*
— Хаз, — говорит Найл Гарри, идущему вслед за Луи в новую, неисследованную им часть базы. — Подожди меня! Гарри замедляет шаг и смотрит (немного раздраженно) на спину Луи, который продолжает идти, не сбавляя скорости. Найл догоняет его, тяжело дыша. — Прости, я просто… прости. Я тут подумал… есть кое-что, что мы с ребятами делаем каждую пятницу… что-то вроде музыкального вечера? У нас есть куча гитар, есть пианино. Ребята поют. Некоторые дети тоже. Лу обычно не приходит, но если ты упомянешь об этом, я уверен, он согласится сопроводить тебя, — они идут рядом, по-прежнему на несколько ярдов позади Луи. — Это всегда весело. Было бы неплохо, если бы ты пришел. Что скажешь? Гарри переводит взгляд на кроссовки. — Я… не знаю. Он не слышал музыку целую вечность, но она всегда была для него чем-то вроде утешения. Но дети, и люди, и громкий, непрекращающийся шум? Ему становится плохо от одной только мысли. — Тебе необязательно это делать. Но ты подумаешь об этом? — на лице Найла написана мольба, и Гарри чувствует себя ужасным человеком. — Я подумаю. Я… я обещаю. Лицо Найла начинает светиться, и это того стоит. — Потрясающе. Надеюсь, увидимся там. После ужина, в восемь часов. Если я тебя на нем не встречу, то… просто не забудь. Найл улыбается и, коснувшись плеча Гарри, поворачивается и убегает. Луи оглядывается и, увидев, на какое расстояние от него отстал Гарри, раздраженно хмыкает, но ничего не говорит. — Куда мы идем? — спрашивает Гарри и ускоряет шаг, догоняя Луи. — Скоро увидишь. Волна раздражения и гнева проходит по коже Гарри, делая ее горячей и зудящей. — Не уверен, что тебе понравится, — бормочет Луи, не ожидая, что Гарри это услышит, и хмурится. — Что ты хочешь этим сказать? Луи снова смотрит на свои часы. — Всему свое время, Стайлс. — Не называй меня так. — Конечно, Стайлс. Гарри сжимает челюсть и пытается подавить в себе разъяренный крик, который вот-вот вырвется из горла. Он узнает это место, когда они входят. Это лазарет, куда он попал еще в первый день пребывания здесь. Его запястье начинает болеть по мере того, как он все вспоминает. Запястье все еще не полностью зажило, время от времени оно до сих пор щелкает и часто болит. Гарри сомневается, что у его запястья вообще есть шанс на исцеление после всего. — Что мы здесь делаем? Нет ответа. Гарри чувствует себя глупо из-за того, что вообще ожидал его получить. Там подросток с очками в проволочной оправе на носу что-то строчит на листе бумаги петляющим почерком. Он поднимает глаза, когда Гарри и Луи входят, закрывает ручку и осторожно кладет ее на стол. Он неприветливо смотрит на Гарри, который от этого взгляда неловко переступает с ноги на ногу. — Мы пришли за Джеком, — говорит Луи. — Точно, — тонким голосом говорит мальчик. — Минуту. Он нажимает кнопку на телефоне, набор которого представлен диском, но вместо цифр там буквы. Он поворачивает диск только один раз, после чего поднимает трубку. Гарри задается вопросом, не Бен ли разработал это. — Луи хочет тебя видеть, — говорит парень в трубку и затем кладет ее. Джек на мгновение появляется из-за угла, и Гарри вспоминает его; он проводил те ужасные тесты. Джек наблюдал за тем, как на Гарри испытывали слезоточивый газ и ток, как Гарри, против воли, привязывали к стулу, так что Гарри мгновенно понимает, что Джек ему не нравится. — Привет, парни. Рад снова тебя видеть, Гарри, — приветливо здоровается он и ведет их обратно в коридор. Он ведет себя слишком вежливо и напряженно, поэтому Гарри боится, что его ждет что-то плохое; еще один тест, или наркотик, или что-то еще. — Итак, сегодня мы с тобой проведем обычное физическое