Дела семейные

Слабым синеватым светом мерцающий рунный круг-тетраграмма на полу в библиотеке Николая даже не сильно удивляет. Стоило чего-то такого ожидать, учитывая, сколько там было свободного пространства, и каким непроглядно-черным паркетом были застелены полы. Суккуб в центре этого круга старается то ли съежиться, то ли прикрыться, но на предложение Коли хоть какую-то одежду ей подать Яков только коротко фыркает, глянув на обнажённого краснокожего демона, замершего несчастной фигуркой на полу. Яков вообще тревожным выглядит, тревога эта и Николаю передается, и только лишь усугубляется, когда Гуро, нахмурившись, коротко целует его в лоб, наказывает не делать глупостей, и вдруг исчезает, ничего не объяснив. От этого только хуже становится, но проследить за бесом Коля тоже пока еще не умеет, так что старается отвлечься насущными какими-то делами - стаскивает с шеи ожерелье, а с пальцев перстни, умывается, счищая с кожи нехитрый макияж, наказывает нежити справить суккубу хоть накидку какую, хоть простынь, и, не придумав, чем еще заняться - а разговаривать с суккубом, по мнению Якова глупость или нет? - идет в гостиную, вина себе плеснуть. Там на столе обнаруживает записку, прижатую к столешнице канделябром, короткую совсем. “Нашли с Брутом твоего душегуба. Виктор”. - Да что ж происходит-то? - в сердцах бросает Николай в приветливую темноту, скопившуюся в углах комнаты. И про вино забывает от беспокойства, метнувшись обратно в библиотеку, подогреваемый кипящим негодованием на Якова за то, что дома его, как ребенка оставил. Нежить за кромку рунного круга заходить не решилась, так и оставила темную простынь у голубоватой линии, а Зара за все время отсутствия Николая с места не сдвинулась. - Держи, это тебе, - умерив тревожную злость, бурлящую внутри, Николай кидает ткань суккубу, и та ловко заворачивается в неё, поднимая на Гоголя взгляд. - Тревожишься, Тёмный? - кривится демон, в Яви в своем облике ещё медленнее разговаривая. - Правильно тревожишься. В нехорошее дело ты со своим бесом влез. Да и я тоже, - вздыхает тяжело, вновь опустив голову и закутавшись в темно-синюю ткань. - Расскажи всё, что можешь. Должно же хоть что-то быть, о чем ты можешь сказать, - Коля у самой границы круга садится, ноги на турецкий манер скрестив. - Как давно этим промышляешь. Зачем людей убиваешь, да так помногу - толстяк этот уже мертв почти, а ты только-только предыдущую жертву в могилу свела… - А это не я! - сердито вскидывается Зара, сверкнув черными глазищами. - Никогда такого не было, чтобы подо мной мужчина умирал. Отравили его, не иначе… - Отравили, - Николай качает головой, вспоминая, что про суккубов в бестиариях читал. - Отравили-то его по уму, только чтоб до болезни довести. А ты его последних жизненных сил лишила. Вот и умер… под тобой, как ты говоришь. - Жаль его. Я бы через пару недель все равно его бы оставила, а Петр Александрович сильный мужчина был, здоровый… похворал бы, да оправился. Мне, Тёмный, душегубствовать без надобности, так бесу и передай. Я ничьей смерти не хотела… - Так, значит, работала, - Коля смотрит на неё, заплаканную и уставшую, слушает слова её страшные, и всё равно жалость к ней чувствует. - Как же так вышло-то? - Повезло тебе, Тёмный… - тихо шепчет суккуб, на него не глядя. - Сам не понимаешь, как повезло. Видела я, как чёрт на тебя смотрит, видела, как обхаживает тебя. А могло бы совсем по-иному всё сложиться, коли бы сила ему твоя нужна была. - С тобой так случилось? - участливо произносит Коля, а у самого сердце сжимается - хоть Яков о подобном и не много распространялся, а в книгах можно было найти истории про то, как талантливых, да неумелых колдунов и Тёмных собственная навья братия пожирала, норовя хоть немного силы урвать. Но про демонов такой истории не было. - Со мной хуже случилось, - неслышно вздыхает Зара, сдвинувшись к краю тетраграммы, сев напротив Николая, и зашептав быстро тихо: - Намного хуже, когда тот, кого любишь, в тебе лишь выгоду видит. А ты любишь, все для него делаешь, все отдаешь, годами, десятилетиями, веками. Но