Немецкое сердце

Случайно зашедший мертвец оказался мирным и тихим. Матису и Алексею несказанно повезло. Тот всю ночь простоял у шкафа, с интересом ощупывая книги. Лунгин и Фюрстенберг встревоженно смотрели на дверь и дожидались рассвета. Ярош так и не явился за ними и в доме, вообще, царила тревожная тишина. — А что же Клаус? Если чудовище набросится на него? — спросил Алексей, вскоре после того как немец ворвался в комнату и запер дверь. — Не набросится. Клаус отпросился — здесь неподалёку живёт его старый знакомый, он заночевал у него. Старику ужасно повезло, — растерянно и одновременно раздражённо ответил нацист. Это несколько успокоило русского. Когда в окно полился золотистый солнечный свет, и листва заискрилась, с радостью подставляя свои зелёные ладони солнцу, Матис понял, что пора покидать убежище. Он осознавал, что в случае, если Ярош ещё дома, может случиться всё, что угодно, но отсиживаться дальше было невозможно. Мужчина встал, провёл ладонью по груди, распрямляя ткань рубашки на груди, как вдруг до него донеслись обрывки разговоров. — Фюрстенберг? Вы живы? — Боже, сколько тут крови… — Какой кошмар! — Здесь все мертвы! Матис глянул на встрепенувшегося Алексея и отворил дверь. Спустившись на первый этаж, он увидел пришедших коллег, которые выглядели потрясёнными до глубины души. И у них были на то причины: стол, стены, пол были залиты кровью, растерзанные трупы сидели на стульях в самых нелепых позах, а несколько покалеченных покойников лежали у двери. Побежали, да не успели спастись… — Слава Богу, вы целы! — Ярош… Это он… — только и смог произнести Фюрстенберг. — А где он сейчас? — Чёрт его знает… Видимо, убежал. — Значит, он в городе, среди мирного населения… — прозвучал страшный шёпот. Вечером того же дня Матису и Алексею пришлось переехать. Молчаливый «живой мертвец» поехал с ними. Немец был категорически против, но русский так настаивал, что Фюрстенберг почему-то согласился. Он сам не знал, что именно повлияло на его решение. Тот факт, что Лунгин впервые говорил с ним по-человечески, без ужаса или презрения в глазах? Или же то, что ему самому было интересно, что это за существа, которые были, как оказалось, очень плохо изучены? Матис отвёл мертвецу отдельную комнату на первом этаже, и заточил его там, решив, что это создание будет выходить из неё только тогда, когда немец посчитает нужным. Его обеспечили книгами и он казался очень даже довольным своей второй жизнью. — Я бы хотел, чтобы ты объяснил, что это за существа, — сказал Лунгин, когда нацист запер дверь, за которой осталось дивное создание. — Покойники, воскресшие люди. По спине Алексея пробежали мурашки. Он уже успел понять, что это что-то дикое и жуткое, но что настолько… — Как это возможно? — в ужасе прошептал Лунгин. — Возможно, — сухо ответил Фюрстенберг. — Как видишь, возможно. Это должны были быть универсальные солдаты. С горечью приходилось осознавать, что должны были, ибо не так давно Матис получил шифровку с подписями всего высокого военного начальства, в которой говорилось, что план провалился, и воскресшие существа выходят из-под контроля во всех лабораториях, которые только есть. А это означает, что учёным заказана дорога в гестапо, и теперь каким-то образом у военных возникла новая проблема — поиск сбежавших мертвецов. Совершенно не на это надеялась Германия, когда начинала свои секретные разработки. — Нельзя идти против Божьего слова. Только Бог даёт жизнь, — с нажимом произнёс Алексей. — Вы — варвары. — Ещё что скажешь, святоша? — ухмыльнулся немец, блеснув своими ледяными и злыми светло-зелёными глазами. — Я многое мог бы сказать… — нахмуренно ответил Лунгин. — О, я знаю. Ты любишь поболтать. Особенно о Боженьке, молитвах, крестиках, иконках… А ты помнишь, как я выебал тебя в храме свечой? Тебе понравилось, не спорь, — подходя к русскому, иронично произнёс Матис. Алексей покраснел и отвёл взгляд. Ему напомнили о том кошмаре, который он силился