*
Когда Гарри просыпается в день своего возвращения в лагерь, он чувствует боль в горле. Это далеко не первое, что он замечает. Скрип кровати, когда Найл поворачивается во сне. Лиам, стоящий у комода с голым торсом, шарящийся по ящикам и напевающий что-то себе под нос. Приоткрытая дверь, свет из-за которой разрезает пол надвое. Гарри прочищает горло и переворачивается на бок. Лиам оборачивается и удивленно моргает. — Который час? — хрипло спрашивает Гарри. — Почти пять. Мы уходим через два часа, — выражение его лица смягчается. — Лучше тебе начинать собираться, приятель. Верно. Осознание обрушается на него тонной кирпичей; он вернется. Прошло пять дней с тех пор, как он вышел наружу. Пять дней с тех пор, как он согласился отправиться на миссию, пять дней с тех пор, как он сказал Бену, что он теперь член Восстания, пять дней с тех пор, как он продал свою жизнь кому-то другому. Он старается не думать об этом слишком много. Его желудок наполнился страхом. Его зрение все еще туманное после сна; он проспал около двух часов, только после того как позволил паре слез скатиться по его щекам, и только после того как убедился, что все спят. Его мышцы болят; весь предыдущий день он провел перед мешком с песком, избивая его снова и снова, пока кровь на руках не стала видна даже через повязку, плечи не задергались, и он не почувствовал, что его жизнь заканчивается. Он остановился только тогда, когда вбежал Найл и стал кричать ему, что он так причинит себе вред. Что ж. Он не смог собраться с силами, чтобы объяснить, что он уже чувствовал боль гораздо сильнее по сравнению с болью в костяшках его пальцев. — Хаз, — слышит он невнятное бормотание Найла с кровати. — Ты встал? — Да. — Мм. Хорошо. Дай мне пять минут и тогда… мы достанем еду. Через три секунды слышится приглушенный храп, и Гарри садится, проводя дрожащей рукой по волосам. Его руки обнажены, его футболка тонкая, и он хочет снова заснуть и не просыпаться. — Гарри, приятель, — говорит Лиам. — Хм? — У меня вопрос. Надеть две пары носков и мои кожаные ботинки или одну пару носков и мои зимние ботинки? Непромокаемые? — Эм, — Гарри думает о воде, просачивающейся сквозь поношенные подошвы его старых ботинок, о синеющих пальцах и жгучих обморожениях. — Те, что непромокаемые. Мы… будем долго идти, так ведь? — Ну, ты будешь долго идти, — говорит Лиам беззлобно. — Кстати, Лу тебе вообще приносил хорошие ботинки? — Лиам качает головой, не дожидаясь ответа. — Дерьмо. Прости. Дай мне две секунды, и я попрошу его. У тебя десятый, верно? — Думаю, да. — Окей, замечательно! Найл. Ни. Хоран, мерзавец. Поднимай свою задницу. Найл! — Лиам, наконец, натягивает кофту, так что Гарри не приходится смотреть на его загорелую спину и розовый шрам, аккуратно начинающийся чуть ниже лопатки и заканчивающийся посередине позвоночника. — Пойду поговорю с Лу. Он, наверное, все еще спит, ленивая задница. Ха. Гарри чувствует легкую тошноту; он сглатывает слюну, накапливающуюся во рту. Лиам выходит из комнаты. Ник издает продолжительный храп, от которого сам же и просыпается. Гарри видит, как он приходит в сознание и устало моргает от света, проникающего в комнату. — Доброе утро, — зевает он. Не совсем, думает Гарри.*
Прошло еще десять минут, прежде чем Найл встал, опираясь на трость, и еще пять, прежде чем Гарри смог подняться с кровати. Прошло еще две минуты, прежде чем Ник сделал тоже самое. Еще двенадцать, после чего он перестает дрожать, и еще одна, после чего Луи стучит в дверь. Привычные для утра звуки людской суеты тише, чем обычно. Гарри не уверен, то ли это его собственные уши отключились от всего, то ли он сам действительно настолько серьезен, что это отражается на всех. Как бы то ни было, Луи по-прежнему сурово смотрит сквозь стекла очков, и выражение его