Зеркала времени

Я попросила таксиста остановиться на Тверской. Нужно было ещё купить цветы и, как минимум, отдышаться. У меня не было плана. На сей раз не было. Я просто шла на свой страх и риск. И если сегодня ничего не выйдет — вся наша корпорация будет думать, что делать дальше. Но здесь мне дали возможность в очередной раз испытать свою удачу. Да и посмотреть на то, как выглядит моя пьеса на сцене в исполнении самого потрясающего актёра — это было слишком заманчиво и волнующе. Лишить меня такого опыта даже Виктор не решился. У меня была уйма времени. Бабушка меня сегодня разгрузила, взяв на себя дочку. Я решила зайти пообедать и выпить пару бокалов вина, чтобы хоть так попробовать унять дрожь. Выбор пал на Чайковского. Мне вдруг, нестерпимо, захотелось гурьевской каши и виски. Официант понимающе кивнул и удалился. Я, от нечего делать, начала оглядываться по сторонам. Вдруг мне стало нехорошо. Через 2 столика от меня сидел он со своей крайней женой. Они что-то выясняли. Говорили они тихо, а вот жестикулировали слишком громко. Я отвернулась, стушевалась, захотела уйти. Благо мне не пришлось этого делать. — Я буду не рад видеть тебя сегодня в зале или за кулисами. Будь добра- езжай домой, к подружкам, куда угодно. Этот спектакль значит для меня слишком много, чтобы его отравлять ссорами и склоками. Прости, мне пора, — и он ушёл, оставив свою жену в одиночестве допивать кофе. — Будьте добры двойной виски, — попросила я пробегающего официанта. Вот оно что… Виски можно было сравнить с жидким эликсиром удачи. Виски же с гурьевской кашей — с коктейлем «идиот». Но меня это интересовало меньше всего. Я расплатилась и нетвёрдой походкой направилась к выходу. Купила цветы и пошла в сторону театра. По количеству народа на площади и в фойе было совершенно понятно, что будет аншлаг. — Бинокль не желаете? — спросила женщина в гардеробе. — А? Нет, спасибо, у меня второй ряд, — это тоже был расчёт. В первом ряду была вероятность встретиться с ним раньше времени. Я купила программку и прошлась по фойе. Я помнила этот театр без него. Мне было безмерно интересно посмотреть на театр с ним в этом времени. «Гамлет», «Король Лир», «Коллекционер» — мне стало любопытно, как его можно было поставить, «Бег»… да, быть в компании таких мастеров уже, само по себе, было наградой. Люди. Много людей. Много женщин. Всех возрастов- от девочек до бабушек. С цветами. Все пришли на свидание с ним. Как тогда, 30 с лишним лет назад, когда он порхал по сцене в красном костюме. Это было, казалось вчера. Это и было для меня вчера… Как оказалось, я попала на творческий вечер в двух частях — первой была уже его пьеса, хотя, нужно отдать ему должное, моя фамилия значилась на афише, а второе отделение — диалог со зрителями. Так же на афише было заявлено, что пьеса автобиографична. Вот это было интересно. — А ты знаешь, он же мог умереть. Ему сделали сложную операцию в Израиле. — Правда? — Да, я читала в его автобиографии. Он подробно описывал ту поездку. Он писал, что именно в это время он был абсолютно счастлив. — Счастлив в больнице? Вот уж номер. — Да, представляешь? Он писал, что рядом с ним была его любимая. — А она кто? — Он не раскрывает