Зеркала времени

Утро было сумбурным. Мы почти проспали, почти забыли о том, что сегодня приём. Наскоро умылись, попили кофе, собрались и рванули на Арбат за родителями. Прославленные израильские врачи вели приём на втором этаже особняка Шехтеля. Уж не знаю, как Виктору удалось так быстро превратить пустые комнаты в высокоразрядную клинику с первоклассным оборудованием. Хотя, на то он и всемогущий ВиктОр, чтобы творить такие чудеса. Мама молчала всю дорогу. Отец шутил. Мой мужчина вставлял остроумные реплики. Однако напряжение можно было резать ножом. Меня не приняли — это было понятно. Сейчас мы с его мамой были просто союзниками. Союзниками в борьбе за его здоровье и жизнь. Может это и к лучшему? Быть может именно она сможет успокоить сына тогда, когда мне придётся исчезнуть. И опять тупая игла засаднила в области сердца… но я отмахнулась от неизбежности. Это все будет потом. Как говорила Скарлет: «Подумаю об этом завтра». Штульман и Катц заняли 4 комнаты на втором этаже особняка под кабинеты и мансарду под приемную. Мне стоило огромных усилий сдержаться и не бросится в объятия моих любимых шаманов. На самом деле мы хорошо друг друга знали. Более того, они меня натаскивали и знакомили с азами целительства. Штульман и Катц были хрестоматийной комичной парой. Штульман — высокий, худой, угрюмый. С почти бесцветными глазами и седыми волосами. Типичный Штульман. Типичный алхимик Средневековья. Катц — наоборот. Коренастый и лысоватый. Хохмач и шутник. Типичный шаман. Они дополняли друг друга и постоянно пребывали в состоянии ироничной войны культур. При всём этом в их профессионализме я не сомневалась ни на йоту. Одному из них минуло 1000 лет. Другой был моложе — разменял всего лишь шестую сотню. На пороге нас встречала на самая Ирочка, с которой я вчера договаривалась о времени визита. — Доброе утро! Иван Иванович и Пётр Петрович ждут вас. — Какие типичные имена для израильских врачей, — прыснул мой мужчина. Ирочка проводила нас в мансарду. Постучала и распахнула дверь. По глазам я поняла, что мои старые знакомые тоже чуть было не бросились обниматься, но, замерев на полушаге, лишь сдержанно пожали нам руки. — Ну-с, давайте начнём, — весело пропел Катц, вертя в руках фонендоскоп, — Во избежание вопросов и недопонимания, мы привезли с собой из Израиля новейший аппарат… — На самом деле мы привезли его на медицинскую выставку… — заметил Штульман, смотря куда-то мимо нас. — Ну да, ну да! По личному приглашению Леонида Ильича. — Выставка только через неделю, а мы уже обследовали весь аппарат ЦК КПСС… — врут, нагло врут. Они здесь только из-за одного человека. Равно как и я… — Так что Вам повезло, что сегодня к нам не записан никто оттуда…- Катц многозначительно поднял указательный палец. — О, да! Нам так повезло, — заметила я и Катц изогнул бровь, — Но расскажите пожалуйста про ваш чудо-аппарат! — Это с радостью! — Позвольте мне, коллега, — Катц осекся и неодобрительно посмотрел на Штульмана. Началось… — Аппарат анализирует магнитное поле человека с помощью токов низкой частотности. А потом результат выводит на монитор компьютера. Компьютера? — переспросил мой мужчина, — Вы привезли с собой компьютер??? — Да, он внизу, в комнате. — В двух комнатах, коллега. — А можно взглянуть? — глаза моего мужчины загорелись мальчишеским блеском. — Конечно, — Штульман оторвался от записей и посмотрел на него поверх очков, — И посмотреть, и испробовать на себе. Если не боитесь, конечно… — Я? Боюсь? — шах и мат. Нужно отметить, что наши очень неплохо постарались. Одну комнату реально занимала машина, которая жужжала и поблескивала. Все же наши декораторы не зря свой хлеб кушают… В другой комнате был монитор с неизвестными символами к которому шли проводки с электродами. Ширма и кушетка. Штульман гениально