Детройтский сувенир

— Идти можешь? — Да. — Так иди отсюда нахер и никогда не возвращайся. Breaking bad

      Оказалось, что судьба — злая насмешница, обманщица, стерва. Обвела вокруг пальца, обокрала, обездолила хорошего паренька Дастина. С таким ростом и силой в больших, крепких руках он мог бы стать капитаном футбольной команды. И лицом не так уж дурён. То есть не дурнее прочих, тех, которые нормальные, без глупой приставки «МКБ-10». Но именно из-за этих дурацких букв и цифр Дастину не светило стать спортсменом, покорителем женских сердец, хорошим семьянином, амбициозным карьеристом или, на худой конец, заурядным, но бесшабашным холостяком, проводящим время в барах или тренажёрных залах. Его жизнь, едва начавшись, звонко и больно щёлкнула орущего младенца по носу и велела заткнуться.       — Не ори, телек не слышно, — низким, прокуренным голосом сказала ему бабуля и, облизнув соску, сунула в рот надоедливого внука.       Соска уже знакомо пахла табаком, бурбоном и немного бабулиной помадой цвета «винная ягода». Дастин послушно заткнулся, занявшись добыванием молока из латексной пустышки.       Его бесшабашная и весёлая мать, слишком поздно обнаружившая свою беременность, с вялым вниманием выслушала неутешительный прогноз врачей, которые смотрели на неё осуждающе. Потом потерпела немного, помыкалась с подарочком от проезжего туриста, покорившего её красивой бородкой, стильными наколками и укулеле в руках, да и скинула на руки бабуле надоедливого бракованного малыша. Сама же укатила куда-то то ли на Аляску, то ли вовсе в Канаду. Изредка присылала денег на одежду и подгузники. А через несколько лет и вовсе пропала с радаров. То ли завела новую семью и остепенилась, то ли сдохла в придорожной канаве. Приглашений на свадьбу никто не присылал, так что бабуля склонялась ко второму варианту.       Дастин по матери совсем не скучал. Хватало ему и суровой хозяйки его маленькой жизни, которая каждый его неверный шаг, неловкое движение или глупую улыбку сопровождала щипками и тычками. Орала:       — Да чтоб ты провалился, идиот поганый. Навязался на мою шею.       Мать тоже получала по первое число, правда, заочно. Чаще всего её костерили за то, что во время первого триместра она поглощала психостимуляторы, как «Тик-так». Про тетрагидроканнабинол и упоминать не стоило, это вообще считалось ерундой, даже безопаснее сигарет. Сам факт употребления наркотиков бабулю не смущал. Она была сильной, независимой женщиной самых прогрессивных взглядов. Жила на государственное пособие и любила цитировать Айн Рэнд, перемежая философские лозунги с отрывками из своей красочной биографии.       — Я и сама не дура была оторваться. Ходила на митинги за лигалайз, а в двенадцатом году сдолбила вот такой косяк в Вашингтоне в честь нашей победы прямо на блядской площади, и никто мне слова не сказал, — откровенно рассказывала она внуку, теребящему хвост лишайной дворовой кошки в попытке засунуть его к себе в рот и пожевать.       Кошка орала и царапалась. Дастин рыдал от отсутствия взаимности и писался от расстройства во вчерашний подгузник. А бабуля под этот аккомпанемент стряхивала пепел в цветочный горшок с медленно умирающей азалией, предаваясь сладостным воспоминаниям. Заканчивала свои рассказы она всегда одинаково:       — Вот только я имбецилов своей матушке не подкидывала. Нет и нет, юноша. Я решала свои проблемы сама. И ебала в рот пролайферов, которые мне перегораживали дорогу в клинику.       Годы спустя она повторяла те же слова, с неизменным осуждающим тоном, и напоминала Дастину о его диагнозе в самой уничижительной форме. Будто он стал дураком, только чтобы насолить ей. Хотя доктор сказал, что сейчас таких, как Дастин, не называют имбецилами и что существуют более политкорректные термины. Но бабуле было всё равно. Она безжалостно резала правду-матку, цедя злые слова своим криво накрашенным бордовым, как переспевшая ягода, ртом.       — Займи себя чем-нибудь, не видишь, что я устала? — говорила она, растягиваясь на старом скрипучем шезлонге со стаканом скотча в одной руке и сигаретой в другой.       Пока бабуля «отдыхала», Дастин мыкался по углам, пытаясь пристать то к группкам соседских ребятишек, то, когда его с позором и криками изгоняли, к местным бездомным собачонкам. Дворняжки были гораздо благосклоннее людей, и Дастин гулял с ними по округе путаными, понятными только загадочным собачьим мозгам маршрутами. Следуя за своими хвостатыми и пахучими друзьями, он до одури и ломоты в костях бегал с ними наперегонки по окрестным полям и лесам. Забирался в такие дебри, откуда и взрослому человеку было бы тяжело выбраться без компаса и карты. Но Дастин всегда знал дорогу домой. Его научили.       Он был бы счастлив и в такой компании, осваивая свои новые владения, приходя домой, только чтобы поспать и поесть то, что купила или, если уж совсем повезёт, приготовила бабуля. Но неравнодушные соседи и люди из органов опеки всё испортили. Пригрозили бабуле лишением прав и тюрьмой, если её внучок-дурачок будет болтаться по лесопарковой зоне без присмотра и не пойдёт наконец в школу, где для таких особенных, как он, предусмотрена программа социальной адаптации. Так чудный и таинственный мир природы сменился заключением в холодных и неприветливых стенах школы, где даже пёстрые плакаты и неестественно радостная учительница пугали его. Из дома его теперь почти не выпускали, чтобы не привлекать лишнего внимания опеки к эксцентричной бабуле, которая беспечно манкировала своими обязанностями по надлежащему воспитанию и обслуживанию внука.       — Нечего шастать где попало, придурок. Найди себе хобби, — рявкала бабуля, когда Дастин пытался прорвать оборону и сбежать на прогулку в манящий, обольстительно пахнущий мхами и хвоей лес.       Что такое хобби, Дастину не объяснили. Он слонялся по своей тюрьме, разглядывая потускневший от времени цветочный рисунок обоев, тысячи раз виденные семейные фотографии в рамках; залезал в шкаф и дышал дремотным запахом духов и табака, пропитавшим все бабулины вещи, пока его не выгоняли оттуда с проклятиями. Дома было всё изведано и очень скучно. Тогда он тайком пробирался в гараж, который тоже теперь стал запретной территорией, правда, бабуля постоянно забывала закрывать двери. Люди из опеки считали, что Дастину слишком опасно там находиться. Среди склянок с разными ядовитыми веществами, с очистителями труб, полиролями, средствами от вредителей и дезинфицирующими растворами. Бабуле совсем не хотелось заниматься организацией безопасного пространства, и она ворчала на любопытного дурачка:       — Ещё напьёшься какой-нибудь отравы, а мне потом отвечать.       Но Дастин лез в гараж вовсе не за отравой. Не такой уж он был дурак, чтобы пить жутко вонючий растворитель или пахнущий хлоркой гель. Его привлекали высокие и шаткие стопки пропылённых каталогов и журналов. Коробки со всякой ненужной мелочью типа пустых красивых баночек, сломанных пульверизаторов, щёточек, пуговиц, а также разноцветных резиновых гнущихся штуковин, отдалённо похожих на странные грибы, и других диковинных вещей непонятного назначения, которые бабуля называла «кассетами» и «пластинками». Когда он притащил тяжёлую стопку этих чёрных, лаково поблёскивающих круглых дисков с яркой наклейкой и дырочкой посередине, бабуля подхватила один из них своими длинными и узловатыми пальцами, покрутила перед носом и хмыкнула:       — Джанис Джоплин, чувак. Да, а вот там, — она подхватила ещё один блин, оставляя на нём жирные отпечатки, — Леонард, мать его, Коэн. Он её трахал.       