Эмаль

      Намджун слегка наклонил голову набок, внимательнее вглядываясь в лицо Макото. Он знал многих женщин, но только сейчас понял, что совершенно не знал их лиц. Волосы, прилипшие от пота ко лбу, быстро вздымающуюся грудь, мелодичные стоны, ласкающие слух и нежные женские руки, умело помогающие забыть о тяготах воинской жизни пусть и на одну ночь — всё это даймё успел выучить очень хорошо, но почему-то поймал себя на мысли о том, что никогда не замечал искрящихся от счастья глаз, мягких щёк, красневших, словно персики под лучами ласкового солнца, и кроткой улыбки, расцветающей на лице после застенчивого признания в любви. Наверное, именно поэтому Намджун даже самому себе не мог ответить: красива Макото или нет. Однако он был уверен в том, что лицо юдзё обладало какой-то особенной привлекательностью, коей не обладали даже самые прекрасные женщины в этом мире. Сейчас, под покровом темноты, освещённое бликами лунного света, оно было похоже на белоснежный гладкий холст, на котором контуры высоких скул и слегка выступающего аккуратного носа полупрозрачной тенью рисовала сама ночь. Кистью из тонких пёрышек совы она проводила идеально ровную линию пухлых приоткрытых губ, морозным дыханием окрашивая их в бледно-фиолетовый цвет.       Даймё нерешительно поднёс ладонь к щеке Макото, аккуратно касаясь пальцами бархатной кожи. Он провёл невесомую линию от её скулы до подбородка, будто бы боясь, что от одного неосторожного движения девушка растворится в ночной пелене, как прекрасный фантом. С приоткрытых губ робкой птицей слетел тихий стон, когда подушечки грубых пальцев случайно коснулись пылающего огнём клейма на гладкой щеке. Макото вздрогнула, словно тоненькая веточка глицина, и гулко сглотнула, чувствуя, как к глазам подступают предательские слёзы. Она начала ощущать непонятное волнение в своей груди, больше похожее на шторм, что с каждой секундой становился только сильнее, и поэтому потупила взгляд в пол. Где-то внутри неё, грозно ревел северный ветер, поднимая с морского дна гигантские волны, которые с огромной скоростью неслись к скалистому берегу и разбивались об него, беспощадно разрушая многовековые каменные подножья. Слыша эту бурю, Макото была больше не в силах сдерживать её, позволяя ледяной воде заполнить всё своё хрупкое существо и кристальными слезинками выступить в уголках глаз. Дыхание участилось, заставляя грудь ритмично подниматься и опускаться, а рот непроизвольно приоткрылся, готовясь освободить бушующую стихию из чувств, но…       Неожиданно Макото почувствовала, как её губы обдало теплом, а через мгновение, они соприкоснулись с чем-то горячим и шершавым. Девушка сразу узнала губы господина; грубые и потрескавшиеся, они будто бы умоляли её о нежных поцелуях, которые были способны смягчить их, и Макото была готова дарить эти поцелуи своему возлюбленному каждую минуту, если бы он только позволял ей это. За всё то долгое время, что они были знакомы, юдзё никогда не пропускала сквозь пальцы мягкие пряди каштановых волос, никогда не ощущала бархат смуглой кожи, никогда не чувствовала тепла крепких объятий. Каждый раз, после ночи проведённой вместе, девушка, слушая размеренное сердцебиение, лежала на крепкой груди даймё и рассказывала ему о самых сокровенных вещах, волнующих её душу, однако, через какое-то время, мужчина аккуратно перекладывал Макото на мягкий татами* и, быстро одеваясь, просто уходил с ещё одной маленькой хорошей историей о сломленной мечтательнице, которой хватило сил любить его. Однако, засыпая, она всё ещё продолжала представлять, как однажды, холодной зимней ночью, Намджун, вернувшись после затяжного военного похода, быстрым движением откроет полупрозрачную сёдзи в комнату и прильнёт своими губами к её губам. Они будут такими же обветренными и потрескавшимися от мороза, холодными, со вкусом февральского инея, и она с удовольствием согреет их своим тёплым дыханием, которое превратится в ласковый южный ветер, прогоняющий зимнюю стужу. Она представляла, как его лучистые карие глаза, больше напоминающие кусочки бурого янтаря с золотыми вкраплениями, будут с любовью смотреть на неё и согревать замёрзшее сердце.       