*
В зале людно и шумно, все смеются и неуклюже чокаются пластиковыми стаканчиками. Откуда-то доносится музыка. Прошли годы с тех пор, как он последний раз ее слышал. Когда громкая, резкая музыка доносится до их ушей, они находят Найла. Кажется, он выпил изрядное количество алкоголя, потому что его щеки покраснели, а настроение значительно улучшилось. У Гарри нет желания пить, и никогда не было. Во всяком случае, ему никогда не нравился вкус спиртного, и даже если бы нравился, распитие алкоголя не является отличной тактикой выживания. — Хаз! Ты пришел! — восклицает Найл, закидывая ему руку на плечо и крепко сжимая в слишком теплых, слишком крепких объятиях. — И Лу! Ты тоже пришел! — Ты должен следить за ним, — говорит Луи, глядя с отвращением на толпу людей со стаканчиками, которые всё смеются и смеются.— У меня много работы. — Ой, да ладно тебе, приятель, — скулит Найл. — Ты никогда не веселишься с нами. Вечно работаешь. Он трудоголик, — обращается Найл к Гарри, указывая пальцем на Луи, как будто он стоит не рядом с ними. — Никогда не делает перерывов. Проходи, проходи. Там есть еда. Я не видел тебя за ужином, Хаз, где ты был? — В Лазарете, — отвечает он, по мере их продвижения пытаясь избежать столкновений с другими людьми. — Аа, — протягивает Найл и, к облегчению Гарри, останавливается. Он сует Гарри в руки салфетку, собирает со всех тарелок разное печенье и выкладывает на салфетку в руках Гарри, которому ничего не остается кроме того, чтобы пытаться ничего не уронить. Это так похоже на Найла. Прямое его воплощение. Именно таким он был в лагере, когда приспособился к обстановке; сначала он был напуган — естественно, он был напуган — но позже ему стало комфортно в небольшой компании Гарри, Зи и Эда, и довольно скоро он просто стал одним из них. Нет никаких сомнений в том, что у него было тяжелое детство, но он, казалось, всегда смотрел на все с позитивом, и именно это была та странность в нем, которая так притягивала Гарри. Найл был глотком свежего воздуха, в котором они так нуждались. — Спасибо, — говорит Гарри. Уголки его губ поднимаются вверх, когда печенье в руке крошится, и маленькие кусочки падают на пол. Он чувствует покалывание на шее от пристального взгляда, но не поворачивается, слишком занятый тем, как Найл ведет его вперед, откуда доносится громкая музыка. Там стоит пианино, а рядом с ним на табуретках двое парней сидят с гитарами на коленях. Они негромко бренчат и напевают какую-то песню, слова которой Гарри не понимает; песня, вроде, о любви со словами «дорогая» и «детка» в каждой строчке. Пианино, клавиши которого гладкие и манящие, пустует. — Ты играешь? — спрашивает Найл с легким толчком в бок, заметив, что Гарри смотрит на пианино. — Играл, — отвечает он тихо. Его голос почти исчезает под обилием заглушающих его звуков. — Много лет назад. — Ты должен снова начать играть. Во всяком случае, времени для этого предостаточно. И тебе не нужно беспокоиться о том, что кто-то будет мешать тебе. Серьезно, я запирался здесь с гитарой и просто был один. Это как терапия. Лучше, чем психиатры, которых нанимают для того, чтобы заставить тебя открыться. Кстати, если кто-нибудь спросит тебя, не хочешь ли ты поговорить и рассказать о своих чувствах, не соглашайся. Из этого ничего хорошего не выходит, и ты просто начинаешь плакать. — Верю тебе на слово. Музыканты начинают играть новую песню, которую, кажется, все знают; люди начинают хлопать в ладоши, некоторые обнимают друг друга и начинают кружиться в танце: мальчики и девочки, мужчины и женщины. У Гарри начинает болеть что-то в груди. — Думаю, мне пора идти, — говорит он. Плечи Найла поникли. — Ты уверен? Ты только что пришел. — Я… мне нужно