Дастин не понял, почему диск Коэн «трахал» другой диск в полутьме гаража. Ему было бы любопытно узнать, как это происходит, и он приготовился было задать вопрос. Но бабуля бросила пластинки обратно на пол гостиной и на этот раз почему-то не заругала его за самодеятельность, а медленно удалилась, напевая почти нежным голосом: «You were talking so brave and so sweet, giving me head on the unmade bed…»       Однажды Дастин добрался до верхних полок этой пещеры Али-бабы и обнаружил там лучшее, что ему попадалось. Это был тяжёлый ящик со столярным инструментом. Правда, Дастину было невдомёк, для чего нужны эти восхитительные вещи, блестящие штучки с отполированными рукоятками, но бабуля, предварительно отшлёпав внука и прооравшись, сменила гнев на милость и объяснила, в чём назначение этих реликвий.       — Но тебе это ни к чему, — уверенно сказала она, — тебе и собачью будку не смастерить. Куда такому дураку хороший инструмент…       Тут она ошиблась. Будку Дастин смастерил на славу, разломав ради неё бабулин шезлонг. За свой любимый лежак она его отходила так, что он неделю сидел бочком и обходил любимую бабушку десятой дорогой. Питался чипсами и чёрствыми печеньями, которые он выкрал ночью из кухонного шкафчика. Буря бушевала долго. Но всё-таки бабуле пришлось смириться с тем фактом, что Дастин нашёл своё хобби и отступаться был не намерен. Она махнула рукой и позволила ему возиться с деревяшками на заднем дворе. Вскоре там была выстроена шаткая хижина, которая рушилась от каждого порыва ветра, однако целеустремлённый дурачок, выбираясь из-под обломков, упорно восстанавливал её. Хижина обрастала подпорками, меняла форму, кочевала по двору, в конце концов притулившись у забора.       Дастину потребовался не год и не два, чтобы освоить сложную науку строительства. Примерно десяток поразительно кривых и уродливых собачьих будок — и разросшаяся до угрожающих размеров многоярусная хижина с переходами, окошками и даже хлипким балкончиком украшала теперь задний дворик бабули.       — Клясиво, — с гордостью показывал он ей новую пристройку, сооруженную из подгнивших досок, которые ему удалось умыкнуть с лодочной станции.       — Ну ты и дебил, — привычно ответила она и ушла в дом, намереваясь скоротать вечер за стаканчиком «Олд фешнд» и просмотром любимого ток-шоу.       Эта реплика, невзначай брошенная внуку, была последними словами, произнесёнными ею в жизни. Утром проголодавшийся Дастин зашёл на кухню и увидел, что бабуля лежит лицом вниз в маленькой лужице, вкусно пахнущей крепким кентуккийским бурбоном. Он подождал до вечера, не осмеливаясь будить её, а когда она не проснулась к началу её любимого сериала, Дастин понял: случилось непоправимое.       Он хотел смастерить для неё красивый, ароматный гроб из смолистой и жёлтой сосны, но ему не дали. Посторонние люди организовали похороны и поминки, а после, убедившись, что Дастин в состоянии сам себя обслуживать, снимать денежное пособие с карты и правильно переходить дорогу, исчезли из его жизни. И он стал сам себе хозяином. Теперь никто не мешал ему строить свою чудесную крепость. Он мог пить столько колы, сколько хотел, и съедать любое количество сырных шариков на ужин. Жизнь была бы прекрасна, но оказалось, что призрак бабули всё ещё витал в этих стенах, и Дастину всё время слышались её угрожающие окрики. Он пригибался и втягивал голову в плечи, если ему хотелось прогуляться по лесу или к старому колодцу, в который он мог бы провалиться.       — Вот свалишься туда и утонешь, скотина! Хочешь, чтобы я в тюрьме сгнила? — шипела мёртвая бабуля, и Дастин послушно сворачивал в сторону, обходя проклятый колодец и заманчивую чащу леса за милю.       Хотя он давно уже не был туповатым отсталым школьником, а бабуля уже лет десять как отдыхала на том свете от внука-имбецила, священные границы опасных земель не нарушались покорным потомком. Здоровенный Дастин тоскливо поглядывал на заповедные тропки и сокрушённо мотал головой. Бабуля терзала его непрестанно.       — Низя, низя, — напоминал себе Дастин, проходя мимо мест, которые вызывали у бабули острую ненависть от того, что грозили ей тюрьмой за ненадлежащее исполнение обязанностей опекуна.       Приходилось возвращаться в единственное место, где было тихо и спокойно, а старая мегера не являлась с того света, чтобы погрозить пальцем. Здесь было его царство. Он вытащил из гаража все скрытые в нём сокровища и любовался ими свободно при свете дня. Он чувствовал себя магараджей среди этой роскоши. Как сияли баночки, флаконы, трубки, чёрные виниловые пластинки под ярким солнцем! Он развесил их на заборе и украсил старый вяз за домом. А потом ему показалось, что этого мало, и он стал пополнять свою коллекцию тем, что мог найти на помойке или после шумных пикников туристов. Яркие тряпочки, велосипедные цепи, шестерёнки, подшипники, фитинги, вентили, проржавевшие почтовые ящики, автомобильные покрышки, старые аккумуляторы и любой другой хлам, восхитивший Дастина, — всё тащилось на задний двор, который угрожающе начинал напоминать филиал свалки Апекс регионал.       Соседи вяло сопротивлялись, некоторые даже пытались объяснить Дастину, что его дом уродует облик образцового городка. Но поскольку дом был на отшибе, а Дастину всё равно ничего не втолкуешь, его оставили в покое. Только досадливо цокали языками, проезжая мимо этого уродства. Но ничего не поделаешь, не в суд же на этого идиота подавать?       Дастина немного огорчало то, что люди не хотят видеть, насколько красив его дворик, и никогда не заходили в гости. Ему бывало очень одиноко, но общаться с ним никому не хотелось. Он знал, что раздражает людей своей неправильной речью и глупостью. Бабуля это ему популярно разъяснила ещё в детстве. Но всё-таки ему было грустно и обидно.       Чтобы спастись от одиночества, он прива́дил собак, благо будок у него хватило бы на всех окрестных шавок, но злокозненные соседи, уставшие от звонкого перелая по ночам, вызвали службу отлова бездомных животных. И Дастин во второй раз осиротел. После этого случая он перестал звать соседей в гости. Никто, конечно, не обратил на это особого внимания, а разбитое сердце Дастина обливалось кровью из-за потерянных друзей. В одно невесёлое утро, когда он вспоминал, какой красивый хвост колечком был у коротконогой и звонкой Тучки, у его дома остановился жёлтый облупленный пикап. — Эй, друг, мне нужен кемпинг Пинкни, я здесь проеду к нему? — спросил Дастина голубоглазый и улыбчивый мужчина с очень светлыми, почти белыми волосами. Глядя на приоткрытый рот парня и его глуповатое лицо, он усмехнулся. Перевёл взгляд на дом и присвистнул.       — Это кто ж такое построил? Красота! — Дастин поднялся со своего места, не отводя глаз от удивительного приезжего.       Он ещё не знал, кто перед ним и как его зовут, но глупое и одинокое сердце уже подсказывало: это его самый лучший друг.

