Немецкое сердце

Алексей сел за стол, не поднимая взгляд на Фюрстенберга. Внутри бушевал и страх, и отвращение, и злость. Лунгин впервые испытывал столь сильные чувства, и попросту не знал, как с ними справиться. «А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас», — звучал в голове голос дяди Коли. «Неужели я заслужил это? Неужели моя вера недостаточно сильна? Но ведь я предан Господу, все мои мысли посвящены ему», — сокрушённо думал Алексей. — Ешь, Альёша, ешь, — не сводя маслянистого взгляда с русского, произнёс Матис. Лунгин взял вилку и покрутил её в пальцах. От близости нациста проснувшийся аппетит снова притих. Алексей набрался храбрости и перевёл взгляд на Фюрстенберга. Тот обворожительно улыбнулся, оголяя белоснежные зубы. «Зубастый», — промелькнуло в голове Лунгина. — Хочешь воткнуть вилку мне в глаз? — протянул немец и расхохотался. — Ты такой малахольный! И что я в тебе нашёл? — Ты осквернил божий дом. То, что было вчера — это… Кощунство, — говоря это, Алексей ощутил боль во многострадальном соске, да и низу живота досталось горячего воска. Мужчину передёрнуло от воспоминаний. — Ты забыл, что ты получил оргазм? — улыбнулся Матис. Эти слова прозвучали для Лунгина как приговор. А ведь действительно! И чем он тогда лучше этого искусителя? Поддался, не противостоял… Алексей выпустил вилку и тупо уставился в стену напротив, переваривая услышанное. — Тебе нужно время, мой дорогой. Ты обязательно меня полюбишь, — ухмыльнулся немец. — И живите в любви, как и Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное. — Не полюблю, — отрезал Лунгин и смерил Фюрстенберга ледяным взглядом. — Мне надоел этот разговор, — изогнув бровь, Матис встал и снял со спинки стула китель. Надевая его, он с интересом рассматривал русского, в очередной раз подмечая, что он дьявольски хорош. — Поешь. Скрипя сапогами, Фюрстенберг вышел из столовой. Алексей дождался, когда хлопнет входная дверь, и, взяв вилку, начал с аппетитом есть омлет с ветчиной. Он жадно допивал сладкий чай, когда в комнате появился Клаус. Слуга взял посуду хозяина, косясь на русского. — Давно вы у него служите? — спросил Лунгин. Клаус вздрогнул, явно не ожидая, что гость Матиса обратится к нему. — Да, давно, — сказал он своим глухим и несколько смущённым голосом. — Сколько должно платить чудовище, чтобы вы согласились быть рядом с ним столько лет? — слова вырвались из уст мужчины до того, как он успел обдумать свою реплику. Клаус как-то странно посмотрел на русского и направился к двери, унося грязную посуду: — Он не чудовище. Лунгин встал и порывисто вышел из дома. Старик, конечно, быстро заметит, что Алексей ушёл, но мужчину это не волновало. Оставаться в этом доме было выше его сил. Он направился в собор. Внутри было пусто, не считая отца Иоанна, который тихо переговаривался с женщиной-прихожанкой. Алексей вытер пот со лба и устало сел на одну из лавочек. Запах ладана успокаивал, и вскоре Лунгин ощутил умиротворение. — Всё в порядке? — раздался размеренный голос. Алексей сморгнул и посмотрел на подошедшего священника. Лунгин встал и потёр ладони, подбирая слова. — Я… я попал в беду. И не знаю, как мне быть. — Бог посылает лишь те испытания, которые мы можем вынести, — склонив голову набок, тихо произнёс отец Иоанн. — А если я не могу их вынести? — Алексей всмотрелся в голубые глаза. — Можешь. Как говорил апостол Павел: «А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; и любовь из них больше». Лунгин опустил плечи и, словно нашкодивший ребёнок, посмотрел на свои ладони. Разве можно любить врага? Того, кто мучает твой народ и издевается над тобой? Разве можно любить зло? Дверь в собор распахнулась, и внутрь вошли двое немцев. Сняв с плеч ружья, они прицелились в Иоанна и Алексея. — Показывайте, что у вас в подвале! — рявкнул тот, что был постарше. Священник сделал шаг по направлению к нацистам и вытянул ладонь: — Вы в храме Божьем. Опустите оружие. — Заткнись! — выплюнул более молодой немец и ударил Иоанна прикладом по голове. Тот ахнул от боли и упал на колени, а после повалился на бок. Немец не понимал, что сказал этот русский святоша, а тот не знал немецкий, но по взглядам и интонациям они ощутили, что мешают друг другу. Более