многое обдумать, и… — Ладно, — Найл быстро кивает, нахмурив лоб. Он кладет руку на спину Гарри и ведет его, с салфеткой, полной печенья, в руке, обратно к выходу. — Я провожу тебя в комнату. Наверное, мне тоже надо поспать. Завтра работать. — Я думал… — начинает он, но спотыкается, зацепившись обо что-то шнурком. Он в который раз проклинает свои кроссовки. Они уже почти у двери, музыка затихает, но он все еще смотрит вниз, пытаясь восстановить дыхание. Маленькая девочка ростом ему до колена; худенькая и легкая, хрупкой формы. Сердце Гарри колотится в груди, и первая и единственная мысль, которая приходит ему в голову, это то, что он мог причинить ей боль. Он не знает, что делать, когда эта малышка смотрит на него своими странными широко раскрытыми глазами. Ее блестящие черные волосы собранны в две косички, которые свободно спадают на плечи, обрамляя розовые щеки. Раскосые глаза темно-коричневого цвета. Она дергает его за рукав, и он застывает на месте, в то время как Найл ждет его у выхода. Она снова тянет ткань кофты Гарри своими маленькими ручками, и он, ошеломленный, оглядывается вокруг, после чего опускается на корточки. — Ты новенький, — прямо говорит она ему. Уголки ее рта испачканы шоколадом, а на воротничке розовой футболки крошки. Толпа достаточно неплотная, чтобы Найл мог наблюдать за ними; он ждет того, чтобы уйти. Гарри не в силах пошевелиться. — Да, — мягко говорит он. Девочка продолжает на него смотреть, и он отвечает ей таким же взглядом; оба ошарашены таким обстоятельством. — Как тебя зовут? — девочка невинно моргает, водя руками по складкам юбки. На ней также маленькие черные туфли с потертыми подошвами. — Гарри, — отвечает он. Его сердце безжалостно колотится в груди. — Меня зовут Мэй, — говорит она, протягивая левую руку. Она смотрит на нее и, осознав свою ошибку, мгновенно опускает ее и вытягивает правую. — Приятно познакомиться, Гарри. — Приятно познакомиться, Мэй, — отвечает он, пожимая ее крошечную руку. Он чувствует себя немного неловко. — Ты пришел снаружи? — с любопытством спрашивает она, потирая глаз. Она немного размазывает глазурь под бровью. — Да, — бормочет он. — Найл говорит, что снаружи монстры. Вот почему нам туда нельзя, — она деловито кивнула Гарри, удивленно приоткрывшему губы. — Найл прав. Там монстры. Ее глаза расширяются еще больше, и она в восторге ему улыбается, обнажая большую щель, где отсутствуют передние зубы. — На самом деле? Тебе пришлось с ними бороться? Когда ты был снаружи? — Да, — говорит он ей. — Я сражался со многими монстрами. — Они тебя порезали? — спрашивает она, тыча в шрам над бровью Гарри. — Монстры, я имею в виду. У них есть кокти? — Кокти? — Не будь глупышкой, Гарри, — хихикает она. — Острые кокти. Они царапают тебя. Как ногти. — Когти. Да. У них очень острые когти. И большие зубы. Тебе повезло, что ты живешь в этом безопасном месте. — Я хочу выйти наружу и сразиться с монстрами, — уверенно разъясняет она. — Найл сказал мне, что когда я вырасту, я смогу начать тренироваться, а потом выйти наружу и сражаться. Как Ли. — Кто такая Ли? — глухо спрашивает он, чувствуя, как его сердце разбивается. Мэй указывает куда-то через плечо Гарри на молодую смеющуюся женщину, стоящую со стаканчиком в руке. Вьющиеся волосы обрамляют ее лицо, ее кожа темная, а улыбка широкая. Он узнает ее; он видел ее, когда пытался сбежать отсюда. — Она сражается с пистолетом, — продолжает Мэй. — Однажды она показала мне его. У тебя есть пистолет, Гарри? Ты можешь мне его показать? — У меня нет пистолета, — говорит он. — Раньше был, но очень, очень, очень давно. Она снова хихикает, тыча ему в щеку, прямо туда, где при улыбке появляется ямочка. Ей не может быть больше