ее личности. — А почему они расстались раз такая любовь была? — Ей пришлось уехать в Мексику. — В Мексику? — Да, он ее ждал почти 10 лет. А потом, в 1986, кажется, поехал в Мексику в составе группы советских артистов только для того, чтобы найти ее. Сопровождающий группы взялся ему помочь и сообщил печальные известия — она пропала без вести год назад. Он был безутешен. Ушёл с головой в работу. А в 1988 все же женился снова. — Ох, какая трагическая история… «Ещё бы… значит сопровождающий тоже был из наших… да… встреча обретает ещё большую остроту…» Я, думаю, ничуть не изменилась за эти два года. Разве что решила перестать красить волосы. Теперь я седела как чернобурка — всполохами. Да, пожалуй, морщина на переносице добавилась. Узнает? Поверит? Захочет поговорить? Я заняла своё место в зрительном зале. Второй звонок… третий… Музыка… БГ? «Мы связаны цепью, цепью неизвестной длины, Мы спим в одной постели по разные стороны стены» Ого… серьезные авторские… или, быть может, они дружат? Я вдруг поняла, что я, вернувшись в свой мир, совсем этот мир и не знала. Неужели одна человеческая жизнь может изменить так много? Я осознанно ушла на 2 года в тень. Мы провели их в Испании. Виктор пошёл мне навстречу. Он понимал, что мне нужно быть как можно дальше от него. Но теперь я от него на расстоянии сцены. Сколько это? Метра три? Он лежал на диване по середине сцены. Все по тексту. Раздался звонок. Человек на диване начал ворочаться. Потом резко сел. Лицо помятое с трёхдневной щетиной… ах вот каким он стал. Совсем седой. Морщина на переносице стала ещё более явной. Лоб тоже пересекают 3 или 4 морщины. Хоть он и выглядел многим лучше своих сверстников, время давало о себе знать. Он долго молчал, смотря в зал. Я вжалась в своё кресло… — Вам тоже неприятно на меня смотреть? — начал он, а я беззвучно повторяла за ним мои… уже его слова, — Как я вас понимаю. Каждое утро говорю своему отражению: «Тихон Григорьевич» -Тихон Григорьевич это я, «Тихон Григорьевич, голубчик, хватит. Хватит. Хватит. Посмотри на себя». И смотрю. Каждое утро. Пренеприятнейшее зрелище скажу я вам. И дело вовсе не в том, что я бреюсь редко. Некоторым барышням, говорят, даже нравится такая легкая небритость. Дело в глазах… Вот посмотрите мне в глаза. Ну, смелее. Что? Что вы в них видите? Тоску? Ну это вы просто плохо меня знаете. Скука… мне скучно. Бог мой, как же мне скучно. Скучно ютиться в этой каморке. Скучно спать на этом скрипучем диване. Скучно смотреть на ковёр… да и за пределами моей комнаты — скучный, однообразный мир с одинаковыми людьми. Мне кажется, я превращаюсь в медиума, или, как модно сейчас говорить, экстрасенса. Я точно, наперёд, знаю, что мне скажет тот или иной человек. И не в даре тут дело. Просто люди, люди стали такими предсказуемыми, что, проиграв, а голове диалог, мне даже не хочется его начинать. «- Доброе утро, Тихон Григорьевич! — Доброе утро, Виктор Петрович. — Плохо выглядите. — Знаю. — Вы бы обратились к врачу. — Обращался. — И что говорят? — Что пить нужно бросать. — Шарлатаны! — Полностью с Вами согласен!» Тфу. И так каждый божий день, как заезженная пластинка: врачи, шарлатаны, довели страну. Тфу! И далее