лица меняется только тогда, когда он замечает участок кожи Гарри там, где тот еще не застегнул пуговицу. Гарри пытается не обращать внимания на то, как взгляд Луи скользит по его обнаженной груди. Луи уже одет в джинсы и зеленую рубашку, которую он носит каждый день, также как и свои ботинки; его волосы немного влажные, как будто он только что принял душ. Он внимательно наблюдает за тем, как Гарри машинально поправляет воротник и манжеты на рукавах. — Хотел убедиться, что ты готов, — говорит Луи. Гарри думает, что Луи хотел убедиться, что ты не бросишь нас из-за страха. — Бен хочет поговорить с тобой перед отправлением. Ты уже поел? Где Найл, Ник и Лиам? — Лиам ушел искать тебя, — отвечает Гарри. — Ник ест. Найл… я не уверен, где он. Гарри не уверен во многих вещах прямо сейчас. Больше всего его тревожит вопрос: «Стоит ли отступать теперь или нет?». Луи пристально смотрит на него, а затем, не отрывая взгляда от плеч, на которые Гарри натягивает куртку, говорит: — Все в порядке? Гарри закусывает губу. — Гм. Рваный выдох соскальзывает с его губ. У него такое чувство, будто сердце колотится где-то в горле, а ноги слегка дрожат, и, когда он, наконец, заставляет себя посмотреть парню в глаза, комната словно кружится, и кажется, будто это все сон. Как будто он живет очень плохим, но очень реальным сном. Луи скрещивает руки на груди и прислоняется к дверному косяку. — Я просто решил проверить, как ты, — медленно произносит он. — Посмотреть, как ты… держишься. Наверное. — Я в норме, — говорит Гарри, как бы оправдываясь, но не слишком убедительно. Он встает с кровати и внезапно вспоминает, что у него нет обуви. Вот почему Лиам ушел. — Пойду поем чего-нибудь. Если ты не против, — говорит он немного обвиняющим тоном, от которого Луи моргает в легком удивлении. — Я, э-э… — Луи поправляет очки. Он выглядит немного нервно. Как будто это он возвращается в лагерь. — Я могу пойти с тобой. Боже, нет. Его сердцебиение снова учащается. Не замолкающий голос в его голове повторяет: «Он такой же как ты, Гарри. Он такой же, как ты». Другой же голос, его рациональная часть, напоминает ему, что у Луи все еще его дневник. У Луи все еще фотография его родителей. У Луи все. Но… Луи наложил ему швы. Луи помог ему. Луи вправил ему запястье. Луи остался с ним. Луи. Он смотрел на него слишком долго. — Ладно, — говорит он, чувствуя, как вспотели его ладони. — Конечно. Он осторожно обходит Луи, стараясь никак с ним не соприкасаться, и он чуть не плачет от облегчения, когда в коридоре появляется Лиам с парой чистых, блестящих, прочных непромокаемых ботинок в руках. — Хей, Лу! Так вот ты где. Гарри, приятель. Совершенно новые! Недавно нашел их во время патрулирования, — Лиам улыбается, как ребенок на Рождество, но его улыбка гаснет, когда он замечает сжатые в кулаки руки Гарри, лицо Луи, сияющее и одновременно выражающее что-то вроде задумчивости. — Все хорошо? — Лиам делает неуверенный шаг вперед, держась на приличном расстоянии, и нехотя отдает ботинки. — Все в порядке, — быстро говорит Луи прежде, чем Гарри успевает ответить. — Завтрак? Он уходит по коридору, оставляя позади Гарри в его носках и Лиама в некотором замешательстве. И снова этот тихий голосок подхватывает: Он как ты, Гарри! Он такой же, как ты!*
