Эмаль

      Натсуми быстро повернула голову в сторону минки, и её рот непроизвольно приоткрылся от удивления. Она была готова поклясться, что раньше видела нечто подобное только на пергаменте художника, который по описанию Кийоми, услышавшей очередную историю о свадьбе прекрасной гейши и доблестного самурая, рисовал роскошной дом для выдуманных девочкой молодожёнов. Тогда Натсуми никогда бы в жизни не подумала, что плавные линии на тонкой бумаге, старательно выведенные чёрной тушью, способны превратиться в настоящее жилище. Четырёхэтажную минку с фасадом из белого камня, по которому нерешительно скользил мягкий лунный свет, украшали резные вставки из бука, что представляли из себя причудливые гребешки морских волн, и венчала покатая крыша, сделанная из тонких стволов плачущей ивы. По периметру каждого этажа располагался невысокий заборчик, служивший защитой от падения, однако Натсуми отметила, что скорее всего он был сделан для красоты, ведь того, кто захочет упасть, ничего уже не в силах спасти. — Вот мы и пришли, — улыбнулся Ким Намджун, смотря на свою восхищённую невесту, — здесь, госпожа Кийоми, Вы будете жить со своей семьёй до нашего бракосочетания. Внутри ждут слуги, которые помогут Вам разместиться и подготовят к торжественному ужину. — Я и моя семья очень благодарны за Ваше гостеприимство, господин Намджун, — Кийоми опустила голову, желая хоть как-то показать признательность своему будущему мужу. — Не стоит, — даймё жестом остановил девушку, — Вы ещё очень много раз отблагодарите меня за годы нашей супружеской жизни. Располагаетесь, я буду ждать Вас.       Молодой мужчина отпустил тонкую руку девушки и, коротко поклонившись её родне, быстрыми шагами направился прочь. Кийоми одарила силуэт даймё, исчезающий среди тонких стволов сакуры и ночной дымке, прощальным взглядом и медленно поднялась по ступеням. “Если до свадьбы я буду жить в таком доме, то в каком же я буду жить после замужества?” — подумала она, нерешительно переступая порог роскошной минки.       Трепещущие пламя сотни маленьких свечей, похожих на звёзды, что венчают хрустальный небосвод, ярко освещало огромную комнату, и на несколько секунд Кийоми даже показалось, что этот дом навсегда скрыт от чёрных как смоль глаз ночи. Как только девушка переступила порог и увидела прямо перед собой порядка тридцати слуг, покорно склонивших головы, то впала в замешательство. Она понимала, что должна отдать приказ, но вместо этого просто продолжала стоять на одном месте и пристально рассматривать толпу, ведь казалось, что общественное положение любого из слуг даймё был выше её собственного. Неожиданно в толпе послышался тихий шёпот, какой обычно возникает, когда весенний ветерок играет в прятки с лепестками цветущей сакуры, случайно задевая одну из тонких ветвей прозрачным рукавом широкого кимоно. Кийоми обвела каждого слугу настороженным взглядом, судорожно выдохнула, и, подняв голову, проговорила: — Я – Кийоми Мотидзуки, будущая жена вашего господина, и теперь вы будете служить мне, — девушка сглотнула комок неуверенности, бегло осмотрев толпу, — Выпрямитесь!       Слуги послушно подняли головы, и Кийоми тут же почувствовала, как её прожигает тридцать пар немигающих глаз. — Хорошо, — коротко кивнула Кийоми, — теперь все вы находитесь под моей защитой; никто не в праве ущемлять ваши права, ведь отныне вы – люди, такие же, как я или господин Намджун, со своими возможностями и правом выбора. И сейчас я могу дать вам возможность, которая с минимальными шансами повторится вновь: если вы больше не хотите оставаться здесь, то можете уходить, без страха быть наказанными господином Кимом.       В комнате никто не пошевельнулся. — С этого дня и до конца моего нахождения в этом доме никто не посмеет безнаказанно назвать вас рабами, ведь остаться и быть верными мне – это ваш выбор; с этого дня и до конца моей жизни вы никогда не будете нуждаться в еде, сне или крыше над головой; вы никогда не будете насильно приклонять голову перед кем-то; вы все будете моими друзьями, и мы вместе преодолеем любые трудности, которые встретятся на нашем непростом пути.       