старый нацист подошёл к Лунгину и хотел было врезать и ему, как вдруг замер, а потом в нерешительности посмотрел на своего спутника. Тот едва заметно кивнул. — Покажи нам подвал, — делая шаг назад, достаточно миролюбиво сказал немец. — У меня нет ключей. Сердце Лунгина бешено трепетало. Кто-то сдал Плетнёва? Но кто? — Иди, проверь, что там, — велел нацист своему молодому спутнику, не сводя пристального взгляда с Алексея. — А я тут постою. Лунгин слышал эхо шагов, лязг железа, удары, а потом… крики. Кричали по-русски. Немец вывел пятерых чумазых соотечественников Алексея, радостно блестя глазами. Второй нацист направил оружие на пойманных, и вскоре все они вышли из собора. Дрожа от ужаса, Лунгин помог священнику встать и усадил его на лавочку. Тот стонал и тёр голову, а Алексей думал только о том, что теперь всех выведенных из укрытия ждут пытки и казнь. Мужчина посмотрел на горящие свечи, огоньки которых трепетали от порывов воздуха, и испытал отвращение. Одной из таких свечей его недавно изнасиловал Матис… Алексей тряхнул головой, прогоняя воспоминания, и вышел из собора. Не зная, зачем, он двинулся следом за немцами, ведущими пленников в сторону здания, где теперь проводили допросы и пытки. Не успел мужчина пройти и десяти метров, как на его пути возник Фюрстенберг. Замахнувшись, немец отвесил русскому хлёсткую пощёчину. — Кто разрешал тебе выходить из дома?! Потирая щёку, Алексей краем глаза увидел небольшую толпу, стоящую неподалёку и наблюдающую за происходящим. — Ты сам напросился. Я сейчас же прострелю ногу твоему старику! — в ярости выплюнул Фюрстенберг и, достав револьвер из кобуры, решительно направился в сторону, где находился дом Лунгина. — Стой! Нет! — Алексей побежал следом, и преградил нацисту дорогу. — Не делай этого. Прошу тебя. — Ты не понимаешь хорошего отношения, — процедил немец. — Я… больше… не буду выходить без предупреждения, — с трудом произнёс Лунгин. — Без разрешения! — раздражённо поправил Матис. — Прошло время, когда ты мог делать всё, что взбредёт в голову! Теперь ты слушаешься меня. Ясно? — Да, — тихо ответил Алексей. — Я не слышу! — Да! — громче ответил мужчина. — Вот и славно. А теперь домой, — поджав губы, Фюрстенберг вернул револьвер в кобуру. Люди, наблюдающие за мужчинами, переглянулись и закачали головами, с презрением обсуждая: — Священник продался немцу! Фашисту проклятому! Тьфу. — Он не священник. — Да какая разница! — Буржуй он и есть буржуй. Чего с него взять? — Смотреть противно! «Дома» Матис устроил хорошую взбучку Клаусу. Он велел старику как следует следить за Алексеем, глаз с него не спускать. Лунгин закрылся в своей комнате и начал молиться. Он молился до тех пор, пока дверь не отворилась, и на пороге не возник немец. Ничего не говоря, Матис подошёл к стоящему на коленях русскому, дёрнул его за плечи, заставляя встать, и повалил на кровать. Вжимая мужчину лицом в подушку, Фюрстенберг рывком стянул с него штаны, оголяя зад. Алексей зажмурился и вцепился пальцами в матрас, готовясь к очередному насилию. И когда чуть воспалённого ануса коснулся раскалённый язык, он вздрогнул от неожиданности. Матис сжал бёдра Лунгина и начал активно лизать его дырочку горячим влажным языком. Алексей дрожал и тяжело дышал, волосы липли к его лбу. Молясь про себя, он всеми силами запрещал себе возбуждаться, но член всё равно твердел. Матис медленно ввёл язык в анус русского, ощущая, как тот начинает пульсировать. Лунгин крепко вжимался лицом в подушку, запрещая себе даже малейший стон. Фюрстенберг ритмично двигал головой, трахая дырочку языком и иногда вытаскивал его, тщательно вылизывая анус снаружи. Горячее дыхание, попадая на нежную кожу, придавало этой необычной ласке пикантность. В какой-то момент наслаждение внизу живота стало невыносимо сладким, и Алексей, жмурясь и содрогаясь всем телом, начал изливаться на постель, быстро сжимая в себе язык немца. Стыд был настолько горячим, что Лунгин судорожно выдохнул и ахнул. Оторвав голову от подушки, он запрокинул её, и безумно посмотрел в потолок, сходя с ума от сладостных прострелов оргазма. Фюрстенберг не вытаскивал язык из ануса Алексея до тех пор, пока тот не перестал бурно кончать и не размяк, вжимаясь в кровать.