Он не знает, что возвращает его в сознание.
Может, боль в голове. Лампы дневного света, отражающиеся от стола. Пульсирующее запястье,
снова вывихнутое, согнутое под неудобным углом и закрепленное металлическим наручником.
Может, удивляющее отсутствие его одежды и снаряжения. Рюкзак пропал, пальто пропало, рубашка пропала. Ботинки пропали. Его чертовы ботинки пропали, и теперь он точно хочет убить того, кто держит его в заложниках.
Блять. Теперь он вспоминает. Лагерь. Он попал в другой лагерь. Они найдут его в своих документациях, и они увидят, что он сделал, из-за чего будут пытать его, а затем убьют.
Он безнадежно оглядывает пустую комнату в поисках какого-то пути; не побега, потому что это невозможно, но, вероятно, пути закончить свою жизнь сейчас, чтобы ему не пришлось столкнуться с казнью от рук армии.
Ничего. К тому же, он в наручниках. Как он мог быть настолько глупым, чтобы допустить это?
Он слышит голоса за дверью и замирает, вслушиваясь. Он не может разобрать, что они говорят, только слышит, что это два мужчины, может быть, спорящих. А потом дверь открывается, и он чуть не выпрыгивает из кожи.
Это молодой парень, который выглядит примерно на такой же возраст, что был и у его прежнего командира отряда, около двадцати пяти лет или около того. Грязные взъерошенные каштановые волосы, очки. Щетина на подбородке. Армейская рубашка, рукава закатаны. Черные джинсы. Он смотрит на Гарри.
Гарри хочет его убить.
Парень перед ним примерно минуту вышагивает взад и вперед, оценивающий взгляд нацелен на него, будто он какая-то
игрушка. Вероятно, он сейчас задается вопросом, как можно навредить кому-то вроде Гарри. Гарри, наверное, выглядит, как какой-то испуганный подросток, что является правдой, помимо подростковой части. Но, конечно, он этого не показывает. Он никогда этого не показывает.
Вместо этого он сейчас сжимает челюсть и смотрит на вошедшего в ответ, вкладывая всю ненависть, которая в нем только есть, в этот взгляд.
Человек наклоняет голову, выгибая бровь. Лезет рукой в задний карман. Гарри почти уверен, что тот достанет пистолет. Но вместо него он вытаскивает дневник молескин.
Дневник
Гарри.
Его сердце заходится в бешеном ритме, когда человек открывает переднюю страницу, очень медленно проходя глазами по словам, написанным там. Гарри точно знает, что это за слова.
—
2 июня 2018 года, — читает парень медленно, так чертовски медленно. Он наслаждается этим, больной ублюдок. —
Эдди умер сегодня. Ни пробыл в операционной всю ночь. Зейн так злится на меня, что я сомневаюсь, заговорит ли он еще когда-нибудь со мной. Я знаю, что облажался. Это моя вина.
Гарри закрывает глаза и не дает этому дерьму вывести его из себя. Он не может. Он игнорирует боль в груди, в голове и в запястье. Парень продолжает читать дальше.
—
30 июня 2018 года. Прошлой ночью мне приснилась Джемс. Я плакал, когда проснулся. Зи сказал, что плачут только слабаки. Я сказал ему, что это оскорбительно, и он рассмеялся. У нас были яйца и тосты на завтрак, и я отнес часть своего завтрака Ни. Он очень расстроен из-за Эда.
— Хватит, — хрипит Гарри, и он осознает, что это первое слово, которое он сказал кому-либо за очень долгое время.
Человек листает дневник, игнорируя его. Он останавливается примерно на середине, и даже если он не видит, на какой именно странице, он
знает.
—
27 марта 2019 года, — продолжает тот. У Гарри дрожат руки. Он
знает. —
Я ничего не мог сделать, чтобы остановить это. Зейна больше нет со мной, они преследуют меня.
Человек подтягивает к себе стул, который стоял в углу комнаты, не замеченный Гарри.