Кийоми выдохнула горячий ком воздуха и быстро облизала пересохшие от волнения губы, внимательным взглядом изучая недоумевающих слуг. Казалось, что в мёртвой тишине, царящей в комнате, можно было услышать трепет полупрозрачных крылышек мотылька, случайно занесённого в минку лёгким порывом ночного ветерка. Неожиданно в толпе родился благоговейный шёпот, который, подобно шуму морской волны, с каждой секундой становился всё громче, но менее разборчивее, и спустя несколько мгновений перед Кийоми появилась ещё совсем юная девушка, которую можно было бы смело назвать девочкой. Она медленно подняла свою головку и испуганно посмотрела на свою новую госпожу большими, как у лани, янтарными глазами. — Не бойся меня, — Кийоми ласково улыбнулась и осторожно прикоснулась своей рукой к тёплой ладони служаки, — Как тебя зовут? — Хотару, госпожа, — девушка вздрогнула, словно маленький лист осины на ветру. — Очень красивое имя. — Госпожа, могу ли я говорить? — робко спросила девушка, и, получив в ответ короткий кивок, продолжила. — Каждый из нас с самого рождения был предан своему делу и господину Киму, и каждый из нас до самой смерти будет его верным слугой. Господин никогда не обращался с нами плохо, а тем более оказал великую честь, приказав служить Вам, его невесте. Если Вы хотите, чтобы мы были Вашими до самого последнего вздоха, то так тому и быть. Мы будем служить Вам верой и правдой, оберегать от всех врагов, внешних и внутренних, и, если это понадобиться, будем бороться за Вас до последней капли крови, — Хотару быстро опустилась на колени и легла на холодный пол, протянув руки к ногам Кийоми.       Девушка удивлённо посмотрела на Хотару, но увидев, как каждый слуга в комнате опускается на колени, протягивая руки в её направлении, сжала свои ладони в кулаки. — Госпожа, — не поднимая головы, проговорила Хотару, — мы – ваши верные рыбы, отныне и до конца наших дней. — Отныне и до конца наших дней, — хором повторили все слуги. — Довольно, — скомандовала Кийоми. — Запомните раз и навсегда, вы – мои друзья.       Слуги послушно поднялись с колен и, выпрямив скривившиеся за годы тяжёлой службы спины, благодарно посмотрели на свою спасительницу, однако даже в чёрных как смоль глазах, из которых хрустальной синевой бесшумно струилась любовь, какая обычно струится из глаз бездомной больной собаки, наконец-то нашедшей своих хозяев, с лёгкостью читалось: “Что прикажете делать дальше, госпожа?” — Окаа-сан! — внезапный воскликнул кто-то в толпе, и уже через несколько мгновений комната наполнилась восторженными криками, — окаа-сан! Окаа-сан! Окаа-сан! — радостно улыбаясь, повторяли люди. — Что это значит? — наклонившись к Хотару, тихо спросила Кийоми. — Это значит, — тонкие губы Хотару непроизвольно расплылись в неуверенной улыбке, — “мать”.

***

      Напряжённый взгляд медленно скользил по пожелтевшему от времени куску пергамента, рядом с которым невинно играл нервный огонёк свечи, грозясь уничтожить нечёткие силуэты провинций, старательно выведенных чёрной тушью на прожженной в нескольких местах бумаге. Как же всё-таки предсказуемо пламя. В умелых руках оно способно стать самым верным другом, оберегающим от всех призраков прошлого, что приходят под покровом сумерек и не отпускают до тех пор, пока первый луч солнца не покажется на утреннем небе, озаряя его в прекрасном сиянии гнева. Увы, но наше доверие, больше напоминающее тонкий лист, может быть скомкано тем же человеком, который приветливо жал нашу руку при встрече, и беспощадно брошено в объятия алых языков пламени, в мгновении ока превращающихся в наших злейших врагов. “Наверное, именно поэтому любовь очень часто сравнивают с огнём, ведь она так же предсказуема и проста, — продолжая внимательно изучать карту, подумал Намджун, — каждый из нас будет любить до тех пор, пока это не начнёт приносить боль, кровоточить или попросту исчезать во времени”.       