обследование, — сказал Джек, пока они проходили через открытые двери в помещение, похожее на клинику. Кровать застелена свежим постельным бельем и ограничена по бокам, на стене рядом буфер для бумаг, безупречное зеркало, полки и шкафы. — Садись, — приказывает Джек. Сердце Гарри громко стучит в груди, а кровь — в ушах. Это неправильно. Этого не должно было случиться. Они собираются причинить тебе боль, насмешливо шепчет голос в голове. Не доверяй им. Они причинят тебе боль. Его руки сжимаются и разжимаются. Луи наблюдает за ним — он это чувствует. — Все в порядке, — успокаивает Джек. — Каждый проходит такое обследование. Это не является чем-то из ряда вон выходящим. Но все, чего Гарри хочет, это прижаться к стене, достаточно сильно, чтобы исчезнуть, растворившись в структуре стен, и никогда больше не сталкиваться с людьми. — Гарри, — говорит Луи не резко, но с такой остротой, что становится очевидно, что у Гарри нет выбора. — Садись на стол. И Гарри знает, что он должен выбраться отсюда. Он чувствует, как пот выступает у линии волос. Воспоминания о лагере вспыхивают в сознании и выходят на передний план. Клиника, фраза «садись на стол сам, или мы заставим тебя», грубый голос переводчика с акцентом, крики других парней, отчаянные крики врачей, пытающихся их контролировать, собственные крики Гарри и ужасные иглы. — Гарри, ты в безопасности, — успокаивает Джек. Рука обхватывает его предплечье, и Гарри пытается стряхнуть ее, но не может пошевелиться. — Я обещаю. Все, о чем я тебя прошу, это просто сесть на стол. Вот и все. Окей. Он в порядке. Он может это сделать. С тяжелым выдохом Гарри, спотыкаясь, подходит к столу и садится. Его пальцы ног едва касаются пола, и он чувствует порыв ненависти к кроссовкам, которые ему приходится носить. Он хочет их сжечь. — Хорошо. Сначала мне нужно задать тебе несколько вопросов, ладно? Ничего особенного, просто стандартные вопросы. Луи снова складывает руки на груди, прислонившись к закрытой двери. Гарри кивает, чувствуя себя ребенком. — Дата твоего рождения? — Гм, — он делает паузу, чтобы вспомнить. Это могло бы быть смехотворным, если бы не было таким грустным. — Первое февраля. Двухтысячный год. Джек делает небольшую пометку в своем блокноте. — Тебе когда-нибудь делали прививки? — Эм, — Гарри снова запинается. Он думает, что нет. Вероятнее всего, нет, если только те вещества, которые ему вкололи в лагере, не были вакцинами. — Я не знаю. — Ну, ты когда-нибудь болел корью? Ветрянкой? Простудой? Гарри знает, что у него была простуда из-за слабой иммунной системы. У него никогда не было кори или ветрянки, но эти вакцины также должны были быть против гриппа, и, похоже, до лагеря он у него был всегда. — Не знаю, — говорит он нервно, чего-то боясь. — Ты можешь быть честен со мной, — мягко говорит Джек. — Это все засекречено, мне не позволено ни с кем делиться этим, и Луи тоже. Единственное, что зависит от твоего ответа — это прививать мне тебя или нет. Мы не можем допустить, чтобы ты заразил чем-нибудь детей, которые еще не достаточно выросли для первой прививки. Гарри перебирает пальцами. — … нет. В таком случае. Мне никогда… не делали прививки. — Хорошо. Когда последний раз ты резался чем-то вроде металла или стекла? Каждый день в течение последних нескольких лет, думает он. — Недавно, — говорит он. — Тогда и от столбняка сделаем. Что насчет укусов животных? Его пробирает дрожь. — Пару лет назад. Собаки. — От бешенства тоже, но позже. В тебя стреляли когда-нибудь? Слишком много раз. — Да. Но я всегда вытаскивал пули и зашивался. — Как ты знаешь, всегда остаются осколки, — замечает Джек, поднимая бровь и