Немецкое сердце

Лунгин лежал на кровати и смотрел в потолок. В голове была только одна мысль: «За что мне это испытание?». Будучи верующим человеком, он привык искать ответы на свои вопросы у Бога. Он прекрасно знал, каждому посылается ровно столько мук, сколько он может вытерпеть. Значит, он может и должен пережить всё это? Но почему именно он? Алексей бы предпочёл оказаться в земле, потому что это бы избавило от стыда. Забыть о том, что немец поимел его, было невозможно. Как минимум, об этом напоминала боль в анальном отверстии, как максимум, такое потрясение не стереть из памяти. Сосок всё ещё ныл, сколько бы мужчина его не охлаждал. Лунгин тяжело вздохнул и прикрыл глаза. Кажется, единственным, что могло помочь ему не сойти с ума, было понимание, что он должен заботиться о церкви. Поэтому, собравшись с силами, Алексей соскрёб себя с кровати, и вышел из комнаты. Он уже подходил к парадной двери, как его окликнул Клаус. — Куда вы направляетесь? — спросил старик. — По делам. Я ведь не пленник, — горько усмехнувшись, ответил Лунгин. На лице слуги отразилась озабоченность, он явно не знал, имеет ли право отпускать этого русского. С другой стороны, приказа удерживать его не было. Матис вообще не говорил с Клаусом об Алексее. Лунгин пришёл в собор, и занялся своими обычными делами. Раздав указания служкам, он взялся самолично протирать иконы. Прихожан не было. Августовское солнце стояло высоко и пекло так, словно хотела поразить эти земли пожаром. Часть нацистов отдыхала у моря, другая продолжала работу в штатном режиме. День казался тихим, медовым и оттого каким-то ностальгичным, словно такой день уже был когда-то давно, может быть, в детстве. Лунгин занимался пересчётом оставшихся свечей, когда в собор вошёл Плетнёв. Помявшись на месте, Саша подошёл к Алексею. — Тихо тут сегодня. Здравствуй. — Привет. Да, никого нет, — ответил Лунгин, бросая на приятеля беглый взгляд, и снова возвращаясь к делу. — Я пришёл по поводу того, о чём мы говорили, — Плетнёв перешёл на шёпот. Алексей сделал пометку в книге учёта и напряжённо посмотрел перед собой. Теперь он не мог присутствовать на операции спасения. Если он попробует сбежать ночью из дома Фюрстенберга, то, вероятно, подставит Плетнёва и тех, чьи жизни тот хочет сохранить. — За меня взялись немцы, — скрипнув зубами, произнёс Лунгин. — Но я не отказываюсь от того, что обещал. Нарисую схему собора и отворю вам вход в подземные помещения. Справитесь сами? — Да, конечно, — быстро закивал Александр. — Спасибо. А немцы… за что они тебя? — Да за то же, что и остальных, — ответил Лунгин, беря карандаш и листок, и думая о том, что лучше бы было, если бы «как у остальных»…

***

Дрейзер был в невероятном восторге от результатов эксперимента, и сообщил, что «непременно возьмёт себе домой парочку таких уродцев». Потехи ради. С трудом отделавшись от навязчивого Игнаца, Матис направился в штаб. Время близилось к вечеру, но жара не спадала, поэтому мужчине то и дело приходилось снимать фуражку и протирать лоб белоснежным платком. Матис сидел в своём кабинете и изучал протоколы допроса партизан за последние дни, когда на его личный номер позвонил рейхсфюрер Цвенгер. — Хорошая работа. Как только солдат сможет встать на ноги, командирую тебя в Европу. Здесь тоже много работы, — голос Цвенгера напоминал воронье карканье. — Так точно, герр рейхсфюрер, — Матис в эту же секунду решил, что возьмёт Альёшу с собой, и сразу разозлился на себя за такие сантименты. Но мысль о том, что этот русский будет принадлежать кому-то другому, что они больше не увидятся, причиняла боль и рождала в душе ярость. — Подгоняй их там, чтобы не тянули. Мы должны дойти до Уральских гор до конца этого года! — Есть! После разговора Фюрстенберг собрал экстренное заседание, на котором велел своим основным помощникам надавить на учёных, чтобы они давали более быстрые результаты. Шустер сообщил, что им пока не удалось выйти на след главаря антифашистского движения, но они очень стараются. — Мне нужны скорейшие результаты, — сурово ответил Матис. — В ваших же интересах не тянуть со всем этим. Мужчина вернулся домой, когда на город уже опрокинулся стеклянный купол августовского вечера, а солнце скрылось за горизонтом. Встретивший его Клаус сообщил, что Алексей ушёл несколько часов назад. — Куда? — прищурившись, злобно спросил нацист. — Не сказал. Я не знал, стоит ли мне его задерживать, вы не давали таких распоряжений, — старик не боялся мужчину, потому что знал, что тот ценит его; потому что работал на него более десяти лет, уважал и ценил своего работодателя, сомневаться в его верности Матису не приходилось. — Чёрт! Больше никогда не выпускай его из дома, если я не велю обратное! — рявкнул Фюрстенберг.  — Слушаюсь. Матис вышел из дома, хлопнув дверью. Его трясло от негодования, хоть он и понимал, что Лунгин никуда не денется. Сбежать из города ему не удастся, покончить с собой он не сможет из-за набожности… А что ещё может быть? Ничего. Тем не менее, Фюрстенберг был зол и встревожен. Он ворвался в пустой собор, пнул дверь в ближайшее служебное помещение, и увидел там Лунгина. Тот спал, сидя на лавочке и прислонившись спиной к стене. Матис встал напротив русского, широко расставив ноги, и ударил того по щеке ладонью, обтянутой чёрной перчаточной кожей. Алексей вздрогнул и открыл глаза. Сонный серый взгляд тут же сделался колючим. — Кто разрешал тебе выходить из дома? — рявкнул немец. — Я теперь пленник? — тихо спросил Лунгин и поджал губы. — А ты думал, свободный человек? — нацист зловеще расхохотался, оголяя ряды белоснежных зубов. — Да. — Мне придётся тебя проучить. Просмеявшись, Матис вышел из служебного помещения. Проверив, нет ли никого в других каморках, он запер парадную дверь и спрятал ключ в карман. Алексей стоял на пороге служебного помещения и настороженно смотрел на немца. Тот подошёл к своему пленнику и, схватив за запястье, потащил к распятию Христа. Мысль о том, что он сейчас трахнет Альёшу здесь, под печальными взглядами святых, заставляла его член стоять колом и истекать смазкой. Прижав русского лицом к распятию, немец второпях приспустил с его зада брюки вместе с бельём. Грубо щипая ягодицы, Матис тяжело дышал и маниакально блестел глазами. Лунгин задыхался и морщился, прижавшись лбом к нарисованным ногам Иисуса. И опять вместо ярости он испытывал оцепенение. Драться и ругаться в храме — грех. Алексей понимал, что должен хотя бы попытаться побороться, оттолкнуть мерзавца, но вместо этого ощущал липкий ужас и не мог ничего сделать. — Молодец, терпи, — нахально улыбнулся Матис и стал медленно, с силой шлёпать мужчину по ягодицам. На тех оставались красноватые следы. Член немца уже пульсировал от невыносимого желания. Сглотнув, нацист расправился со своими галифе, достал член, и начал неспешно вводить его в анус, который был слегка расширен после недавнего совокупления; но нежные стенки снова истерично сжались, даря Матису новую порцию наслаждения. — Боже, как ты хорош… — восторженно прошептал Фюрстенберг, сбрасывая с головы фуражку и входя в Алексея одним толчком. Тот зашипел и задёргался, но нацист крепко сжал его бёдра. Запрокинув голову, Матис начал активно трахать Лунгина, постанывая от удовольствия. Алексей жмурился от боли. Обхватив руками распятие, он вскрикивал на каждый толчок. Фюрстенберг сделал двадцать толчков, и принялся обильно кончать. Вытащив обмякший член из покрасневшего ануса, Матис вытер пот со лба подрагивающей рукой и широко развёл ягодицы русского, с интересом рассматривая вытекающую из дырки сперму. — Ты настоящий Сатана. Во плоти, — прошипел Лунгин и дёрнулся. Развернувшись к мучителю лицом, он начал натягивать штаны, но немец не дал ему этого сделать. Ударив Алексея по щеке, он повалил его на пол и стал срывать с него всю одежду, разрывая на клочки. Завязалась потасовка, но нацист снова одержал верх, потому что вместо силы Лунгин ощущал ужас и бессилие. — Сатана, говоришь? Сейчас этот Сатана будет ебать тебя, пока ты не потеряешь сознание, — прижавшись лицом к шее Альёши, Фюрстберг жадно втянул аромат его влажной кожи. — В стенах церкви… ты будешь гореть за это в аду, — с отвращением прошептал Лунгин. — Вместе, мой дорогой. Вместе! — по-змеиному улыбнувшись, Матис встал, и русский заметил, что у него снова стоит. Фюрстенберг взял одну из горящих свечей, и встал на колени между разведённых ног Алексея. — Будешь перечить — я сегодня же прострелю голову твоему деду, — спокойно сказал немец и, поднеся свечу к покалеченному соску, повернул её в горизонтальное положение. Воск падал на воспалённую розовую выпуклость, заставляя Лунгина вскрикивать от боли. После этого немец полил воск и на второй сосок, с наслаждением замечая, как дёргается Алексей, жмурясь от боли. Взяв