Гарри никогда не был сентиментален. Раньше он ценил прекрасные вещи. Его сестра всегда относилась к типу людей, не склонных к глупостям; она была пунктуальной, строгой и послушной. Гарри проводил так много времени, погруженный в собственные мысли, что его нельзя было винить за то, какой у него был ярлык в лагере. Мечтательный. Не в том смысле, что он был симпатичным, каковым он и был на самом деле, — ему всегда говорили об этом, будь то Зи или пара охранников — а в том смысле, что его собственное воображение доставляло ему неприятности гораздо чаще, чем следовало. Например, он тысячу раз опаздывал на утренние занятия, когда ему было шесть, или когда они пропускали автобусы, потому что он, вместо того чтобы собирать вещи, читал. Или, например, лагерь. Когда опоздание даже меньше, чем на минуту, влекло за собой избиение, когда неправильное слово или ответ, произнесенный слишком громко, означали публичное унижение. И избиение — все, казалось, всегда вело к избиению. Даже когда боль была слишком сильной, он всегда находил в окружающем что-то хорошее. Пока Зи, Эд или Найл латали его в своей палатке поздно ночью, он наблюдал за светлячками через щель в брезенте, он напевал себе под нос, он наблюдал за муравьем, ползущим по грязи. Единственное, чего он делать не хотел, — это думать о своей сестре, хотя она всегда была для него самым удивительным человеком, которого он когда-либо видел. Но это было выше его сил. Он думает, что это забавно, то, как, несмотря на свое бурное воображение, его талантом всегда была стрельба. Он безупречно прицеливался. Вероятно, он видел в оружии единственное, что действительно существовало в его жизни, единственное, что давало ему истинную цель. Все же остальное, казалось ему, исходило из его собственного сознания. Теперь он не помнит, когда в последний раз видел что-нибудь прекрасное. Восстанию поразительно не хватает красок. Ссадины на его руках алые и болезненные. Грузовик, в котором они сидят, без окон и почти не спасает от грубого ветра. Бутерброд с сыром, который он съел сегодня утром, на вкус был несвежим и сейчас плотно сидел в желудке. Отсутствие Найла и Луи тревожит. Лиам, Ник и еще кто-то, чьего имени он не помнит, держатся от него на безопасном расстоянии. В ухе у него маленький наушник, издающий постоянный мягкий шум, пока Луи и Бен ничего не говорят. Очки пока сняты, он осторожно держит их между пальцами. Он все равно боялся бы их надеть. Тишина густая и осязаемая. У него за поясом нож. Это его первое оружие с тех пор, как он попал в Восстание. Бен поговорил с ним перед отъездом, и это краткое обращение сделало все более реальным. Гарри так напуган. Ему показалось, что он уловил на лице Луи выражение сочувствия, когда он убирал нож. Бен выглядел слишком гордым, чтобы быть искренним. Когда шум в наушнике стихает, он напрягается, прислушиваясь, а потом раздается голос Бена: «Мы в четырех милях, Гарри. Как ты?» Судя по выражению лиц остальных, они тоже это слышат. Гарри прочищает горло, перед тем как ответить, молясь, чтобы его голос не выдал то, насколько он в ужасе. — Я в порядке. «Это хорошо. Найл хочет поговорить с тобой», — еще несколько секунд наушник издает статический шум, и затем он слышит Найла, ясно и громко. «Хей, Хаз. Выньте наушники, парни. Это только для Гарри, — остальные ребята неловко заерзали, дергая из ушей наушники. — Они сделали это?» — Да. «Хорошо. Ладно, друг. Я знаю, что это страшно. Нет нужды говорить тебе быть осторожным. Но… я скажу это в любом случае, — он делает глубокий вдох, его голос напряжен, и Гарри опускает взгляд на колени. — Будь осторожен. Пожалуйста. Все будет хорошо, просто доверься своему суждению и знай, что мы знаем, что делаем. Ты вернешься, Хаз. Мне плевать, что придется для этого сделать, но мы доставим тебя домой. Ты провел три года в лагере и три года в абсолютном одиночестве, и ты все еще жив. Ничто тебя не может остановить. Слышишь меня? Ты неудержим». Он выдыхает. — Спасибо, Ни. «Я люблю тебя, друг. Все будет хорошо. Мы с тобой на протяжении всего пути. Просто помни это, окей? Ты больше не один». Какое-то время его слова отдаются эхом. Он не один. Он не один. Он не один. Ты не один, Гарри. Это никогда не было так успокаивающе.*