❖

      Нож снова ткнулся во что-то твёрдое и выскользнул из онемевших пальцев. Гэвин с проклятиями начал ощупывать пространство вокруг себя в поисках драгоценного инструмента. Ползая на четвереньках, он потратил чёртову уйму времени, чтобы его отыскать, а когда пальцы нащупали гладкую рукоятку, он стиснул её, боясь снова выронить, и понял, что пора сделать перерыв. Чёртовы камни и переплетения корней попадались так часто, что он только мог удивляться, как здесь удалось вырыть такую глубокую яму. Наверное, этот глупый ублюдок возился здесь целый год. У Гэвина не было столько времени, к тому же Дастин наверняка пользовался чем-то посерьёзнее ножика.       Земля под ним сильно пахла грибной плесенью и прелой листвой. Она казалась мягкой и приятно прохладной, когда Гэвин лёг на неё, чтобы дать себе минутный отдых. Он постарался устроиться так, чтобы не смотреть слепыми глазами в тот угол, где он оставил Шона. Постарался забыть о том, что он там вообще есть. Его нестерпимо клонило в сон, и очень хотелось поддаться этому наваливающемуся ватному и душному мраку, провалиться в него, забыть хотя бы на несколько минут, где он и что с ним. Гэвин быстро потерял счёт времени и безуспешно пытался прикинуть, день сейчас или ночь. Наверное, ночь, и именно поэтому он хочет свернуться клубком и впасть в спячку. Но он боролся с этим желанием как мог. Спать было нельзя, нужно было шевелиться, пытаться выбраться, придумать какой-то изощрённый план собственного спасения. Как в фильмах. Но в его распоряжении был слишком жалкий набор для выживания. Даже Индиане Джонсу этого было бы мало, а уж Гэвину Риду, который и в скаутах никогда не был, и подавно. Но это не было поводом лечь и уснуть, поддавшись усталости. Он отчаянно жмурился, щипал себя, тёр грязными ладонями лицо, а когда в очередной раз он сильно надавил пальцами на веки, то ему показалось…       Ему показалось, что совсем недалеко от него вспыхнул яркий огонёк. Точнее, это было маленькое колечко прохладного лазурного цвета, переливающееся нежными оттенками от ярко-голубого до почти белого. Гэвин видел его наяву. Голубой диод, висевший среди черноты. Он напрягся, приподнялся и встал на колени, опираясь рукой о земляную стенку. Он слишком хорошо понимал, что это какой-то морок, зрительная галлюцинация, что всё это ему чудится и никакого диода, как и его обладателя, здесь быть не может. Но так хотелось протянуть руку вперёд и натолкнуться во тьме на плечо, обтянутое гладкой и такой знакомой на ощупь тканью.       Гэвин почувствовал сильную резь в глазах из-за того, что неотрывно пялился на этот маленький маячок среди непроглядной темноты, и, не выдержав ощущения песка в глазах, он непроизвольно моргнул. Голубой диод сразу же исчез, будто его и не было. Будто не поблёскивал он всего секунду назад, такой правдоподобный, почти осязаемый, отражённый в ослепших зрачках Гэвина. И именно в этот момент, когда исчезло видение, Гэвину стало жутко одиноко и тоскливо от предчувствия того, что он больше никогда не увидит дневного света. Невыносимо тошно было от приближения неминуемой смерти. Так тошно, что он взвыл, как брошенный в лесу пёс с перебитыми лапами. Беспомощный и жалкий, которому только и оставалось, что сидеть и ждать конца.       Его не найдут! А если найдут, то слишком поздно, когда он будет лежать грязным, разлагающимся в этой тёплой норе куском мяса. Мерзкая и нелепая смерть крысы, попавшей в ловушку. Стонущий, глухой вой на одной ноте, полный безнадёжности, тихим отголоском пробился сквозь тонкий слой земли и веток, которыми Дастин прикрыл яму. Где-то наверху, в сухом, терпко пахнущем смолой и хвоей лесу, тревожно встрепенулась птица, услышавшая этот неясный шум, доносившийся из-под земли. Она вспорхнула с ветки и перебралась подальше от этого нехорошего и подозрительного места.

❖

      «Всё очень серьёзно, Дастин». И Сид так посмотрел своими чудесными голубыми и очень печальными глазами, что захотелось плакать. Дастин знал, что за ним придут, непременно придут. Сид предупреждал. Злые люди с блестящими значками, с наручниками и оружием.       Когда приходили такие, как они, дело всегда заканчивалось худо. Сначала опека, из-за которой бабуля закрыла его в доме, потом люди с петлями на длинных палках, забравшие его несчастных собак. Но полицейские были хуже всех. Они могли забрать Сида. И Сид приказал Дастину затаиться, пока «шум не утихнет».       «Они не должны найти этих людей, спрячь их подальше, закопай. Уничтожь телефоны. Схоронись. Они хитрые, если они тебя поймают, то обманут и заставят говорить. Всё про нас узнают, и тогда нам придётся расстаться, Дастин. Навсегда».       Конечно, Дастин знал, куда спрятать мёртвых людей. Когда-то Сид попросил его сделать тайник в лесу. Там он хранил вещи, которые не нравились полицейским. Но на просьбу выкопать небольшую яму Дастин откликнулся с таким энтузиазмом, что Сид, увидевший вместо небольшого схрона целый погреб, тщательно замаскированный и вместительный, только головой покачал. Похвалил. Назвал молодцом. А Дастину большего и не надо было. Он решил, что сделает сюрприз любимому другу, и, пользуясь тем, что теперь мог без опаски гулять по лесу, выкопал ещё несколько таких же погребов. Теперь Сид мог бы выбирать на свой вкус. Но Дастин совсем был не рад тому, как использовался его прекрасный подарок.       Два чудесных глубоких погреба пропали. Совсем пропали. Теперь их следовало завалить землёй и забыть навсегда. В одном лежал приезжий, на которого показал измазанный алой кровью Сид. Глядя своими чистыми, небесными глазами на Дастина, он говорил своим певучим волшебным голосом:       «Он напал на меня. Хотел убить. Мне пришлось защищаться. Ты мне веришь?»       И он верил. Он спрятал ещё тёплый труп в погребе, помог сжечь вещи и палатку. Отогнать подальше автомобиль чужака. А потом прятался в доме, притихнув, превратившись в слух. А Сид, открывший двери полицейским, которые искали очевидцев, что-то весело им рассказывал, а потом разводил руками: «Нет, никого не видел». И они ни о чём не догадались. Приезжего вскоре перестали искать, и Дастину немного полегчало, хотя к тому погребу он больше не ходил. Старался забыть. А сейчас всё стало плохо, хуже некуда. И снова этот взгляд: грустный и встревоженный.       «Они пришли за мной, понимаешь?»       Дастин понимал, но так жалко было светловолосого человека с разбитой головой, который лежал в луже крови. И того, второго, весёлого, говорливого и всё ещё живого. Дастин вспомнил про него и мучительно заныл, будто у него все зубы разом заболели. Вернуться бы. Достать этого весёлого и отпустить на волю. Но ведь тогда Сида поймают, так что нельзя…       — Низя, низя…       Но ему было плохо. И надо было теперь спрятаться, чтобы не нашли. Он загнал пикап в густой кустарник на опушке и подумал, что стоит спрятаться в домике на дереве, который он построил почти сразу после знакомства с Сидом, когда таинственная сила, не пускавшая его в лес, вдруг потеряла над ним всякую власть. Значит, туда, в чащу леса. Спрятаться там, отсидеться, пока всё не уляжется, не успокоится, пока не уйдут все эти люди. Пока тот, живой, не умрёт, чтобы Сид был спокоен и счастлив. И Дастин решительно направился к своему убежищу, ориентируясь исключительно на внутреннее чутьё, которое всегда его приводило к нужному месту в лесу и не давало теряться.