И вот, прямо сейчас, Намджун целовал Макото так, как никогда не целовал прежде. Это было нежное прикосновение губ, не пропитанное пошлостью или животным желанием и, почему-то, казавшееся намного интимнее и откровеннее, чем самые страстные и глубокие поцелуи. Девушка могла прочувствовать каждую трещинку на губах господина, которую ей хотелось исцелить. Этот невинный поцелуй был нежен, как тёплый весенний ветер, заставляющий розовые лепестки сакуры распускаться в лёгких Макото, что было по истине прекрасно, но мешало дышать, поэтому девушка, поймав последнее дыхание возлюбленного, отстранилась от его губ. Её щёки покрылись едва заметным румянцем, который с трудом проявлялся на бледной коже. Юдзё глубоко выдохнула и робко посмотрела на Намджуна, благодаря его за этот трепетный поцелуй, ставший самым дорогим и прекрасным подарком, которые когда-либо дарил ей господин.       Намджун гулко сглотнул и, немного наклонив голову набок, медленно, будто бы каждое слово давалось ему с огромным трудом, проговорил: — Макото, — девушка вздрогнула, как испуганная пташка, и внимательно посмотрела на даймё своими большими и выразительными, как у лани, глазами, — ты же понимаешь, что я не люблю тебя? — Понимаю, — тихо ответила она, чувствуя, как её мечты рушатся под ударами разбитого сердца, — только вот…       Голос юдзё содрогнулся и умолк, когда тишину покоев пронзил резкий звук ударяющейся о стену деревянной дверной рамы. И Намджун, и Макото, словно бы по команде, резко повернули головы в сторону внезапно открывшейся сёдзи. В дверном проёме, больше напоминающем огромное окно между днём и ночью, будто бы на границе двух миров, стоял, опираясь на дверную раму, вытянутый мужской силуэт. Тонкая полоска лунного света скользила по шёлковому кимоно тёмно-оливкого оттенка, плавно огибая контуры покатых плеч, а отражение тусклого пламени свечи неясно очерчивало контур левой стороны лица. — Кто вы? — внимательно вглядываясь в незваного гостя, в тщетных попытках узнать кого-то, грозно спросил даймё.       Однако его вопрос растворился в ночной тишине точно также, как растворяются сумерки в лазурных лучах утреннего солнца. — Вы проникли в моё поместье, — словно бы пробуя предложение на вкус, медленно проговорил Намджун, — думаю, нам всем будет лучше, если вы будете подчиняться моим правилам. Выйдите на свет! — безотказным тоном скомандовал он. — Надо же, как ты изменился, — тонкие губы незнакомца скривились в язвительной усмешке. — Неужели, теперь так величайший даймё Ким Намджун встречает своих друзей? — он коротко выдохнул и шагнул вперёд, полностью выходя на свет.       Полностью увидев полуночного гостя, освещённого отражением танцующего пламени нескольких десятков свечей, Намджун почувствовал, как в его груди что-то содрогнулось. Кажется, это было сердце, которое подобно древнему городу, встретившемуся со своим прошлым, в одно мгновение превратилось в руины и стало самой тяжёлой ношей для хрупкого человеческого тела. Массивные камни стремительно падали вниз, задевая всё то живое, что было в даймё и заставляя давно затянувшиеся под покровом времени раны кровоточить. — Этого… этого не может быть, — прерывисто, одними лишь губами прошептал Намджун, чувствуя, как холодные тонкие пальцы прошлого смыкаются на его шее, — тебя… тебя не может быть…       Незнакомец коротко усмехнулся, поднял голову и, сосредоточенно посмотрев на даймё, проговорил: — Ты слишком рано похоронил меня, Джун.       В покоях повисла гробовая тишина. Пламя танцевало на тонких фитилях, медленно поглощая их, и наполняло комнату закатным светом. Подобно золотым нитям солнечных лучей, тонкие яркие полоски окрашивали тёмные волосы незнакомца разнообразными оттенками бронзового и светло-коричневого. На его вытянутом аристократическом с тонким носом и высокими скулами лице, будто бы на идеальной маске, плотно привязанной алыми шёлковыми лентами к ужасающему лику прошлого, застыла самодовольная ухмылка. — Неужели… — чуть слышно, одними губами прошептал даймё, — Хосок… — Да, — коротко кивнул ночной гость, — это я, Намджун.       