откровенно сомневаясь в медицинских знаниях Гарри. Гарри удивляется тому, что повстанцы не обращают внимания на реалии лагерной жизни. — Я не умер от заражения крови, — говорит он, пожимая плечами. Оба парня перед ним вздыхают. Луи, не отрывая взгляда от стены, закусывает нижнюю губу. — Когда в последний раз ты занимался сексом? Гарри давится воздухом и быстро моргает. Его ладони вспотели, мысли запутались. Он не хочет снова затрагивать эту тему. Он думал, что с этим покончено. Слишком много плохих воспоминаний, которые его огорчают, слишком много незалеченных ран; ран, которые никогда не будут исцелены. — Все в порядке, опять же, это строго секретно. Каждый отвечал на такие же вопросы. Просто мы не можем допустить того, чтобы ты был болен. Но Гарри не может пережить это снова, вновь открыть старые, наспех затянувшиеся раны. Воздух застревает в горле, когда он пытается что-то сказать. Он не может подобрать слов, которые были бы не жестокими и не болезненными, но которые соответствовали бы тому, что он пережил, которые описали бы, каково быть тем, кем он тогда был, и там, где он был. Он не может подобрать слов, которые помогли бы Луи и Джеку понять, почему он ничего не может им сказать. Он видит грязный пол ванной, чувствует кровь и пот, стекающие на глаза, чувствует слезы, слышит свои крики о помощи, которая все не приходит. — Я… я не… — он беспомощно запинается, отчаянно ища слова, которые не показали бы его как какую-то жертву. Он чувствует, как призрачные руки сжимают его икры, руки, хватают его за волосы, за горло и за бедра. Он вздрагивает. — Просто скажи мне, когда это было. Если вообще было. Вот и все. Тебе не нужно больше ничего об этом говорить. Гарри больше не чувствует на себе обжигающий взгляд Луи и не может понять, хорошо это или плохо. — В лагере, — наконец говорит он, замерев. — Я… это не… они не… — Четыре года назад? — спрашивает Джек, и Гарри слышит, как жалость пробивается сквозь его безобидные слова. — Это все? — После… после того, как только попал туда, — он упирается локтями в бедра и крепко сжимает руки перед лицом. Боль в пальцах немного приближает его к реальности. — Я этого не… черт, я не… это был не мой выбор, я не знал… они собирались убить… я не хотел… — Черт возьми, — бормочет Луи куда-то в сторону. — У нас есть люди, которые могут помочь тебе, если ты хочешь поговорить, — говорит Джек тихо и почти спокойно. — Спасибо, что сказал мне. Гарри прячет лицо в ладонях и слышит далекий скрежет ручки по бумаге. — У тебя сейчас что-нибудь болит? — спрашивает Джек, и жалость в его голосе задерживается на коже Гарри, втирается в его поры. Это заставляет Гарри чувствовать себя еще грязнее, чем обычно. — Может, что-то не так, как обычно? Гарри качает головой. Это не совсем ответ; ни да, ни нет. Он, на самом деле, ничего не чувствует, но в то же время его тело чувствует все. — Хорошо. Я пойду подготовлю несколько вакцин, но сначала тебе надо взвеситься. Он оттолкнулся от стола и сделал несколько тихих шагов в другой конец комнаты. Он чувствует себя так, будто ему снова пять, и ничего не изменилось. Какая-то часть его ожидает, что ему сейчас дадут наклейку динозавра и леденец, а потом отправят его домой. Он взвесился, измерил свой рост, и теперь должен сесть и подождать, как будто он и в самом деле ребенок. Гарри знает, что такое прививки, знает о долгосрочном профилактическом иммунитете, но ему приходится сталкиваться с иглами. Даже после того, как его избили, выстрелили в него и чуть не убили, если есть что-то, чего Гарри не может вынести, то это иглы. У него появляется искушение сбежать прямо сейчас. Луи молчит, когда