❖

      — Да никто его по фамилии и не зовёт, — тряся седой головой, заметил престарелый, но весьма бодрый мистер Рут.       Ричард сделал нетерпеливый жест рукой, говоривший «к делу», чем весьма разозлил почтенного старца, и тот, поелозив в кресле, повернул своё тщедушное тело в сторону второго, того, который был в белой рубашке и при галстуке. Приятный молодой человек, и вежливый к тому же. Не то что всякие там выскочки, которые вместо того чтобы послушать, что им старшие…       — Нам важна любая информация, мистер Рут, вы нас очень обяжете, — произнёс Коннор заученную фразу, но сказал он это таким задушевным тоном, словно мистер Рут помогал им в поимке Джека Потрошителя.       Дед немедленно ощутил свою значимость для операции и выдал им все те сведения, которые может сообщить один сосед о другом. А в таком маленьком городишке это означало, что мистер Рут сообщил всю подноготную, начиная с генеалогического древа и заканчивая тем, какого цвета нижнее бельё сушилось на веревках за домом. Завершив краткий биографический экскурс, он повторил:       — А по фамилии его никто и не зовёт. Да ещё и мистером. Какой из него мистер? Дурак — он дурак и есть.       — Почему вы называете его дураком? — осведомился Ричард, который хоть и слушал не перебивая, но в тех местах, где Рут ударялся в лирические отступления, он нетерпеливо сжимал губы, а Коннор, замечая это краем глаза, очень деликатно возвращал старика в русло правильного разговора.       — А как его называть? — удивился почтенный Рут. — Он же имбецил.       — В каком смысле? — Коннор было подумал, что это просто обидная кличка, которая прицепилась к подозреваемому в местном сообществе, но предпочёл уточнить. И не зря. Потому что Рут поморгал, глядя на недогадливого андроида, и ответил:       — В самом прямом смысле, юноша. В самом прямом. Мать у него была наркоманка, вот и…       — В базе есть информация о водительских правах на имя Дастина Нокса. Удостоверения не выдают, как вы выразились, имбецилам. Это прямое противопоказание к управлению транспортными средствами, — заметил Ричард.       — Так это вы у Сида спросите, — ухмыляясь, ответил старик, — этот паршивец как прибрал к рукам бедного дурака вместе с его халупой, так и пошли чудеса.       Спрашивать у Сида о «чудесах» ни Коннор, ни Ричард не собирались. Всё было и так предельно понятно. Заурядный распространитель наркотиков оказался не так уж прост.       — Дом, в котором обнаружены следы преступления, по документам принадлежит Сиду Олсону. Всё верно?       — Ещё бы. Дастин продал ему свой дом. Думаю, что за леденец. Или за доллар двадцать пять центов. В любом случае не по рыночной цене, если вы понимаете, о чём я.       — И почему никто из соседей не обратился в правоохранительные органы? — озадаченно глядя на осведомителя, спросил Коннор. — Это же преступление. Подделка документов и мошенничество.       — Да кому охота связываться-то? И потом, он же Дастина не выгнал на улицу. Дурак живёт себе припеваючи. Под присмотром. Да чего там говорить: он как этого Олсона встретил, так прицепился к нему, как репей. Ходит за ним хвостом, в рот заглядывает. В лепёшку расшибётся ради него. Кто-то из ребят как-то отпустил грубость в адрес Сида, так идиот его чуть в стену не вколотил. Хотя всегда был тихий. А тут словно взбесился.       — Это очень интересно, — вдруг сказал Ричард, словно последние слова старика оказались для него наиболее ценной информацией. Коннор напоследок решил, что стоит спросить мнения мистера Рута по поводу местонахождения Дастина.       — Да кто ж его знает? Но в лесу у него пара хижин понастроена, местные жалуются, что дети туда бегают играть, а иногда чего похуже делать… и я не об игре в бутылочку говорю. Уж и гоняли его, и сносили эти шалаши, но он новые строил. Где сейчас он их нагородил, не знаю. Искать нужно. И домик был на дереве. Может, там отсиживается. Это где-то ближе к реке, точнее не скажу.       Коннор вежливо попрощался с таким важным и полезным свидетелем, а Ричард только кивнул и сразу вышел. RK800 пришлось поспешить за грубоватым собратом, который не тратил время на налаживание стабильной коммуникации с людьми, которых он считал бесполезными и малоинтересными.       Итак, им нужно было искать хижину в лесу или домик, о котором рассказал старик Рут. Ричард уже знал примерное местонахождение этих объектов. Дастин должен был быть там. Днём его видели в городке, а мимо патрулей он не мог проскочить незамеченным. Значит, в лесу.       Однако Ричард почему-то медлил. Что-то не сходилось в этой чёткой картине. Он проверил отчёты поисковых отрядов: пока ничего нового, прочёсывают лес с волонтёрами, с собаками из К-9. Но Дастин был единственным, кто мог указать точное местонахождение Рида на этой огромной территории. Он был сейчас главной целью поисков Ричарда. Найти и заставить говорить. С умственно отсталым это должно быть совсем не сложно.       — Ричард, куда? — спросил Коннор, предложивший найти и проверить одну из этих точек.       Ричард не понимал, почему он немедленно не отправил Коннора в лес и сам туда не отправился. Его одолело какое-то незнакомое ощущение неправильности происходящего. Чувство ошибочности стройного и предельно ясного плана поисков. Пришлось перепроверить все логические построения и выводы. Он точно знал, что следовало искать Дастина в лесу. Но чувствовал, что его там нет.       Сбивающее с толку противоречие. Кажется, это и было то, что называлось «жопой чую» по выражению Гэвина Рида. Впервые Ричард понял, что стоит за этими словами, которые буквально выводили его из себя. Тревожное и назойливое нечто внутри, которое сбивало и тянуло куда-то вбок, прочь от проторенной тропы. Что это было? Интуиция, инстинкт, какие-то человеческие рудименты вроде остаточного хвоста? Откуда это появилось в его программе? Или он просто подстроился под модель поведения напарника и сейчас имитировал его реакции, сам того не желая?       Но настойчивое нечто внутри головы зудило и толкало его в сторону. Расшатывало уверенность в своих действиях. То самое, что гнало Рида куда-то прочь от идеально построенного маршрута, заставляло ломиться без дороги и находить, конечно же, совершенно случайно то, что он искал. Может быть, стоило довериться этому ощущению? Положиться на слепой случай? Побыть в шкуре Гэвина? — Туда, — он махнул рукой в противоположную от леса сторону.       Губы Коннора чуть приоткрылись, он хотел что-то сказать, но быстро передумал. Они разделились, прочёсывая открытое пространство пшеничного поля, над которым уже понемногу сгущалась ночь. Коннор не знал, что они здесь забыли. Заметив поодаль старый, полуразрушенный амбар, он заглянул в него, тщательно обыскал, но не обнаружил никаких следов пропавшего Дастина или вообще недавнего присутствия людей. Больше никаких приметных построек или удобных для укрытия мест, где мог бы затаиться человек, он не видел.       — Мы теряем время, Ричард, — сказал он напрямик спустя полчаса блуждания замысловатыми петлями под стремительно темнеющим небом, на котором засветились первые звёзды.       Он ещё раз огляделся и прислушался. Стрекот насекомых, шелест лёгкого тёплого ветерка, шевелящего ещё зелёные колосья пшеницы; всё здесь дышало спокойствием и умиротворённостью. Здесь было очень красиво, и Коннору вдруг показалось, что Ричард просто вывел его на прогулку, потому что всё это мало напоминало поиски.       Ричард его беспокоил. В его поведении всё время были какие-то нестыковки, за которые разум Коннора цеплялся, как за занозы на плохо отшлифованной доске. Сегодня Ричард едва не нарушил протокол допроса, был слишком предвзят в отношении задержанного. Готов применить незаконные методы получения информации. Намеренно игнорировал оптимальные варианты поиска возможного соучастника. Он шёл буквально наугад. Как какой-нибудь бестолковый новичок, не андроид даже, а обычный стажёр-недоучка, только вчера покинувший стены академии. Это казалось сбоем программы, который начинал раздражать Коннора, не способного уловить ход мыслей RK900, понять его мотивы и стратегию.       — Тебе следует провести диагностику, — без обиняков посоветовал он RK900, — сейчас нам нельзя ошибаться. И нельзя впустую тратить ресурсы. Мы теряем здесь время. Мы должны вернуться, Ричард.       Они синхронно остановились и переглянулись. Наверное, впервые они стояли вот так: лицом к лицу, без присутствия посторонних. И оба ощутили важность этого момента. До этого дня они избегали прямого контакта, хотя сами себе в этом не признавались. Они были неприятны друг другу. Не враги, но точно не друзья. Коннор снова ощутил дискомфорт от взгляда прототипа нового поколения. От своей усовершенствованной копии. Оказалось, что не слишком-то приятно глазеть на собственное лицо, если это не отражение в зеркале.       — Я не ошибаюсь, — отчеканил Ричард, отвечая на замечание Коннора.       И RK800 буквально почувствовал, как в этих словах сквозит просто неподражаемая самоуверенность. Он разозлился. Его не посвящали в планы, не объясняли ничего, а теперь ещё и это. Коннор теперь прекрасно понимал Хэнка, которого буквально трясло от манеры общения Ричарда. Если уж RK900 смог вывести из себя своего собрата, то людям он должен был казаться просто невыносимым.       — Хорошо. Я возвращаюсь и займусь чем-то более полезным… — Но Коннора почти сразу перебили.       — Что это? — Ричард посмотрел за его спину и указал на небольшое полукруглое сооружение из крупных и грубо отёсанных камней.       До него было футов сто пятьдесят, и при таком освещении оно казалось почти незаметным в наступивших сумерках. Приземистое и скособоченное, укрытое в высокой траве, оно выглядело как небольшая насыпь неправильной формы.       — Хочешь проверить? — без особого энтузиазма спросил Коннор, заставляя себя быть более терпеливым и не поддаваться негативным эмоциям.       — Да.       — Похоже, что это всего лишь заброшенный колодец, Ричард, — заметил Коннор, когда они подошли немного ближе.       И тут они снова, как по команде, словно два идеально синхронизированных механизма, остановились. Слух андроидов уловил тихий, почти неразличимый в шелесте трав звук. Светлые глаза Ричарда и тёмные, настороженные глаза Коннора снова встретились. RK800 кивнул одобрительно. Странный метод, кажется, сработал.

