*
Кто-то напевает песню. Он думает, что знает эту мелодию, и на секунду ему кажется, что это Зи. Но нет, голос слишком глубокий и хриплый, да и Зейна здесь нет. Подождите-ка. Он не дома, и он не в лагере. Он не лежит на твердой земле в лесу и не чувствует снега, осевшего в складках его одежды. Он… под землей. Это чувствуется по давлению в ушах. Но свет есть. Он слишком яркий. Воздух слишком чистый. В какой-то момент Гарри думает, что все еще спит. Он чувствует повязку, плотно обмотанную вокруг головы, и спокойный пульс, стучащий в ушах. Ему это не снится. Он смотрит в потолок, а голос продолжает напевать; это Amazing Grace (прим.пер. — песня «Божья Благодать»). Он помнит, как пел ее на школьном шоу талантов, когда был маленьким. — А, — говорит голос, и человек приближается. У Гарри болят глаза. — Ты проснулся. Как себя чувствуешь? Голос замолкает в ожидании ответа, но его не следует. Гарри прощупывает языком внутреннюю сторону щеки. — Гарри, — говорит голос, а он делает вид, будто его от этого не передернуло. — Ты знаешь, где находишься? Ему смешно. Идиот. Нет, он не знает, где, черт возьми, находится. Он бы с удовольствием узнал. Но, для начала, он выпил бы чаю. И, возможно, вернул бы свои вещи. И машину. И палатку. А еще он, на самом деле, хотел бы вернуть свою семью. Божья Благодать, как сладок звук. — Воды, — шепчет он, хрипя. — Хорошо. Окей. Он не может пошевелить головой, но чувствует, как пластиковый стаканчик прижимается к губам; чувствует, как его наклоняют, и жидкость стекает ему в горло. В его груди появляется желание покашлять. Он борется с этим, тяжело глотая. — Теперь, — продолжает голос; Гарри закрывает глаза, потому что чувствует себя в безопасности, лежа в этой постели, — ты помнишь, что с тобой случилось? Лагерь, думает он. Лагерь. — Моя голова, — шепчет он. — Верно, — лицо человека попадает в поле его зрения; голубые глаза, растрепанные волосы и обеспокоенное выражение на лице. — Ты упал, Гарри. Сильно ударился головой. Но сейчас ты в безопасности. В безопасности. Нет, он никогда не в безопасности. Ему нужно сваливать отсюда. Он пытается сесть, игнорируя боль в черепе, но безуспешно, так как в районе живота он с чем-то сталкивается, и он понимает, что снова заключен. Он привязан, и ему некуда идти. Он пытается повернуть голову, в которой от этого возникает пульсирующая боль. Он пытается преодолеть ее. Его зрение становится немного туманным. Гарри знакома такая боль. Ему было около шести, когда он упал с велосипеда. Ударился головой о твердый асфальт. Они назвали это легким сотрясением мозга и сказали не кататься на велосипеде пару недель, но это не было проблемой. Ведь это спасло меня, маленького беднягу. — Эй, успокойся, — говорит голос. Гарри краем глаза видит белый халат. — У тебя сотрясение мозга. Тебе нужно отдохнуть. — Где я? — удается выговорить ему. У него покалывает запястье. Ему нужно выбраться отсюда. — Хей, — говорит другой голос, более мягкий и добрый. — Гарри. — Он думает, что узнает этот голос. — Дыши. Дай ему минутку, Джек. — Где я нахожусь? — повторяет Гарри, на этот раз более требовательно. Он чувствует укол иглы на внутренней стороне локтя и хочет вытащить ее. — Мы все объясним через некоторое время. Он поворачивает голову и видит человека, которому принадлежит голос. Луи, говорит ему его мозг. Но Луи ему не друг. Луи вывихнул его запястье, и Луи читал его личный дневник. Луи, на данный момент, его самый большой враг. — Пошел ты, — выплевывает он. — Развяжи меня. — Не так быстро, парень. Тебе нужны ответы или нет? Он замирает. Он хотел бы