Вспышки света. Кажется, что-то с глазами у Гарри. Сейчас он видит в два раза лучше. У него точно сотрясение мозга, голова кружится, он злится и хочет снова заснуть.
Они в паре футов друг от друга, он и этот парень. Если бы у Гарри не было этих гребаных наручников, ему, вероятно, было бы достаточно просто протянуть руку, чтобы схватить того за горло или приложить лицом об стол.
Вот только у него сломано запястье. И он не может нормально видеть. Такие дела.
— Добро пожаловать в мир, sunshine, — говорит человек с Йоркширским акцентом, ухмыляясь. Гарри хочет его смерти. — Ты был в отключке некоторое время. Нормально себя чувствуешь? — он поднимает брови, ожидая ответа.
— Иди к черту, — выплевывает Гарри.
— Я могу взглянуть на твое запястье, — говорит человек, и Гарри думает, как его зовут.— Я могу вправить его.
— Не прикасайся ко мне, блять, — шипит Гарри, пытаясь отодвинуться как можно дальше.
Он знает, что нет смысла умолять отпустить его. Кажется, его время истекло.
Человек поднимает брови, затем кивает головой.
— Ты действительно упрямый идиот, не так ли?
Гарри собирает во рту большой комок слюны и плюет тому в лицо. Парень замирает, вздыхает и вытирает лицо краем рубашки. Затем продолжает так, будто ничего не произошло, будто он не мог просто убить Гарри прямо сейчас, если бы только захотел.
Пришедший кладет стопку бумаг на столе. Ее Гарри сначала тоже не заметил. Его голова чертовски сильно болит и пульсирует. Он слышит, как кровь стучит в ушах.
— Гарри Стайлс, 22 года, — читает тот. — Манчестер. Старшая сестра. Хорошие родители. Убиты во время переворота.
Что-то не так с этим парнем, и Гарри достаточно секунды, чтобы осознать, что это потому что он
англичанин, это потому что он молодой, и, если Гарри прав, он сейчас в лагере, а это значит, что он во власти иностранной армии, и… Боже, у него раскалывается голова.
— Доставлен в свой первый военный лагерь в 16, сбежал в 19. Второе место в рейтинге. Самый умный в своей эскадрилье.
Гарри свирепо смотрит на него.
— Я, черт возьми, убью тебя.
— Я не сомневаюсь, — беззаботно отвечает ему парень. — Но тебе, кажется, для начала нужно вылечить свое запястье.
Без предупреждения он тянется вперед, быстро сжимает руку Гарри и выпрямляет изогнутый сустав, что сопровождается громким хрустом. Гарри пытается проглотить крик, рвущийся наружу, но терпит неудачу.
— Вот и все, это было не так уж плохо, — говорит он. — Теперь к делу, парень. Я задам тебе несколько вопросов. Если ты не ответишь, я прочитаю еще одну страницу твоей книжки. Если будешь умничать и острить, я тебя ударю. Все ясно?
Гарри плотно закрывает рот, моргая и пытаясь загнать влагу, проступившую в глазах, назад. Он предпочитает думать, что это не слезы.
— Я задал тебе вопрос.
— Хорошо, — рычит Гарри, стиснув зубы и челюсти.
— Правда ли, что ты сбежал из своего лагеря?
Волосы на затылке стали покалывать, а мурашки пробежали по его рукам.
— Ты нихрена обо мне не знаешь, — закипает он, в ярости дергая наручники. Вокруг запястий уже красные линии; скоро они начнут кровоточить. — И тебе же будет лучше, если отпустишь меня. Я не причиню никому вреда.
О да, конечно. Он собирается убить этого человека и его приспешников. Он, вероятно, убьет и солдат тоже.
— Говори, что хочешь, — говорит мужчина. — Мы не отпустим тебя. Ты слишком ценный человек. Я задал тебе вопрос.
— Почему тебя волнует мой гребаный лагерь?
