*
На второй неделе мая Найл находит Гарри в оружейной, где он, сидя на табурете, разбирает ящики с боеприпасами. — Бен хочет тебя видеть! — радостно объявляет Найл. На его щеке что-то нарисовано, по всей видимости, это маркер. — У тебя что-то на…- Гарри показывает на свою щеку. — О? — Найл трет то место, на которое указывает Гарри, и красный маркер размазывается по его руке. Он смеется. — Ага, ха. Дети вели себя довольно буйно. Он учит, вспоминает Гарри. Он учит настоящих детей. — В любом случае, у него еще одна миссия для тебя. Думаю, эта тебе понравится. Найл подмигивает. Гарри вздыхает и толчком поднимает себя на ноги. Он все еще привыкает к своим коротким волосам, и он шеей чувствует воздух. — Спасибо, Ни, — говорит он, готовясь начать долгий путь к офису Бена. Найл улыбается ему так же, как когда ему было семнадцать. — Не за что. Люблю тебя. После этого он уходит, и Гарри так, так сильно благодарен за то, что знает его. Когда Гарри достигает двери, он на момент останавливается и слушает. Два голоса доносятся из-за двери, принадлежащие Луи и Бену, в чем нет ничего удивительного, но… они спорят. Он не может разобрать слов, что они говорят, но по тону он сделал вывод, что у них горячий спор, и отчасти это захватывает Гарри, а отчасти сильно волнует. Он без стука открывает дверь спустя еще пару мгновений прислушивания, и обе головы резко поворачиваются к нему. — Привет, Гарри! — приветствует Бен, в его голосе нет ни следа той злости, с которой он говорил меньше минуты назад. — Спасибо, что пришел! — он каждый раз говорит это, будто у Гарри был выбор. — Присаживайся. Гарри быстро поворачивает голову и смотрит на Луи. Лицо того покрылось румянцем, волосы растрепались, очки низко сидят на носу, но его глаза все такие же блестящие и пронзительные, и Гарри чувствует, как что-то накатывает на него волной. Он чувствует легкое головокружение, и его щеки розовеют. Он быстро отворачивается. Он очень, очень глупый. — Я полагаю, ты знаешь, что речь пойдет о твоей миссии, — говорит Бен. — Для начала, мне следует поблагодарить тебя за твою последнюю миссию. Она принесла большую пользу, — Гарри не был в лагере с тех самых нескольких дней в феврале. Он этому рад. — Следующая же миссия… вероятно, будет чем-то более трудным. Группа выживших прячется на магазинном складе в Шеффилде, и ты должен позаботиться о них. — Я не--, — начинает Гарри, уже чувствуя зуд раздражения. — Это другой тип выживших. Это те, кого правительство отпустило. Они ненавидят правительство, они ненавидят нас, и нам нужно, чтобы их не было. Гарри на мгновение откидывается назад и позволяет своему мозгу все это переварить. Выжившие, но не совсем. Шеффилд. Что он помнит про Шеффилд? Он смотрит туда, где стоит Луи, скрестивший руки на груди и прикусивший губу, а затем вспоминает. Луи. Луи из Шеффилда. — Видишь, эта миссия не так проста, — продолжает Бен, — потому что мы должны быть осторожны. Мы не можем отправить целый отряд; нужно быть эффективными, понимаешь? Именно поэтому я отправлю всего лишь двоих. Только тебя и Луи. Гарри моргает. Смотрит на Луи. Смотрит снова на Бена. Снова моргает. Что? — Вы приступаете на следующей неделе, так что тебе лучше отдохнуть. Я позабочусь о том, чтобы тебе сообщили план миссии, Гарри. На этом все. Ты свободен. Какая-то невидимая сила приклеила его к стулу. Только он и Луи. Вдвоем. В его животе формируется яма. — Ладно, — медленно говорит он и, пошатываясь, встает. — Спасибо, — он пытается не встречаться взглядом с Луи и неуклюже покидает комнату. Он бесцельно бредет по коридору в случайном направлении, пока не обнаруживает себя снова у офиса и наталкивается прямо на Луи, выходящего из него. — Прости, — безотчетно выпаливает Гарри, чувствуя как его щеки вспыхивают жарким огнем. Он