слепым-то вечно быть не получится, не получится вечно не замечать того, что происходит, Тёмный. Нельзя не понять, рано или поздно, что не любят тебя. Что бы ты ни делал - не любят. И не любили, - Зара задевает клыками губы, тут же начавшие кровоточить, и прижимает к ранке край простыни. - Ты его любила? - Коля, помедлив, поднимается, чтобы в стакан воды налить, и через круг подает его демону, в тот же миг почувствовав на запястье крепкую хватку. - Хозяина своего? Вот это бы Яша точно назвал глупым поступком и был бы прав. Но запаниковать Коля не успевает - Зара смотрит на него огромными черными глазами и, прежде чем стакан из руки забрать, просит: - Бес меня не послушает. Не поверит. Ему любовь - игра, поперек выученная. Его она не ослепляет и разум не путает. Если и было когда-то такое, он и не вспомнит. А ты юный совсем, ты должен меня понять. Попроси не убивать меня. Пусть домой отправит, я на землю эту мерзкую вовек не ступлю… - Яков Петрович сам решит, - бросает Гоголь, выдернув руку из некрепкой хватки. - Я и так за тебя немало просил. - Хороший ты мальчик, Тёмный, - тянет Зара нараспев, на Колю глядя. - Никогда бы не подумала, что вы такие… Что ответить Коля не находит, садится обратно на пол, наблюдая за тем, как демон к воде осторожно принюхивается, раздумывая пить или нет. И замирает внезапно, словно окаменев, а стакан в руке трещинами идет - Николай едва отпрянуть успевает, прежде чем тот разлетится мелким стеклянным крошевом во все стороны. Зара на это будто и внимания не обращает, смотрит лишь перед собой, замерев с приоткрытыми губами - между бровей глубокая, страдальческая складка залегла, на ладони густая кровь выступает, а в уголках глаз слезы собираются, покатившись вдруг по побледневшим до грязно-розового цвета, щекам. Тихо, болезненно завыв, она ложится вдруг на пол, в осколки и воду, сотрясаясь в тяжелых рыданиях. Коля, оторопев, прислушивается к шуму в доме - минуя первый этаж шаги и шорохи сразу на втором раздались, но Гоголь, рассудив, что его не звали, с места не двигается, потрясенно глядя на плачущего демона. - Да что случилось-то? - опускается на колени рядом, едва она затихнет, сдерживая желание по голове суккуба погладить в бесплодной попытке утешить. - Что с тобой? Из-за чего?.. Зара не сразу отвечает. Приподнимается на руках, покачиваясь, садится, забыв про простынь, сползжую к ногам, стряхивает с лица налипшее стеклянное крошево, расчертившее кожу мелкими порезами. - Забрал твой бес мою Мойру, - бормочет непонятное, с холодной, отчаянной яростью на Николая глядя. - Всю жизнь из неё вытянул… Не вернуть её теперь. И в Аду не найти. Зачем мне туда, коли её там не найду, а? От метнувшегося вперед разъяренного демона Коля шарахается в сторону, почти не надеясь, что рунный круг её удержит. Но удерживает - суккуб едва прикоснувшись к невидимой преграде, подается назад, зашипев, как змея, показав длинные клыки в устрашающей гримасе. - О чем ты? - Коля, на ноги поднимаясь, пытается своему голосу хоть толику требовательности придать. - О том, душа моя, что любовницу свою она теперь никак разыскать не сможет, - раздается нарочито спокойный голос Якова из-за спины. Коля оборачивается, и пораженно вскрикивает, невольно шаг назад сделав - рубашка у Якова вся в темной крови, да и руки тоже, хоть их он и обтирает совершенно негодным для этого батистовым платком. Тончайшая ткань быстро темнеет от крови. - Ч… что случилось? - шепчет Коля, быстро Якова оглядывая с головы до ног, тот выглядит целым и спокойным. - Чья кровь? - Виктора, - с тем же ледяным безразличием откликается Гуро, отбросив бесполезный платок в сторону и шагнув к рунному кругу. Суккуб, не будь дурой, с гортанным вскриком метнулась прочь, но, запутавшись ногами в злосчастной простыне, так и рухнула навзничь посреди круга. Бежать ей, правда, все равно некуда было. - Яш, постой, Яш, - Коле не до суккуба сейчас, и не до ведьмы, вообще ни до чего - в глазах у Якова такая ярость плещется, что на ум только самое плохое приходит. - Яшенька… Гуро останавливается, стоит Николаю его за