серебряный крест, висящий на груди русского, Матис грубо засунул его в горячий рот своего пленника и приказал сосать. После этого Фюрстенберг полил воск на лобок мужчины. Тот задёргался от болезненных ощущений и протяжно застонал с крестиком во рту. На мгновение открыв глаза, он увидел чёрные кожаные перчатки, хищный оскал и воск, снова капающий ему на лобок. И снова точечная боль. — Может, поджечь тебя? — шепнул Матис, глядя, как крупицы воска оседают на лобковые волосы Лунгина. Обхватив второй рукой член, немец начал медленно дрочить себе, прокладывая дорожку из капелек воска от низа живота к груди. Алексей дёргался, чувственно реагируя на каждую каплю. — Это была довольно узкая свеча, — сказал немец и дунул на огонь, туша его. Встав, мужчина взял толстую свечу, сыто ухмыляясь. Лунгин приподнял голову, красный и обезумевший. — Хватит! Прекрати! Ты дьявол! — по-русски закричал он. — Ну-ну, не нервничай ты так, — Матис снова встал на колени между ног Лунгина, наклонил толстую свечу, и на лобок Алексея потекла целая лужица горячего воска. Тот заорал и ударил кулаками по полу. Фюрстенберг ухмыльнулся, потушил свечу, и начал осторожно вводить её другим концом в анус Лунгина, приговаривая: — Не истери, милый. Ты ведь находишься в церкви. Грех. Когда тёплая свеча вошла целиком, и из дырочки остался торчать только фитиль, Матис обхватил вялый член Алексея, и начал отчаянно ему дрочить. Вскоре пальцы второй руки потянули за фитиль, свеча вышла из отверстия на несколько сантиметров, и немец принялся активно трахать ею русского. Тот метался, дрожал, пытался отстраниться и мотал головой. В какой-то момент нацист даже испугался, что тот тронулся умом. Свеча грубо трахала Лунгина, член под натиском руки немца и благодаря шероховатой коже перчаток, начал твердеть. Это заставило Алексея испытать дополнительный ужас. Заметив, что русский начал возбуждаться, Фюрстенберг медленно вытащил свечу, облизываясь на расширенный анус, пульсирующий от неожиданной пустоты. — Хочешь меня, он так и просит, чтобы его заполнили, — сладко шепнул Матис и быстро вставил член в широкое отверстие. Свободно двигаясь в нём, он водил ладонями по бокам и груди мужчины, влюблённо рассматривая его красное лицо. То, что Лунгин теперь тоже возбуждён, дарило ему двойное наслаждение. Алексей продолжал дёргаться, как от разрядов тока, по телу проходили приятные разряды. — Нет, не хочу… — прохрипел Лунгин, ощущая скорый оргазм и давясь крестиком, что лез в горло. — Альёша… — жарко прошептал немец и, зажмурившись, начал изливаться в русского. Тот взвыл от того, что это, всё же, происходит и, прогнувшись в груди, принялся кончать себе на живот. Фюрстенберг уткнулся лицом в грудь Алексея, поцеловал её и на несколько мгновений замер. Лунгин провалился в какое-то странное состояние, близкое к беспамятству, и вернулся в реальность только когда ощутил похлопывания по щекам. Открыв глаза, он увидел немца, тот что-то говорил. Слыша лишь шум в ушах, Алексей мутным взглядом осмотрел своё тело, залитое воском, увидел валяющуюся рядом толстую свечу, но особенно смущали капли спермы на животе, да и в заду хлюпало. Матис дёрнул русского за руку, заставляя встать, затем велел одеться. Лунгин вдруг вспомнил, что сегодня ночью Плетнёв приведёт сюда спасённых людей. Странно было думать о подобном после того, что произошло, но мозг боролся со стрессом, как умел. — Ты Сатана, — тихо сказал Алексей, натягивая разорванную одежду. — Ты даже вообразить себе не можешь, насколько прав, — почти что нежно улыбнулся Матис. — Но хватит болтать. Едем домой. Надеюсь, ты усвоил урок, и впредь не повторишь сегодняшнюю ошибку. Лунгин ничего не ответил. Дома он тщательно вымылся, а потом долго охлаждал многострадальный сосок ледяной водой. Засыпая, Алексей уткнулся лицом в подушку и беззвучно заплакал. Он проснулся от стука в дверь. Из кухни доносился аромат яичницы с ветчиной, и Лунгин вдруг осознал, что зверски голоден. Вытащив из чемодана свежие брюки с рубашкой, он вышел из комнаты. Зад и сосок болели, напоминая о вчерашних забавах Матиса. Ощущая себя поруганным и раздавленным, русский спустился на первый этаж, не зная, как поступить дальше. Передумав показываться на глаза даже слуге Клаусу, Лунгин развернулся и начал подниматься по лестнице, возвращаясь обратно. В этот момент из столовой донёсся властный голос: — Иди сюда, Альёша.