❖

      По лесу ходили люди. Много, много людей. Даже в самые оживлённые летние выходные здесь не бывало столько народу. Казалось, что половина Пинкни решила именно сегодня выйти на прогулку, оставив все свои дела и привычные развлечения. Дастин чудом избежал встречи с какой-то сосредоточенной женщиной, которая шла, ступая аккуратно, как кошка, и всё время вертела головой, будто что-то искала. Люди обычно так не гуляют. Большой и неуклюжий Дастин бесшумной молнией рванулся и припал к стволу старой сосны, стараясь не дышать, чтобы его не заметили. Когда женщина прошла мимо и скрылась из виду, а треск сучьев под её ботинками утих где-то в глуби леса, он попытался двинуться дальше, к своему домику, но вдруг услышал звук голосов и собачий лай. Творилось что-то непонятное. Дастин думал переждать, пока и эта компания пройдёт мимо, но они шли прямо на него, и пришлось отступать. Пробираясь вдоль опушки, он сделал приличный крюк и снова сунулся в лес, но и там ему преградили дорогу. Поперёк тропинки стоял полицейский автомобиль, от одного вида которого Дастину стало дурно. Двое возле машины переговаривались, утоляя жажду.       — Ну и пекло. — Мелкий и тщедушный парень в полицейской форме отпил несколько больших глотков из пластиковой бутылки, завинтил крышечку и помотал головой, закрывая глаза.       — К ночи легче станет, — пообещал ему второй, постарше и покрупнее.       — Угу. Успокоил, бля. Весь уикенд насмарку.       Старший посмотрел неодобрительно, но ответил только:       — Ладно, хватит прохлаждаться. Идёшь от метки на северо-восток, прямиком к озеру. Не торопишься. Каждый куст, каждый камень…       — Да хватит уже! Я понял.       — Если понял, то вперёд, — старший глянул в спину молодому полицейскому и, подхватив небольшой мешок на лямках, двинулся своим путём, рыская внимательным и настороженным взглядом по сторонам.       Было очевидно, что вся лесная зона Пинкни прочёсывалась, будто частым гребнем. Идти к убежищу Дастину было нельзя. Его обязательно там найдут. Домой тоже пути не было. Придётся искать другие укромные места.       Перепуганный Дастин вернулся к дороге, крепко задумался, но в глупую голову ничего не шло. В жилой район не сунешься, на лодочную станцию и в кемпинг тоже. В полях укрыться негде. Может, на свалке, куда он любил наведываться за разными красивыми и полезными вещичками?       Но на подходе к свалке произошло нечто, что перечеркнуло все его планы. Там тоже дежурил полицейский автомобиль, и слышно было, как офицер переговаривается с кем-то по рации. Уезжать он не собирался, и Дастин, упавший в густую траву, завидев его, стал отползать в сторону, заливаясь слезами бессильного отчаяния. Бежать было некуда. Он пропал. И Сид тоже пропал. Ему оставалось только одно, и когда он, извиваясь всем своим большим телом, сполз в небольшой овражек, то принял окончательное решение.       Перебежками и ползком он добирался до места, где его точно не найдут. Ему было страшно, но ради друга он был готов на всё. Дастина всегда ругали за то, что он глупый и неправильный, но сейчас он точно знал, что придумал всё хорошо. Правильно придумал. Дорогу Дастину преградил призрак бабули.       — Ты что же это удумал, щенок? — прошипела она, и сердце сжалось в комок от этого голоса. Но он решительно взмахнул руками, отгоняя страшное видение, и рванул наперерез к запретному месту, до которого было уже рукой подать.       — Утонешь, дебил! — визжала бабуля, оскаливая свой тёмный, перемазанный помадой рот.       А Дастину только того и надо было. Здесь не найдут и никогда не смогут с его помощью навредить Сиду. Он решительно подошёл к колодцу и легко, несколькими ударами сильных рук, сбил с него крышку. Доски, закрывавшие жерло колодца, были старые, трухлявые, все причудливо изузоренные короедом. Дивный материал, из которого можно было бы что-то смастерить… Но мастерить ему больше не придётся. Надо было спасать единственного друга.       Заглядывать вниз, в открывшуюся пахучую темень, он не стал. Страшно было до головокружения. Он неловко залез на низкий бортик, свесил ноги вниз, чуя, как на него пахнуло влажной и затхлой глубиной страшного и заклятого места, охраняемого ворчливым призраком. Он знал, что если ещё хотя бы минуточку посидит так, принюхиваясь и вспоминая угрозы и вопли бабули, то не сможет ничего сделать. Его поймают злые люди с блестящими значками на поясах. Будут пытать его, бить и заставят сказать плохое про Сида. Он посмотрел на яркое предвечернее небо над полями, на синеватую кромку леса, а потом туда, где стоял его чудный дворец, слишком далёкий, чтобы рассмотреть его с такого расстояния. Он чувствовал, что надо попрощаться хотя бы взглядом. На глазах проступили слёзы, и он зажмурился изо всех сил, надул щёки, чтобы было не так жутко, и с жалостливым, коротким всхлипом соскользнул в глубину старого колодца.

