Немецкое сердце

Алексей сидел на веранде красивого деревянного дома, вдыхая аромат поздних астр. На столе стоял самовар, в чашке дымился чай, в ягодах малины, лежащих в плетёной корзинке, застыли солнечные искры. Лунгин прикрыл глаза. Впервые за последнее время он чувствовал покой и безмятежность, не было боли, страха и напряжения, которые возникли благодаря близости Фюрстенберга. И вдруг тишину летних сумерек нарушил голос. Мягкий, добрый, проникающий в самую душу, он заставил мужчину распахнуть глаза. — Сейчас твой народ воюет. И для тебя тоже настала война. Будь смелым, рано или поздно твои мучения закончатся. Перед верандой стоял ангел, светящийся белоснежным светом. Алексей протянул к нему руку. Тёплая человеческая ладонь сжала его собственную. Лунгин очнулся ото сна и увидел нациста. Тот стоял возле его кровати и по-змеиному улыбался. Алексей резко отдёрнул руку. — Ты, я вижу, соскучился по мне, — иронично сказал немец. — Что ты от меня хочешь? — устало спросил Лунгин. Матис снял фуражку и положил её на комод, после чего сжал плечо русского и заставил его сесть. Сев рядом, он обнял мужчину за плечи и начал покрывать поцелуями его шею и левую щёку. Алексей дёрнулся, пытаясь отстраниться, но, услышав злое: «Сиди смирно, не то прострелю ногу!», замер. Когда приступ нежности завершился, Фюрстенберг сжал пальцами подбородок Лунгина, повернул его лицо к себе и поцеловал в губы требовательно и на удивление ласково. Алексей вдруг поймал себя на мысли, что всё это уже не шокирует его. После того, что между ними было, простые поцелуи теперь казались совершенно «лёгкой артиллерией». — Ты был хорошим мальчиком. Можешь сходить к деду. Чтобы через полчаса был дома, скоро ужин, — произнёс Матис и, блеснув глазами, встал. Взяв фуражку, он вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Алексей порывисто встал, накинул поверх мятой рубашки пиджак, и быстро покинул дом. Вдыхая аромат летнего воздуха, мужчина шёл по знакомым улицам, замечая, как некоторые прохожие оборачиваются на него и смотрят злобно, с ненавистью и презрением. Лунгин чувствовал, как от этих взглядов сжимается сердце. Эти люди считают его предателем и не знают, в какой сложной ситуации он оказался, не знают, как трудно ему жить, как чёрный купол заслонил от мужчины весь мир. Именно с этими мыслями Алексей добрался до дома деда, но каким же было удивление мужчины, когда дверь никто не открыл. Лунгин стоял под дверью не менее пяти минут, а потом вышел во двор. Он плёлся обратно, не имея ни малейшего желания видеть Матиса, как вдруг кто-то преградил ему дорогу. Лунгин поднял взгляд и увидел того самого немца, что давеча навещал Фюрстенберга. — Говоришь по-немецки? — с отвращением глядя на русского, спросил Джернот. — Да. — Слушай, свинья, я хочу, чтобы ты оставил в покое Матиса. Он мой, — в голосе Дорфа смешались и злость, и нетерпение. Алексей нахмурился и тут же рассмеялся. Это был нервный смех, на грани истеричного. — Что ты ржёшь?! — почти переходя на крик, спросил Джернот, поджимая губы. — Ох… Неужели ты думаешь, что я его держу? Я бы с радостью никогда больше его не видел, — с трудом просмеявшись, глухо ответил Лунгин. — Не ври. Вы, славяне, как и жиды, используете свои чары… Оставь его, ясно тебе? — Могу задать вопрос? — словно не слушая немца, спросил Алексей и посмотрел в сторону. — Ну? — За что ты его любишь? — Он умный, красивый, темпераментный. Если он любит, то всё сделает для человека. Тебе не понять, насекомое! Лунгин устало ухмыльнулся и хотел было продолжить свой путь, как немец снова преградил ему дорогу. — Ты готов доказать, что он тебе и правда не нужен? — с раздражением спросил Джернот. — Как? — безразличию в голосе русского мог позавидовать самый бывалый шпион. — Я бы убил тебя, да боюсь, что Матис узнает. Ты готов бежать, русский? Далеко. Где он тебя не найдёт. — Готов. Конечно же, готов, — сморгнув, поспешно ответил Алексей. В душе затрепетала надежда. — Здесь везде наши. Надо придумать, куда тебя можно перекинуть. Как именно — предоставь это мне, — Дорф смотрел на Лунгина с недоверием и злостью. — Неподалёку есть монастырь, — подумав, отозвался мужчина. — Где именно? — Близ Ростова. — Сегодня в час ночи тебя будет ждать автомобиль возле старой заколоченной церкви, — Дорф уже всё придумал и был рад, как складываются события. — И больше никогда сюда не возвращайся, понял? Не заставляй меня пожалеть, что я не убил тебя. Лунгин сглотнул, кивнул и поспешил в дом Матиса. За ужином он с трудом сдерживал волнение и кусок в горло не лез. Мужчина смотрел в тарелку, снова и снова прокручивая в голове недавний разговор с Дорфом. Неужели свобода близка? Неужели ему правда дадут сбежать? Алексей не мог отбросить мысль, что его могут убить и всё это — ловушка, но эта мысль не особенно пугала мужчину. Сейчас главное — сбежать от чёртового немца, остальное не имеет значения. Матис посматривал на русского, но ничего не говорил и не спрашивал. Ужин прошёл в тишине. Лунгин не собирался спать. Он лежал в постели и то и дело поглядывал на часы. Когда стрелка приблизилась к часу, мужчина осторожно встал с кровати и выглянул в коридор. Дом был погружён в тишину и тьму. Пора было убираться отсюда. Алексей бесшумно покинул дом и, ощущая безумное биение сердца, направился в сторону заколоченной церкви. Ему повезло — было тихо и пусто. Дойдя до старого здания, мужчина увидел чёрный автомобиль. Отворив дверцу, он увидел хмурого типа. Тот кивком головы велел ему садиться в салон, и Алексей подчинился.