Внезапно в его голову мчится кулак, и у него едва хватает времени, чтобы собраться, прежде чем рука ударяет его в щеку. Ему нужно мгновение, чтобы прийти в себя, пока он смаргивает слезы (которые он принял как таковые), избавляясь от белых вспышек света перед глазами, и отталкивает горячую боль.
— Я сказал тебе свои условия, — ворчит человек. — Я бы предпочел, чтобы ты их выполнял, потому что я хочу, чтобы ты был в сознании. Ты сбежал из своего лагеря или нет?
Гарри плотно смыкает губы, готовясь к следующему удару; но его не следует, и это, возможно, одна из самых нервирующих вещей в этом допросе. Он не может ничего предвидеть.
К счастью, выйдя из лагеря, он был осторожен с тем, что писал в своем дневнике, был готов к нападению или ограблению, но сейчас это, на самом деле, не имеет значения, потому что этот человек напротив знает вещи, которые никто не должен знать.
Этот человек
знает его.
И пока Гарри думает об этом и пытается сделать вид, будто его тело не сжимается в страхе, его живот скручивает так, будто он не ел несколько дней, горло пересыхает от недостатка воды, человек не ждет, переворачивая страницу дневника к следующей закладке и читает.
—
1 августа 2017 года. — Гарри помнит этот день и кусает свою щеку так сильно, что чувствует на языке металлический привкус крови. —
Алекс узнал, что мне нравятся парни. Я не знаю, как, потому что Зи единственный, кому я когда-либо говорил, но Алекс донес на меня. Пара охранников сильно избили меня, но сказали, что я слишком ценен, чтобы меня убить. Кажется, у меня сломан палец.
Тяжелая тишина окутала комнату, и Гарри проглотил желчь.
— Ты знаешь, что правительство делает с геями? — тихо спрашивает парень, не откладывая книгу и не вглядываясь в Гарри.
Гарри чувствует, как из носа капает теплая кровь.
— Их казнят, — холодно говорит мужчина. — К счастью для тебя, я не могу тебя убить. Пока. Ты единственный, с кем мы можем связаться, из тех, кто был в лагере.
Что?
— Поверь мне, я бы хотел, — продолжает он, закрывая дневник и убирая его в задний карман. — Я ненавижу тебя и твою смелость. Но, к сожалению, Гарри Стайлс, ты именно тот человек, который нам сейчас нужен.
Гарри тихо фыркает, обрызгав кровью область вокруг рта, и смотрит на человека перед собой, который смотрит на него со слегка отталкивающим выражением на лице.
— Когда ты последний раз ел, мальчишка?
— Я не мальчишка.
Это первые слова, которые он произнес после того, как проглотил кровь; он ненавидит себя за то, что так старается защититься, он ненавидит то, что его желудок издает голодное ворчание, как только в его голове всплывают картины хлеба, овощей и мяса.
— Двадцать два это мальчишеский возраст, по моему мнению, — говорит человек. — Учитывая то, что ты на несколько лет моложе моих людей.
— Кто ваши люди? — Гарри мокро кашляет.
— Ты ведь достаточно сообразителен, не так ли? Мои люди — не твоя забота. Остаться в живых должно быть довольно высоко в списке твоих приоритетов.
Он встает, оставляя Гарри сидеть все еще прикованным к проклятому столу, его живот все еще пуст, нос кровоточит, зрение колеблется и в ушах звенит. У него
определенно сотрясение.
— Я сейчас вернусь, — говорит он через мгновение и уходит.
*
Когда этот человек возвращается, Гарри видит в его руках бутылку воды и тарелку с дымящейся едой.
Гарри старается не сойти с ума. Он очень, очень старается. Но дело в том, что он настолько истощен, что это уже пересекло границы рациональности: он
чувствует голод, скручивающийся в животе и пустоту в желудке.
— Что это? — хрипло спрашивает он.
