Дела семейные

За карты Хома редко садится - проигрывает слишком часто, чтобы выигрыша Виктора на двоих хватило. Так что в основном он пьет, да к картежникам присматривается. И так вечер за вечером - затея начинает казаться безнадежной, потому как за ночь они с полдюжины картежных притонов обходят, и ни в одном ничего интересного не обнаруживается, кроме шулеров, которых Брут на раз вычисляет, но возиться с которыми ему не с руки. Хотя список он скорее по привычке все равно составляет, бесу потом отдаст тот пускай по своим полицейским каналам спускает до нужного уровня. Нужно же чем-то время занять, пока Виктор весело скалясь обыгрывает очередного несчастного. Выигрыши мальчишке тоже особой радости не приносят - он иногда донимает Хому, чтоб тот себе побрякушку в подарок выбрал, но не обижается на грубоватые отказы, видно что и его - обычно действительно весьма везучего, удручает череда неудач. Брут настораживается на третий вечер - наслушавшись восторженных рассказов о том, что Яков со своим подопечным в бордель отправились, аж голова трещит от быстрой чужеземной речи, которую Вик переводил как попало, - бесёнок вдруг партию за партией начинает проигрывать, да всё одному и тому же господину - безусому еще молодчику в франтоватом камзоле золотисто-голубой расцветки. И тот вроде бы и не шулерствует - Виктору это выиграть бы не помешало. И необычного в нем ничего, молодой только больно, но таких папенькиных сыночков-бездельников тут три четверти собравшихся. А как ни сядет Виктор с ним за партию, так проигрывается в пух и прах. Полукровка сам даже недоумевающим выглядит, хмурится, разглядывая свои карты и довольную физиономию незнакомца. - Да что ж ты творишь-то, бестолковый? - ворчит Хома, когда Вик в прострации отходит от стола, в одной руке зажимая бутылку с вином. Виктор потерянно плюхается рядом на диван, в пару глотков опустошая полупустую бутылку. - Этот тип как на удачу заговоренный, - бормочет Виктор, разглядывая мужчину, севшего ему на смену - тот пока еще выглядит полным надежд и ставки делает непомерно большие. - Даже если б мысли читал, такой удаче объяснения нет. Только колдовство какое, мне неизвестное. - Уж такого по миру наверняка немало наберется, - бросает экзорцист, не желая признавать хотя бы вслух, что и сам ничего понять не может. - В любом случае, не наша печаль, и мало радости в том, чтобы остатки нашего капитала проиграл. Навряд ли Яков Петрович тебе под такое дело ссуду выделит. - Папенька-то? - со смешком отзывается Виктор. - Да разве что по рогам тростью надает за безалаберность. Хотя, может и обойтись, Николай Василич на него очень умиротворяющее воздействие оказывает. Тут не поспоришь, сколько Хома Якова знал, нрав у того крутой был, суровый. - Так тем более дальше идти надо. Заговоры, пусть и откровенно шулерские, тоже не наша печаль. - Еще партию, - Вик, похлопав по карманам, достает золотое кольцо с крупным, чистым изумрудом, ярко переливающимся в свечном свете. - Для тебя берёг. - Да как же, - фыркает Хома, совсем искренне скривившись. - И по-твоему проигрывать последнюю ценность, что у тебя осталась, самый подходящий выход в данных обстоятельствах. А дальше с чем пойдем? С улыбкой твоей, обаятельной? В ответ на это замечание Виктор игриво из-под ресниц смотрит. - Ваши комплименты, Хома Алексеич, для меня на вес золота. Но у меня предчувствие - нечисто тут дело. Ну невозможно вот так запросто меня раз за разом обыгрывать, я хоть и полукровка, но везучий как чёрт, хоть раз да должен был выиграть. - Самоуверенный ты как чёрт, - цедит Брут, задумавшись - так-то Виктор прав, любой заговор хоть раз на дюжину да даст осечку с сильным противником, а Виктор в картах поднаторел за десятилетия. - Я уж постараюсь партию так завернуть, чтоб у него ни на что больше внимание не рассеивалось, а ты