получить ответы. Он хотел бы, чтобы его развязали. Он много чего хотел бы, но ему не кажется, что хотя бы что-то из его списка желаний возможно. — Вот оно. Давай заключим сделку, хорошо? — Луи наклоняется и смотрит на него. — Я что-то говорю тебе, а ты отвечаешь на вопрос. Такая тактика кажется гораздо менее жесткой, чем в его первый допрос; ему на самом деле не обязательно от чего-то отказываться, если он того не хочет, так что он тихо размышляет какое-то время, откинувшись на подушку на своей кровати, а затем кивает. — Ты в лондонской подземке. Тот парень позади меня — Джек. Он доктор. Ты в безопасности. Мы не собираемся убивать тебя. Гарри слышал эти слова миллион раз. Мы не собираемся убивать тебя, говорят они, сажая его в темный грузовик и увозя неизвестно куда. Мы не собираемся убивать тебя, говорят они и накачивают его наркотиками, связывают и оставляют умирать. — Что ты делал в метро, Гарри? Гарри отпрянул под взглядом голубых глаз. Он не должен так бояться. Но он все еще привязан к чертовой койке, и никто ничего не предпринимает для того, чтобы хотя бы ослабить ремни, и с ним в комнате находятся два человека; два человека, старше и сильнее, которые пьют и едят, в отличие от Гарри. Он знает, что может случиться, если он разозлит кого-то из них, и именно это его, вероятно, и пугает больше всего. — Метель, — тихо говорит он, надеясь, что это сойдет за ответ. — И это все? — хмурится Луи, и на момент Гарри кажется, что он мог бы быть его другом, но потом он вспоминает, что Луи знает такие вещи, которые не должен знать никто, и он чувствует, как холод растекается у него в груди. — А зачем мне еще там быть? — он пытается рявкнуть, но слова вылетают из его рта устало и презрительно. Он чувствует, что его снова клонит в сон, но он сопротивляется этому желанию. — Осторожность не помешала бы, — отвечает Луи, будто Гарри и так этого не знает. Другой человек, Джек, все еще стоит неподвижно и непоколебимо в углу комнаты и молчит. Гарри смотрит на него еще раз. Довольно высокий, худощавый. Стройный. Держится уверенно. Он, очевидно, хорошо поел и сейчас не голоден, держит спину прямо, а плечи расслаблены. Гарри думает, что приложив немного усилий, он смог бы с ним справиться в случае чего. С Луи, однако, совсем другая история; он не особенно высок и кажется очень легким, но Гарри замечает пистолет, заправленный сзади за пояс. Его план побега не сработает. — Ты здесь, потому что нам нужна твоя помощь, — сурово объясняет Луи, либо не замечая, как взгляд Гарри мечется к ножу в поясе, либо предпочитая это игнорировать. — Это не значит, что мы доверяем тебе. Или что мы можем позволить тебе свободно разгуливать. Мы знаем, на что ты способен. Гарри знает. Он знает, что им известно, на что он способен. — Кстати, — продолжает он. — Ты убил двух моих людей. Не думай, что это не будет иметь последствий. Последствия, думает он. Так неопределенно. — Почему бы тебе просто не убить меня сейчас? — спрашивает он глухо. — Какая мне польза от еще одного лагеря? Еще один подземный, тихий лагерь. Казалось бы, нет ни солдат, ни палаток, ни поисковых собак. Да, именно. — Это не лагерь, — внезапно говорит доктор Джек, и Луи поворачивается и пристально на него смотрит. — Что? Он должен это знать. — Мы еще не можем быть уверены, что он ни на кого не работает, — настаивает Луи. — Если это так, ты знаешь, что произойдет. — Почему бы нам просто не убить его сейчас? Если уж мы не можем так рисковать. — Ты знаешь почему, Джек. Ему уже можно ходить? — Я дам ему инвалидное кресло, — бормочет доктор, потирая щетину на