Зеркала времени

Мы сидели на кухне. Вообще времени рассиживаться у нас не было — через два часа он должен был быть уже на площадке. Однако он никак не мог придти в себя после того, что услышал. Сначала он окаменел. Жадно глотал воздух и часто моргал. Потом резко встал и вышел из ванной. Я досчитала до 50 и направилась за ним. Он молча курил на кухне. Я подошла сзади и осторожно обняла его. Он накрыл мои руки своей ладонью. — Как? Как это возможно? И возможно ли? — Как оказалось — возможно. Именно поэтому я так сумбурно сбегала из 1978. — Из-за неё? — Да. Чтобы спасти хотя бы ее. — Что значит «хотя бы»? — Их было двое. Я узнала об этом в Израиле. И если бы я сразу прыгнула — был бы шанс спасти обоих, но я обещала тебе быть рядом. — Но я же не знал… — И не должен был знать. Ты узнал об этом спустя почти пол века… — Все равно в голове не укладывается… наша дочь… на кого она похожа? — На меня. — Прекрасно! Хорошо, что не на меня. — Почему это? — Ну, я не слишком симпатичный… — Ты? Не слишком симпатичный? — я еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться в голос. — Ну да. Девочка должна быть похожа на маму. — Так и вышло. — Моя дочь… я так мечтал… так хотел… и вдруг оказывается, что у нас есть дочь. — Да, есть. И именно поэтому я не могу остаться здесь с тобой. Я ей нужна… — Да, это весомый аргумент. А как же она сейчас без тебя? — Сейчас с ней мой дубль. Но это только для того, чтобы не травмировать психику. Я, после прыжка, вернусь в тот самый день из которого прыгала. — Ох… у меня снова разболелась голова… скажи, когда я должен принять решение? — Чем быстрее, тем лучше. — Тогда я согласен. Только вот… — Что? — Родители… — Думаю, ВиктОр позаботится о них. Но это он сам тебе скажет. — Как? Он здесь? — Нет, он в будущем. — Тогда как? — По скайпу! — По чему? — Я все покажу тебе завтра. Как раз завтра у нас сеанс связи. — Хорошо. А то нам пора собираться. В пять нам нужно быть на Мосфильме. — Нам? — Конечно! Теперь то я тебя ни на секунду не отпущу. — Эмм… — Тебя это смущает? — Наоборот. Даже нравится. Мы вызвали такси. Мой мужчина предпочёл прижимать меня к себе на заднем сиденье желтой волги, а не продираться сквозь снежные заносы на своём новеньком Мерседесе. На самом деле Мерседес был стареньким, когда-то принадлежавшим дипломатическому корпусу или посольству какой-то страны. В цивилизованных странах, после списания, автомобиль направился бы в утиль. В других цивилизованных странах, а не в стране советов. Здесь избранные выстраивались в очередь за автомобильным секонд- хендом. — Скажи, — и я встрепенулась, — А там, куда мы направляемся, — он понимал, что в машине кроме нас был таксист и старался говорить о путешествиях во времени буднично, — Можно будет купить иномарку? — Конечно! — Любую-любую? — Любую- любую. На которую денег хватит. — Прямо вот так пойти и купить? — Да. — Любопытно! — и он поцеловал меня в макушку. Доехали мы быстро. Он расплатился с таксистом и мы направились к проходной. На улице было уже темно. Снег хрустел под ногами. Фонари освещали дорогу жёлтыми пятнами. Он придерживал меня за локоть, готовый броситься на помощь если вдруг я поскользнусь. Или нападут хулиганы. И ещё миллион всяких «или». Мне было безмерно приятно, что он так трепетно относился ко времени, которое мы можем провести вместе. Что ему на самом деле было интересно мое мнение о его работах. Что для него существовала только я. А я ощутила свободу. Гора неминуемого разговора упала с плеч. Более того — сам разговор прошёл более чем безболезненно. Для меня. Я понимала, что ночью, после съёмок, будет вторая часть марлезонского балета. Сейчас он переваривал информацию. Я видела, что вопросы рождаются в его голове тысячам. И на все мне придётся ответить. Но это будет уже потом. Когда мы окажемся наедине в нашей берлоге, в нашей постели. А пока — работа. И вновь новый для меня жанр. Жанр ныне канувший в лету. Безвременно забытый жанр телевизионного спектакля, коих было так много в СССР. Этакий симбиоз кино, театра и