присмотрись. Ты в Навь глубже меня глянуть можешь, - признает немного застенчиво, но тут же эту застенчивость компенсирует самодовольной ухмылкой. - Зато у меня чутье лучше. - Чутье у него лучше, - не сдержавшись коротко смеется Брут. - Сидели бы мы тут, кабы чутьё у тебя было хорошим? - И на старуху бывает проруха, - беззаботно пожимает плечами Виктор. - А так - когда бы еще с вами свиделись? Брут отмахивается от него, как от назойливой мухи, но даже это веселой улыбки с лица полукровки стереть не может. - Ладно, иди, - разрешает Хома, обдумав все за и против. Против, конечно, был тот факт, что чем глубже он в Навь уйдет, тем больше вероятности, что его заметят - остается надеяться, что Виктор и впрямь увлечет непонятного своего противника новой партией. Бесёнок, во всяком случае, старается, словно не в карты, а в шахматы играет, заворачивая какие-то рисковые гамбиты с первых карт - дальше Брут уже не смотрит, издали наблюдая за противником Виктора, все глубже в Навь погружаясь. Что с тем что-то явно не то становится понятно скоро - от людей только неясные серые тени остаются, Виктор во всей своей потусторонней красе хвостом нетерпеливо по полу бьет, а молодчик этот словно восковая кукла, ни капли своего обличья не поменял. Тревога вскипает ядовитой густой смолой где-то под ребрами, и Хома решается еще дальше заглянуть, на предел своих возможностей, хоть на секунду, надеясь увидеть хоть какую-то подсказку. Увиденное изумляет его настолько, что отшатнувшись он чуть с ног не сбивает дородного, скандального мужчину, которого едва хватает умений успокоить - вот еще на дуэли стреляться из-за такой ерунды не хватало. Виктор бы со смеху помер. А за всем этим он уже и не замечает, как Вик последние копейки проигрывает, кольцо выкладывает, да еще и расписку пишет на немалую сумму. - Навь-то неслабо протряхнуло, - жалуется полукровка, подойдя к Хоме, поспешившему на свежий воздух выйти, обдумать увиденное да сложить в единую картину. - Ты чего это, Хома Алексеич, такой серьезный? Никак чудь, какую, белоглазую увидел? А если скажешь, что все в порядке и обычный это человек, то я, рогами клянусь, карт в жизни в руки не возьму. И даже в кости играть не сяду. Подамся в садовники. - Ой, не искушай меня, - отмахивается Хома, чуть улыбнувшись на неловкую попытку бесёнка его рассмешить. - Не грозит тебе столь тяжкое испытание, ведьма это. - Какая еще ведьма? - недоверчиво ворчит Виктор, глянув на Хому так, словно в компетенции его сильно сомневается. - Ведьмак, что ли? - Вик, я тебе уши сейчас прилюдно надеру, - сердится Брут. - Ведьма. Да посильнее тебя. - Да уж явно посильнее, коли я бабу за карточным столом не признал, - соглашается Виктор. - А тебя? Не сильнее? Хома впервые видит, чтоб Вик так на него смотрел, как мальчишка на какого-то сказочного героя. Молчание его - Хома вместо раздумий над ответом вспоминает, где уже личико это миловидное лицезрел - Вик по-своему расценивает: - Ну да и ни к чему она нам, верно? Хома медленно качает головой, припоминая, но не веря ни собственным глазам, ни собственной памяти, надеясь, что это они его подводят, а не веками тренируемые умения нечисть различать да опознавать по степени опасности. - Может очень даже и к чему, - бормочет экзорцист, заставляя Вика оторваться от беззаботного созерцания чужого сада. - Езжай-ка ты домой, да Якова дождись. - Что я тебе, ребенок что ли? - мгновенно вскидывается мальчишка, упрямо вздернув подбородок. - Что ты меня домой-то гонишь? Скажи чем помочь - я помогу. Коротко оглянувшись, чтобы убедиться что в этом укромном углу террасы никого больше нет, Хома сильно, да резко полукровку рукой за горло прихватывает, так, что тот на носочки привстает, захрипев от неожиданности. - Поедешь домой. Дождешься Якова. Передашь ему, что это та ведьма-гречанка с ярмарки, про