Услышав этот до боли знакомый голос, даймё вздрогнул, словно маленький ребёнок, услышавший таинственный свист ветра в расщелинах и принявший его за эхо злого дракона. Он почувствовал, как холодная сталь ножа скользнула по сердцу, вскрывая затянувшиеся раны прошлого и заставляя их обильно кровоточить. Лучше бы оно вообще вырвалось наружу и разрушило рёбра и кожу, чем вот так, как раненая птица, бешено билось о стенки грудной клетки. Неужели лишь сожаление способно оживить окаменевшее человеческое сердце?       Весеннее небо, затянутое серым дымом тлеющих костров, чёрная земля, впитавшая в себя горячую кровь и гора мёртвых воинов, в ужасе открывших рты — всё то, что Намджун мечтал утопить в море отчаяния, так неожиданно резко всплыло на поверхность.       Это был самый обычный весенний день, но только не в жизни тогда совсем ещё маленького Намджуна, которого отец, после долгих уговоров, наконец-таки взял с собой на охоту. Мальчик не спал целую ночь, отсчитывая минуты до долгожданного рассвета, и поэтому чуть не упал с лошади, пока та медленно везла его по ухабистой дороге. Тогда все лишь снисходительно рассмеялись над маленьким господином, а отец попросил Хосока — сына даймё Чона, и по совместительству его хорошего друга, — присмотреть за Намджуном, чтобы его наследник случайно не разбился из-за своей неосторожности. Хосок был всего на несколько месяцев старше Намджуна, но почему-то господин Чон давно брал сына с собой на охоту, поэтому Намджун даже немного завидовал ему. Более того, во время ссор Хосок очень часто упоминал то, что Намджуна ещё никогда в жизни не брали на охоту, в то время, как он успел побывать на ней аж целых четыре раза. Безусловно, это задевало за живое маленького мальчика, но сейчас, когда воздух пленял запах свежих трав, тёплый ветер дул в лицо, а солнце так приятно слепило глаза, Намджуну совсем не хотелось думать о Хосоке, который сидел сзади него и, придерживая младшего за бока, натягивал поводья. — Ну что же, Джун, — как-то очень не по-детски проговорил тогда Хосок, — теперь тебя взяли на охоту. — Значит теперь я стал настоящим мужчиной! — гордо заявил Намджун. — Нет, — усмехнулся старший. — Почему? — разочарованно спросил Намджун. — Настоящим мужчиной ты станешь тогда, когда убьёшь своего первого врага, а пока ты — всего лишь мальчик.       Маленький господин тогда очень серьёзно задумался над этими словами. «Неужели, чтобы стать настоящим мужчиной, я должен убить Хосока? — пронеслось в его голове. — Но ведь он вовсе не враг мне». Да, они очень часто соперничали и ссорились между собой; да, иногда слова Хосока ранили Намджуна сильнее, чем случайный укол тренировочного меча; да, Хосок иногда зазнавался и хвастался тем, чего Намджун ещё не сделал из-за своего юного возраста, но ведь это всё вовсе не было поводом для войны, потому что помимо порой обидных шуток и колких замечаний, Хосок помогал Намджуну тренироваться, учил стрелять из лука и рассказывал самые необыкновенные истории, пускай даже выдуманные им самим. Именно тогда мальчик понял, что люди не бывают только хорошими или только плохими. Все люди — мозаики, состоящие из их худших и лучших частей, и порой тот мальчик, громко смеющийся над каждым твоим падением, любит тебя самой крепкой братской любовью, которая только может быть на свете.       Всю дорогу до каркасовой рощи, в которой охотники решили разбить небольшой лагерь, Хосок и Намджун ехали молча. Тёплый ветер приятно щекотал лицо, а запах свежих трав опьянял сильнее, чем самое крепкое вино, которое привозили путешественники из дальних стран. Намджун на самом-то деле даже и не представлял, что это такое, однако охотно верил рассказам Хосока о том, как его отец казнил одного из своих советников из-за «красного проклятия», которое привёз ночью призрачный корабль. Когда циновки были аккуратно разложены на шероховатой земле, а лошадиные поводья привязаны к толстым стволам вековых каркасов, Хосок предложил младшему показать самую старую пещеру на свете, в которой по легенде жил огнедышащий дракон, отбирающий у деревенских жителей золото и прекрасных молодых девушек. Намджун охотно