четырех лет, но звучит она гораздо старше этого возраста. — Глупышка, тебе просто необходимо иметь оружие, чтобы выходить наружу. Без защиты там опасно. Она говорит как будто по памяти, и он знает, что она где-то подслушала эти слова. Это должно заставить его почувствовать себя лучше, но только обдает его волной холодной печали, распространяющейся по его груди и легким. — Сколько тебе лет, Мэй? — спрашивает он. Она поднимает пять пальцев. — Пять? Вот что я тебе скажу. Когда тебе исполнится шесть, я расскажу тебе все о том, что снаружи. Но тебе придется подождать. Ты сможешь сделать это для меня? — Мой день рождения через четыре месяца, — твердо говорит она. — Я подожду, обещаю. Но ты пообещай, что все мне расскажешь. — Я обещаю. — Клянусь на мизинчике. Найл куда-то ушел, оставив его и Мэй вдвоем. Музыка все еще играет где-то позади него. Эта маленькая девочка, кажется, занимает сейчас весь его мир. Он протягивает мизинец, соединяя его с мизинчиком девочки. — Клянусь, — начинает она, — что я буду ждать, пока мне не исполнится шесть лет, после чего ты мне расскажешь о внешнем мире. Теперь ты тоже клянись. — Клянусь, что через четыре месяца я расскажу тебе о внешнем мире, — говорит он. Мэй удовлетворенно улыбается. — Мне пора идти. Извини. — Все в порядке. Было приятно познакомиться, Гарри. Не пропадай. Она говорит это так серьезно, так по-деловому, что Гарри почти смеется; а он не смеялся и не хотел этого в течение очень долгого времени. — Приятно было познакомиться, Мэй. Когда он поднимается с корточек, ему кажется, что он увидел тень Луи, наблюдающего за ним. Он почувствовал на своем лице его горячий взгляд, но когда он моргает, тень исчезает. Мэй тоже куда-то исчезла, и он думает, что, может быть, ему все это привиделось.*
Гарри не уходит с вечеринки, пока к нему не возвращается нетвердой походкой Найл, выпивший еще пару напитков. — Вот ты где, приятель! Я везде тебя искал! — Гарри не указывает на вопиющую ложь Найла. — Готов лечь спать, а? — Звучит неплохо, — говорит Гарри. Аппетит давно пропал; он смотрит на салфетку в руке. Шоколадное и сахарное печенье, бисквит в форме какого-то животного. — Видел, как ты разговаривал с Мэй, — говорит Найл, когда они выходят в коридор. Он чуть не врезается в стену, но вовремя хватается за нее. — Хорошая девочка. Чертовски умная, говорю тебе. Что-то типа мини-Эйнштейна, — они оба затихают, когда проходят мимо жилого помещения, где, зевая, слоняются люди. — Ее отец… слышал, он был хорошим человеком. Жаль, что они потеряли его. Ее мама… ну, видимо, она так и не отошла после его смерти. С головой было не в порядке. Покончила с собой несколько лет назад… вот так. Гарри думает о темных глазах Мэй, удивленно уставившейся на него. Думает о ее черных волосах и о выпавших передних зубах. Она не заслуживает такого. Она заслуживает лучшего, чем быть здесь, в этом мире. Когда Гарри и Найл входят в свою комнату, они видят, что остальные трое парней уже в постелях. Только по своему истощению Гарри понимает, насколько сейчас поздно. Его режим сна сбит внезапной сменой обстановки. Услышав, как они входят, поворачивается Лиам и, оперевшись на локти, потягивается. — Вот и вы, — приветствует он, даря им сонную, но дружелюбную улыбку. — Ложитесь спать, ребята. Доброй ночи. — Спокойной ночи, — громко отвечает Найл, сняв кофту и потянувшись за футболкой, валяющейся у его кровати. Тусклый свет комнаты отбрасывает тень на его спину, но когда он попадает под освещение потолочной лампы, Гарри замечает шрамы, покрывающие его спину и плечи, следы от плетей; внизу спины, у позвоночника, участки кожи так и не зажили от химических инъекций. Половину этих шрамов он получил, когда ему было всего