Идеальное несовершенство

      Призрак Оперы был в недоумении вот уже три месяца.       Сначала его поразил стройный, как тростник, юнец с белой, как фарфор, кожей и женоподобным лицом – он играл так, словно скрипка была продолжением его изящных рук. Он играл ничем не хуже самого Призрака! Ведь предыдущую первую скрипку Призрак выжил из театра угрозами и шантажом именно из-за слишком грубой на свой взыскательный вкус игры. И вот пришел черт знает откуда мальчишка с пепельными волосами и глазами, как морской лед, и начал играть так, что замирало сердце и слезы сами собой наворачивались на глаза. Что ж, этот малыш-мышонок заслужил место в его театре.       Потом Призрак удивился еще больше: обычно юноши такого типа бывали нервными и истеричными, пугливыми, словно барышни, но этот мальчишка и в ус не дул, когда о нем, о великом Призраке Оперы, рассказывали леденящие душу легенды. Определенно, Кристиан Батист Даае его не боялся и даже (судя по диалогам с другими артистами) защищал его, да так, словно был ему, Призраку, другом.       Но у Призрака не могло быть друзей. Друзья бывают у людей, а не у монстров.       Затем Призрак стал завидовать. Статный, красивый той нежной красотой, достойной полотен лучших художников, которую так обожают юные девушки, смелый и умный, Кристиан невольно влюблял в себя. Имея музыкальный талант, практически не уступающий таланту Призрака, он осмелился быть еще и красивым, снискав популярность у завсегдатаев театра. Этому молодому выскочке достался тот дар, о котором Призрак мог только мечтать, тихо воя от одиночества в глубине своих подвалов, Кристиану досталась любовь. Не одного человека, а всех, кто попадал, пусть даже случайно, под его обаяние. Но холодный блондин, расточая ничего не значащие улыбки, казалось, никого не любил в ответ – да было ли сердце у этого жестокого юноши с ангельским лицом?       Призрак не знал ответа на этот вопрос.       Однажды Призрак следил за Кристианом, когда тот шел коридорами театра, пока не забрел в маленькую часовенку. Сидящий на каменном пыльном полу, с усталой и какой-то обреченной улыбкой, этот юноша вызывал и ненависть, и трепет – перед ним, как перед святым, хотелось преклонить колени, а потом задушить, чтобы эта холодная бездушная улыбка сменилась выражением ужаса. Призрак нащупал в кармане плаща пенджабское лассо и уже был готов избавиться от того, кто заставил его вдвойне страдать от своей неполноценности, как Кристиан достал скрипку и заиграл. Играл божественно, пронзительно-щемящую мелодию, за которую Призрак простил его красоту и практически перед самим собой признал свое поражение.       А потом парень тихо спел контратенором очень красивую балладу, которую до сих пор Призрак не слышал ни разу. Да и услышать не мог: откуда ему было знать, что Кристина затянула «Angels Fall First» Nightwish? Но эта песня произвела на Призрака неизгладимое впечатление.       Ему пришла в голову странная мысль: неужели он, Мастер Люков, полюбил?       Призрак знал, что среди знати, да и среди челяди нет-нет, да и случаются интрижки между мужчинами, о чем шептались и в кулуарах его театра, но он никогда бы не мог подумать, что сможет испытать нечто подобное. Нет, это была не физическая страсть, хотя Призраку почему-то часто казалось, что эти нежные руки, эти высокие скулы, эти волшебные глаза могут принадлежать женщине, это была платоническая любовь к искусству. Всепоглощающая и огромная – Призрак ни в чем никогда не знал полумеры. Ненавидел безгранично, и полюбил так, что позволил бы этим тонким пальцам вырвать сердце из своей груди, не издав ни стона, ни вздоха.       И Призрак знал, что никогда не получит ответа на свои чувства: все, что ему оставалось, это подыгрывать на своей скрипке этому дерзкому мальчишке, лишь в мечтах представляя, какую музыку могли бы они сотворить вдвоем, потрясая умы простых людей. Слыша, как в очередной раз мальчишка пытается развенчать его мистификации, как он добродушно посмеивается над суевериями артистов, как он по-доброму отзывается о нем, о Призраке, о живом трупе, Призрак тихо плакал. Ах, если бы был хоть один шанс ему иметь такого друга, ах, если бы он мог ему показаться, но даже бывалые военные и палачи, что видели множество кровавых ужасов, в испуге отводили взор, когда видели его лицо. Вернее, то, что у него было вместо лица…       Но человеку свойственно надеяться.       Однажды призрак сидел за стеной часовенки, когда услышал шаги, слишком легкие для мужчины и в то же время слишком четкие и мерные для женщины – такой поступью обладал лишь Кристиан. Дверь скрипнула и открылась, и в помещение зашел этот негодный мальчишка, неся с собой скрипку.       