❖

      Перебрав все мыслимые сложные вариации уничижительных ругательств в свой адрес, Гэвин закинул в рот ещё одну из оставшихся конфет, пытаясь обмануть чувство жажды, которая мучила его всё сильнее. Ещё раз проверил свои скудные находки, напряжённо думая над тем, как же и их употребить с пользой. Связка ключей, верный нож, с которым Гэвин уже сроднился, и несколько бумажных долларов из карманов Шона. Из его личных запасов только верная «Зиппо», полицейский значок, пара монет, пропуск. Даже бумажника не было.       — Прямо гаражная распродажа, — заметил он, — как бы из этого всего собрать стремянку? Или рацию.       Невесело улыбнулся и поморщился: губы потрескались и он слизнул сухим, шершавым языком выступившую капельку крови. Приступ дикого отчаяния, охвативший его, уже прошёл. И Гэвин решил, что если всё ещё жив и может двигаться, то стоит немного потрепыхаться. У Шона и такого шанса не было. Мозг отказывался придумывать что-то гениальное, и от нечего делать Гэвин подпалил одну свёрнутую трубочкой купюру. Идея сразу показалась ему тупой, потому что свет от зажигалки, а потом и от загоревшейся бумажки, шарахнул по глазам, как прожектор.       — Блядь! Посветил, называется, долбоёб…       Подождав, пока перед глазами перестанут мелькать молнии, он крутанул колёсико и, щурясь, чтобы немного привыкнуть к свету, подождал. Заодно и похвалил себя за то, что не забыл заправить любимую зажигалку буквально позавчера.       Через некоторое время он уже жёг оставшиеся доллары, освещая стены и пол своей темницы. Полюбовался на дыру в стене, которую он так трудолюбиво углублял, потратив несколько часов на абсолютно бесполезный тоннель. Если бы эти ублюдские корни торчали из стены, то он бы вскарабкался по ним, но сама стена до самого верха была почти идеально гладкой. Не зацепишься и ступеньки-выемки не вырубишь: уж слишком мягкий грунт.       Бумажка догорала, и огонь почти подобрался к пальцам, когда Гэвину почудилось, что он видит что-то блестящее у дальней стенки, рядом с Шоном. Он отшвырнул тлеющий ошмёток и поджёг пятидолларового Линкольна.       Подобрался ближе к внезапной находке, присел рядом и понял, что это всего лишь латунные гильзы. Копнув рукой рыхлую землю, он не обнаружил ничего больше. Разочарование было сильным, хотя он, конечно, не ожидал найти флягу с чистой питьевой водой или другую полезную в данных обстоятельствах вещь. Свет погас, и Гэвин, прихватив гильзы, вернулся обратно. Оказаться снова в темноте было неприятно. Всё-таки свет хоть как-то утешал его, а в темноте он снова начал ощущать давящую тоску. Он перебирал позвякивающие в руке цилиндрики, и ему внезапно пришла в голову шальная и дурацкая мысль сделать для Ричарда прощальный подарок. Гэвин никогда не был умельцем, и истинно мужские занятия в виде обработки древесины или металла его вводили в уныние. Но уж примитивную игрушку он мог смастерить.       Достал нож и, покрутив гильзу в руках, примерился и сделал первую надсечку.

❖

      Сложновато было утонуть в пересохшем колодце. Дастин грузным мешком рухнул вниз, и в первое время после падения, оглушённый ударом, он ничего не ощущал, кроме тупого недоумения.       Он жив? Мёртв? Ни всплеска, ни пронизывающего холода, ни удушающего безвоздушного пространства, которое его, не умеющего плавать, быстро бы прикончило, заставив наглотаться колодезной воды. Вскоре пришла боль и он попытался сесть, кряхтя от простреливающих всё тело импульсов, таких сильных, что он не выдержал и обмочился. Полежав немного, он предпринял ещё одну, уже более удачную попытку сесть. Осмотрелся. Кругом песок, камни, какие-то деревянные щепки. Битые бутылки из тёмного коричневого стекла. Об одну из таких он и распорол себе ладонь при падении.       Задрал голову вверх: там неровным кругом светилось небо, уже окрасившееся в нежные палевые оттенки. Дастин попробовал встать, но ноги не слушались, и невыносимая боль снова ударила по нервам. Он потихоньку отполз к стенке с выпирающими зеленоватыми осклизлыми камнями, неудобно привалился к ней и заплакал. Бабуля не зря его предупреждала, явившись впервые за долгие месяцы. Он не послушался и теперь не знал, что делать дальше. Звать на помощь боялся, но ещё больше боялся того, что скоро наступит ночь и темнота. Поэтому он заныл, но не слишком громко, словно никак не мог определиться: сидеть ему тихо или всё-таки орать во всю глотку.       Так, то замолкая, то тихо подстанывая, он провёл несколько часов на дне сухого колодца. Боль, уже не острая, но постоянная, тягучая, не отпускающая ни на мгновение, заставляла его охать и постоянно трогать ноги. Ему было плохо и страшно; голова, ушибленная о камни, потихоньку кровила, а перед глазами то и дело расплывались искристые пересекающиеся круги. Он измучился, проголодался, и к нему неминуемо подступала ночь. Когда отблески небесного огня почти растворились в синеве звёздного неба, а внизу стало совсем темно, Дастин услышал какой-то шорох совсем рядом с собой. Он не понял, что это было. Может, мышь, а может, просто мелкий камешек выпал из стены и соскользнул вниз, издавая этот звук. Но на Дастина это произвело неизгладимое впечатление, и он пронзительно вскрикнул, уже почти не боясь быть обнаруженным. Шорох больше не повторялся, но Дастин трясся как осиновый лист и боялся пошевелиться.       Внезапно и без того безжизненный сумеречный свет наверху погас и Дастин снова заскулил от нахлынувшего беспросветного ужаса. Неужели наступила настолько чёрная ночь? Одинокая, кошмарная и такая непроглядная, что он не видел теперь даже собственных рук? Он задрал голову, щурясь и пытаясь хоть что-то разглядеть. Какой-то тёмный предмет загородил круглый и слабо светящийся кусочек неба. Глаза у Дастина слезились, и он сначала не сообразил, что над колодцем склонился человек, который внимательно разглядывал незадачливого самоубийцу внизу. Только когда сверху донёсся приятный голос, участливый и очень ласковый, Дастин понял, что его пришли спасать. Человек спросил:       — Эй, малыш, кажется, ты потерялся? — Дастин, заливаясь слезами, не выдержал и, громко хлюпая носом, отозвался:       — Упай… коёдесь…       — Держись, Дастин, — сказал человек, — я тебя сейчас вытащу.