подбородке. Голова Гарри раскалывается; от этих бессмысленных споров Гарри все труднее сопротивляться желанию закатить глаза. Он понимает, что это кажется слишком знакомым; то, как люди общаются. Как он и Зи. Как Эд и Найл. Боль растекается в горле, и он хочет уйти отсюда. Он уверен, что социальная часть его мозга была отключена, по крайней мере, еще с лагеря. Желание быть рядом с другими людьми, обаяние от природы, которое у него всегда было до этого всего. Постоянная улыбка и хорошее чувство юмора. Да, эта его часть погибла при пожаре. Давно потеряна. И поэтому не имеет значения то, что он не говорил с другими людьми несколько месяцев, и, возможно, он мог бы сейчас просто… подчиниться, так будет легче. И поэтому это не имеет значения, ведь он знает, что происходит, когда он сближается с людьми, и он не собирается позволить этому снова случиться. Он также знает, что у него нет выбора в том, чтобы сесть в инвалидное кресло; плотная, толстая повязка на голове делает ходьбу в десять раз более трудной, чем раньше, и если он откажется от кресла, то, что ж, он не уверен, насколько тяжелым будет тогда его мучение. Он был скован от того, что пробыл в постели так долго, но он отталкивает Джека, когда тот подходит, чтобы помочь ему. С ним не нужно обращаться как с ребенком. Он считает, что повидал в этом мире больше, чем эти двое вместе взятые. — Куда ты меня повезешь? — выдавливает Гарри, когда Джек начинает толкать инвалидное кресло вперед. Свет отскакивает от стен, и ему приходится закрыть глаза на мгновение, чтобы его не стошнило на этот блестящий кафельный пол. — Встретишься с главным в этом месте, — рявкает Луи. — Хватит задавать вопросы. — Я думал, что это ты главный, — говорит Гарри. Он до сих пор не привык к странности звучания собственного голоса. — Заткнись, — сказали ему, и это он и решает сделать.*
Главного зовут Бен, и он действительно не нравится Гарри. Первое, чего он требует, это чтобы Гарри сказал ему, кто именно был в его лагере. Что, поначалу, он не собирается делать. Но потом он краем глаза замечает Луи, его покорный, нервный взгляд. Поэтому он лжет, и это его первая ошибка. — Я не помню, — рычит он, и получает пощечину, что оставляет на его щеке горячий след, а в глазах звезды. — У него повреждение головы, — с тревогой выпалил Джек. — Сотрясение мозга. — Жить будет, — говорит Бен. У Гарри мурашки по коже. Далее Бен говорит ему пересказать Военный Кодекс Солидарности. Это кодекс, которым британские солдаты пользовались, чтобы показать оппозицию перевороту; Гарри, конечно, знал его, но ему и его друзьям он ни разу не понадобился. Он почти сразу понимает, что никто из этих людей никогда не был в лагере, иначе они бы знали, что чтение кода — это не то, чем они там регулярно занимаются. Их палатки всегда прослушивались, так что все, что у них было — это их мысли. — Я не солдат, — твердо говорит Гарри. — Я ни за кого не сражаюсь, так что если ты хочешь, чтобы я был частью твоего гребаного Восстания, то засунь его себе в задницу. Еще пощечина, уже по другой щеке. — Бен, — предупреждает Джек. — У тебя есть два варианта, — говорит Бен, игнорируя его. — Мы можем снова запереть тебя. Без еды. Без воды. Без туалета. Или. Ты можешь послушаться меня и избавить себя от ненужной боли. Гарри не отвечает. Похоже, решение уже принято за него. Поэтому, когда Бен наклоняется немного ближе, как будто ему стало удобнее, Гарри бьет его по лицу. Он почти ударяет его еще раз, как двое мужчин хватают его за руки сзади, и они сильнее, чем могло показаться на первый взгляд; они тянут его руки