согласился, решив, что увидеть дракона намного интереснее, чем полдня гоняться по лесу за оленем, и бесстрашно последовал за старшим. Если бы только Хосок знал, какую ужасную тайну скрывают за собой каменные стены древней пещеры…       «Чудовище, чьё тело покрыто скользкой, чёрной, как смоль, чешуёй, пропитанной ядом из всего человеческого зла, что только существует на свете, ровно один раз в месяц, под покровом ночи, вылетает из своей пещеры в ближайшую деревню, чтобы собрать дань с её жителей. Его огромные, как корабельные паруса, крылья рассекают ночное небо, оставляя на нём серебряные полосы, какие не может оставить самый острый кинжал. Даже луна прячется за тёмными тучами, боясь оказаться в его исполинской пасти с острыми безобразными клыками. Чудовище, прилетая в деревню, выбирает себе невесту, самую красивую и молодую девушку, и уносит в свою пещеру вместе с данью — золотом, шёлком и драгоценными камнями». Именно таким, по рассказам бездомных мальчишек, за которые Хосок заплатил несколько серебряных монет, и был дракон живущей в пещере, напротив входа в которую сейчас стоял Намджун. Он внимательно смотрел на своего старшего друга, нерешительными движениями маленьких рук изучавшего массивные каменные своды. В какой-то момент, когда от стены откололся маленький камешек и с громким звуком, теряющимся в недрах горной пропасти, упал вниз, маленькому даймё показалось, что пещера прямо сейчас обрушиться и унесёт в холодное царство смерти то, что намного ценнее всего золота и драгоценных камней, спрятанных здесь огнедышащим драконом — жизнь его друга, Чон Хосока. — Может быть, ещё не поздно вернуться назад? — осторожно спросил Намджун, обращая на себя внимание старшего. — Ты что, боишься? — Хосок повернулся в сторону мальчика и холодным взглядом очертил его силуэт. — Нет, — неуверенно проговорил Ким, — просто нас же будут искать и… — Намджун, — серьёзно сказал Хосок, — я вижу, когда ты врёшь. Ты не станешь настоящим мужчиной, пока не сможешь побороть все свои страхи, а если ты боишься того, что отец будет искать тебя, то не переживай, ему сейчас вообще не до тебя. — Почему? — с ноткой грусти спросил мальчик. — Потому, что не одному отцу нет дела до своего сына, пока тот не вырастет и не научиться правильно обращаться с оружием, — объяснил Чон, поворачиваясь к стене пещеры и продолжая с интересом изучать её каменные своды. — Если хочешь вернуться обратно в лагерь, то давай, можешь идти. — А как же ты? — Я? — переспросил Хосок. — Я останусь здесь и сделаю такое, что мною будет гордиться не только мой отец, но и вся империя, — равнодушно проговорил мальчик. — И что же ты такого сделаешь? — поинтересовался Намджун. — Я убью дракона и освобожу жителей деревни от многовекового рабства, — гордо заявил старший. — Но как ты, такой маленький, сможешь в одиночку убить такого большого дракона, даже если самые лучшие самураи императора не смогли сделать этого? Да и к тому же, разве твой отец не может гордиться тобой просто так?       Вдруг Хосок оторвался от своего занятия и, опустив руки, резко повернулся в сторону младшего друга. Его лицо приняло самое серьёзное выражение, а в глазах появился недобрый блеск, который напоминал маленькие искорки разгорающегося костра. Намджун ещё никогда не видел Хосока таким и поэтому, втянув голову в плечи, медленно попятился назад, однако Чон, словно могучий тигр, в несколько прыжков быстро настиг друга и, схватив его за воротник кимоно, грозно прорычал: — Я тебе не маленький! — Намджун гулко сглотнул, ещё сильнее втягивая голову в плечи и превращаясь в маленький беззащитный комок. — Если ты хоть ещё один раз соберёшься сказать такое мне, — продолжал Хосок, — то тебе лучше прикусить свой язычок и замолчать, а иначе господин Ким лишится своего любимого наследника. Ты меня понял? — Понял, — испуганно пролепетал Намджун. — Вот и славно, — Хосок резко отпустил воротник кимоно, слегка толкнув маленького друга так, что тот чуть не упал, но всё-таки смог устоять на ногах, — а теперь пошли со мной, если не хочешь прослыть не только невежей, но ещё и трусом, — фыркнул Чон и направился к тёмному входу в пещеру.       