себя корите-то? Жареные перепелки пахнут вполне сносно, и вино не кислит больше нужного, хотя Яков, конечно, немного морщится, попробовав. Зато яблоки удивительно пахнут, если бы не Яков, внимательно следящий за тем, чтобы Николай нормально питался, Коля, может, вином с яблоками бы обошелся. Но приходится попробовать и рыбный суп - очень недурственный, и перепелок - вполне вкусных, и еще закусок каких-то, продолжая, кстати, изнывать от любопытства - бес явно проголодался за время своего отсутствия и разговор предпочитал за обедом вести исключительно о ерунде. Коля не возражал до самого десерта из яблочной шарлотки, в очередной раз подумав, что эта любовь к яблокам у беса точно неспроста. - Ну расскажите что-нибудь, Яков Петрович.... Не впустую же ездили, я же вижу. - Проницательный ты мой, - усмехается Яков. - Ладно-ладно, не буду тебя больше томить. Хозяйку, конечно, пришлось долго уговаривать, чтобы она информацией поделилась… Яков замечает подозрительный Колин взгляд, и со смехом качает головой. - Нет, душа моя, никакого морока я на неё, как на ту девицу в Архангельске, не напускал. Хозяйки борделей, яхонтовый, дамы практичные. Им приятнее шорох банкнот и звон монет. - Так вы ей заплатили что ли? - неверяще вздыхает Коля. - За информацию? Это от чего-то еще большим кощунством кажется, чем морок в чужой голове. - Трепетный вы мой, - хмыкает Гуро. - Всё удобнее, чем по официальным каналам информацию изыскивать. И быстрее, и надежнее. Так вот, вспомнила она, конечно, красивую девку с богатым веером. Побыла та пару недель в городе, да и уехала, о чем хозяйку сразу предупредила. Никаких нареканий от клиентов, никаких жалоб - разве что когда она ушла, остались тоскующие по неземным красотам. - И всё? - хмурится Николай, вертя в руках попавший под пальцы - не иначе Яков подтолкнул, пока Коля задумался, - персик. - Побыла, по… поработала… Да и исчезла? Не густо. И у меня ничего… Как же мы, п-пардон, шлюху в столице отыщем? Яков так самодовольно улыбается, что впору в него спелым ароматным фруктом запустить. Гуро все равно поймает, зато какой эффект! - Ну не томите, Яков Петрович, - просит Николай и, поддавшись наитию, откусывает от персика, чувствуя, как сладкий сок брызнул в стороны, стекая по губам. Яков усмехается с явной гордостью, коротко облизнув губы. - Учишься, яхонтовый. Скатались-то мы, конечно зря, всему виной лишь мое нежелание близких дел с Марией Луисой иметь. Да её нежелание хоть сколько-то мне в расследовании помочь. Иначе бы мы и в Петербурге узнали, что весь цвет этого специфического общества можно будет застать в столице на закрытом рауте, - Яков из внутреннего кармана достает узкий распечатанный конверт с замысловатым золоченым тиснением. - Впрочем, любая поездка на пользу, - философски продолжает Гуро. - Полиции местной, опять же, встряска. Коля перегибается через стол, чтобы выхватить у беса из пальцев конверт. Внутри оказывается плотной бумаги карточка с числом, датой, адресом и непонятным девизом на латыни - Коля всегда по этому предмету слабо успевал, - и лист бумаги, исписанный убористым почерком - свод правил, действующих на данном приеме. Ничего особенного, хотя список длинный и каждая фраза так витиевато построена, что не с первого раза поддается осмыслению. Закончив читать, Коля отпивает глоток из бокала, задумчиво возвращая бесу конверт с приглашением. - Дозволено привести спутницу либо спутника на выбор гостя? - цитирует Коленька начало пятого пункта, крутя в руках бокал. Яков, нахмурившись, кивает, глянув вопросительно. - Тебя ведь, душа моя, повсеместный разврат расстраивает, - мягко произносит Яков. - Я подумал, что лучше тебе в стороне остаться, я и сам управлюсь. В другой раз Коля и согласился бы, о еще одном посещении заведения подобного Марисиному, да еще и в разгар закрытого раута даже думать не хочется - есть все ж таки пределы тому, насколько человек смутиться способен, а Коля от одних воспоминаний смущается до дрожи, до неприятного спазма в легких. - Яков Петрович, вас она только испугается, - медленно начинает Николай, чувствуя, что должен всё это сказать, должен Якова уговорить с собой его взять. - От вас она ничего хорошего ждать не будет, а от меня она надеется помощь получить. А я уж сделаю так, чтобы она доверилась, чтоб не навредила никому, в том числе и себе самой! Будь Гуро обычным человеком, он бы точно подавился - вином, воздухом или собственными мыслями. Но он не человек и все, что Коля видит - короткое, но отчетливое замешательство в темных, почти нечитаемых глазах. - Сердобольный ты мой, - тянет Яков, продолжая смотреть странно, словно совсем от Коли такого пыла не ожидал и теперь не знает - гордость испытывать или сердиться. - Я это дело начал, мне и заканчивать, - упрямится Коля, прибегая к последнему аргументу, от которого бес не сможет отвертеться. - Я чувствую, что так нужно, Яков Петрович… - Ну раз чувствуешь, значит так тому и быть, - без капли иронии соглашается Яков, окинув Колю задумчивым взглядом поверх бокала вина. - Не жалуйся потом. - Не буду, - обещает Коля, тепло Яше улыбнувшись. - Я знаю ведь, что вы меня в обиду не дадите.