никогда не чувствовал себя так глупо рядом с кем-то, кроме Зи. Возможно. О боже. Он быстро уходит с понуренной головой обратно в оружейную, прикладываясь лбом к стене, едва убедившись в том, что дверь прочно закрыта. Значит, так все и будет продолжаться? Он будет превращаться в комок нервов каждый раз, когда Луи хотя бы просто посмотрит на него? У него будет образовываться комок в горле, когда они установят простейший контакт? И только потому… что они одинаковые? И теперь он застрянет в одном грузовике с ним на три часа, и они будут партнерами, и они должны будут прикрывать друг другу спину. Я могу справиться, думает он, затем отталкивает эту мысль и заглушает ее. Он никогда не выдаст секрет Луи, а Луи не выяснит то, что Гарри его знает. Не тогда, когда этот секрет может убить его. Гарри ладонью стирает пот, что скопился на лбу у линии волос, и садится обратно на свой пластиковый стул. Он возвращается к рассортировке целых груд боеприпасов и на какое-то время полностью освобождается от мыслей.*
Он идет на ужин, когда его внезапно отвлекает до боли прекрасный звук поющих в унисон детских голосов. Вероятно, он не слышал ничего подобного еще с тех дней в приюте, когда дети собирались в небольшие кучки, пели песни и рассказывали разные истории. Довольно просто понять, что звук доносится из музыкальной комнаты. Он делает крюк, и по мере того как он приближается, звук гармонирующих голосов становится все громче и громче. В его груди расцветает боль. Дверь закрыта, и он вглядывается в небольшое окно; у стены выстроена в ряд группа детей, все одеты в чистую, свежую одежду, славно причесаны и с большими, яркими улыбками на лицах. Они поют что-то знакомое ему, тяжелый звук пианино густо раздается вокруг. — Это была весна… и весна перешла в лето. Взрослые здесь тоже есть. Ему удается подойти ближе к окну, и ему открывается вид на макушку Найла. — Кто бы мог поверить, что появишься ты? Он прижимается ухом к двери и всем своим существом надеется на то, что никто не завернет за угол и не застанет эту картину. — Руки, касающиеся рук, протянутые друг к другу, трогающие меня, трогающие тебя. — Раз, два, три, четыре! Гарри вздрагивает, сердце бешено колотится в груди. Это голос Луи. Луи там, и он поет с детьми. — Милая Кэролайн! Он отстраняет себя от двери и продолжает мучительный путь в кафетерий. На протяжении всего скудного ужина, состоящего из вареного картофеля и тушеного мяса, он пытается вытеснить голос Луи из своей головы.*
Он натягивает на свои боксеры тренировочные штаны, когда Найл заходит в их комнату, насвистывая ту же мелодию, которую он пел ранее с детьми. Ник и Лиам развалились на своих кроватях, из коридоров не доносится ни звука, не считая болтовни солдатов, время от времени проходящих мимо на пути в свои комнаты. — Что ты поешь? — с любопытством спрашивает Гарри. Найл выдавливает застенчивую полуулыбку. — Это классика. — Как называется? — Sweet Caroline. Она о влюбленности. Лиам перегибается через перекладину в изголовье кровати и улыбается так широко, что у уголков глаз появляются складки. — Ты говоришь так, будто знаешь, каково это, — поддразнивает он. — Эй! — защищается Найл. — Может, так и есть. Я не говорю вам всего, парни. Я очень загадочный парень. Все смеются; даже Гарри выдавливает улыбку. — Он не настолько загадочный, — говорит Лиам как бы между прочим, поворачиваясь к Гарри и указывая на Найла. — Я знаю, — отвечает Гарри с нежностью. — Я знаю его дольше, чем вы, забыл? — И я до сих пор не слышал ни одной неловкой истории, — подмигивает ему Лиам. — Их не так уж много, — говорит Гарри. — У него не было историй из разряда вопроса жизни и смерти, понимаешь? Однажды он потерял ботинок в грязи, и это была самая неловкая ситуация, когда-либо происходившая с ним. Найл