Воздушные потоки, выпущенные из рукавов весеннего кимоно, играли друг с другом в прятки, скрываясь в светло-зелёных листьях многовековых каркасов, которые тихо шуршали, словно возмущаясь тому, что кто-то посмел потревожить их покой. Намджун глубоко вдохнул воздух, пропитанный пряным ароматом молодых трав так, как будто бы это был волшебный напиток, один глоток которого вселял бесстрашие в маленькое сердце. Мальчик быстро оглянулся по сторонам, в надежде увидеть хоть кого-нибудь из многочисленных слуг отца, но, не заметив никого поблизости, гулко сглотнул и ринулся к входу, догоняя старшего друга. Услышав торопливые шаги, Хосок обернулся и, узнав в маленькой тёмной фигуре Намджуна, презрительно фыркнул и направился в глубь пещеры. Приняв равнодушное молчание за разрешение составить компанию будущему герою всей империи, Намджун послушно последовал за Чоном, с интересом рассматривая древние стены пещеры. Мощные валуны, украшенные витиеватым узором времени, нагромождались друг на друга, превращаясь в статуи титанов, принявших причудливые позы. С низкого сводчатого потолка свисали тонкие каменные глыбы разнообразной длины, похожие на застывшие капли воска, а им навстречу, со дна пещеры, вырастали точно такие же, только уже более массивные, напоминающие крепкие побеги бамбука, каменные столбы. Всё это было похоже на зияющую клыкастую пасть огромного чудовища, и Намджуну даже представилось, как прямо сейчас они с Хосоком бродят по широкому коридору древней пещеры, даже не догадываясь, что на самом деле бродят в пасти того самого дракона, которого собираются убить.       Мальчик встряхнул головой, пытаясь отогнать от себя рой навязчивых мыслей, но, внезапно услышав тихие голоса, вздрогнул и насторожился. Он непроизвольно открыл рот и беспомощно посмотрел на заметно напрягшегося Хосока, который резко остановился и начал внимательно прислушиваться. Тем временем голоса становились всё громче и, отражаясь от каменных стен, заставляли детские сердца оцепенеть от испуга. Намджун опомнился лишь тогда, когда мёртвую тишину пронзили громкие крики и ядовитый смех, а где-то над его ухом просвистела вражеская стрела. Мальчик со всех ног ринулся к выходу из злосчастной пещеры. Он спотыкался об острые каменные глыбы, но, невзирая на боль и горячие дорожки слёз, предательски обжигающие щёки, продолжал бежать, желая, как можно скорее выбраться наружу из пасти свирепого дракона. Страх пытался сковать его тело точно так же, как сковал маленькое сердце, однако Намджун сквозь полупрозрачную пелену на своих глазах, пытающуюся сбить его с пути, смог добраться до лагеря охотников.       Дальше всё было, как в тумане; свист боевых стрел, громкие крики мужчин и звон серебристых мечей — всё это превратилось в ослепительную музыку битвы, безжалостно оглушающую Намджуна и заставляющую его потерять сознание.       Пришёл в себя маленький даймё лишь поздней ночью на руках у своей матери, которая уже несколько часов подряд не отходила от него, моля всех Богов о том, чтобы её сын очнулся. Медленно открыв слипавшиеся ото сна глаза, Намджун окинул помещение рассеянным взглядом, соображая, что сейчас находится в покоях отца. Тяжело сглотнув вязкую слюну, будто бы превратившуюся в полупрозрачную густую смолу, мальчик беспомощно раскрыл рот, глубоко вдыхая морозный ночной воздух, словно маленькая рыбка, безжалостно выброшенная морем на берег. В голове, ставшей тяжёлой, как камень, кружился рой навязчивых мыслей, а перед глазами мелькали страшные картины утренних событий. — Он очнулся? — в полночной тишине, изредка перебиваемой лишь тяжёлым дыханием Намджуна, раздался голос его отца. — Да, — коротко ответила мать мальчика, начиная аккуратно перебирать тонкими пальцами прилипшие ко лбу сына прядки чёрных волос. — Отец, — еле слышно позвал Намджун, собрав в кулак последние силы, — а где Хосок-донно? — Хосок, — растерянно переспросил мужчина, будто бы не расслышал вопроса. — Его так и не смогли найти. После битвы господин Чон допросил главаря разбойников, но ничего не узнал, поэтому направил в пещеру своих лучших самураев, но они вернулись ни с чем. Если эти дикари не так глупы, то будут держать Хосока в плену до тех пор, пока не получат щедрое вознаграждение от его отца, хотя, судя по тому, как они атаковали наш лагерь, Хосок, скорее всего, уже мёртв. Чем думал их главарь, когда решил, что двадцать два необученных варвара смогут победить отряд хорошо подготовленных самураев? — усмехнулся мужчина.       