руку схватить, оборачивается к нему, глянув, словно только что увидел. - Что с Виктором? - немея от страха спрашивает Коля, с облегчением заметив, как еще раньше, чем Яков ответит, взгляд его теплеет. - Жив он, - мягче произносит Яков. - Поправится. - А Брут? - выдохнув, уточняет Николай. - И с ним все будет в порядке, - когда Яков о Светлом говорит, ни капли теплоты в его голосе не остается. Коля кивает осторожно, решив, что пока этот разговор лучше не заводить, да и понасущнее дела есть - суккуб, всё пытающаяся в своем кругу подальше от беса отползти. Коля Якова за руку держит, а сам к демону оборачивается, шагнув в Навь, пустив Тьму по венам, и глухо, строго приказывает: - Рассказывай теперь. Зара замирает, повесив голову, не смея взгляда на Тёмного поднять, но и ослушаться уже не смеет. Рассказ издалека заводит, как познакомилась однажды, лет триста назад, а то и больше на рынке в Персии с одной ведьмочкой, гречанкой по происхождению, юной совсем, лет шестнадцати от роду, но талантливой сверх меры. Да как познакомилась - Мойра средь ночи заскучав попрактиковаться решила в призыве демонов, так и познакомились - приглянулись обе друг другу, слюбились, да и вместе по миру отправились путешествовать. Хорошо было до тех пор, пока Мойра стареть не начала. Не в Яви, там за двадцать лет добравшись до приглянувшегося ей девятнадцатилетнего возраста, она так и выглядела юной черноглазой красоткой, от которой мужчины глаз отвести не могли. А в Навьем мире облик её стремительно привлекательность и юность терял, дряхлея с каждым годом. И ведьма Зару ни о чем не просила, ждала только, когда демону прискучит со смертной, да злилась с каждой луной все больше, грозясь на Зару вовсе запрет наложить, чтоб не подходила. - А я ж не могла без неё… - после долгой паузы продолжает суккуб, утирая текущие по щекам слезы краем простыни, в которую неловко продолжает кутаться. - никогда без неё не могла… - И ты ей предложила чужими жизнями с ней делиться, - подталкивает её Яков, сердито глянув исподлобья, когда демон вновь в слезы ударяется. - При борделе хорошо работать, - всхлипывает Зара, закивав. - Больше чем на полгода на одном месте не задерживались, и раньше чем через пять лет туда не возвращались. Нам на двоих сполна хватало. С охотниками только беда, так что Мойра очень уж счастлива была, когда к нам веер этот злосчастный попал. Мы разве плохое что делали? Никто ведь не умер, уж не от нашей руки так точно. - Что ж Мойра твоя тебя в кругу запертой держала, если у вас любовь такая да гладь? - иронично усмехается Яков. - Недоговариваешь ты что-то, голубушка, недооцениваешь, сколько людей на тебя виды имеют. Николай Васильевич по молодости лет не растерял еще юношеского сочувствия, а вот во мне его ни капли уж не осталось. А уж в Светлом, который на ведьму охотился, и того меньше. - Ей с каждым годом все больше нужно было, - через несколько минут откликается суккуб. - Я… я ведь понимаю, времена меняются, да и жили мы большей части не на Востоке, там проще… Мойра как поняла, что я не… не хочу так помногу отнимать, так и заперла меня в круге, выпуская лишь изредка, да редко своими визитами балуя… - Дура ты, Зара, - по простому подводит итог Яков, поворачиваясь к Николаю и объясняя: - Ты же видел, во что клиенты её в Нави превращались. Они не сразу умирали, не через месяц и не через год. Эти две голубки срок человечьей жизни сокращали. На годы, а то и на десятилетия. - Это убийство, - медленно произносит Гоголь, глядя на съежившегося суккуба. - Этого… никакая любовь не оправдывает. Зара смотрит на него черными, огромными глазами, и без слов понятно, что о помощи просит, но какая уж тут помощь, когда за века столько жизней загублено только ради чужого тщеславия. Голос Якова, собранный и спокойный - от того и жутчее, обычно хоть доля лукавства или игривости в интонациях Якова проступает, - вырывает Колю из размышлений. - Сходи, душа моя, за Светлым, попроси сюда спуститься. На втором этаже он. Нежить проводит, - Яков коротким кивком указывает на услужливо материализовавшуюся нечисть. Коля