забыть. Как тяжело, как больно… — Я соскучился по этим сладким проказам, — промурлыкал немец и сжал запястье Лунгина. — Идём со мной. Фюрстенберг не приглашал — он приказывал. И за этой ухмылочкой, — Алёша знал это очень хорошо, — была бездонная пропасть под названием «гнев». Матис завёл русского в одну из спален и запер дверь. Грубо, почти сдирая с него одежду, нацист раздел мужчину и толкнул его на кровать, после чего достал из кармана баночку со смазкой. «Подготовился!» — истерично мелькнуло в мозгу Лунгина. Фюрстенберг наспех растягивал его дырку, трахая и расширяя её двумя согнутыми пальцами. Свободной рукой он пощипывал грудь и живот русского. Тот шипел сквозь стиснутые зубы и дёргался. — Молись, святоша! — прошипел немец, вытаскивая пальцы и заменяя ими член. Войдя в Алексея наполовину, он накрыл губами его губы, проглатывая стон. Оперевшись на вытянутые руки, Фюрстенберг начал активно двигать бёдрами, быстро тараня анус Лунгина. Тот жмурился и постанывал от мощного темпа. — Молись! — рявкнул Матис, отвесив ему пощёчину. — Отче наш… — пробормотал Алексей. Фюрстенберг схватил крестик, болтающийся на груди Лунгина, и закинул его в рот любовника. — Да не проглоти! — ухмыльнулся он, грубо сжимая бёдра русского и трахая его всё быстрее и сильнее. Фейерверк ощущений оглушил и ослепил Алексея. Прогнувшись в груди, он ощутил сперму в своей дырке. И, не выдержав, кончил, изливаясь себе на живот. Проклиная самого себя за очередную слабость, Алексей прикрыл глаза и чуть не проглотил крест. Матис уткнулся в шею русского, совершая ленивые, медленные толчки. В дырке Лунгина хлюпало. — Мой Альёша… — прошептал он. — Мой будущий муж… Альёша. Лунгин покраснел и закрыл глаза, медленно выплёвывая крест. «Прости меня, Боже», — подумал он со стыдом. Ощущая на себе горячее тело, а внутри себя семя немца, Алексей вдруг с какой-то болезненной ясностью понял, что должен всё это закончить. Стоило признать, что сбежать у него не получится, как и переубедить это исчадие ада. Мало того, что Матис сам по себе кровавое чудовище, так он ещё и воскрешал тех, кто уже мёртв. Он чувствует себя Богом, он считает, что имеет на это право. «А ты всё сносишь, терпишь, зачем?» — спросил совершенно спокойный голос. «Убить самого себя я тоже не могу, я и без того много согрешил. Значит, я должен отыскать того, кто согласится меня убить. Не думаю, что в нынешнее тяжёлое время это будет очень сложно. Умирать, конечно, страшно, но так продолжаться больше не может. Ибо я вижу зло, но не могу его остановить, следовательно, становлюсь его соучастником», — думал Лунгин, ненавидя своё тело за то, что откликнулось на то, что в очередной раз творил Матис. «И увидел я другого зверя, выходящего из земли; он имел два рога, подобные агнчим, и говорил как дракон. Он действует перед ним со всею властью первого зверя и заставляет всю землю и живущих на ней поклоняться первому зверю, у которого смертельная рана исцелела; и творит великие знамения, так что и огонь низводит с неба на землю перед людьми. И чудесами, которые дано было ему творить перед зверем, он обольщает живущих на земле, говоря живущим на земле, чтобы они сделали образ зверя, который имеет рану от меча и жив. И дано ему было вложить дух в образ зверя, чтобы образ зверя и говорил и действовал так, чтобы убиваем был всякий, кто не будет поклоняться образу зверя. И он сделает то, что всем, малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено будет начертание на правую руку их или на чело их, и что никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его. Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое; число его шестьсот шестьдесят шесть». — Альёша, о чём ты думаешь? — спросил Фюрстенберг, переводя на лицо Алексея маслянистый взгляд. — Об Апокалипсисе, — тихо ответил тот. — Ты в него веришь? — Я его вижу. Матис несколько секунд внимательно смотрел на Лунгина, а потом едва заметно улыбнулся и поцеловал любимого в висок.