Когда остается меньше мили, начинает говорить Луи. «Осталось около пяти минут. Надевай очки, Стайлс». Они все еще в его руках. Он нерешительно разворачивает их и делает глубокий вдох, прежде чем надеть. Сначала они, вроде как, ничем не отличаются от обычных очков, но затем начинает мигать свет; время, официальное название его миссии — ОП 001 — точные координаты его местоположения, и, что еще более интересно, когда он смотрит на Лиама, высвечивается его полное имя, Лиам Джеймс Пейн, его возраст, двадцать пять, и его место рождения, Вулверхэмптон, Великобритания. Это все слишком лично. Над именем крошечными, едва разборчивыми буквами написано «Повстанец» зеленым цветом. У всех остальных одинаковые зеленые ярлычки. «И мы на месте, — говорит Луи. — Ты увидишь маленькую красную стрелочку в углу, Стайлс». — Я вижу ее. «Когда вы приедете, она станет зеленой. Следуй по направлению, которое она указывает. Никаких отклонений от курса. Понятно?» В голове у Гарри все переворачивается, и это его немного пугает. Было бы так легко сбежать. Но он не может. У него есть цель прямо сейчас, и единственная вещь, которая заставляет его продолжать, — это мысль о спасении этих солдат и о возвращении к Найлу. — Понятно, — говорит он. «Когда подойдешь к воротам, не пытайся достать оружие. Там тебя обыщут. Молчи и говори, только если к тебе обратятся. Делай, что они говорят. Когда я скажу, сними свой наушник. С помощью очков ты сможешь слышать все, что мы скажем». Грузовик резко останавливается, и сердце Гарри подскакивает к горлу. — Приехали, — объявляет Лиам. Он стучит по стенке, которая отделяет водительское место. — Спасибо, приятель. Дай нам минут пять. Из-за тонкой стенки доносится приглушенный ответ, и Лиам встает, приоткрывает дверь, и в грузовик врывается большой порыв воздуха. Ему приходится сощуриться. Свет слишком яркий, и блестящий снег и лед, отражающие этот свет, не облегчают ситуацию. Лиам и Ник по очереди выходят, а третий парень машет ему рукой, не собираясь покидать грузовик. Гарри осторожно спускается, стараясь не поскользнуться, и оглядывается; они на узкой улочке, вдоль которой выстроились маленькие магазинчики и пекарни без окон. Здания настолько обветшалые, что трудно поверить, что здесь кто-то жил. Это похоже на место, куда бы он отправился с Джеммой. — Ладно, — говорит Лиам с ощущением близкого финала. — Полагаю, на данный момент это прощание. Он никогда не любил прощаться. В основном, из-за того что он знает, что это может быть последний раз, когда он видит человека, с которым прощается. «Сними наушник и отдай Лиаму, — говорит Луи. Гарри делает это и молча кладет наушник в руку Лиама. — Ты меня слышишь?» — Да, — отвечает он. Ник делает шаг к нему. — Береги себя, — говорит Ник. — Скоро увидимся, бро. Удачи. — Спасибо. — Нам пора, — кричит водитель. Лиам колеблется, потом неловко обнимает Гарри. — Слушай Луи, и все будет хорошо, — успокаивает он Гарри. — Удачи. Они садятся в грузовик и уезжают, а Гарри смотрит им вслед. Стрелка становится зеленой и указывает прямо вперед. Гарри прислушивается к стихающему вдали грохоту грузовика и только потом выходит на дорогу. Ему хорошо в этих ботинках на снегу, и пока он не чувствует просачивающуюся в носки влагу, поэтому он решает, что пора идти. У него нет рюкзака, что, по его мнению, выглядит немного подозрительно, но Бен настоял, чтобы он выглядел именно так, как планировалось — как выживший. Странник. Мусорщик. Тот, у кого нет ни еды, ни семьи, ни дома. Тот, кому нечего терять, кроме ботинок, очков и собственной жизни. Дороги крутые и извилистые. Он смотрит на витрины магазинов, и во всех них вещи, которые он считает бесполезными: шляпа здесь, шерстяной пиджак там, дизайнерское платье и т.