смотрит на беса с мгновение, думает - как его сейчас оставить? - но не перечит. По руке гладит на прощание, и тихонько, чуть пошатываясь на ослабевших вдруг ногах, выходит из библиотеки прочь, закрывая за собой дверь и приваливаясь к тёмному дубу спиной - дух перевести. - Ну пойдем, веди, - говорит ползучей странной нечисти, постоянно старающейся вертикальную форму принять, поднимаясь вслед за ней, неуклюжей в Яви на второй этаж. Нечисть его к одной из гостевых спален приводит, но за порог скользнуть не смеет, растворяется зыбкой тенью в воздухе, видно Светлого опасается. Коля коротко, осторожно стучит, затем проскальзывая в спальню, останавливаясь на пороге, размышляя, слышали его стук или нет. Скорее всего последнее. - Хома Алексеевич, - тихо зовет Гоголь, неохотно нарушая тишину, прерываемую хриплым дыханием Виктора, лежащего на постели. Бледность по лицу разлилась такая, что кожа оттенилась серым цветом, расчерченным сеткой темных, неестественно ярких вен - особенно на руках видно, одна поверх одеяла лежит, а вторую в ладони, затянутой в толстую кожаную перчатку, Хома держит, низко опустивший голову и вздрогнувший только когда Коля по имени его позвал. - Яков Петрович вас просил в библиотеку спуститься, - тихо продолжает Коля, глянув в тревожные светлые глаза экзорциста. Под глазами глубокие тени залегли, а на лице кое-где виднеются корки спекшейся крови. Плащ, хоть и запахнут наглухо, изорван весь, лохмотьями волочится. Брут снова на бесёнка смотрит, осторожно выпустив его ладонь из своей и неловко поправив перчатку - правая кисть не двигается почти и, судя по всему, немало боли причиняет. - Вам помощь какая-нибудь нужна? - беспокойно вскидывается Коля, заметив это всё, но экзорцист тяжело качает головой, наконец с трудом выговорив: - Нет, ничего, Николай Васильевич. Словно каждое слово ему через силу дается, но на лице ни единый мускул не дергается. Коля больше под ноги старается смотреть, чтобы не замечать - не так откровенно замечать, как Брут даже выпустив руку полукровки из своей, все равно кончиками пальцев его ладони касается, словно отрываться не хочет ни на мгновение. - Я посижу с ним, пока вы не вернетесь, - обещает Коля, шагнув вперед к постели. - Присмотрю… как… как он? - Бес жизнь ведьмы на его жизнь обменял, - бесцветно объясняет Хома. - И это точно не далось ему легко, обмен не больно равноценный. Коля о подобном не читал даже, так где-то в сносках и примечаниях угадывались намеки на возможность жизнь на жизнь обменять, но все это было весьма расплывчато и больше похоже на обнадеживающую несчастных легенду. Но по взгляду Брута легко понять, что ни капли это не легенда, и ничего красивого и сказочного в ней нет. Коля деликатно отворачивается, рассеянно глядя в окно, когда экзорцист склоняется коротко над бесёнком, коснувшись губами лба и проговорив что-то настолько тихо, что Николай, рядом стоящий, ни слога не разобрал. - Я присмотрю, - снова обещает Коля, когда Брут нехотя отходит от постели, неловко одной рукой кутаясь в плащ. Коля садится на его место, откинувшись на резную спинку кресла, не сводя взгляда со спокойного, бледного лица Виктора, так похожего чертами на Якова. Дышит тот хрипло, но мерно, ресницы иногда вздрагивают, но глаз он не открывает, а руки так и лежат безвольно над одеялом, одна и вовсе с кровати свесилась, лишившись поддержки экзорциста. Коля аккуратно длинные холодные пальцы обхватывает, перекладывая руку обратно на постель, но замирает на половине движения, всем существом ощущая, как скапливается вокруг темнота с запахом крови и пепла, и в то же время понимая какой-то частью разума, что это не с ним происходит, не в его голове и не в Яви. У Вика в голове кровавый туман, вкус пепла на языке, воспоминания о боли, расчерчивающие видения узнаваемой вязью на темной латыни. У него в воспоминаниях страх, отчаяние и яркая, как пламя свечи в темном гроте, любовь. Древнее, как мир, желание защитить. И это его жизнь мучительно и недостаточно быстро обрывается - там, в воспоминаниях, чтобы заново начать растекаться по