которую я обмолвился. Моя вина - не посмотрел внимательнее. Да и зачем было, казалось, внимательнее смотреть? Слабенькая ведьмочка, кое как с хрустальным шаром и пасьянсами управлялась, никакой силой от неё и не веяло, да и выглядела в Нави - и сейчас выглядит! - молоденькой совсем девчонкой, неопытной, будто только-только ведьмовству выучилась. - Понял меня? - Понял, - едва слышно хрипит Виктор, и Хома ладонь разжимает, давая ему воздуха глотнуть. Тут уж не до шуток, полукровке с такой ведьмой не тягаться. - А ты что делать будешь? - спрашивает Виктор, отдышавшись, глянув беспокойно - чувствует наверняка, что Брут в смятении, тревожит его это. - А я прослежу, где она отсиживается, да запру её там. Яков пусть меня найдёт… - Хома молчит несколько мгновений, неохотно затем признавая, - вдвоем сподручнее будет. Виктор еще откашливается, прикрывая ладонью горло, вмиг украсившеся отпечатками сжатых пальцев, усмехается, словно поспорить хочет или еще какое свое мнение высказать, но Хома шикает на него сердито, и бесёнок, обиженно губы поджав, повинуется. Уходит, растворившись в теплой душной ночи, оставив Брута наедине со своими сомнениями. И как так вышло, что не углядел ведьму? Никакой силы ведьме не хватит, чтобы в Нави молодой оставаться, они и стареют так стремительно от того, что расходуют все внутренние запасы, а старой сущности много не надо, хватает и на то, чтобы колдовать, и на то, чтобы в Яви пристойно выглядеть, хотя и это не всем удается. А чтоб молодой да свежий облик в Нави поддерживать, чужая жизненная сила нужна, много и постоянно. И суккуб, чтобы силу эту получать самым простым, внимания не привлекающим способом, - осеняет вдруг. Вот в чем дело-то. Ещё пару часов приходится подождать, пока ведьма собираться начнет. За это время Хома успел разок выиграть какую-то мелочь, а затем в двух партейках бездарно спустить все, включая последние крохи за два дня наигранного Виком. Краем глаза Хома неотрывно за ведьмочкой следит, но ей на глаза старается не попадаться, и без того изрядно её побеспокоил своим вторжением в Навь. Только глубокой ночью Хома неслышной тенью выскальзывает за ней в темноту чужого сада, а потом и на притихшую сутолоку улиц, недостаточно пустых, чтобы Хома мог привлечь внимание подозрительной девицы. Тем более, что держаться он старается в тенях, да и немощным старцем, закутанным в плащ до пят у него всегда хорошо выходило притворяться. Хорошо хоть девица эта, прикидывающаяся юношей, в Навь не ныряет, тут-то сложнее было бы за ней неприметно проследить. Но она идет себе неспешно по закоулкам столицы, беспечно любуясь незамысловатыми видами. До самой её квартиры на втором этаже вполне пристойного дома, довести её не составляет ни малейшего труда - это-то и настораживает. Брут выжидает еще какое-то время, уж подольше получаса, но покидать квартирки ведьма не собирается. Так что остается самым разумным решением её запереть, да Якова дождаться, навряд ли тот всю ночь своего подопечного по колыбели разврата будет таскать, не больно-то Николай Васильевич похож на ценителя подобных утех. На дубовой притолке Хома только одну единственную линию углём успевает прочертить - дверь внезапно внутрь распахивается, и тонкая, неожиданно сильная девичья рука играючи, словно кот мышонка, затаскивает его вглубь квартирки, и дверь за спиной с негромким щелчком закрывается. - Ох, Светлый, не туда ты забрел, - опасно шипит девчонка, плотоядно ухмыляясь, демонстрируя Бруту заостренные зубы и длинные желтые когти, играючи вспоровшие толстую ткань его плаща, чудом до живой плоти не добравшиеся. - Это ты, навье отродье, не туда сунулась, - холодно цедит Брут, незаметно перчатки с рук снимая и нащупывая в рукаве иерусалимскую веревку - все ж таки надо попытаться ведьму живой взять, вдруг Гуро с суккубом не повезет. Жаль, что