телевидения. Я зачарованно озиралась, когда мы, минуя длинные коридоры, попали в съёмочный павильон. Павильон был огромен и скорее напоминал ангар с семиметровыми потолками. Здесь были выстроены декорации для всех сцен — и пляж, и тюрьма, и дом, и здание суда, и богадельня. Больше всего, конечно, меня поразил пляж с настоящим песком. Особенно после снега на улице. Поскольку народу было немного и шла подготовка к процессу съёмки, я позволила себе набрать в руки пригоршню песка и смотрела, как он сыпется сквозь пальцы. Символично, да… — Как жизнь… — Что? — я обернулась. Мой мужчина пристально смотрел на сыплющийся песок. — Утекает как жизнь… — О, не тратьте жизнь впустую по ничтожным мелочам? — Нет. Мелочи не могут быть ничтожными. Из них состоит жизнь. И счастье тоже в мелочах. Вот ты себя сейчас не видишь, а у тебя глаза светятся. Готов спорить, ты сейчас была не здесь. — Да, ты прав. — А где ты была? — В Испании… — А там, куда мы направляемся, мы сможем побывать в Испании? — конспирация превыше всего! Мы сможем побывать в любой стране, в какой только захотим. — И в Африке? — И в Африке, и в Азии, и в Антарктиде. Были бы деньги. — А они будут? — Они уже есть. В нашем распоряжении все деньги мира. — Как это? — Вот так. Виктор смог построить социализм в своей отдельно взятой компании. У нас на самом деле от каждого по способностям каждому по потребностям, а не как у вас «мне дают по труду, я даю по зарплате». — Интересный, должно быть, человек этот ВиктОр. — Не совсем. — Не совсем интересный? — Не совсем человек… По странному стечению обстоятельств сегодня снимали сцены именно на пляже. Песок и песочные часы. Теперь для меня эти знаки сошлись воедино. Возможно ли это? Возможно ли, что он, в той ветви реальности, которой уже нет, чувствовал, что это последняя работа? Что жизнь утекает как песок? Что жизней так много, как много песчинок? Быть может тот вариант был лишь черновиком? Как будто кто-то написал его, чтобы посмотреть, что будет и, поняв, что это тупик- решил переписать? Мне не хотелось об этом думать, но, возможно, судьбоносным писателем был Виктор? Меня заколотило от моей догадки… А тем временем мой мужчина блистал. Как всегда и как никогда ранее. Я вообще всегда считала эту, незаслуженно забытую в будущем, его работу — бриллиантом. Верхом гениальности и актерского таланта. И вот я вижу ее своими глазами. Вижу как всего два актера сплетают обрывки фраз в паутину судеб и событий. Забавно, но где-то очень глубоко, на границе сознания и подсознания, закопошилась иррациональная ревность — настолько он был убедителен. Настолько он, двумя-тремя штрихами, мог показать всю глубину зарождающегося чувства. Я вновь открывала его для себя. И вновь влюблялась. В его персонаж, в него… — Стоп мотор, — и он переводит взгляд со своей партнёрши на меня, а я близка к обмороку от накала чувств и той всепоглощающей любви, которую я испытываю к нему в эту самую секунду. — Ну как? — он тихо шепчет мне на ухо и прижимает к груди. — Бесподобно. Как, впрочем, и всегда… — Ты преувеличиваешь. — Нисколько. — Я правда так хорош? — Ты — в миллион раз лучше, чем можешь себе представить! — Значит получится неплохой финальный аккорд карьеры и жизни, — да, ошибки быть не могло, он также считал и в том прошлом, которого больше нет. Но откуда?.. Перерыв. Целый час. Всего час. Час, а потом ещё две сцены и всё. Домой. В тёплый душ, мягкую постель и горячие объятия самого, самого, самого мужчины. Самого любимого, талантливого, ранимого, гениального мужчины. Моего мужчины. Мы пьём горький кофе в декорациях. Можно закрыть глаза и представить, что мы в Феодосии или Израиле. Почти слышен крик чаек. — Мне почему-то вспомнилось, как в Крыму ты лежала с температурой, а я таскал тебе клубнику с ближайшего рынка. Меня там узнавали и отвешивали ровно полтора килограмма. Как я мчался к тебе, а ты, каждый раз, пыталась меня выставить под предлогом того, что можешь меня заразить… — Но ты все равно не уходил. Тебя не пугали ни спутанные волосы, ни кашель. — Ни