взрывается смехом. — Это было ужасно. Тогда лило как из ведра всю неделю, да? И те ботинки были не такими, какие у нас здесь, они были полностью ручной работы, сделанные из дерьмового материала, похожего на картон. И они никогда не подходили по размеру. Не забывайте, что я был тощим семнадцатилеткой-- Гарри был выше меня уже тогда. И стрелял тоже лучше меня… Мозг Гарри немного отключается от речи Найла, так что он занимает себя тем, что рассматривает свой дневник. Он, не готовый заново пережить все прошедшее, не открывал его с тех пор, как Луи отдал его ему более месяца назад, но страницы начали выпадать. Какое-то время он был занят тем, что пытался пришить их обратно сломанной булавкой и нитью, что он вытянул из старой кофты. — Что насчет тебя, Гарри? — он слышит голос Лиама, вырывающий его из пространства, где он на тот момент мысленно плавал. — Да? — Ты когда-нибудь влюблялся? Точно. Так они снова к этому вернулись. Гарри задумывается на момент. Позволяет своему сознанию вернуться к его первому другу, к его первому поцелую, его второму поцелую, третьему… к его первому разу, к впервые разбитому сердцу, к первому предательству. К его миллионной по счету потере. — Думаю, да, — отвечает он. Выражение лица Найла смягчается. Гарри интересно, все ли он знает. Не то чтобы он специально никому не говорил о Зи. Много кто видел, как они были близки, но никто не замечал в этом любви или чего-то более чем просто платонического, потому что это было запрещено. Конечно, по той же самой причине немногие хотели разговаривать с Гарри о чем-то помимо его высоких показателей. (Все называли похвалой то отношение, которое к нему было. Они видели, как один из охранников позвал его в отдельную комнату, и думали, что это было чем-то вроде персонального награждения или повышения звания. Гарри был единственным, кто знал, что это было на самом деле, и подходящее для этого название пришло ему в голову только перед тем, как это случилось, когда он плакал и умолял о помощи. Впоследствии у него было кровотечение и ужасное, вымотанное состояние, а его мозг просто отключился. Эта часть его жизни была временно заблокирована в его сознании.) Так что его первый раз не был на самом деле первым, но это было чем-то, что случилось с человеком, которого он любил, и который, он верил, не причинит ему боли. Это было в укромном местечке на пшеничном поле, где не было никаких камер, а трава была выше пояса. Безусловно, это было ночью, когда даже охранники крепко спали. Неудивительно, что это место сравнялось с землей в пожаре, иногда думает Гарри. Ночью никогда никто не дежурил. Если кто-то и знал о том, что происходило между ними, то это был Найл. Еще, вероятно, Эд, но он не был с ними достаточно долго, чтобы увидеть все. Он видел только начало. Гарри находит достаточно символичным то, что первый человек, в которого он влюбился, стал первым человеком, что вырвал его сердце из груди и разбил на две части.*
Он получает папку с информацией о предстоящей миссии. В ней пятнадцать листов, включающих детали о том, что им будет необходимо сделать, куда поехать, и сколько времени это займет. Сегодня понедельник, а отправляются они в пятницу. Гарри не ждет этого с нетерпением. Вместо того, чтобы все это читать, он предпочитает доставать Найла, упрашивая его научить песне Sweet Caroline. Поначалу он не соглашается, говоря что-то о том, что это глупо, но в конечном итоге сдается и неаккуратно нацарапывает текст на обратной стороне папки. — Если тебе нужна мелодия, — говорит он Гарри, — то тебе лучше обратиться с этим к Лу. Он реально разбирается в музыке. Но Гарри не просит у Луи аккорды Sweet Caroline. Он решает подобрать их сам. Вначале это не так-то просто, особенно учитывая тот факт, что единственное время, которое у него