абсолютно по тексту. Только вот имя… имя героини… он изменил Татьяну на Веру… На антракт я осталась в зале. Я приросла к своему креслу. Я щипала себя, чтобы понять, что это все реально. Вдруг ко мне подошла пожилая женщина билетёр. — Здравствуйте, — поздоровалась она и я начала судорожно вспоминать, что же я сделала не так, — Я Вас знаю. Точнее, думаю, я знала вашу маму. — Вот как? — неожиданно. — Да. Ведь ее звали Вера и она, пусть недолго, была его женой, — она кивнула на сцену. — Эээээ… возможно. — Да, он очень ее любил, но она уехала в командировку в Мексику и пропала. Скажите, она жива? — Да, — честно ответила я. — Это не мое дело конечно, но он так страдал. И, кажется, страдает до сих пор. Эта пьеса — это дань памяти ей. Возможно Вы не знаете, но автор — она, — естественно я знала. — Любопытно… — Опять же это не мое дело, но, если Вы хотите, я проведу Вас к нему. — Прямо сейчас? — Да. — Может лучше после вечера? Чтобы не сорвать все мероприятия? — Да, Вы правы. После я Вас проведу. Ну вот снова Вселенная благоволит мне. Хотя, благоволит ли? Второй акт — более драматичен, эмоционально заряжен и, как логичный финал, катарсис… — Хотя, зачем я вам это все рассказываю? — он стоял в пятне контр света на авансцене. Удивительно, как ему удалось присвоить себе этот мистический сумбур, -Вас же нет. Вы, все вы — плод моего больного воображения. Моя совесть… Вы все — мои судьи. Мои внутренние демоны. Я вас боюсь. Я вас люблю. Я вас ненавижу. Вы все — это я. Чести меня. Мои отражения в осколках зеркала моего мира. Вы меня пугаете моими душевными шрамами, вы меня мучаете моими злодеяниями. Я не могу оставаться в тишине — вы начинаете шептать мне. Ваши голоса сплетаются в клубок и превращаются в ядовитых змей и невиданных тварей. Вы пытаетесь меня убить, но не понимаете, что я уже отравлен. Отравлен памятью предков. Отравлен своей любовью. Не верьте тем, кто говорит, что любовь — это великий дар. Любовь — это величайшее проклятие, ибо только несчастная любовь заставляет нас творить и расти. А если любовь, вдруг, взаимная — ее очень быстро отбирают. И ты рвешь на себе волосы, лезешь на стены, воешь на луну. Да, это твой выбор, который ты сделал за много тысяч лет до своего рождения, но здесь и сейчас ты проклинаешь небеса за то, что они послали тебе эту муку — потерять смысл жизни, любимую женщину. Особенно, если ты любишь эту женщину всю жизнь. Все жизни… до и после… Но сейчас это все закончится. Разомкнется круг, который через пару секунд вновь свернется в кольцо. На сей раз в последний раз. Я чувствую, что уже скоро. Быть может несколько минут и мой последний выход. Моя последняя главная роль… У меня есть последняя просьба. Пожалуйста. Можете проводить меня в этот путь аплодисментами? Очень уж хочется… Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
 Я ловлю в далёком отголоске
 Что случится на моём веку́.

 На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси́. 
Если только можно, Авва, Отче,
 Чашу эту мимо пронеси.

 Я люблю Твой замысел упрямый 
И играть согласен эту роль.
 Но сейчас идёт другая драма,
 И на этот раз меня уволь.

 Но продуман распорядок действий,
 И неотвратим конец пути.