разыграл партию, зацепив моего мужчину самым банальным «если не боитесь». Даже если бы он и боялся, он бы никогда это не показал при мне, а уж тем более при маме с отцом. Я видела, насколько ему было «не по себе», но пути назад уже не было. Он нервно улыбнулся и лёг на кушетку. — Нам выйти? — спросила я. Можете сесть вон там, — Катц махнул в сторону окна, — Это важно, чтобы пациенты понимали, что ничего страшного их не ждёт. К указательным пальцам правой и левой руки моего мужчины подключили проводки, головой он лёг на металлическую пластину. — Будет больно? — Нет, что Вы! Просто расслабьтесь и думайте о хорошем. — О самом хорошем? — В рамках приличия! Штульман находился в кабинете с процессором, а Катц наблюдал за изменением цифр на мониторе. Минута, две, пять, десять. Никто не отваживался нарушить тишину. Катц морщился, но молчал. Наконец он снял с пальцев моего мужчины электроды и протянул бумажные салфетки: — Можете вытереть руки, — и добавил после паузы, — Я могу при всех говорить? — Да, да, конечно! У меня нет секретов от родных. — Ну, что я могу сказать… — повисла мучительная пауза. — Доктор, говорите уже как есть! — не выдержала его мать. — Хорошо. У Вас целый букет хронических заболеваний. От проблем с кровью до риска диабета. Но это все не смертельно. Однако… — Доктор, ну же! — У Вас проблемы с сосудами головного мозга. Проблемы критичные. Что именно — я смогу сказать после более детального обследования. Я предлагаю Вам… рекомендую… настаиваю… Вам необходимо лететь в Израиль. На обследование. Боюсь, операция неизбежна. Мне жаль… Мой мужчина побледнел и изнеможённо опустился на кушетку. — Доктор, — голос его матери дрожал, — А операция поможет? Есть гарантии? — 99%, что все пройдёт успешно. — А ещё один процент? — он поднял на Катца глаза, полные страха. — Он есть всегда, но в Вашем случае считайте, что успех операции 100%. Если не тянуть конечно. Летом Вы должны быть в Израиле. — Но как же работа? Съемки? — Мы все решим. Не зря же я теперь твой личный секретарь, — я села рядом и обняла его. — Вот и славно, — откашлялся Катц и обратился к его родителям, — Теперь вы? Мы вышли из особняка Шехтеля спустя 40 минут. Моему мужчине и его родителя было категорически рекомендовано лететь в Израиль. Матери на профилактику, отцу на обследование, а моему мужчине на операцию. Штульман и Катц взяли на себя все согласования. Ещё бы! Один звонок Виктору и никаких проблем с разрешениями на выезд, визами и прочим. Всё будет решено молниеносно. Но по настоянию врачей лететь нужно было незамедлительно. Хотя бы в течение 2-3 месяцев. — Как раз после закрытия сезона и съёмок в Феодосии можно лететь, — сказал он и добавил, — А жениться мы будем до или после? — Может быть во время? Мы отвезли родителей и вернулись на баррикадную. Мы лежали на полу в коридоре. Ну никак мы не могли пройти 20 шагов до кровати… — Знаешь, мне кажется, что пора покупать ковер на пол в коридор. И постельное белье… — А почему бы и нет, — он вернулся из комнаты с пледом, подушками и простыней, — Помоги застелить? Мы лежал на полу в коридоре, укрытые простыней. — Ты полетишь со мной? — В Израиль? — Да. — Если ты хочешь этого. — Хочу! — Тогда полечу! — Я хочу увидеть тебя первой, когда буду отходить от наркоза. — Как скажешь, любимый. — Я так боюсь… — Чего же? — А вдруг операция пройдёт плохо, а вдруг что-то пойдёт не так. Это же мозг. — Я в любом случае буду с тобой, но все пройдёт отлично. — Это ты сейчас так говоришь. — Я всегда буду так говорить! — Мы в пятницу уезжаем. — Куда? — В Ленинград, на гастроли. — - Надолго? — Три недели. — Ого! — Тебя не отпустят? — Сомневаюсь… — Может быть тогда тебе уволиться? — - Тем более мы решили, что ты будешь работать со мной… — Да, я стану первым пиарщиком в Советском Союзе… — Что? — Что?