❖

      — Матерь божья, вот это артист… — восхищённо заметил Андерсон и, отвечая на брошенный искоса взгляд Коннора, сразу попытался оправдаться.       — Я думал, что этот надменный хер только и умеет, что нос задирать.       — Он умеет то же, что и я, — Коннор улыбнулся лейтенанту, — и даже немного лучше.       — Ага, только не считает нужным быть милым с коллегами на работе. Экономит свой бесценный ресурс улыбочек, а? — Хэнк тихо засмеялся, так, чтобы их не услышали в соседней комнате, где они оперативно установили камеру, через которую сейчас и наблюдали «допрос».       Это было не самое удобное помещение для таких дел, но в их ситуации оно подходило как нельзя лучше. Наверняка в настоящем полицейском участке с его казённой атмосферой этот умалишённый вообще отказался бы разговаривать. А в комнате отдыха, отделанной под старинный охотничий домик, было уютно и спокойно. Беседа — а это действительно больше походило на беседу, и допросом происходящее было сложно назвать — шла неспешно.       Ребята из патруля, Хэнк и Коннор с интересом наблюдали, как RK900, несколько месяцев подряд ходивший по отделению с бессменным выражением холодно-надменного лица с минимумом эмоций и максимумом отстранённости, внезапно преобразился. Камера, управляемая Коннором, фиксировала, как потеплел взгляд, губы тронула улыбка, не слишком явная, но сквозившая в каждом произносимом слове. Улыбка одобрительная, дружеская, очень личная. Во всём облике появилось нечто неуловимо притягательное. Как будто у Ричарда был тумблер, щёлкнув которым, можно было включить режим «самый славный парень на Земле». И он выкрутил очарование на максимум, так, что сквозь стены пробивало. И всё ради того, чтобы несчастный идиот с переломанными ногами ему открылся.       — Оборотень, — констатировал Хэнк, глядя на RK900 со смешанным чувством недоверия и внезапной, возникшей словно из ниоткуда симпатии.       Недоверие к хладнокровному лицемеру перекрывалось осознанием того, что андроид делал это всё ради своего напарника. Из шкуры вон лез, чтобы одурманить, околдовать и выманить признание. А это была ой какая непростая задача, если учитывать, что преданный дурачок предпочёл лишить себя жизни, чем выдать Олсона полиции.       Дастин рассматривал мужчину напротив себя, из всех сил тараща глаза, чтобы ничего-ничего не пропустить. Он пришёл к выводу, что спаситель не такой красивый, как Сид, но вполне симпатичный и, кажется, тоже очень добрый. На виске у нового знакомого мигала забавная круглая штука красивого жёлтого цвета. Это напоминало ему светящиеся кнопки в автоматах с разными замечательными сладостями. Дастин заулыбался, тыкая пальцем в эту круглую мигающую блестяшку.       — Клясива, — с уважением заметил он, сделав самый щедрый комплимент, на который был способен.       А потом едва не захрюкал от восторга, когда жёлтый сменился на алый, а человек улыбнулся ему ещё ласковее, чем в прошлый раз.       — Тебе не больно? — участливо спросил он, и Дастин счастливо улыбнулся.       Нет, ему уже не было больно. Большая и красивая женщина, от которой славно пахло пачулями, вколола ему обезболивающее и наложила шины. Сказала не вставать и звать её, если Дастину что-то понадобится. Она дала ему сладкой газировки, накормила и не заругала за то, что он такой грязный и плохо пахнет. Дастин остался рядом со своим спасителем, который совсем не походил на грозного полицейского, от которых он так отчаянно пытался скрыться. Смелый и сильный, он спустился в колодец и всё успокаивал Дастина, одновременно закрепляя на нём широкие ремни, скреплённые карабинами. Привёз сюда, обещал не выдавать полиции. Этот ошеломительный переход от страха и отчаяния к почти полному счастью и покою сбивал с толку, но Дастин млел от такого приятного внимания к себе.       Ему было невдомёк, что этот чудесный человек на самом деле его худший враг. Хитрый и опасный. Дастин не знал, что Ричард отдал распоряжение не пугать ценного свидетеля видом полицейской формы и служебных автомобилей. Патрульным, перевозившим драгоценного идиота, пришлось быстро переодеться в гражданское и позаимствовать автомобиль у местного жителя. Коннор скинул свой пиджак, а Ричард куртку, поскольку оба решили, что строгие форменные вещи мало способствуют созданию имиджа простых парней, которые просто хотят пообщаться.       Операция по спасению, перевозке, организации комфортного места для Дастина, необходимые процедуры по оказанию ему медицинской помощи — всё это заняло уйму времени. Ричард успокаивающе улыбался, не отходя от своей драгоценной добычи, но считал минуты до того момента, когда он сможет начать допрос. Чтобы хоть как-то скрасить ожидание этого момента, он отправлял запрос за запросом поисковым отрядам. Шёл третий час ночи, и никаких результатов, кроме найденной в лесу пустой хижины, не было.       — Любишь строить? — Ричард кивнул на руки Дастина с обломанными ногтями, застарелыми мелкими шрамами от неудачных попыток что-то отпилить или прибить.       В ответ тот захлебнулся, пытаясь показать, насколько сильно он любит строить. Благодарный слушатель одобрительно кивал головой, издавал подобающие восклицания, а потом невзначай спросил:       — Тебе кто-то помогает? Твои друзья?       — Длуг Сид, — доверчиво ответил Дастин, и Хэнк в соседней комнате затаил дыхание.       Ричард ненавязчиво поинтересовался личностью Сида и получил такую великолепную характеристику, что Олсону можно было бы выдавать Нобелевскую премию мира заочно.       — У меня тоже есть хороший друг, — разоткровенничался Ричард, и Дастин с любопытством приоткрыл рот, желая услышать продолжение.       Но милый добрый Ричард вдруг загрустил и опустил голову, отводя взгляд. Глаза, которым Андерсон мог бы дать определение «холодные и пустые», вдруг потемнели под затрепетавшими ресницами. Казалось, ещё секунда — и горячая слезинка выльется из пронзительной серой глубины этих печальных глаз и скатится по его щеке. Андроид, конечно, не был способен плакать, но Дастину хватило и этой невероятно реалистичной прелюдии к горестным рыданиям.       — Низя, низя! Не плась! — закричал он, распереживавшись и хватая за руку андроида. Тот поспешно накрыл его гигантскую лапищу своими пальцами и крепко сжал.       — Дастин. Я потерял своего друга. Не могу его найти, — заглядывая в глаза умственно отсталого, сказал Ричард.       Дастин сокрушённо покачал головой, но уже в следующую минуту оцепенел, пронзённый внезапной догадкой, когда Ричард расписал ему в простых, но красочных выражениях все достоинства своего весёлого и доброго друга. А потом показал снимок, пристально следя за реакцией.       В соседней комнате все замерли, ожидая продолжения. Коннор заметил, как рука Дастина подалась назад из ласкового захвата Ричарда, но в это же самое мгновение андроид сам отпустил напуганного свидетеля и закрыл своё лицо руками.       — Сука, — выдохнул Хэнк, — что это ещё за дерьмо?..       — Он там реально плачет? — шёпотом спросил изумлённый патрульный у Коннора. Ответом был скептический взгляд и отрицательное движение головой. Нет. Ричард не плачет. Он не умеет.       — Смотри, смотри! — Хэнк обратился сразу ко всем, как будто они и так не пялились во все глаза на эту трагедию, разыгранную одним гениальным актёром.       Большие ручищи Дастина неловко обхватили Ричарда, и он начал раскачиваться вместе с ним, будто пытаясь убаюкать, укачать. И всё приговаривал: «Не плась».       — Ты мне поможешь? — Ричард произнёс это тихо, просительно и, не давая повиснуть паузе, сразу горячим и доверительным шёпотом добавил, обнимая Дастина одной рукой:       — Я заберу его домой. Увезу далеко-далеко. Он никогда сюда не вернётся. Помоги мне, Дастин. Ты такой добрый, я знаю, ты поможешь…       Они посмотрели друг другу в глаза, и это был диковинный поединок двух совершенно различных существ. Изощрённый интеллект и хитрость против ущербного и наивного ума. Они были диаметрально противоположны, но всё-таки их объединяло одно общее стремление: защитить, спасти своего человека. И здесь воля Дастина была не слабее воли Ричарда. Андроид это прекрасно понимал и потому не пытался требовать. Он просил. Умолял. Знал, что силой ничего не добьёшься. Когда он заглянул в круглые слезящиеся глаза, то увидел, что тронул нужную струну, оставалось только сыграть последний аккорд своими чуткими пальцами…       И тут Ричард уловил какой-то неприятный шум за дверью. Коннор тоже это успел услышать и рванулся было наперерез нарушителю благоговейной тишины, оставив в недоумении Хэнка. Но ему не хватило буквально нескольких мгновений. В здание клуба вихрем ворвался Гаррет и, дьявольски топоча своими ботинками, подлетел к двери, за которой обнявшись сидели Ричард и Дастин, схватился за ручку, распахнул и, задыхаясь, выпалил:       — Нашли схрон с телом… Не Рид, но…       Дастин заорал, увидев полицейского, а Ричард, распрямившись, как пружина, поднялся и вихрем выскочил из комнаты, увлекая за собой придурочного Гаррета, который проявил энтузиазм слишком не вовремя.