лишь семнадцать лет. Гарри помнит, от чего большинство из них, так как его шрамы почти такие же. — Все нормально, Хаз? — спрашивает его Найл. Он уже наполовину спит, когда забирается в постель, не дожидаясь ответа. — Дай мне знать, если тебе что-нибудь понадобится. Разбуди меня, окей? — Да, — благодарит Гарри, но Найл уже практически заснул. В этой комнате, где спят четыре человека, он чувствует себя как никогда одиноким. Он ждет одно мгновение, после чего снимает свою кофту, все еще чистую и свежую из-за того, что он надел ее всего лишь один раз. Он не задерживается ни на секунду перед тем как надеть спальную футболку. Он не знает, куда делись его спортивные штаны; открыв пару ящиков, он находит только джинсы и толстовки. Он решает не переодеваться дальше. Спать и так опасно, и он это прекрасно знает. Гарри скидывает обувь и садится на кровать. В комнате тихо, но, с другой стороны, так громко ворочаются и дышат парни. Он привык совсем к другому: к тишине и спокойствию его пребывания в одиночестве, когда ему составляли компанию только падающий снег и мерцающие звезды. Он перекатывается на бок и, смотря перед собой в стену, натягивает на себя одеяло. Через некоторое время он перестает пытаться заснуть и решает обратиться к своему мысленному списку и подумать о том, что в него внес. Он начинает со вчерашнего разговора. Повисшее напряжение после того, как Гарри спросил о сражениях, о его цели на базе. Ответ Найла «Это сложно». На самом деле, это могло бы означать что угодно. Никто, очевидно, не рассматривает в данный момент возможность того, чтобы Гарри шел сражаться, но это не исключает такую возможность навсегда. Если они хотят получить от него какую-либо помощь, то им придется все ему рассказать. Он приходит к выводу, что пока что знает недостаточно много, чтобы понять, что означает это «сложно», поэтому он мысленно отмечает это и решает перейти к следующему вопросу. В то время как он ломает голову, пытаясь вспомнить следующее из своего списка, о чем он забыл из-за слишком большого количества информации, полученного в последние несколько дней, его мысли каким-то образом занимает Джемма. Он нечасто позволяет себе думать о ней. Он годами твердил себе, что она давно умерла, и что он никогда ее больше не увидит, и ни разу он не подвергал это сомнению… до сих пор. Теперь появился способ выследить ее; и неважно, аморально ли это, неэтично ли, верно? Она простит ему любое вторжение в ее жизнь, если они когда-нибудь окажутся вместе. Как только боль становится слишком сильной, чтобы Гарри смог ее вынести, он блокирует все мысли о сестре и возвращается к составленному им списку. Луи. В этом списке есть Луи. Он вспоминает то, что Найл рассказал ему о плохом прошлом Луи, и представляет себе его лицо — острые черты, ясные, пылкие голубые глаза, горящие той страстью, которая кажется чуждой Гарри. Это первый слой. Теперь Гарри прорвался через эту оболочку. Когда он посмотрел на Луи в лазарете после того, как сказал, что знает о нем… возможно, в его глазах он видел то же, что и в глазах Зи, когда они встретились. Он увидел душу действительно сломленного человека, поврежденную до неузнаваемости. Он задается вопросом: видит ли кто-нибудь это в его собственных глазах? Может, это просто у него есть умение видеть в людях такого рода вещи? Гарри пытается не задерживаться на этом и думать о других вещах. О том, как Мэй смотрела на него своими чистыми, невинными глазами. О том, как Найл, опьяненный и расслабленный, излучал позитив впервые за долгое время. О том, как музыка захлестнула его, настоящая и громкая. Но когда он засыпает, единственное, что он может видеть — призрачные карие глаза, отражающиеся в ярко-голубых.