Немецкое сердце

Спустя шесть месяцев. Жизнь в Исландии разительно отличалась от жизни в СССР или странах Европы, поражённых войной. Здесь уже длительное время присутствовали британские и американские войска, поэтому порядки были несколько иными, чем на территориях, оккупированных немцами по всему миру. Когда оглядываешься назад на всё, что с тобой случилось там, в другой стране, под совсем другим небом, порой становится до того страшно и дико, что даже хорошо. Хорошо, потому что всё это закончилось, потому что твоё «сегодня» разительно отличается от мрачного прошлого из которого, казалось, было не выбраться, как из тёмного ноябрьского болота. Алексей потратил много дней и ночей на то, чтобы переосмыслить свою жизнь, чтобы проанализировать произошедший кошмар, чтобы сделать выводы. Вернее, вывод. Всего один. Бог спас его для того, чтобы Лунгин продолжил помогать другим познавать слово Божье, чтобы он брал каждого нуждающегося за руку и вёл к свету. Это понимание пришло к Алексею через три месяца после побега. И тогда его душа наполнилась благодатью и смирением, а до этого момента он терзался и метался, пытаясь понять, почему Господь послал ему такие нечеловеческие муки, почему отвёл для него столь жуткое наказание. С раннего детства Лунгина учили любить людей, быть жертвенным и вести добропорядочный образ жизни. Его учили тому, что люди далеки от идеала, это нужно принимать, нужно закрывать глаза на их недостатки и несовершенства, нельзя пытаться кого-то переделать или перекроить под себя, подмять под свою волю. Но можно помочь стать человеку лучше, если он сам это захочет. Для этого необходимо взять его за руку и повести к Богу. И если раньше, до побега в Исландию, Алексей считал, что живёт правильной жизнью, то позже он начал понимать, что нет. Именно поэтому Бог и послал ему такое ужасное испытание под именем Матис Фюрстенберг. И если раньше Алексей полагал, что полностью отдан Господу, то только во время своего нахождения в Исландии он осознал, что нет, что он был далёк от совершенства, за что и поплатился. Он стал ещё более верующим, если веру, конечно, можно измерить. Он устроился служить в единственную в Рейкьявике православную церковь, которой отдавал всё своё время, совершенно не интересуясь внешним миром. Он стал ещё строже следить за собой и своими мыслями, как только сознание пыталось увести их к чему-то земному и обыденному, или же к Матису, Алексей начинал молиться. И со временем его разум всё реже отвлекался на что-то, кроме службы. Он не любопытствовал, что происходит в мире, кто выигрывает, а кто близок к поражению. Он почти не покидал территории церкви, живя уединённо, в пристройке к месту своей службы. Единственное живое существо, которое разбавляло его равновесное одиночество — это Янек. О нём мужчина молился особенно усердно, потому что понимал, что это — несчастный пленник своего тела. Он был мёртв, но нацисты воскресили его, ставя свои безумные опыты. Да, это было ужасно, бесчеловечно, убийственно жестоко, но это уже случилось, а прошлое не изменить. Лунгин больше не возвращался к нему. Никогда. Он молился за Янека, который помогал ему следить за порядком в пристройке, совершая простые методичные действия. Он никогда не разговаривал, но иногда садился у окна и смотрел на жидкий янтарь заката. Тогда Алексею казалось, что тот — живой человек…