— Ужин, — просто отвечает парень, поставив тарелку и пластиковую вилку перед ним так, будто это
ничего не значит, будто он не впервые за долгие годы собирается поесть нормальной еды. — Я собираюсь снять эти наручники. Прежде чем ты что-либо сделаешь, ты должен знать несколько вещей. Снаружи есть три охранника, вооруженные автоматами, эта база сильно укреплена, так что ты не смог бы убежать отсюда, даже если бы был Гудини, меня зовут Луи, и я не собираюсь тебя убивать.
Он достает ключ из кармана, и Гарри на мгновение медлит, чтобы рассмотреть еду перед собой. Кусочек мяса. Ложка пюре. Небольшая порция горошка. Кусочек сыра.
Это ведь не будет больно? Просто… съесть что-нибудь.
И тогда что-то в ярком освещении заставляет его голову заболеть, и боль возвращает его в чувства. Как он может верить этому человеку, — Луи, он сказал, его зовут так — как он может быть уверен в том, что тот не пытается убить его? У него пока нет большого опыта в общении с руководителями лагерей. Неважно, управляет этот человек лагерем или нет. Важно то, что Гарри был ограблен, атакован и заперт в каком-то… подземном помещении.
Но он не может оторвать глаз от тарелки. Ничего не говорит и не двигается, пока Луи уверенно приближается к нему. Не дышит, когда крошечный ключ щелкает, и наручники медленно ослабевают.
Его запястье пульсирует. Он хочет отвести взгляд.
— Ешь, — строго говорит Луи, полностью снимая наручники. — Это единственное, что тебе дадут сегодня.
Это яд, шепчет голос в голове.
Не делай этого. Это яд.
— Нет, — шепчет Гарри.
— Ты предпочел бы, чтобы я ушел? — Луи дразняще поднимает бровь. — Это не яд или что-то такое. Обещаю, — он ухмыляется, поднимая мизинец.
— Отпустите меня, — отвечает Гарри, чувствуя себя слишком маленьким для этого металлического стула. — Прошу. Никто не умрет. Пожалуйста.
На короткое время свет тускнеет, и он не понимает, это проблема все еще с его зрением или с самим освещением в комнате.
" Самые худшие последние слова, которые я когда-либо слышал, это те, которые произносит человек, моля о пощаде, — сказал откровенно З. — Типа, ты, блять, и так умрешь. Зачем выставлять себя идиотом? "
Гарри вздрагивает.
— Со мной такое не сработает, — Луи неодобрительно качает головой, и Гарри ненавидит его. — Ты либо ешь, либо нет. Твой выбор.
Свет снова мерцает. Он обезвожен и голоден, он устал и испытывает боль, так что было бы легче просто лечь и умереть прямо здесь и сейчас, но он не делает этого. Он борется с этим.
Тогда он подается вперед и дрожащими пальцами тянется к бутылке с водой.
— Вот так, молодец, парень, — слышит он голос Луи, но едва замечает его из-за звона в ушах.
Он чувствует ледяной след в горле, который оставляет вода, чувствует, как она проходит через его грудь и оказывается в животе. Капли капают ему на подбородок и текут дальше, вниз на рубашку. Он опустошает около трех четвертей бутылки, затем отрывается от горлышка на долю секунды, делает шумный вдох и допивает остатки.
— Хорошо? — спрашивает Луи, но Гарри игнорирует его и тянется к вилке.
Он натыкает на нее кусок мяса и кладет себе в рот, пережевывая два раза перед тем, как проглотить его.
По сути дела, не очень много еды; порции крошечные, и на задворках сознания его внутренний Гарри, пытающийся выжить, привычно ворчит, говоря, что надо сохранить немного пищи на потом, но Гарри так голоден.
Гарри вычищает тарелку.
Ему на самом деле все равно на то, что он выглядит, как какой-то зверь, когда Луи пристально на него смотрит.
Это… нет ничего лучше чувства полного желудка. И имеет ли значение, что к тому времени, как он съедает половину еды в тарелке, его уже тошнит? Нет. Нет, это не так. Его желудок, вероятно, уменьшился до размера сливы из-за неправильного питания в течение многих лет, но он не останавливается из-за этого.