Вдруг Намджун почувствовал, что его веки потяжелели. Кажется, они превратились в те самые стены злосчастной пещеры, которые так внимательно изучал Хосок, проводя своей маленькой рукой по их шершавой поверхности. Только вот они вовсе не были сделаны из прочных камней, что, плотно соединяясь друг с другом, дарят надёжную защиту всем жителям величественного города, а, скорее, были возведены из маленьких полупрозрачных плиточек, больше напоминавших некрепкую корочку льда на замёрзших осенью лужах. Намджун чувствовал, как осторожно вошла в его сердце одна золотая стрела, оставляя после себя уродливую рану, из которой тут же хлынула горячая кровь, заставляющая таять ледяную стену, что дарила обманчивое чувство безопасности. В уголках глаз Намджуна выступили слезинки, которые, скапливались, превращаясь в маленькие кристаллики, а затем тонкими струйками, похожими на серебристые нити паутины, скатывались по пылающим щекам. В грудной клетке вдруг стало слишком тесно, и мальчик, словно выброшенная на берег рыба, начал жадно хватать ртом драгоценный воздух, позволяя коротким всхлипам слетать с раскрасневшихся губ. — Тише, тише, Намджун, — заботливо прошептала мать, медленно поглаживая сына по спутанным волосам, — Хосок обязательно найдётся. — А если нет? — прерывисто спросил Намджун, пытаясь совладать со своими слезами. — Даже если нет, то тебе следует перестать реветь из-за такой мелочи, — вмешался отец. — А если в сражении тебе отрубят руку или ты будешь вынужден сделать харакири*? Будешь ползать перед врагом на коленях и рыдать, прося оставить тебя в живых? Может быть, мне стоит подарить тебе не тренировочный меч, а шёлковое кимоно и несколько красивых заколок для волос? — грозно спросил он, подойдя к татами, на котором лежал Намджун.       Мужчина суровым взглядом посмотрел на сына, от страха сжавшегося в маленький комочек, и свою жену, тщетно пытающуюся успокоить ребёнка. Он наклонился к ней, не проронив не слова, перехватил тонкую руку, что лежала на голове у Намджуна, и резко дёрнул на себя, заставляя женщину подняться с колен. Она сдавленно шикнула от боли и свободной рукой попыталась разжать мужские пальцы вокруг своего запястья, но они лишь крепче окольцевали его, впиваясь в бледную кожу. Женщина, словно лань, загнанная в тупик жестокими охотниками, беспомощно посмотрела на мужа, моля ослабить хватку, на что тот лишь фыркнул и, наклонившись к её лицу, проговорил: — Перестань обращаться с ним, как с девчонкой, иначе будешь сама искать ему подходящего мужа. Если у тебя будет дочь, то можешь закутывать её в разноцветные тряпки сколько угодно, и, кажется, я могу помочь тебе с этим. А сейчас уходи к себе и жди меня, если не хочешь, чтобы я наказал тебя так, что ты вообще никогда больше не сможешь родить, — мужчина резко отпустил руку своей жены, и та покачнулась, словно тростинка на сильном ветру, однако быстро выпрямилась и, низко склонив голову в знак уважения, быстро вышла из покоев.       Намджун испуганно смотрел на своего отца, который сейчас был похож на ужасного демона, выбравшегося из жерла огненного вулкана, сулящего смерть всему живому, и мечтал провалиться сквозь землю, только бы не ощутить его гнев на себе. Мужчина осуждающе посмотрел на сына и проговорил: — Твоя мать слишком избаловала тебя, превратив в слабохарактерную девчонку в пёстром кимоно. Неужели ты мечтаешь научиться танцам и пению, а потом выйти замуж за могущественного даймё и родить ему детей? — Нет, — чуть слышно ответил мальчик. — Тогда никогда не позволяй горю сломать тебя, а женщине взять верх над тобой. Намджун, ты никогда не сможешь стать великим воином, если вкус плодов печали станет слаще вкуса плодов мужества, а женский голос – приятнее мелодии свистящих на поле битвы стрел. Эту ночь ты проведёшь здесь и выйдешь только тогда, когда я позволю тебе это сделать, понял? — Да, — тихо ответил Намджун. — Что ж, я надеюсь, ты хорошенько поразмыслишь над моими словами, — коротко бросил мужчина и скрылся за полупрозрачными сёдзи.       