***

Луна стояла высоко. Ветер гнал по тёмно-фиолетовому небу полчища туч. По стенам скакали тонкие мрачные тени. Лунгин стоял на коленях у окна и молился, сложив ладони вместе. На душе было спокойно и немного сыро, как бывает после дождя ранним весенним вечером. Как было уже давно. Где-то скрипнули половицы. Или Алексею это просто почудилось? Он вздрогнул, прислушиваясь. Ветер свистел в оконных рамах так громко, что легко можно было принять любой звук за его неистовое беснование. Это была вспышка. Лунгин ощутил какое-то движение за спиной, но это ощущение длилось всего один миг, после которого на его рот легла чья-то крепкая ладонь. Алексей только и успел, что дёрнуться, испытав укол сильнейшей тревоги, а уже в следующую секунду его силой дёрнули за плечо, заставляя встать. — Что, думал смог меня перехитрить, святоша? — этот шёпот, казалось, шёл из самых недр ада. Душу Лунгина сковал ужас. «За что?! За что?!» — панически заметалось в голове. Рука соскользнула с его рта, и через мгновение Лунгина развернули, заставляя утонуть в ужасном светлом взгляде, полном такой лютой ненависти, что Алексей с трудом сдержал вскрик. Да, это был Матис. Облачённый в чёрное длинное пальто, он напоминал воскресшего мертвеца: бледный, с зализанными назад волосами, синяками под безумными очами. Щёки стали ещё более впалыми, губы превратились в тонкую нить… «Изменился», — невольно подумал русский. — Скучал? — ухмыльнулся Фюрстенберг и, не давая Лунгину ответить, ударил его кулаком в живот. Алексей застонал и согнулся пополам. Следующий удар пришёлся ему в нос. Мужчина захлёбывался кровью, испытывая ужас, о котором уже успел забыть за время нахождения в этой холодной стране. Фюрстенберг вытащил из кармана пальто верёвку и, пользуясь тем, что русский напоминал желе, связал его и повалил в кресло, сам же отошёл к стене, рассматривая след крови на своих костяшках. — С тех пор, как ты ушёл, я только и делал, что искал тебя, — тихо сказал он таким спокойным голосом, что у Алексея похолодела душа. — Мне удалось это только благодаря воскресшему мертвецу, которого я надрессировал под себя. Он ощутил сородича в этом сраном городе. И, как оказалось, вывел меня на вас с Янеком. Милая парочка. — Матис… — прошептал Алексей. — Зачем ты здесь? — Как зачем? Ты… причинил мне такую боль… — замолчав, мужчина стиснул зубы, его глаза заблестели, белки покраснели, но он не заплакал. — Ты поступил подло, гадко, низко. Такое нельзя простить, нет. — Я ничего не делал, я просто спасся от тебя, — как можно мягче произнёс Лунгин. — Это была ужасная история, но она закончилась. — Ошибаешься, ничего не закончено. Но сегодня закончится. Матис резко повернулся к Алексею и его на лице отразилась презрительность. — Знаешь ли ты, как я прожил, точнее, просуществовал без тебя эти месяцы? Мне было тяжело, больно, я подыхал без тебя, но ты… ты плевал на это. А ведь я любил тебя, как никто и никогда тебя не полюбит и не любил. Так ли плохо тебе было со мной, м? Лунгин едва заметно кивнул. — Зря ты пренебрегал мной и моими чувствами. Зря, Алексей. Вы, христиане, всегда говорите о какой-то морали, о добре и верности, но по факту вы — страшные лицемеры. Ты считал меня недостойным себя. Святой благодетель! — на последних слова тонкие губы мужчины дрогнули в ядовитой усмешке. — Ты не понимаешь, что ты… проявлял насилие… так нельзя, — слабо отозвался Алексей. — Я всё бы для тебя сделал, — шепнул Матис. — Всё. Но теперь… Он медленно расстегнул пальто и достал из внутреннего кармана нож. — Что ты хочешь сделать? — уже громче спросил Лунгин. Раньше он так часто молил Бога о смерти, а теперь вдруг испугался, подумав, что немец может прикончить его. Точнее, не подумав — поняв. — Как что? — блестя глазами, Матис присел на корточки перед русским и ткнулся губами в его колено. — Я хочу… чтобы мы всегда были вместе. Или… здесь должен остаться кто-то один. — И что ты задумал? Я не понимаю, — нервно сглотнул Алексей. — Отправить нас туда, где будет только бесконечность, — чуть улыбнулся Фюрстенберг. Его спокойная и холодная улыбка контрастировала с лихорадочно блестящими глазами. «Почему Господь снова послал его ко мне? В чём смысл?» — в тупом отчаянии подумал русский. — Постой, нет! — сказал он запальчиво. — Ты не должен этого делать. Если ты убьёшь меня, твоя душа уже никогда не найдёт успокоения. — Я не верю во весь этот бред. О, Альёша, знал бы ты, как я бы хотел, чтобы ты любил меня. Думал только обо мне, жил бы мной, как я жил тобой. Но нет… не в этой жизни. Не в этой. Но знай, я по-настоящему тебя любил, чёртов русский… Как жаль, что между ними была война. Как жаль, что между ними была вера в Бога. Как жаль, что между ними было всё то, чего никогда не было, но что могло быть, если бы они родились в другое время, в другом месте, встретились бы при иных обстоятельствах… — Нет, не делай этого! — воскликнул Лунгин, видя в светлых глазах рай и ад, нежность и жестокость, любовь и ненависть. — Я люблю тебя, — прошептал Матис и резким движением руки всадил нож в его грудь. Пристально глядя в глаза Алексея, он медленно, по миллиметру, начал вытаскивать нож. Кровь впитывалась в одежду. Грудь Лунгина пылала болью, но эта острая боль быстро сменилась на мягкие облака, на светлый покой, что засасывал, утягивая подальше от всего тленного и мирского. Последнее, что он видел — это горящие безумием и отчаянием глаза. Когда Матис вытащил нож из груди Алексея, тот был уже мёртв. Немец долго сидел на полу и целовал ноги Лунгина, который откинулся на спинку кресла так, словно просто отдыхал, спал. Из глаз Фюрстенберга текли слёзы. Впервые за долгие годы. Он понимал, что потерял своё сокровище, но он давно принял решение закончить эту историю именно так. Иначе он бы мучился вечно. А теперь на душе было пусто, тихо и спокойно. Больше никто не мог нарушить покой его ледяного сердца. Больше никто не имел над ним власти. Но почему же слёзы так обжигали лицо и явно не собирались прекращаться?.. Когда за окнами забрезжил нежно-сиреневый рассвет, Матис встал, перерезал верёвки на теле русского и принялся вскрывать его грудную клетку. Пусть любовь остаётся в прошлом, но он заберёт с собой её символ. Или символ нелюбви? Какая разница. Фюрстенберг вырезал сердце Алексея, чтобы оно стало единственным доказательством того, что Лунгин был в его жизни на самом деле, что это не горячечный бред и не предрассветные смутные фантазии больного ума. Янек стоял в дверях и наблюдал за тем, как немец с окровавленными руками орудовал в груди русского. На его губах блуждала безумная улыбка, на лицо брызгала алая жидкость. Кровь манила, заставляла внутри что-то скулить… Янек медленно облизнулся и двинулся в сторону Фюрстенберга.