захватил с собой самый минимум, сейчас бы кол осиновый, рунами исчерченный, ой как пригодился бы, да его с собой особо по игорным домам не потаскаешь. А у нежити-то такой проблемы нет, - в который раз за века мелькает в голове мысль, когда от удара когтей Хома уворачивается только благодаря десятилетиям разнообразных тренировок. А ведьма - не молодая она, ох не молодая, видно - опытная, да и со Светлыми дело уже имела, - в Навь его тащит, да поглубже старается завести, чтобы вся безымянная, безвестная нечисть, обретающаяся в округе, Светлым поживилась. Редко когда такие умные попадаются, сладить с ними непросто, тут уж не до того, чтоб её голову на плечах оставить, тут своей бы не лишиться, особенно когда от сильного удара Брут спиной чуть стену не проламывает. А в следующее мгновение - и когда, гадина, извернулась? - обнаруживает, что левый рукав напрочно ножом к стене этой пригвожден. Больно ткань крепкая - не выдраться, из одежды вывернуться тоже времени нет, в правой руке только нож бесполезный - до расхохотавшейся дряни не дотянуться, а больше ни на какие мысли и времени не остается. Ведьма, вперед метнувшись, со всей силы правую кисть выкручивает, играючи ускользнув от лезвия, да так, что хруст в ушах отдается, нож забирает и снова отскакивает, не дав Хоме ногой до неё дотянуться. - Третьим будешь, - сладко напевает ведьмочка, оскаливая клыки. - Третьим Светлым. Правая рука безвольной, полной агонизирующей боли веревкой болтается, левую никак высвободить не удается, вся надежда на то, что ноги не подведут, хоть от боли - ребро, что ли в довесок сломано, ноет с правой стороны, хоть вой, - колени подкашиваются да в глазах плывет. Брут только на лезвии сосредотачивается - увернуться, чтоб на горло, как ведьма метит, не пришлось, а дальше по обстоятельствам, да по восточной науке, - потому и различает не сразу, как в тонкое девичье плечо когти впиваются, вспарывая белизну простого платья черными кровавыми потёками. Ещё Брут видит, как глаза у неё распахиваются от неожиданности и боли - короткое мгновение, прежде чем она развернется, не глядя выбросив вперед руку с ножом, а второй отталкивая захрипевшего, качнувшегося Виктора. Последнее, о чем думает Брут, отчаянно выдираясь из собственного плаща, что нож-то заговоренный, и долго полукровка не протянул бы и при менее серьезной ране. Как деревянной ладонью до горла ведьмы добирается, даже не помнит - как в кровавом тумане все, и собственная боль, и хриплые крики ведьмы, всё слабее отбивающейся от него когтями. Когда она обмякает Брут её все-таки связывает веревкой, да так туго, что ожоги вмиг разъедают белую кожу. - Ты как здесь оказался? - едва хрипит Брут, ползком добираясь до лежащего на полу бесёнка. Из-под пальцев, крепко прижатых к животу, толчками сочится темная, густая кровь, но губы растянуты в неизменной улыбке, хоть и кривой от боли. - Молчи, дурак, - резко обрывает Хома его попытку ответить, пытаясь сосредоточиться, придумать хоть что-то - уж чего в его практике не встречалось, так это необходимости нечисть вылечить. - Я куда тебе сказал идти? Что делать? Какого дьявола ты сюда поперся? Виктор только шире улыбается, уложив вдруг одну ладонь, теплую и влажную от крови, Хоме на шею. Брут сначала рану своей рукой накрывает, зажимая, хоть и бесполезно, а потом на побледневшее до мертвенной белизны лицо смотрит. - Так я записку оставил, - едва ворочая языком объясняет Вик, проигнорировав приказ заткнуться. - И к тебе... Я ж завсегда чувствую, как ты в беду попадешь… Чуть не свихнулся, когда ты под Полтавой пропал… - Да замолчи ж ты, ради бога, - отчаянно шипит Брут, заставляя бесёнка снова обеими руками рану зажать, а сам распарывая на бесчувственной ведьме платье, чтобы хоть что-то сделать, хоть как-то помочь до того, как у самого от боли откажут и руки, разум.