И вот, прямо сейчас, перед Намджуном стоял человек, которого он искренне считал мёртвым все эти долгие пятнадцать лет. Человек, чьё тело, унесённое холодным течением реки в далёкие края суровой зимы, вдруг всплыло на поверхность, вместе с ужасным прошлым, которое даймё так отчаянно пытался утопить в той самой реке. Это было похоже на безжалостный выстрел в самое сердце, предательски вспарывающий швы, наложенные самим временем, и заставляющий до сих пор незатянувшиеся раны обильно кровоточить. Грудь Намджуна стала чаще вздыматься, будто бы холодные пальцы прошлого бережно окольцевали его крепкую шею, мешая дышать. “А, может быть, всего этого нет?” — подумал мужчина и быстро встряхнул головой, надеясь, что силуэт без вести пропавшего в детстве друга раствориться в тёплом свете свечей точно так же, как растворяется ночная мгла в первых лучах утреннего робкого солнца. Однако Хосок не только не исчез, а кажется, стал ещё реальнее, сделав несколько шагов навстречу Намджуну. — Макото, — хрипло позвал даймё, повернув голову в сторону напуганной девушки, — мы поговорим об всём позже, тебе сейчас лучше уйти отсюда. — Но, господин…       Девушка попыталась возразить, однако громкий голос Намджуна прервал её: — Убирайся отсюда прямо сейчас, если не хочешь, чтобы я наказал тебя так, что ты вообще никогда не сможешь ходить!       Юдзё встрепенулась от страха, словно маленькая пташка, и, покорно склонив голову в знак почтения, бесшумно вышла из покоев господина, будто бы растворяясь в ночной пелене. — Тебе не стоило быть таким грубым со своей невестой, — задумчиво протянул Хосок, окидывая прощальным взглядом исчезающий изящный силуэт. — Страх не удерживает империи, а разрушает их. — Она не моя невеста, — грубо отрезал даймё. — Так значит, слухи о твоей свадьбе были ложными? — растерянно спросил Чон. — Нет, они не были ложными, я действительно женюсь, просто не на этой девушке, — как можно спокойнее ответил Намджун, пытаясь скрыть цунами бушующих внутри чувств за серьёзностью фарфоровой маски. — Хорошо, — коротко кивнул Хосок, — значит я приехал не зря.       Намджун молчал, продолжая непонимающе смотреть на всплывший из прошлого фантом. Скользя рассеянным взглядом по тёмным волосам, переливающимся бронзовым светом, покатым плечам и высокой фигуре, скрытыми тканью кимоно тёмно-оливкого оттенка, даймё всё больше узнавал в уже полностью сформировавшемся мужчине своего маленького друга Хосока, учившего его стрелять из лука и рассказывающего самые невероятные истории, пусть и выдуманные им самим. Сердце, словно горячий уголь, пылало огнём, под которым плавилось подобно восковой свече, и Намджун глубокой вдохнул, надеясь, что глоток ночной прохлады сможет усмирить жар внутри него. Быстро проведя языком по пересохшим от волнения губам, даймё тяжело сглотнул всё то, что хотел сказать Хосоку, и хрипло спросил: — Почему именно сейчас? — Потому, что настало твоё время, — загадочно ответил Чон.       Не в силах больше сдерживать бурю чувств, шумевшую внутри, Намджун ринулся к Хосоку, крепко обнимая его. Скупые мужские слёзы покатились по его щекам точно так же, как и пятнадцать лет назад, когда ещё совсем маленький даймё думал, что потерял своего друга навсегда. Рвано выдохнув, Намджун положил свою голову на плечо Хосока и слабо улыбнулся, почувствовав, как руки того крепко обнимают его в ответ. Теперь даймё был, более чем уверен, что это не обманчивое ночное видение, а самый настоящий живой человек, чьё тепло согревало не только его замёрзшие тело, но и озябшую душу. — Я скучал по тебе, Джун, — еле слышно проговорил Хосок. — Я тоже, — прошептал Намджун.       Даймё счастливо улыбнулся, даже не догадываясь, что через несколько недель будет с горьким сожалением вспоминать эту самую тёмную в его жизни ночь, в которой самый отвратительный человек говорил самые искренние слова.