назад, и он уверен, что если его не отпустят, то плечи просто выскочат. Что ж. Возможно, это было не самым мудрым решением. Но он не может остановить ухмылку, расползающуюся по своему лицу, когда видит, как Бен выпрямляется и вытирает кровь из носа. — А он злющий, — посмеивается Бен, обнажая окровавленные зубы. — Я хочу, чтобы он прошел через все пытки, какие у нас только есть. Слезоточивый газ, адреналин. Стрессоустойчивость. Все. Потом поместить его в камеру. Посмотрим, как долго он продержится, прежде чем сойдет с ума. Гарри бы, наверное, рассмеялся, если бы не чувствовал себя таким ужасно нездоровым. Он прошел через бесчисленные испытания на устойчивость, вот в чем дело. Он бы даже не заметил воздействия яда и газа, если бы кто-нибудь не сунул ему в нос тряпку, пропитанную хлороформом. Он считает, что это делает его менее похожим на человека, но использует это в своих интересах. — Процесс иммунизации, — хмыкнул Зи, потирая красные глаза. Гарри моргнул, ощущая огонь в своих. Они с Зейном спрятались за своей палаткой сейчас, находясь вне поля зрения всех остальных. — Они делают это понемногу. Гребаные садистские куски дерьма. — Но ведь это хорошо, правда? — прошептал Гарри. Он чувствовал влагу на щеках, но это была не эмоциональная реакция. Просто восстановление после слезоточивого газа. — К концу этого всего у нас будет иммунитет. — Ты понимаешь, что это значит? — ответил Зи потрясенно. — Они хотят, чтобы мы были их идеальными маленькими солдатиками. С меня хватит этого, чувак. Я не позволю им сделать это со мной. — Ты думаешь, что знаешь, во что ввязываешься, — плюет Гарри, когда они выводят его из комнаты, его руки снова в наручниках. — Ты думаешь, что знаешь все. Ты понятия не имеешь, ты, блять, не представляешь, кто я такой. Он не может видеть лицо Бена; он повернул за угол прежде, чем успел снова посмотреть на него.*
В первый раз на них напали во время первой эвакуации. Он помнит, что они были в Манчестере тогда, в каком-то жилом комплексе в центре города. Ему, должно быть, было тогда около четырнадцати, что означало, что его сестра все еще была с ним, но ребенок еще не родился. Сработала сигнализация, зазвучали громкие сирены и визг. Посреди ночи во вторник. Они выпрыгнули из постели, но Джемма остановила его. — Они нас найдут! — воскликнул Гарри, маленький и напуганный. — Они хотят забрать нас, как маму и папу, — сказала она ему. — Они хотят отвезти нас в лагерь. — Что нам делать? — Спрятаться, — сказала она, и они провели около часа, прижавшись друг к другу, в ванной с задернутой занавеской, пока в дверь не послышался сильный стук. Их поймали. И они сражались, чертовски сражались, когда их тащили по коридору, затем вниз по лестнице, сражались, когда их бросили в теплую весеннюю ночь. К другим кричащим подросткам, которые боятся за свою жизнь и у которых все лица фиолетовые и красные от синяков и порезов. Один баллончик был брошен в толпу, и Гарри смотрел на него, как в замедленном движении; точно знал, что это было, прежде чем он почувствовал ужасный запах и увидел окружающий их всех туман. Он не отпускал руку своей сестры все это время. Они хотят отвезти нас в лагерь. Меня, думает Гарри. Они хотели отвезти меня в лагерь. Конечно, прошло еще три три года, прежде чем они действительно справились с этим. К этому времени он был профессионалом в сопротивлении. Итак, теперь Гарри сидит на жестком полу в запертой комнате; в ушах шум, колени прижаты к груди; он смотрит на все с лучшей стороны и думает, что могло быть намного хуже. Он знает, что зеркало напротив двустороннее; ему