***

Когда стало ясно, что русский сбежал, Матис не закатил истерику. Ему было ужасно больно. Жгучая боль сжигала изнутри, разъедала, словно кислота, лицо мужчины сделалось белоснежным. Но Фюрстенберг не проронил ни слова. Отставив чашку с кофе и не глядя на Клауса, сообщившего о пропавшем, мужчина вышел из дома. Будучи командующим полицией безопасности и СД, немец был уверен, что найдёт Альёшу. Достанет из-под земли и больше не выпустит из дома. Тем не менее, как у любого любящего человека, часть его сознания испытывала иррациональную тревогу, что они больше не увидятся. Уже к обеду Фюрстенбергу сообщили, что один из надзирателей видел Алексея накануне исчезновения вместе с Дорфом. Тот холодно улыбнулся, глаза сделались злыми, чудовищно непроницаемыми. Мужчина молча встал из-за стола, надел фуражку и пошёл в дом, где остановился Джернот. …Радонежский мужской монастырь переживал не лучшие времена, и его обитатели работали с удвоенной силой. Алексею это нравилось, позволяло не думать, не вспоминать, не тревожиться. Постригшись в монахи, Лунгин открыл для себя очищающий труд и постоянные молитвы. Нацисты здесь практически не появлялись, лишь изредка приезжали за творогом или яйцами. В тот день, когда монастырь сотрясли звуки стрельбы и крики, Алексей уже был уверен, что весь ужас остался позади. Он молился, стоя на коленях перед распятием Христа, когда дверь отворилась, и в богослужебное помещение ворвались двое нацистов. Алексей сразу узнал его… Узнал, и ощутил холодное оцепенение. — Что, Альёша? Думал, что обхитрил меня? Думал, что умнее меня? — голос немца звучал грубо и резко, нереально, словно из прошлой жизни. Лунгин медленно встал с колен и сглотнул. — Ты забыл, кто я? Я тебя достану из-под земли. Пора бы запомнить! — Оставь же меня в покое! Ты получил всё, что хотел и достаточно меня унизил! — воскликнул Алексей, невольно делая шаг назад. Фюрстенберг в два шага оказался рядом с русским. Замахнувшись, он ударил его по щеке, потом по другой. Затем ещё и ещё. Лунгин лишь отступал назад, не пытаясь завязать драку. Наконец, Матис, тяжело дыша, опустил руки. Посмотрев в серые глаза, подёрнутые поволокой, он крепко обнял мужчину и прижал к себе, хрипло шепча: — Идиот! Проклятый русский! Я боялся, вдруг ты уже мёртв! Сволочь! Я те… я люблю тебя. Последние слова заставили Алексея судорожно выдохнуть, сердце ёкнуло. Он хотел оттолкнуть немца, но тот держал его крепко. — Мы уезжаем. Мы едем в Европу, меня командировали туда. Немедленно, — добавил Матис, вдруг становясь спокойным. Ещё раз ударив Лунгина по щеке, он схватил его за запястье и поволок к дверям, рядом с которыми стоял офицер. — Но как же дед? — с хрипотцой спросил Алексей. — Ну ты ведь бросил его, сбежав. Что же теперь забеспокоился? — язвительно ответил нацист. — Я теперь монах. Я не могу. Отпусти меня! — выпалил Лунгин, пытаясь вырвать руку. — Либо ты едешь со мной и ведёшь себя достойно, либо я убиваю твоего старика и всех здешних святош. Выбирай! — рявкнул немец, отпуская Алексея и останавливаясь. Светло-зелёный взгляд схлестнулся с серым. — Ты будешь проклят, — помолчав, тихо ответил Лунгин и пошёл к воротам монастыря. — И ты — моё проклятие, — ухмыльнулся Матис и махнул своим подчинённым, которые держали монахов, которых успели схватить. Те медленно отпустили мужчин и последовали за начальником.