капельки. Мне было все равно- главное вместе. Тогда я это понимал интуитивно, а за годы разлуки осознала полной мере. Ты нужна мне. — А ты — мне… — Давай закроем глаза и перенесёмся туда, в Феодосию. И сделаем вид, что не было этих лет. — Сделаем монтаж? — Что? — Что? Все же странно осознавать, что я прожила без него чуть больше, чем два года, он же без меня — десять. Десять лет… И совершенно не важно, сколько женщин за это время побывало в его постели. Важно, что он помнил обо мне. С мыслями обо мне он засыпал, просыпался, жил… Нет, он не говорил мне об этом. Я просто знала. Без слов. Слишком уж глубоко он врос в меня за те годы которые я жила без него до «нас». Моя любимая сцена. Сцена, которую я всегда смотрела не дыша. Так же, не дыша, я сейчас наблюдаю за тем, как творится история. Весь спектр чувств и эмоций: от надменного сочувствия до паники. А чего стоит один только разговор с офицером полиции? Это же просто нужно было включать в учебники по актёрскому мастерству — настолько это было тонко, искрометно и гениально. И ни капли наигрыша или фальши… В этом был весь он — играть так, что стирается грань между выдумкой и реальностью. Его персонаж начинает жить, чувствовать, думать. Он не просто существует в рамках пьесы или сценария, он — оживает. Мой мужчина вдыхает в него душу, как боги вдыхали душу в глиняных людей… Я это знала всегда. Виктор тоже. Это было так очевидно. Очевидно там, в будущем, постфактум. Здесь же другая страна, другие взгляды, мысли, изыскания. И здесь он не волшебник. Здесь он известный актёр. Не больше. А вся метафизика — это чушь. — Что скажешь? — он закрыл дверь в гримерку и изнеможённо опустился на стул. Он был пустой. Он выплеснул себя всего, без остатка там, на площадке. — Скажу, что поражена, очарована и восхищена! — Ты субъективна! — Если бы я была субъективна, я бы визжала от восторга. — Ну брось, — и он отпил Боржоми, — Ты просто преувеличиваешь. — Нет, ни капли. Почему ты до сих пор не можешь поверить в свою гениальность? — Гениальность, скажешь тоже! Вот Вахтангов, Чехов, Немирович- Данченко — это да. А я… — Сейчас это звучит странно, но в следующем веке ты будешь для всех, как Вахтангов для тебя. Недосягаемая величина. Космос. Вселенная. — Ты серьезно? — Ты так ничего и не понял? Как ты думаешь, стал бы самый влиятельный… хм… пусть человек… самый влиятельный человек в этом мире, ломать кристаллическую решетку времени только лишь для того, что бы дать нам с тобой шанс на счастье? — Думаю нет, — он поднял на меня глаза, — Выходит ты тоже пешка? — Да. Но меня это совершенно не волнует. Это не важно! — А что же важно? — То, что сейчас я буду развязывать узел на твоём галстуке, — и я опустилась перед ним, — А после мы поедем домой. К нам домой. И я засну на твоём плече. А утром, проснувшись, я буду знать, что это не сон. Что я рядом с тобой. И что ты меня любишь. Любишь же? — Беспредельно, — он, дрожащими пальцами, смахнул прядку с моего лба. — Вот это важное. А уж пешка я или ладья — меня не касается. Лишь бы был ты и были мы. Мы возвращались домой уже глубокой ночью. Таксист, Слава Богу, был молчалив и собран. Мы же тоже молчали. Он гладил мою руку и смотрел в окно. Он прощался. Прощался с этой Москвой, с этой зимой, с этой страной. Он хотел запомнить каждую секунду ускользающей эпохи. Я слышала его тоску. — Ты не передумал? — тихо спросила я. — Ты о чем? — он наклонился ко мне и поцеловал в бровь. — О прыжке. — Нет. Почему я должен был передумать? — Ну, тут вся твоя жизнь… — Без тебя… а там вся жизнь с тобой. Как ты думаешь, что я выберу? — Меня? — Нас. Я уже выбрал. Много лет назад. Интуитивно. Там, в Останкино. Я сотни раз задавал себе вопрос — почему я так повёл себя. И ответа не находил. Да, много женщин пытались меня соблазнить. У многих это получалось. Но я, хоть убей, не понимаю, почему с тобой было все по-другому. Почему я, с первой же секунды, не хотел отпускать тебя. Видимо это действительно — судьба. А может быть в прошлой жизни мы уже были вместе. — Были… — Что? — Что?