Что такое любовь? Самое прекрасное чувство, способное превратить душу в цветущий розовый сад или страшная разрушительная сила, под влиянием которой даже крепкие тела, больше напоминающие храмы, разлетаются в щепки? Так или иначе, наши зубы – просто фарфор, рёбра – всего лишь стекло, и как все хрупкие вещи, они обделены стабильностью. Большинство уверены, что любовь – это беспощадная игра, но лишь до тех пор, пока мы не начинаем играть по правилам. Некоторые называют любовью то тепло и нежность, которые дарят родные руки, и даже готовы потерять голову или развязать войну ради этого чувства защищённости, совсем забывая о том, что ничего безопасное не стоит настойчивых усилий. — Это правда? — возмущённый женский голос пронзил тишину покоев даймё, как пущенная стрела.       Намджун вздрогнул от неожиданности и быстро поднял усталый взгляд на свою внезапную гостью. Перед ним стояла молодая девушка в белоснежной юкате* и наспех накинутой поверх светло-зелёной хаори* с узором в виде россыпи множества цветочных лепестков. Её длинные иссиня-чёрные волосы были небрежно разбросаны по узким плечам, оттеняя мраморную кожу, которую мягкий лунный свет делал ещё бледнее. Если бы Намджун не знал этой девушки, то наверняка бы спутал её с явившимся к нему под покровом темноты прекрасным фантомом, чьё морозное дыхание заставляло кожу покрываться мурашками, а цветы – увядать. — Так это правда! — разочарованно воскликнула она, вопрошающе смотря на даймё. — Макото, успокойся и объясни мне, что случилось, — попросил мужчина. — Нет, это ты мне объясни, что случилось! — Я не понимаю, о чём ты говоришь, — спокойно ответил мужчина, очерчивая взглядом выпирающие ключицы девушки. — Не понимаешь? — истерично усмехнулась Макото. — Почему даже сейчас ты лжёшь мне, Намджун? Неужели, я для тебя действительно ничего не значу? — Ты же знаешь, что это не так, — холодно отрезал Ким. — Нет, Намджун, если бы это было не так, то о твоей свадьбе я бы узнала от тебя, а не от девушек из дома удовольствий! — девушка почувствовала, как комок обиды неприятно царапает горло, а горькие слёзы, скопившиеся в полости рта, мешают дышать. — Я так и думал, — напряжённо выдохнул мужчина, — теперь, давай серьёзно поговорим. Во-первых, я не обязан отчитываться перед тобой за каждое своё действие. А во-вторых, неужели ты думала, что я действительно женюсь на тебе? — ядовито усмехнулся Намджун. — Ты забыла, кто ты? — Нет, — опустив голову, тихо ответила девушка. — А мне кажется, что забыла, поэтому мне придётся напомнить тебе об этом. Макото, ты – просто юдзё*, понимаешь? Твоя основная задача – это ублажать мужчин за определённую плату, —даймё вплотную подошёл к Макото и двумя пальцами аккуратно приподнял её лицо за подбородок. — Даже если бы я действительно любил тебя, то никогда бы не взял в жёны потому, что женщина, которая станет матерью моих детей, должна быть невинной, как снаружи, так и внутри. — Намджун медленно наклонился к уху девушки и, опаляя изгиб шеи горячим дыханием, прошептал, — сколько мужчин имели тебя кроме меня, Макото? — А скольких девушек брали вы, господин Намджун? — без тени сомнения, спросила девушка.       Пальцы на подбородке Макото непроизвольно сжались до такой степени, что легко могли бы сломать череп любого человека, вот только прямо сейчас внутри хрупкой девушки ломалось что-то намного важнее костей. Гулко сглотнув, даймё выпрямился и резким движением задрал голову юдзё вверх, продолжая крепко сжимать её подбородок двумя пальцами. С пухлых губ, что больше напоминали сочные дольки персика в меду, слетел короткий стон, когда девушка беспомощно раскрыла ротик и начала ловить драгоценный воздух, словно рыба, выброшенная на сушу неблагодарным морем. На бледном личике застыла фарфоровая маска, покрытая полупрозрачной эмалью, глянцевая поверхность которой, подобно глади зимнего озера, переливалась серебром, играя с холодными лунными бликами, а в округлившихся стеклянных глазах отчётливо читался панический ужас. Страх – просто следствие непонимания, ужас – акт понимая абсолютного. — Научись различать моменты, когда лучше бы тебе прикусить язычок; когда лучше бы усмирить гнездо шершней в твоём милом ротике, — зло прошипел Намджун, со всей силы ударяя юдзё по щеке.       