 Я один, всё тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти. Третий звонок. — Ну что ж, пора. С богом. И он ушёл в центральную кулису. Вспышка света и моя гордость, финал: ГОЛОС 1: Мамаша, поздравляем, мальчик у вас! ГОЛОС 2: Ух, как голосит! Певцом будет! ГОЛОС 3: Или актером. ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Да хоть прокурором! Главное, чтобы был здоровым и счастливым. Зал взорвался бурными аплодисментами. Казалось, что громче всех аплодировала я. Это было фантастически и гениально! Я знала, какой смысл я вкладывала в свою пьесу, но какой смысл вложил он… какой драматический и, даже, трагический смысл. Как он рассказывал об убийстве, как он страдал в этот момент! И сразу, без паузы, зажегся свет, исчезла кулиса. На сцене стояло кресло и рояль. Зал взорвался просто оглушительными аплодисментами, когда на сцену вышел он. Кто-то уже дарил цветы, кто-то кричал «браво», но весь зал, в едином порыве, встал. Ему было неловко. Он, еле заметно нахмурился и уши запылали… как тогда… там… на Баррикадной… в другой жизни и другом столетии… а что если все наши прошлые жизни мы не помним именно из-за этой тоски по времени, которое уже не вернёшь?.. время уходит… но у нас был шанс обмануть время, раз уж судьбу мне удалось обмануть. — Спасибо, спасибо, спасибо! Мне очень приятно, что вы так тепло приняли эту работу. На самом деле это не моя заслуга, а заслуга драматурга. Спасибо ей — здесь есть, что сыграть, — ну вот опять. Он хвалит всех, кроме себя! — И раз уж пьеса такая необычная, интимная можно сказать, Исповедь как никак, мне захотелось сделать третью часть — это разговор с вами, со зрителями. Что вы почувствовали, что поняли, над чем задумались. Мне это очень важно, как и важна сама пьеса. Она часть меня. Она моя. Но сейчас не об этом. Мои прекрасные помощницы, актрисы нашего театра, подойдут к каждому из тех, кто захочет задать вопрос, с микрофоном. Можете задавать вопросы без микрофона. Как вам больше нравится. Ну что? Начнём наш театральный эксперимент? Слово вам, господа критики. Кто начнёт? Молодая девушка робко подняла руку. — Скажите, а это правда, что пьесу написала Ваша вторая жена специально для Вас? — Правда, — голос его дрогнул. — А это правда, что она пропала без вести? — Правда. Но знаете, я верю, что мы с ней обязательно встретимся. Хотелось бы в этой жизни, конечно, но там уж как получится. Потом заговорил тучный мужчина, оказавшийся депутатом. — Вы, наверное, модернизировали сценарий… — Пьесу, — мягко поправил он. — Ну да, пьесу. Просто если она написана в конце семидесятых — как там может быть про крах СССР и шальные девяностые? — Я ни слова не изменил в ней. Только имя. — Но как? — Я сам задавался этим вопросом. Пьеса пролежала в ящике моего стола без малого 40 лет прежде чем я дорос до того героя, от лица которого говорю. И мне приятно думать, что эта постановка подарок для той, которая была со мной так мало, но оставила такой неизгладимый след в моей душе… Были ещё какие-то вопросы, но я их уже не слышала. Я готовилась заклать свой. И вот ко мне идет девочка с микрофоном. Ей не сложно- я сижу близко к проходу. Я встаю. Он пока не видит меня. Свет бьет в глаза. — Скажите, в Вы верите в чудеса? — Да, Вы знаете… — и замолкает на полуслове. Всматривается в зал и бледнеет. Потом берет себя в руки. Глубоко дышит… по залу ползёт шёпот «Ему плохо», «Врача», — Не нужно Врача. Все в порядке. Однако, могу ли я попросить ту, что задала этот вопрос, подняться ко мне на сцену? И теперь уже весь зал прикован ко мне. Почему я? Я же одернула юбку и, с букетом наперевес, направилась к левой лестнице, ведущей на сцену. Я шла как на эшафот. Сотня зевак наблюдали за мной. А я шла, четко чеканя шаг ватными ногами. И вот лестница позади. До него остаётся 15 шагов. 