Джек уходит. Он выглядит так, будто ему некомфортно, и переминается с ноги на ногу. — Я не какой-то пострадавший, — выпалил Гарри после минуты тошнотворного молчания, защищаясь. — Это ничего не меняет. — Я никогда этого не говорил, — просто говорит Луи, и в его голосе не слышится раздражения. Не так, как обычно. — Ты смотришь на меня, как будто я жалок. — Я никак на тебя не смотрю. — Я просто- — Тебе не нужно ничего объяснять. Я понимаю. Гарри думает, действительно ли Луи понимает это, или он просто говорит так в жесте сочувствия и понимания. Он вспоминает, как Найл сказал тогда: «Луи было хуже всего». Он задается вопросом: так ли это на самом деле? Луи стал таким отстраненным и суровым из-за болезненного прошлого, или он всегда был таким? Он не успел обдумать это. Когда Джек возвращается с маленькой коробочкой в руках, у Гарри пересыхает во рту. Его взгляд сразу падает на шприцы в пластиковых колпачках. Он думает, что его желудок сейчас поднимется к горлу. Джек замечает, как лицо Гарри побледнело и позеленело. — Не волнуйся, это абсолютно безболезненно. Я использую обезболивающее. Но он боится не из-за боли. Слишком много всего ассоциируется с иглами — проколотые вены, прозрачные вещества с длинными названиями, которые он не может даже произнести, ограничительные ремни и руки в перчатках, а также сонный и размытый взгляд от того, что его накачали наркотиками. — Подними рукав, — говорит Джек, все еще спокойный и собранный, тогда как внутри Гарри полная суматоха воспоминаний из прошлого, пытающихся пробиться наружу. Гарри поднимает рукав дрожащими пальцами. Джек проводит холодным кусочком ваты по плечу Гарри; он жжется долю секунды, и страх обволакивает внутренности Гарри и сжимает их; затем участок кожи немеет, и пока Джек отворачивается, Гарри осторожно дотрагивается до кожи. Это не чувствуется, как его кожа… точно так же это мог быть кусок мяса. Это беспокоит его еще больше, чем боль от иглы. Свет, отражающийся от шприца, который держит Джек, падает на глаза Гарри, и он отводит взгляд. Он не может начать сопротивляться или оттолкнуть Джека и отказаться принять вакцину. Он понимает, что должен это сделать, но он слишком устал. Он не знает, что бы с ним сделали, если об отказался от прививки, но он не хочет думать об этом. Джек делает несколько шагов вперед, так что он уже совсем близко. Вот его рука уже на плече Гарри, готовая проколоть кожу шприцом. Страх Гарри сжимает все внутри сильнее. — Сделай глубокий вдох, — мягко говорит Джек при взгляде на лицо Гарри. Гарри прикусывает внутреннюю сторону щеки, после чего чувствует на языке вкус крови. Всего одну секунду он чувствует давление чего-то, входящего в онемевшую кожу, а в следующую секунду — как прохлада, почти приятная, распространяется под тем местом, где, предположительно, вошла игла. — Одна готова, осталось четыре, — Джек бросает использованный шприц в мусорное ведро. — После этого ты можешь почувствовать себя немного плохо, многие говорят, что у них металлический привкус во рту. В то же самое место входит другая игла, и Гарри немного тошнит, потому теперь под кожей распространяется тепло, просачивается в его вены, как капающее масло. Ноющая боль образуется глубоко в мышцах бицепса, а во рту чувствуется привкус желчи. Перед его глазами плавают огни. — От чего эта прививка? — слабо спрашивает Гарри, когда Джек подходит к нему со шприцем, полным ярко-синей жидкости. — От бешенства. — У меня нет бешенства. — Поверь мне, я тоже не хочу тебе это давать. От третьей прививки у него кружится голова; когда он чувствует четвертую, ему приходится моргнуть несколько раз, чтобы уменьшить