***
Матис явился в главный штаб полиции безопасности и СД, расположенный в здании, некогда являющимся библиотекой. Там, в подвальном помещении, ждали своего часа десятки красноармейцев и партизан. — Что нового? — спросил Фюрстенберг у оберштурмфюрера Шустера. — Ночью был пойман некто Руслан Лемах. Он пытался убить Шеффера, — отрапортовал мужчина. — И где он сейчас? — В камере. Нам пока не удалось сломить его волю — упорно молчит. — Проведи меня, — небрежно приказал Матис. Шустер привёл штандартенфюрера в подвальные помещения, которые были отведены под холодные и влажные камеры. В воздухе стоял запах смерти — здесь нацистские захватчики измывались над пленниками. Рудольф приказал надзирателю открыть дверь в камеру 3А и через мгновение Фюрстенберг вошёл в тёмное помещение. На деревянной лавке лежал избитый мужчина с маской подсохшей крови на лице. Он вздрогнул, услышав шаги, и принял сидячее положение, постанывая от боли. — Здравствуй, Лемах, — произнёс Матис, снимая фуражку. — Здравствуйте, — ответил мужчина на немецком. — Я не скажу вам ничего нового, можете не тратить время. — Какое хорошее, чистое произношение! — заметил Фюрстенберг и выразительно посмотрел на Шустера: — Он мог бы славно послужить своей стране и спасти её от коммунистов. Как считаешь? — Так точно! — Рудольф согласен со мной, — ухмыльнулся Матис. — Лемах, ну зачем же ты хотел убить Шеффера? Может, пора раскрыть карты? — Пошёл к чёрту, грязный ! — выплюнул Лемах. — Вас, тварей, буду и дальше давить! — Какой агрессивный тип! — скалясь, заметил Матис. — Я думаю, стоит научить его манерам, как считаешь? — Так точно! — В ванную его! Шустер выглянул из камеры и позвал надзирателя. Они грубо схватили Руслана за руки и поволокли по коридору в кабинет, который нацисты между собой называли «процедурной». Там находились ванны, которые наполнялись кипятком или ледяной водой, в зависимости от необходимости. Матис прошёл следом и с наслаждением наблюдал за тем, как Лемаха раздевают и укладывают в одну из ванн. Закрепив его запястья наручниками, немцы взяли по шлангу и включили ледяную и раскалённую воду. Одна обжигала так сильно, что было трудно сдерживать крики, другая была невыносимо ледяной. Лемах метался в ванне, в его лицо и другие участки тела били два невыносимых напора воды. — Оставьте только горячую, — приказал Матис спустя несколько минут. Немцы оставили Руслана вариться в кипятке. Тот орал так, что могло показаться, что это нечеловеческие крики. Пар поднимался до потолка, нацисты взмокли, словно находились в парилке. — Ты сваришься здесь, как сосиска. Такой смерти ты хотел, свинья? — спросил Фюрстенберг, подходя к ванне. Лица Руслана не было видно из-за пара, зато отчётливо была видна ярко-красная, как у варёного рака, кожа. Матис слегка улыбнулся, слушая вопли, постепенно превращающиеся в хрипы. Взмахнув рукой, он велел сменить воду на обжигающе ледяную. Лемах забился в конвульсиях, отчаянно хрипя, и вскоре замолк. Сердце остановилось, не выдержав резкого перепада температур. Когда пар слегка рассеялся, Фюрстенберг увидел изуродованное тело, полностью покрытое ожогами.***
Дверь в подвал отворилась, и в тёмное помещение вошёл статный немец. Лунгин сразу понял, что это Матис. Нацист зажёг свечу и установил её на пустой полке. Алексей заметил, что на Фюрстенберге не было фуражки и перчаток. — Теперь мы можем продолжить разговор, — сухо произнёс Матис и встал напротив русского, пепеля его взглядом. — Итак, значит, ты хочешь жить? Алексей кивнул. — На что ты готов ради этого? — Не понимаю, что вы имеете в виду. — Допустим, ты будешь… у меня на особом счету. Тебя никто не тронет. Кроме меня, разумеется, — на последних словах Фюрстенберг нехорошо улыбнулся. — Что вы хотите? — в голову Лунгина стали заползать неприятные подозрения. — Ты всё правильно понял. Не заставляй меня объяснять очевидное. Итак, твой ответ? — не без раздражения ответил немец. — Нет, — глухо ответил Лунгин, ощущая, как быстро колотится сердце. — Ты же понимаешь, что этим ответом подписываешь себе приговор? — помолчав, поинтересовался Матис. Достав из кобуры револьвер, он прицелился прямо в сердце русского. — Да, — сжав руки в кулаки, Лунгин открыто смотрел на немца, ожидая, что сейчас его пристрелят. Что ж, хотя бы это будет быстрая смерть. Мужчина не испугался, испытав в некотором роде облегчение — скоро всё закончится. Фюрстенберг нервно облизал губы и пошевелил пальцами, сжимающими оружие. Что-то мешало ему нажать на курок. Что? Эти волнующие светлые глаза? Эта мужественная притягательность русского? Говорят, что глаза — зеркало души. И у Лунгина она, должно быть, красива. Но с каких это пор он верил в существование души? Фюрстенберг начал злиться на себя за то, что не может убить этого