Гарри прожевывает последний кусочек и глотает его. Проводит языком по зубам. Еда безвкусная. Но все равно это самое прекрасное, что он когда-либо пробовал.
— Прямо сейчас, — говорит Луи и скрещивает руки, глядя на то, как Гарри вытирает рот здоровой рукой, — вот что произойдет, парень. — Гарри смотрит на него. Ему не может быть больше 30. — Ты примешь душ. Переоденешься. Тебя осмотрит врач. Я попрошу кого-нибудь показать тебе твою временную камеру. Ты будешь в наручниках все это время, и ты не сделаешь ни одного лишнего движения, или я, блять, всажу тебе пулю в череп. Все ясно?
Гарри сжимает руки и челюсти. Несколько прядей волос упало ему на глаза; было бы неплохо постричься. Волосы уже достают ему до плеч, спутанные, грязные и темные.
Он чувствует себя вялым и сытым и думает, что, возможно, таким было намерение Луи все это время. Сделать так, чтобы он почувствовал себя сонливым и… повиновался.
— Да, — говорит Гарри. — Все ясно.
*
В первый раз, когда Гарри был помещен в карантин, ему было восемнадцать лет.
Зейн сказал ему не бояться. Не бояться, когда его удерживали соответствующие люди, не бояться, когда его бросали в темную пустую палатку, как будто он ничего не весил. Не кричать, не плакать. Сказал, что всегда есть выход.
Дело в том, что он должен был умереть. Ему должно было становиться все хуже и хуже, пока его тело не разъела бы изнутри болезнь, точно так же, как и других, о которых они слышали. Тело Гарри уже проявляло симптомы. Они должны были убить его. Он был в этом уверен. Просто не знал, как скоро.
— Я постараюсь увидеться с тобой, — тихо прошептал Зи ему на ухо, прежде чем охранники подняли его и бросили в грязь. Ему нравился вкус грязи, застрявшей под языком и между зубами.
Зейн ни разу не пришел к нему.
Тридцать семь дней он был один.
А потом, когда он остался жив, его выпустили.
*
Луи ведет его в комнату с тремя душевыми кабинами и тремя туалетами.
Гарри сглатывает желчь, поднимающуюся в горле.
На секунду он оказывается в своем лагере, согнувшийся под жестким углом и сжимающий свое кровоточащее лицо, и стряхивает невидимую руку с плеча.
Луи бросает на него любопытный, но в то же время осуждающий взгляд.
— Позаботься о себе, — говорит он, пробегая глазами вверх и вниз по телу Гарри. Тот скрипит зубами. — Я буду снаружи. Помни, если ты, черт побери, попытаешься что-то сделать, ты умрешь прежде, чем успеешь моргнуть. Ты ценный, но не
настолько.
— Пошел ты, — рычит Гарри. — Ты не можешь меня заставлять делать всякое дерьмо.
— Нет, — отвечает Луи, забавное выражение играет на его лице. Он скрещивает руки на груди. — Но я могу попробовать. И я думаю, ты и так знаешь, что такие люди, как я, знают много способов
заставить кого-то что-то сделать.
Его внутренности сжимаются. Он проводит языком по обкусанной коже на внутренней стороне щеки, ощущая терпкий, резкий и несвежий вкус крови.
Блять. Он не должен быть здесь. Это место похоже на лагерь, независимо от того, правительственный он или нет. Это по-прежнему лагерь. Это все еще гребаный лагерь. Как он мог быть таким придурком?
Его голова раскалывается. Внезапно свет на мгновение смещается, и через него будто проходит волна, размывая его взгляд. Его колени подгибаются, и он может держать себя вертикально в равновесии еще секунду, прежде чем его болезненное сознание ускользает от него, еще секунду, прежде чем Луи ловит его, произнося его имя, еще секунду, прежде чем мир отдаляется от Гарри.