Поставив на импровизированном алтаре свечу, парень примостился, чтобы заменить струны у скрипки, выдавая совершенно немузыкальную тираду, и ничего подобного Призрак не слышал даже от пьяных в стельку рабочих:       - Не, ну вы, блядь, на них поглядите! Волки нахуй позорные в овечьих шкурах! Суки ебаные…       Призрак выпучил глаза и продолжал слушать откровения юного дарования:       - Скрипка им моя, блядь, помешала! Струны они мне, падлы, перерезали!       Теперь Призрак ощутил гнев: видимо, кто-то из завистников решил испортить инструмент талантливого юноши. Руки мужчины невольно сжались в кулаки: если он узнает, кто это сделал, ему несдобровать – сам Призрак очень трепетно, как к живым существам, относился к своим инструментам.       - Вот херли они так со мной? – продолжал нудить Кристиан, уже настраивая натяжение струн, - И хорошо, что у меня всегда два набора запаски с собой, а то был бы позор перед всем честным народом! Ну, попробовать что ли?       Он сыграл коротенький этюд, а потом, посмотрев на карманные часы, присвистнул, снова смачно выматерился и побежал в сторону концертного зала, чтобы не опоздать к началу представления. У Призрака снова возникло ощущение, что он потерял что-то важное, и в этот вечер он из своей пятой ложи все пытался разглядеть юного скрипача в оркестровой яме. А вечером этот несносный мальчишка снова пришел в часовенку, и вид у него был очень грустный, словно бы в воду опущенный. Парень скинул фрак, оставшись в рубашке и жилете, распустил галстук и, усевшись на полу, возвел глаза к потолку и запел балладу «The Wind that Shakes the Barley», и призраку показалось, что это не контратенор, а самое настоящее контральто, притом такой редкой силы и чувственности, каких он никогда не встречал. Но ничего не происходило: на полу по-прежнему сидел белокурый растрепанный мальчишка.       И в тот миг Призрак решился.       - Вы чем-то опечалены, мсье? – вкрадчиво спросил голос из-за стены.       - Ебать! – подпрыгнула на месте Кристина, - Кто здесь?       - А как вы думаете?       - Призрак Оперы, это вы?       - Какая потрясающа сообразительность, brava, bravissima! – из-за стены похлопали в ладоши.       - Дедукция, хуле… А вам я тоже мешаю? – голос скрипача звучал удрученно.       - Отчего же мешаете? Вы украшаете оркестр моего театра, - мягко ответил Призрак.       - Ай, спасибо, хорошо – положите на комод.       - Что?       - Ничего. Спасибо на добром слове. Только вторая скрипка, кажется, так не думает…       - Так это он порезал струны? – уточнил Призрак.       - Черт его знает… Я, оказывается, многим джентльменам не нравлюсь лишь тем, что я нравлюсь дамам. А мне эти дамы даром не сдались! Хоть на лоб надпись вешай: «Жениться не намерен!»       - Вы предпочитаете джентльменов? – удивился Призрак, мысленно тут же обругав себя последними словами за столь вопиющую бестактность.       - Я предпочитаю одиночество. Я никого не трогаю, меня никто не трогает, и всем хорошо.       - Да, вы рассказывали, что потеряли любимую…       - Именно. Но дело даже не в этом.       - Неужели вам не хотелось вновь любить?       - Любить?! – взвыло блондинистое растрепанное дарование, - Да ну ее нахер эту любовь. Свернуть в трубочку и засунуть в глотку! По самые гланды! Любят всегда за что-то – за игру, за смазливую рожу, за хуй знает что, только ни разу это не любовь. Однажды обольют мне рыло кислотой из зависти, и что? Думаете, со мной будут так носиться и в ложи к сиятельным господам приглашать? Да хера с два! Прогонят аки паршивую собаку…       «Прогонят. Возненавидят. Станут презирать. Но тот, кто с вами так посмеет поступить, будет умирать долго и мучительно» - мысленно ответил Призрак и осторожно уточнил:       - А что, по-вашему, любовь?       - Просто союз двух людей – не ради каких-то экономических благ или, там, решения бытовых проблем типа готовки или стирки рубашек, а просто ради того, чтобы быть с человеком, ради самого человека и вопреки всему. Любить надо душу, образ мысли, в конце концов… Только, мне кажется, нет любви – только желание пристроить свою задницу потеплее, ну или регулярно трахаться.       «Двух людей, а не мужчины и женщины…» - подметил про себя Призрак.       - Кристиан… - Призрак аж поперхнулся от этого «трахаться».       - Не, ну а что?       - Впрочем, вы правы, - Призраку было больно признавать, но он полюбил душу и образ мыслей этого странного юноши, - Как и во многом другом…       - Только от этого не легче.       - А хотите, Призрак вас научит быть незаметным, чтобы вы могли исчезать и появляться тогда, когда хочется? Чтобы могли предотвращать такие неприятные… инциденты? – неожиданно для самого себя предложил Призрак.       - Что хотите взамен? – угрюмо прозвучал вопрос.       - Вы не будете с таким рвением стараться развенчать миф о Призраке Оперы, тем более что вы сами понимаете, что он бывает полезен, - он понимал, что обижаться на подозрительность юноши бессмысленно, несмотря на то, что в глубине ощутил укол какого-то странного огорчения.       - Quid pro quo, я согласен. Может, выйдете из своего убежища, и мы пожмем друг другу руки?       - Позвольте сохранить некоторую тайну, - усмехнулся Призрак.       - Имеете право. Доброй ночи, мсье Призрак, - кивнул скрипач и исчез за дверью.       *       Ближе к Рождеству Кристина благодаря наставничеству Призрака Оперы, познакомилась со многими потайными ходами и нишами, которыми и правда изобиловал театр, что позволяло девушке появляться в оркестровой яме, словно бы из ниоткуда, и исчезать вникуда. Конечно, Призрак показал ей лишь малую толику своих обширных ходов и коридоров, но и этого пока было достаточно. Она стала меньше общаться с актерами, чтобы не нарываться на новые конфликты, и чаще проводить время в часовенке. Общество Призрака, который был не только музыкальным, но и техническим гением, было ей милее, чем крикливая толпа актеров и статистов.       И все же у них обоих были секреты: Призрак Оперы скрывал свою внешность, а Кристина – свое происхождение и то, что она – никакой не мужчина.       Разговаривая порой до глубокой ночи через стенку обо всем на свете, Кристина поняла, что Призрак обладал довольно глубокими познаниями практически во всех отраслях наук: география, история, архитектура и, разумеется, музыка. Он владел несколькими языками, и они часто болтали на немецком и английском или пели отрывки из итальянских опер, а еще Призрак в шутку учил Кристину фразам на фарси, и девушка с легкостью запоминала и с радостью учила все новое. Кристина и сама не заметила, как поняла, что привязалась к таинственному Призраку Оперы, поскольку его юмор, его манера держаться, его независимость, его кругозор – все это находило отклик и в ее душе.       «Интересно, с этими стереотипами, что женщина – всего лишь яркая кукла, которая не имеет ни интеллекта, ни права голоса, и вообще – ничего, как бы отнесся Призрак к тому, что я – женщина? Поддержал бы? Сказал бы, что место женщины – у печки и облил презрением? Да и какой он из себя, этот Призрак? Голос-то у него такой, что поджилки трясутся. Кажется, судя по тому же голосу, что несколько старше меня – ну, на десять лет, и это самый максимум» - думала Кристина.       Часто после разговоров или просто посещений театра девушка обнаруживала в кармане пальто какой-нибудь сувенир: запонки, булавку для галстука, набор струн или еще какую-нибудь безделицу. Она пыталась было благодарить Призрака, но тот отчего-то делал вид, что не имеет отношения к этим таинственным подаркам.       Двадцать четвертого декабря Кристина после долгого разговора с Призраком (она пришла к нему совершенно вымотанная после праздничного гала-концерта), оставила в часовенке небольшую коробочку, перетянутую алой лентой, в которой сложила подарок своему новому другу: шелковый галстук, собственноручно расписанный техникой горячего батика в сдержанных тонах. К ленточке была привязана небольшая открытка, и девушка искренне надеялась, что Призраку подарок понравится.       На следующий день был снова праздничный концерт, с танцами и фуршетом, после которого Кристина поднялась на крышу театра, чтобы посмотреть на город с «высоты птичьего полета». Вид, открывшийся девушке, и правда был хорош: до этого она никогда не забиралась на крышу ночью, опасаясь злой шутки от рабочих сцены или от кого-нибудь из недоброжелателей. Но сегодня, в праздник, ей вспомнилось, как они весело отмечали Рождество с подругами, как они гуляли по барам, как играли в снежки. Ей хотелось выть от безысходности: она застряла в гребаном девятнадцатом веке, вынужденная притворяться мужчиной.       - Кристиан, что вы делаете на крыше? – Призрак снова баловался чревовещанием.       - Смотрю на мир, - ответ был максимально честен.       - Кристиан… спасибо за подарок.       - Вы так часто мне что-то дарили, что не порадовать вас какой-нибудь безделицей в праздник было бы просто преступлением. Рад, что вам понравилось.       - Никто и никогда… - голос Призрака сорвался.       - Вы, должно быть, шутите?       «Никто и никогда не дарил подарки монстру» - раздался едва слышный шепот. Да и как Призрак мог рассказать, что за этот простой знак внимания он готов уронить мальчишке хоть пресловутую луну с неба. Хочет славы? Получит! Хочет денег? Получит! Захочет назваться директором Опера Популер – он, Призрак, подарит ему эту должность, принесет на блюдечке с голубой каемочкой, будь оно не ладно! Пусть только хоть иногда приходит поговорить. Просто до этого момента никто не относился к нему по-человечески. Его презирали, его боялись, но никто не видел в нем живое существо, которое хочет хоть каплю человеческого тепла. А этот мальчишка – увидел.       - Кристиан, вы такой один.       - Ну, друзьям принято дарить подарки, верно? А мы ведь друзья?       - Друзья… Никто и никогда не назывался Призраку Оперы другом.       - Ну, все бывает в первый раз, - пожала плечами Кристина, - Я вот первый раз буду шафером на свадьбе! Мой добрый знакомый из жандармерии, Эмиль, женится на малышке Жамме, вы слышали?       - Слоненок Жамме выходит замуж?       - Ну, да. И вроде они – и Жамме, и Эмиль, счастливы до посинения.       Призрак судорожно вздохнул и покинул крышу: этот мальчишка так воодушевленно говорил о свадьбе своих друзей. Быть может, он врал про любовь, чтобы не вызвать на себя гнев Призрака Оперы? Быть может, у него тоже есть дама сердца, и скоро он после представлений будет спешить не в часовенку, а к молодой жене? Что останется Призраку? Лишь одиночество подвалов, которое давит, словно надгробная плита.       Эмиль и малышка Жамме обвенчались в начале января, и Кристина была шафером на их свадьбе, во всю глотку распевая веселые песни и произнося тосты. Она никогда сама не рвалась в священные узы брака, но была искренне рада за своих друзей, которые, кажется, даже неярко светились от счастья. Гулянье было не богатым, но атмосфера была невероятно дружественной, так что у Кристины остались очень хорошие впечатления от этой свадьбы.       Провожая молодых, она еще долго широко улыбалась непонятно чему.       Жамме покинула театр, и на ее место взяли заносчивую Николь, которая, не сумев завоевать сердце холодного блондина-скрипача, взъярилась на него. Девушка начала распускать слухи, что Кристиан Даае на самом деле любит мужчин, а Кристина уже всерьез подумывала, чтобы взять обещание с Ла Сорелли, которая была прима-балериной и по совместительству фавориткой покровителя театра графа Филиппа де Шаньи, о фиктивном браке. Такой «ход конем» обеспечил бы и Кристине-Кристиану статус женатого (хоть и рогатого) молодого человека, и Ла Сорелли бы считалась замужней мадам, имея при этом полную свободу в любви. Впрочем, потом Кристина пришла к выводу, что затея не состоятельна по сути своей: и в этом веке, с виду чопорном и высоконравственном, брак был ни разу не гарантией отсутствия рогов и появления нагулянных детей, да и статус замужнего человека не оградил бы от некоторых дам.        - Кристиан, как вы смотрите, чтобы сыграть на дне рождении Маргарет? – обратилась как-то к Кристине мадам Жири.       - Почту за честь, мадам. Когда будет торжество?       - Через три дня. Вот адрес, - она протянула скрипачу бумажку, исписанную острыми буквами, - Обед начнется в три, мы будет очень рады вам, Кристиан.       - Взаимно буду рад посетить этот светлый праздник.       И Кристина исполнила свое обещание: нарядившись в лучший костюм, она купила очень нежный букет цветов для именинницы и милый гребень в качестве презента, а потом сыграла для гостей мадам Жири и Мег, и конечно не отказалась остаться на обед. Ни предложения, ни объяснения в чувствах не последовало, и Мег выглядела немного огорченной: все-таки роскошный блондин рассматривал ее только в качестве своего маленького друга. Мадам Жири, будучи дамой опытной, порекомендовала дочери впредь чаще оставаться с юношей наедине. Все-таки балерины рано или поздно либо честно выходили замуж, либо попадали под дурное влияние, и становились любовницами мужчин из высшего общества. Последнего женщина для своей дочери, конечно, не желала.       Кристина, возвратившись домой, закатила глаза и рассмеялась в голос: как много девушек уже пали жертвами умелой игры на скрипке и милого личика! Да, полтора столетия спустя дамы станут куда более взыскательными, и список предъявляемых потенциальному мужу требований можно будет писать минимум на пяти листах. А пока Кристине было и смешно, и обидно, и снова, как бывало в минуты меланхолии, хотелось домой, в родной двадцать первый век. Она даже не могла и подумать, что в это же время Призрак Оперы, до этого привыкший к годам одиночества, сходил с ума от тоски, потому что целый день не имел счастья просто поговорить по душам со своим другом.       Он скучал – впервые в жизни.