14-13-12-11-10-9-8-7-6-5-4-3-2-1-… он… любимый… родной… единственный… он смотрит на меня изумленными глазами. Видимо тоже принял за дочь той, кого любил много лет назад. Принял меня за мою дочь… Вечер перестаёт быть томным… он молча изучал меня чуть больше минуты, а потом сказал: — Этого не может быть… и голос… и внешность… и походка… это невозможно… — и вдруг догадка заставила его задрожать, — Вы её дочь? Наша дочь? — Позвольте я все объясню Вам после окончания Вашего вечера. Елизавета Семёновна уже взялась проводить меня к Вам. — Да, да, — он смутился, потом взял меня за руку и обратился к залу, — Друзья. Это совершенно не запланированное событие, хотя, признаюсь, его бы стоило включить в рисунок пьесы. Перед Вами дочь той, кто написал эту пьесу. Дочь той, кого я любил, люблю и буду любить всегда. Вот такая вот исповедь получилась… а сейчас прошу Вас прекрасная леди, сеньора, фрау, мисс вернуться в зал и действовать строго в согласии с договоренностями с Елизаветой Семеновной, — и он загадочно подмигнул и мне, и женщине-билетёрше. Он проводил меня взглядом, запомнив моё место. Теперь, в паузах, я постоянно ловила его взгляд на себе. Было ещё несколько вопросов по пьесе. Несколько о личной жизни. А потом кто-то просил его спеть. — Вы знаете, я не певец, — зал зааплодировал, давая понять, что оценили его шутку, — Но много лет назад одна девушка прочла мне стихотворение, которое запало в душу. Я долго не мог вспомнить автора. И буквально несколько лет назад, на одном из телеканалов я услышал эту песню. Исполнял её известный певец, бывший солист одной популярной группы. Я позвонил ему с просьбой исполнять эту песню на творческих вечерах. Он же подарил ее мне. Поэтому, маэстро, музыку. Да, не приходилось мне слышать нежнолюбимую под аккомпанемент рояля… и опять он проживал все то, что пел. Потом было ещё пару песен из его репертуара и… — Мой близкий друг, Борис Гребенщиков, однажды, выслушав историю моей любви, написал песню. Я её хочу сегодня исполнить для вас.     «Я связан с ней цепью — цепью неизвестной длины: Мы спим в одной постели, по разные стороны стены. И все замечательно ясно, но что в том небесам? И каждый умрет той смертью, которую найдет себе сам.     У нее свои демоны и свои соловьи за спиной, И каждый из них был причиной, по которой она не со мной. Но под медленным взглядом икон, в сердце, сыром от дождя, Мне сказали, что я не виновен, а значит, что я не судья. Так сделай мне ангела, и я покажу тебе твердь, Покажи мне счастливых людей, и я покажу тебе смерть. Поведай мне чудо побега из этой тюрьмы, И я скажу, что того, что есть у нас, хватило бы для    больших, чем мы.     Я связан с ней цепью — цепью неизвестной длины, Я связан с ней церковью — церковью любви и войны. А небо становится ближе — так близко, что больно глазам, И каждый умрет той смертью, которую придумает сам.» Вот как… и с БГ он дружит. Феноменальный человек… А потом были бурные овации, цветы, поклоны. Он улыбался, светился, как тогда, много лет назад, когда я была рядом, когда мы были вместе… Елизавета Семёновна уже ждала меня… длинные коридоры, лестницы и вот его гримерка. Казалось, ничего не изменилось. Будто вот здесь и сейчас откроется дверь в прошлое. — Войдите. И я вошла. Вот он сидит перед гримировальным столиком. Мой. Родной. Любимый. Почти седой. Усталый. Синяки под глазами… Мне захотелось выть. Выть от того, как скоротечно время. От того, как мало нам отпущено здесь и сейчас. Но, вспомнив о том, что мой шеф умел договариваться со всеми, в том числе и со временем, я взяла себя в руки и улыбнулась. — Привет, — он поднял на меня чуть выцветшие глаза. — Здравствуйте. Проходите. Садитесь. Мне так много хочется Вам сказать, спросить. — Я полностью в Вашем распоряжении! — Вы… ты… ее дочь? Моя? — потом встрепенулся, — нет, не может быть, она бы мне сказала… но ты… Вы так похожи… Я