венам несколькими вечностями позже. Коля с трудом выпутывается из густого тумана, забившись в кресло, пытаясь избавиться поскорее от этого ощущения - от смерти, прошедшей через чужое тело. Виктор дышит хрипло, но спокойно, и бог весть сколько времени проходит - Коля давно уж счет потерял, а в спальне ни одних часов, прежде чем Яков зайдет тихо в спальню, замерев на пороге. Коля смотрит на него и глаз отвести не может от этого знакомого до последней полуулыбки и в то же время совершенно неведанного существа. Яков сейчас кажется одновременно близким и родным и в то же время - далеким и совершенно непонятным. От этого не страшно и не жутко, от этого только хочется подойти, обнять, провести тёмной тропой полной демонов к привычной жизни, к спокойствию, подальше от пережитых кошмаров. Коля так и делает, поднявшись с кресла, скользнув к Яше вплотную. Без церемоний и лишних слов обнимает беса, притягивая за затылок к своему плечу, и тот покоряется, замерев, не сразу даже обняв в ответ. Да и не обняв - только руки на пояс положил и застыл каменным изваянием, пока Коленька по спине его гладил, думая, что дальше делать. А придумав, ведет Якова за собой, прочь из спальни, прикрывая дверь, успевая краем глаза заметить, как в комнате из всех темных углов сплетается нежить, явно собираясь охранять Яшиного сына. - Пойдем, - тихонько увещевает Коля, хоть бес и не сопротивляется ни капли, не спрашивает, идет покорно рядом, не растеряв при этом ни грациозности своей, ни самоуверенности. - А Хома Алексеевич где? - До своего обиталища отправился, - отвечает Яков. - Боль его я могу умерить, но вылечить Светлого мне не по умениям. Сам управится. Николай кивает, посчитав этот вопрос закрытым, ведет Якова в ванную, не удивившись даже, когда комната встречает их сыроватым, но приятным теплом, исходящим от огромной наполненной ванны посреди комнаты. Впервые за месяцы, прожитые бок о бок - а еще ведь и года не прошло! - Коля видит Гуро настолько уставшим. Тот хоть и держится с привычным достоинством, но беспрекословно позволяет Колиным рукам чуть неловко от собственной усталости расправляться с застежками на одежде, снимая ткань слой за слоем. А в глаза ему и вовсе смотреть страшно - не затихает в них гнев, пламя бушует нечеловеческой природы. Но Коля смотрит иногда, то по щеке погладив, то по виску, то к губам прильнув с коротким теплым поцелуем. - Иди, - подталкивает мягко к наполненной ванне, сам садясь на нагретый борт и запуская руку в горячую воду, чтобы зачерпнуть да разлить Якову по плечам. Тот под ласку глаза закрывает, голову откидывает, подставляя горло чутким пальцам, а потом перехватывает за локоть и тянет к себе, ничуть не смутившись тем, что Николай тонкой батистовой рубашки снять еще не успел. Та вмиг липнет к телу словно вторая кожа, почти перестаёт ощущаться, а Коля, засмеявшись от неожиданности, бесу в шею лицом утыкается, бормоча: - Ты что ж творишь-то, окаянный?.. - Вон как заговорил, - хмыкает Яков в ответ, погладив по спине, по бёдрам, давая Коле усесться удобнее, благо ванна позволяет. Гладит размеренно и ласково, сам, кажется, от того успокаиваясь - потустороннее гневное пламя в глубине темных глаз затихает, сменяясь постепенно привычной бархатистой темнотой, испещренной всполохами лукавых искр. Коленька послушно руки задирает, давая избавить себя от мокрой тонкой ткани и в свою очередь за мыло хватается, оставляя на коже Якова цветочно пахнущую пену. Много времени так проводят, неторопливо ласкаясь, целуясь нежно и подолгу, уже и светать начинает. За окнами небо из непроглядно-черного становится неприветливо-серым, когда Яков задремавшего Тёмного из ванны вытаскивает, обтирая большим полотенцем, и на руках в спальню несёт, укладывая бережно на постель и сам рядом ложась. Время как раз петухам начинать свою песню, когда Гуро глаза прикрывает, прислушавшись ко всему происходящему в его доме, убедившись, что всё идёт ровно так, как должно, да и засыпает, губами к мокрой еще темноволосой макушке прижавшись. Хорошо, что петухов этих, горланистых, в округе не водится.