человека. Рука дрогнула, а затем медленно опустилась. — Какого чёрта ты творишь? — прошипел он, прищуриваясь. — Это всё твои русские штучки, да? Я слышал, как вы совращаете наших солдат! Таких, как ты, нужно сжигать на костре! — Я ничего не делал, — глухо ответил Алексей, ощущая, как по спине стекают капли пота. Он уже был готов умереть, и вдруг такое… — Если ты продолжишь использовать свою магию, я скормлю тебя бешеным псам! Ты меня понял? — подойдя к русскому, Матис с силой ударил его по лицу, после чего приставил дуло револьвера к его груди. — Брось эти свои штучки, слышишь меня?! Я не дам тебе вертеть собой! Алексей молчал, опустив голову и ощущая боль в скуле. Удар был довольно сильным, но отвечать этим же было глупо — у Фюрстенберга оружие. Матис судорожно выдохнул и вдруг сделал шаг назад. Его интонация сменилась так быстро, что Лунгин невольно удивился, вскидывая на него взгляд. — Разденься, я хочу увидеть тебя без одежды, — почти что ласково произнёс он, убирая револьвер в кобуру. — Да ни за что! — вспыхнул Алексей. — Лучше пристрели меня, немец, и закончим с этим. — Ты же понимаешь, что я всё равно добьюсь этого? Позову своих ребят и они будут держать тебя. Это ещё более унизительно, не находишь? — Ты не посмеешь… — Ещё как посмею, — улыбнулся Фюрстенберг и направился к двери, намереваясь позвать своих прихвостней. Алексей судорожно сглотнул и взялся за пуговицу рубашки. — Хорошо, я сделаю это. Не зови никого. — Славно, — немец расставил ноги и скрестил руки на груди, внимательно следя за Лунгиным. Тот расправился с рубашкой и бросил её на пол, затем, задыхаясь от стыда, стянул с себя брюки вместе с бельём и безвольно опустил руки. Фюрстенберг блестел глазами, жадно рассматривая русского спереди. — Повернись, — хрипло приказал он, и Лунгин нехотя повиновался. — О да… Ты мне подходишь. Мне всё нравится. И такой чистенький. Алексей быстро поднял одежду и начал одеваться. Фюрстенберг судорожно выдохнул и, выхватив рубашку из рук Лунгина, завёл их ему за спину и связал ею. После чего пнул русского коленом в живот, заставляя согнуться. Через пару мгновений тот стоял на коленях. Немец приспустил свои штаны вместе с бельём, и на свет показался длинный член и крупные яйца. Алексей никогда не видел таких размеров. — Сейчас ты будешь послушно ласкать его, — с лёгкой хрипотцой произнёс нацист. — И если только попробуешь прикоснуться к нему зубами — я выбью их все до последнего, а потом буду без проблем трахать твою глотку. Ты понял? Так что без глупостей, если челюсть дорога. Лунгин чувствовал, что немец не шутит и не просто угрожает — он действительно сделает это. Закрыв глаза и с трудом сдерживая отвращение, мужчина ощутил во рту солёную головку. Матис грубо сжимал волосы на его затылке и, слегка двигая бёдрами, ритмично насаживал его голову на свой стоящий колом орган. Алексей старался абстрагироваться от происходящего, но получалось с трудом. Благодаря грубой и сильной руке нациста, Лунгин то и дело упирался носом в волосатый лобок немца. Головка толкнулась в гланды раз, потом ещё и ещё. Матис матерился и активнее дёргал кулаком, сжимающим волосы русского. Ощутив наивысшее наслаждение, он откинул голову назад и стал бурно кончать. Порции спермы летели Лунгину в пищевод, лицо было крепко прижато к лобку. Когда Матис отпустил Алексея, тот отвернулся и с трудом сдержал приступ рвоты. Кашляя, он стоял на коленях и сплёвывал на пол. Вот только сперма уже была внутри его организма. — Ты замечательный, — вытирая пот со лба дрожащей ладонью, произнёс Фюрстенберг. — Я готов простить тебе твоё колдовство. А ты будь хорошим мальчиком, тогда у тебя будет всё. Слышишь, русский? Всё. И деда твоего не трону. — Откуда ты знаешь о деде? — прохрипел Лунгин, исподлобья взирая на нациста. — Теперь я знаю о тебе практически всё. Твоему старику нужно лечение. Подумай, стоит ли перечить мне, Альёша. Сказав это, немец подошёл к Алексею и освободил его руки. — Мне оставить тебя тут или ты будешь хорошим мальчиком и пойдёшь домой? — приласкав щёку русского, спросил Фюрстенберг. — Я пойду домой, — с трудом ответил тот и встал на ноги. — Только без глупостей. У меня везде глаза и уши, русский. Одно неверное слово и твой дед сыграет в ящик. Понял? — Понял. — Я приду к тебе завтра. До встречи, Альёша, — коснувшись губами губ русского, Матис одержимо улыбнулся и вышел из подвала. Немец испытывал столь яркие чувства, которые буквально брали власть над его природой, что Фюрстенберг решил, что должен побыть один, подальше от чёртового русского. Если к утру, вдали от Алексея, это чувство не пройдёт, значит, дело плохо. Нацист понимал, что подобное называют странным словом «любовь». И мысль о том, что эта тварь посетила его, внушала Фюрстенбергу ужас.