д. Большинство стекол разбито, а одежда в ужасном состоянии. Ничто особенно не привлекает его внимания, пока он не замечает канцелярский магазин и не останавливается. Там целая полка нетронутых блокнотов и ручек. Он так давно ничего не писал. Боже, так давно. Но ему достаточно сделать два шага в этом направлении, как Бен начинает говорить снисходительным, угрожающим тоном: «Держись курса, пожалуйста, Гарри. У нас нет на это времени». Верно. Они видят то же, что и он. Он хочет разбить все стекла и закричать, что они забрали у него все: его вещи, его права, его свободу. Почему я это делаю? думает он, и его мысли — единственное, что у него не забрало Восстание. Почему я до сих пор не сбежал? В глубине души он знает, что причина в Джемме. Он сейчас ближе всего к тому, чтобы узнать, что с ней случилось, у него впервые появилась зацепка, и он не может отказаться от этого. Он полагает, что спасение солдат будет просто дополнительным преимуществом. Не говоря ни слова, он продолжает путь. Если он еще раз взглянет на дневники, никто, кроме него, об этом не узнает. Что ж. Это все равно не имеет значения. В лагере у него все конфискуют. Стрелка указывает направление вниз по извилистой дороге. Голос Луи врывается в его ухо. «Ты близко. Продолжай идти». Страх. Вот что пульсирует в его венах. Остался один поворот. Тогда он прибудет в лагерь, и тогда ему нечего будет бояться. У него есть работа. Если он успешно ее завершит, они должны будут дать ему информацию о Джемме. О его племяннике. «Помни, — тихо говорит Луи. Это слишком интимно — слышать чужой голос в своей голове. — Ни слова о нас. Ни слова». — Я знаю, — отвечает Гарри мягче, чем хотел. Он костями чувствует, как близко находится, и его сердце начинает биться быстрее. — Не волнуйся. Больше он ничего не слышит. Это вполне понятно. Когда он поворачивает за угол бутика, ему достаточно одного взгляда, чтобы понять, насколько трудной будет эта миссия. Часовня Королевского колледжа переполнена вражеской зеленью. Танки стоят за воротами, и все, что он видит, кишит солдатами с винтовками. Насколько он может судить, все башни заняты охранниками. Пахнет сигаретным дымом, гарью и чем-то еще, более несвежим, и он мрачно отмечает, что это кровь. Несмотря на то что он находится на приличном расстоянии, под навесом кафе и в полуденной тени, он все еще прижимается к стене. Блять. Он так близко. Слишком близко. Он чувствует, что у него перехватило горло. «Все в порядке, — хрипит Найл с болью в голосе. — Все в порядке. Ты в порядке. Продолжай идти. Сейчас мы выключим микрофоны, но мы с тобой. Я люблю тебя». Раздается последний звук помех, и все замолкает. Гарри делает глубокий вдох. Ему хватает всего четырех шагов, чтобы оказаться замеченным. — Руки вверх! Они говорят по-английски. Ему хочется плакать. Гарри медленно поднимает руки. Все взгляды устремлены на него, около двадцати пистолетов нацелены ему в голову. Его пальцы дрожат. Один из солдат берет на себя смелость подойти к Гарри. Требуются все силы, чтобы не отшатнуться, но его руки грубо тянут вниз и заламывают за спину. Через секунду он чувствует, как кожу запястий стягивает тугой пластик. Слишком тугой. Он мог бы выбраться, если бы захотел. Но он не пытается сбежать. Он пытается попасть внутрь. Человек, держащий его, отстраняется и оглядывает с ног до головы. — Ты кто? — спрашивает он грубо. Кажется, он немного удивлен тем, что Гарри не сопротивляется. — Как тебя зовут? Британец. Он британец. Он не враг, но все же он злейший из врагов Гарри. Ему не дают времени ответить. Рот и нос плотно зажимают тряпкой, и, хотя она блокирует дыхание, она недостаточно сильно пахнет химикатами, чтобы вырубить его. Его глаза в панике бегают по сторонам, и это кажется кошмаром; он чувствует, как игла входит в кожу на шее, он кричит сквозь ткань и беспомощно наблюдает, как солдаты смотрят на него, а затем мир исчезает в темноте.