стук в голове. К пятой прививке его рот наполняется слюной, и он даже не пытается ее проглотить. — Меня сейчас стошнит, — прохрипел Гарри напряженно и с придыханием. Джек, не говоря ни слова, подставил под подбородок Гарри пакет. Джек поморщился, сочувствуя Гарри. В его желудке не так много. Он пару раз сухо вздыхает, выплевывает слюну во рту и пытается выровнять свое смехотворно быстрое дыхание. Капля пота стекает по его виску. Гарри прислоняется спиной к стене и сильно щипает себя за бедро. Боль придает ему сил. — Прости, — хрипит Гарри, чувствуя боль в горле. Джек сразу мотает головой, выкидывая в мусорное ведро пакет. — Не беспокойся об этом. Большинство детей проходят прививки в течение нескольких дней, но ты сделал все пять меньше чем за десять минут. Все нормально. Ты действительно хорошо справился. Гарри вытирает лоб тыльной стороной ладони. Его мысли туманны, и язык кажется слишком большим для его рта. — И…э-э, мой дедушка. Он умер от рака… я не знаю… передается это или… — К сожалению, у нас нет доступа к лекарству, — осторожно отвечает Джек. — Его трудно достать. Но обычно это не передается по наследству; я не думаю, что ты должен беспокоиться, Гарри. И, конечно, как будто Гарри еще не достаточно смутился, он начинает бессвязно говорить. Он склонен к такому, когда болеет или лихорадит. Он помнит, как одной зимой у него, должно быть, была пневмония. Его мысли менялись с огромной скоростью, у него были приступы паранойи, и все время потели ладони. Он думал, что не выживет, когда начал видеть разные вещи, тени своей семьи и друзей, лошадей и другой скот, супермаркеты с едой и колодцы, полные чистой воды. — Когда я только попал в лагерь, мне сделали несколько уколов, — продолжает он дрожащим голосом, внезапно испытывая жажду. — Я не знаю, что это было… я перестал болеть, и… мне выстрелили в грудь. Я не умер, — он поднимает взгляд и встреает встревоженные глаза Джека. — Разве такое возможно? Луи прочищает горло. Гарри почти забыл, что он стоял там все это время, наблюдая за всем своими голубыми осуждающими глазами. — У Найла тоже это было, не так ли? Это не вопрос, но Гарри сказал бы, что Луи уже знает, каким будет его ответ. — Да. Когда он попал в лагерь, я был там уже на протяжении года, — говорит он. — Я не знал, что это значит… они воткнули шприц мне прямо в позвоночник. Я не знаю. Он насчитывает перед собой три, четыре, пять, шесть огней. В какой-то момент шестой исчезает, а затем появляется снова, потом их становится семь, но потом остается только три. — Думаю, тебе лучше прилечь, — говорит Джек с добротой, но и с твердостью. — Пострайся отдохнуть. Ты через многое прошел. Гарри опускается спиной на твердую поверхность больничной койки. На стене сидит муха; она подползает немного ближе и замирает. Гарри не знает, воображает он это или нет. Он смотрит в потолок и старается не думать об уколах в спину. Позже он засыпает, но они снова ему снятся.*
— Твое имя, — сказала темная фигура. Они стояли лицом к лицу, слишком близко, — это Гарри? Гарри кивнул. — Моя… — его голос был таким хриплым, таким скрипучим. — Моя сестра может быть мертва. Он не знает, зачем сказал это. Ему просто показалось, что это нужно было сказать. Парень оглядел его. Его глаза были внимательными, ясными и таинственными, что-то глубоко в них было спрятано; нечто плохое случилось с этим парнем. Нечто очень плохое. — Моя тоже, — просто ответил парень. — Меня зовут Зи. Ты сказал, что хочешь, чтобы тебя звали Хаз, — это был не вопрос. Он сказал это как факт. — Да, — ответил Гарри. — Так проще. — Я понимаю. Почему-то Гарри чувствовал, что он говорит правду.