подошла и положила ему руки на плечи. Он, едва заметно, вздрогнул. — Я — это я, — прошептала я ему на ухо. — Не может быть… — Может. — Я не верю. Это сон! Столько лет прошло. Ты пропала без вести. А сейчас… ты здесь… и как будто не было этих лет… я вот старик, а ты совсем не изменилась. Это невозможно… — Возможно. — Но как? — Это очень долгая и странная история… — Расскажи мне! — и потом уж совсем грустно, — Разговоры это теперь все, что я могу себе позволить в обществе женщины. Пусть даже в обществе самой любимой… но я все равно не верю… — Знаешь, у меня есть предложение. Давай снимем номер в гостинице и я тебе все расскажу… — Я сейчас согласен на все, лишь бы продлить это мгновение, но ты уверена, что захочешь засыпать и, что важнее, просыпаться со стариком? — Я хочу засыпать и просыпаться с тобой… — Тогда едем! Но зачем гостиница? Быть может… на Баррикадную? Правда я уже несколько месяцев не был там… но, по невообразимому стечению обстоятельств, я сегодня как раз хотел ехать туда. — Из-за ссоры с женой? — Откуда… как ты узнала? — Я медиум, — серьезно ответила я, но потом захохотала, — По невообразимому стечению обстоятельств я была свидетелем вашей ссоры в Чайковском. — Ну вот опять… — и он тяжело вздохнул. — Что случилось? — Ты появилась и меня начинают преследовать случайности. Как эта например. — Между случайностью и судьбою очень тонкая грань… — Это, кажется из фильма Мумия? — а я и забыла, что теперь мое прошлое в будущем было нашим общим настоящим. — Верно. — Ну так что? Едем на Баррикадную? И как- будто не было этих лет? — Едем! Мы вышли из гримерки. Он взял меня за руку и это было самое прекрасное и интимное прикосновение из всех тех, которые были у нас в двадцатом веке. Коридоры были пусты. Наши шаги гулко отзывались в пространстве и, наверное, во времени. Вдруг моего спутника кто-то окликнул. Мы обернулись. — Марат? — удивленно воскликнула я. — Марат Андреевич, — поправил мой спутник, — знакомьтесь! Это директор нашего театра. — Очень приятно, — Марат пожал мою руку, — Но мы же знакомы, — и уже мне, — Да, Вы меня помните Маратом. Странно, что помните. — Странности это самое логичное, что есть в нашем мире, — люблю я вот такой фразой закончить неловкий разговор. Марат был последним человеком, кому бы я хотела объяснять, почему события полувековой давности для меня мое «вчера». — Возможно. Я хотел сказать, что вечер прошёл великолепно. Впрочем, как и всегда. И Володя ждёт внизу. — Володя? — я посмотрела на свою любовь. — Мой водитель, — смутился он. — Ах, да. — Тебя это смущает? Я просто сам уже редко сажусь за руль. Но, если ты хочешь… — Нет, нет. Что ты. Просто это необычно… Мы сидели на заднем сиденье его джипа. И сразу видение из прошлого: волга с шашечками, моя голова на его плече… из-за недостатка места ли или из-за бушующей страсти, мы жались друг к другу… мы были молоды и влюблены. А сейчас он боялся касаться меня, а если и случалось прикосновение он смущался и убирал руку. Злился? Разлюбил? Думал, что мне неприятно? — Я же не хрустальная ваза! — Что? — Ну ты касаешься меня так, будто ещё секунда и я рассыплюсь на сотни осколков! — А вдруг так и будет? Я же уже потерял тебя один раз. И я до сих пор не верю, что это не сон. А может быть я умер и это рай? — Не надейся! — Хотя какая разница — рай, ад или чистилище. Ты же рядом со мной! — Поцелуй меня! — Ты уверена? — Абсолютно! Мир пропал. Исчез. Испарился. Просочился сквозь пальцы. И снова были только я и он. Его губы. Его слезы? Да, его щеки были мокрыми. Я целовала его щеки, кончик носа, ресницы, пальцы. — Я люблю тебя. Всегда любила и буду любить… — Где же ты была? Все эти годы? Все дни? Всю жизнь мою без тебя? — Я все тебе расскажу. Всё-всё! И буду с тобой. Теперь уже навсегда. — Не возвратись опять в тот странный край! Не уходи, прошу не исчезай!..