есть для занятий на пианино, это днем во время отдыха и после ужина перед отбоем. Он не особо трепетно соблюдает все эти правила — он не смотрит в расписание неделями — но это ставит перед ним что-то вроде цели. Самое сложное в том, что у него есть время до пятницы. То есть три с лишним дня на то, чтобы выучить целую песню. Он приступает к работе. Мелодия не сложная, а аккорды легко запомнить. Никто ему не мешает. Это здорово, и это отвлекает его от мыслей о предстоящем. В среду он думает, что песня почти готова. Так и есть; он уже полностью может сыграть песню на пианино. Он еще не пытался спеть ее. Это кажется непреодолимым прямо сейчас. И хотя он действительно ловит себя на том, что напевает ее время от времени, сама идея того, чтобы по-настоящему петь, заставляет все казаться слишком реальным. Музыка, на самом деле, больше не существует как таковая; искусство исчезло, поэзия и литература считаются ненужной и расточительной тратой ресурсов. Наиболее близким к поэзии, что Гарри когда-либо слышал, был Кодекс Солидарности во всем его великолепии, и это объективно худшее, что ему приходилось произносить вслух за всю его жизнь. Примерно в это же время он начинает замечать эффект, который оставляет своей игрой на пианино, на других Повстанцах. Все теперь что-то напевают под нос, идя по коридору, или притопывают ногами в такт мелодии, и это чувствуется, как будто это, может быть, его дом. Возможно, именно из-за этого он начинает петь Sweet Caroline в четверг. Ну, из-за этого и еще из-за того, что он может не вернуться с этой миссии. Он пропускает обед ради этого, уверенный в том, что если никого не будет рядом, он будет более уверенным. Когда он начинает петь первый куплет, его голос такой хриплый и фальшивый, что ему кажется, будто он потерял свою музыкальность за все те годы, что он не пел. Но он разогревается, поняв, что он не будет звучать так настороженно, если его голос будет мягче. Кроме того, ему нравится текст. Как слова ложатся на его язык и вылетают изо рта. Второй куплет его любимый, потому что напоминает ему его самого. — Но сейчас я смотрю на ночь, и мне не так одиноко. Мы с тобой заполняем ее. Это о нем и Зи. — И, когда мне становится больно, боль тут же спадает с моих плеч. Как мне может быть больно, когда я с тобой? Чем больше Гарри поет эту песню, тем больше он понимает, что она напоминает ему не столько о себе, сколько о Зи. Он на середине припева, когда слышит резкий голос со стороны дверного проема: — Где ты услышал эту песню? Черт. Пальцы Гарри запинаются на клавишах, и он резко поворачивается к Луи, который пристально на него смотрит. — Я… я услышал ее, — бормочет он. — Она из учебной программы наших детей, — сурово говорит Луи. — Ты никак не мог ее услышать, только если ты не пробрался в класс. — Я этого не делал. Я услышал ее из этой комнаты. Луи прищуривает глаза, и Гарри может видеть тот самый момент, когда осознание обрушивается на него. — Ну, — говорит Луи с неуверенностью, — тебе неоткуда было узнать текст. Или аккорды. — Найл дал мне текст, — объясняет Гарри с такими толерантностью и терпением, которые он только смог в себе собрать. — И я сам подобрал аккорды. Они не сложные, — он останавливается на долю секунды. — Я не знал, что ты поешь. — Я и не пою, — строго говорит Луи. Гарри чувствует, как уголки его губ дергаются вверх. — Я не пою! — Я слышал тебя, — мягко говорит Гарри. — Ты, кажется, хорошо ладишь с детьми. Шаги Луи замедляются, когда он подходит к одной из гитар, чтобы поставить ее обратно на подставку. — Откуда тебе знать? — Это понятно по тому, как ты с ними общаешься. Как поешь с ними. — Мне пора идти, — говорит Луи, выглядя немного бледным. Он практически вылетает из комнаты и исчезает прежде, чем Гарри успевает спросить, в чем дело.