даже не нужно это проверять. Ему известно, что в таком месте, как это, зеркало означает то, что за ним наблюдают. И после того, как его бесцеремонно вытряхнули с инвалидного кресла в эту комнату, первой его мыслью было отшвырнуть свое отражение, зная, что кто бы ни сидел по ту сторону, он почувствует вкус его ненависти. Его грудь болит, и он трет ее одной рукой, поднимая вторую для того, чтобы прикрыть ей глаза. Он моргает в темноте, образовавшейся от его ладони, мозолистой и потертой. Он в комнате в течение десяти минут. Его уши горят, а глаза жжет, и он тяжело сглатывает, как слышит, что дверь с силой распахнули. — Он уже должен быть в отключке, — говорит Джек. У него такое чувство, что Луи закатывает глаза. — Ага, должен, — слышит он, а затем его поднимают за плечи, и он пытается не зашипеть, но терпит неудачу. Он встречает глаза доктора, карие и обеспокоенные. На мгновение он думает, что это кто-то другой. Его разум играет с ним злую шутку. — Где болит, Гарри? Он моргает несколько раз. — Где болит, Г? Он задыхался, отчаянно ища кислород, когда его глотка закрылась, и влага в передней части его рубашки распространилась. — Я не знаю, — шепчет он. — Господи Иисусе, пусть он сядет, Джек. Когда он опускается в инвалидное кресло, он чувствует внезапное отчаяние, желая покинуть это место, уйти от этих людей. Он не должен быть здесь. Если бы он только избежал тогда метро, он бы уже не был в Лондоне. Еще два теста, думает он. После я смогу мыслить здраво. Адреналин довольно прост; укол в предплечье, непродолжительное головокружение. Болевые симуляторы, дерьмовые, но относительно несложные. Стрессоустойчивость, удары током, неприятные и утомительные. К концу этого всего он истощен, бесхарактерен и слишком уступчив, и он не может сосредоточиться ни на чем, коме слабого стука его сердца и пульсирующей боли в голове. — Думаешь, мы зашли слишком далеко? — голос отдаленный, как будто Гарри не совсем там. Он уверен, что те двое мужчин думают, что он без сознания. Он действительно почти без сознания, в состоянии между сознанием и сном. Достаточно нечетко для, возможно, сна. — Не наше дело, — говорит один из них. Он думает, это Луи. Ему не нравится Луи. Ни капельки. Не потому что он второй главный, однозначно. Не из-за его бессмысленных издевательств. В основном из-за его уважения к авторитету. Из-за того, что он даже не подвергает сомнению ни единое слово этого авторитета. Он знает, что такие люди, как Луи, самые опасные. Люди, как Джек, умирают первыми. Его положили на раскладушку, более мягкую, чем он ожидал. Он выпускает болезненный вздох, плотно сжимая глаза. Несколько лет назад давление в его груди заставило бы его паниковать, но теперь оно стало знакомым. Медсестра в лагере назвала это астмой, его сестра назвала это тревогой. А он называет это чувством ловушки. — Блять, он сильно пострадал, чувак. Ему кажется, что он чувствует, как поднимается его рубашка. Такой тонкий слой между его кожей и остальным миром. Он дрожит от дискомфорта. — Дерьмо. — Это были не мы, так ведь? — говорит Джек. — Нет. — Луи колеблется. — Нет, я бы такого не сделал. — Это были бандиты, — хрипит Гарри, потратив на это последнюю энергию. — Бандиты? — переспрашивает Джек. — Мы провели обыск на прошлой неделе, никаких больных в этом районе. — Не больные, — раздраженно кашляет Гарри. — Выживающие. Не говорите мне, что вы одни из этих анти-анархических теоретиков, о которых мы все наслышаны. Тогда они замолкают, и Гарри не уверен, чувствует он облегчение или разочарование. Потом они уходят, и он остается один.