Из груди юдзё вылетел леденящий душу крик, который разнёсся по покоям даймё, безжалостно лопая мыльный пузырь тишины. Фарфоровая маска разлетелась на множество маленьких осколков, которые глубоко впились в кровоточащую душу, оставляя царапины на пылающей огнём щеке, но девушка, непроизвольно вздрогнув, моментально выпрямилась и посмотрела прямо в глаза своего господина, словно бы пытаясь прожечь его ненавистным взглядом, как кусок пергамента с клятвой от человека, так беспощадно предавшим её доверие. — Я буду носить это, как знак чести, — выплёвывая каждое слово, отчеканила Макото. — Носи молча, — пригрозил Намджун, отпуская её подбородок, — иначе мне снова придётся почтить тебя.       Девушка почувствовала, как неприятный холодок пробежал по её спине, и судорожно сглотнула, ловя на себе пристальный взгляд господина. Одинокая слеза бесшумно покатилась по щеке, обжигая полыхающую огнём кожу, и Макото быстро опустила голову вниз, моля всех богов о том, чтобы даймё не заметил этого, однако тёплые мужские пальцы вновь аккуратно обхватили её подбородок, медленно приподнимая голову. Юдзё зажмурила глаза, а каждая мышца в её теле напряглась, ожидая очередного удара.       — Прости, — еле слышно прошептал Намджун, невесомо касаясь губами виска девушки, — я не должен был бить тебя.       Макото быстро распахнула глаза и немного повернула голову, удивлённо смотря на своего господина. Его лицо выглядело уставшим и напряжённым, но от этого оно не становилось менее прекрасным: каштановые волосы спутались в лёгком беспорядке, ловя блики лунного света, а несколько прядей прилипло ко лбу; потрескавшиеся губы, что так и требовали нежных поцелуев, были плотно сомкнуты; глаза… Девушка была готова поклясться, что никогда не видела таких тёмных глаз, которые обладали настолько могущественной силой и безжалостно пленяли каждого, кто хотя бы раз сталкивался с их пронзительным взглядом, однако маленькие блики внутри чёрных как уголь зрачков, были похожи на мерцающие звёздочки, что были способны осветить даже самую тёмную ночь. Макото немного отстранилась от Намджуна и нерешительно обхватила его лицо в чашу из ладоней. Поймав вопросительный взгляд, юдзё медленно провела тонкими пальцами по линии выступающих скул, будто бы боясь порезаться, а затем, привстав на носочки, невесомо коснулась своими пухлыми губами потрескавшихся, но таких желанных губ даймё. — Я люблю вас, — робко прошептала Макото, жалобно смотря на своего господина, — люблю так сильно, как только женщина может любить мужчину.       Намджун тяжело выдохнул и, сделав шаг навстречу девушке, заключил хрупкое тело в крепкие объятия, утыкаясь носом в тёмную макушку. — Я знаю, — тихо ответил он. — Господин, даже если я никогда не стану вашей женой, то всё равно до конца своих дней буду верна вам, — Намджун улыбнулся, чувствуя, как тёплое дыхание приятно обжигает кожу в районе ключиц. — Если я хоть что-нибудь ещё значу для вас, то могу ли я попросить вас кое о чём?       Мужчина коротко кивнул. — Пожалуйста, будьте счастливы в браке, — крепче прижавшись к любимому, попросила девушка, — потому что если будете счастливы вы, то буду счастлива и я.       Намджун немного отстранился и внимательно посмотрел в лицо Макото. Почему? Почему он хочет взять эту трепетную любовь и разорвать её на части, оставляя первый шрам на этом идеально добром сердце? Почему должен оставить эту невинную душу совсем одну на безрассудном пути, под покровом коварной надежды и опасной мечты? Ответ был давно известен.       Он не любит её. Нет, никогда не любил, и именно поэтому позволил опасной мечте сбыться, позволяя девушке влюбиться в него. Он не обманывал её, говоря, что испытывает какие-то чувства, но и не смог предостеречь от такого безрассудного чувства, как любовь. Кажется, теперь Намджун мог поспорить с тем, что любовь так часто сравнивают с пламенем, и мог абсолютно точно сказать, чем на самом деле она является.       Люди – это всего лишь кожа да кости, которые научились ладить друг с другом, чтобы вместе под покровом опасной надеждой двигаться по безрассудному пути к коварному склону под названием любовь, а потом вместе со своим прекрасным возлюбленным учиться жить с болью, которую причиняет мозаика разбитого сердца. Увы, но нет ни одного правила, утверждающего, что паразиты не могут быть прекрасными, а любовь — необузданной и губительной.