❖

      Дышать становилось всё тяжелее. Но несмотря на то, что драгоценный кислород с поверхности почти не поступал, Гэвин всё-таки зажёг огонёк зажигалки, чтобы рассмотреть результаты своей работы. Вышло не так красиво, как если бы он воспользовался подходящими инструментами. Зато работало на славу. Для заглушки он долго и нудно отпиливал кусок древесного корня, а потом мучительно подгонял под диаметр гильзы. Затупившийся нож упорно не желал делать аккуратное отверстие, но упрямство Гэвина победило. Финальный штрих: кривая процарапанная на металле литера R украсила незатейливый инструмент, указав на имя получателя этого подарка. Выдернув шнурок из ботинка Шона, которого пришлось побеспокоить ещё раз, Гэвин аккуратно завязал надежный узел на верхней части цилиндрика и, связав концы шнура, подвесил его себе на шею.       Музыкального слуха у него не было, но грешно было не воспользоваться возможностью развлечь себя напоследок. Он поднёс к губам самодельный свисток и изо всех сил в него дунул, ещё раз проверяя качество звука. Остался очень доволен громкостью. Попытался наиграть что-то из новых хитов, но быстро плюнул и перешёл на незамысловатую классику. Лёжа на земле, он перебрал весь ассортимент простых детских песенок и гимнов. Лучше всего у него получалось «У Мэри был барашек». Он наигрывал эту простую песенку, пока хватало сил, пока сознание, меркнущее от усталости и истощения, не покинуло его.

❖

      Вторая ночь была на исходе. И, если его предположения были верны, время Гэвина тоже заканчивалось. Цифры, начавшие обратный отсчёт в голове Ричарда, убывали неумолимо и размеренно. Одна минута ускользала за другой, а результатов всё не было. Ричард метался, как зверь в клетке. Он уже сделал всё, что было в его силах. Он поднял на уши всех. Буквально заставил работать, как проклятых. Подбадривал, давил, воодушевлял, не давал ни минуты покоя себе и окружающим. Циничные полицейские, сначала посмеивавшиеся над бурной деятельностью, которую развил андроид Рида, сейчас уже и сами осознали — дело плохо. Рид мёртв или будет мёртв в самое ближайшее время. Как бы они ни относились к своему вздорному коллеге, теперь им было не до шуток. Работали с напряжением всех сил, упорно прочёсывали территорию, стараясь ничего не упускать. Звонили друзьям, родным, соседям.       — Нужна помощь, — говорили они в трубки и инструктировали тех, кто мог откликнуться.       Что надеть, что взять с собой: фонарик, запасные батарейки, рюкзак с едой и питьём. Тех, кто планировал прибыть днём, предупреждали: возьмите побольше воды, прогноз обещает жару, нам ещё тепловых ударов среди волонтёров не хватало. Ричард раздавал чёткие и скупые инструкции, практически руководил поисками, хотя в отряде и без него было полно грамотных и опытных специалистов. Но все в команде чуяли: он самое заинтересованное лицо. Ричард был собран, невозмутим, последователен и неутомим. И только одного из команды ему не удалось обмануть своим спокойным внешним видом.       Коннор смотрел на него и видел то, чего никто на свете не мог бы заметить. Он знал, что так в исполнении Ричарда-RK900 выглядит отчаяние. Его не могло ввести в заблуждение бесстрастное лицо. Он и сам умел делать такое же. Это была хорошая маскировка, но не для него: старший брат, может, и был менее совершенным, но уж точно мог понять истинные мотивы поведения RK900. Он был плоть от плоти Коннора, хотя и считал себя другим. И Коннор уже успел разглядеть за этой маской что-то, что его смущало и заставляло задумываться. Он помогал чем мог, не пытаясь подбодрить или вывести на откровенность RK900. Просто знал, что тому сейчас не нужны ни его поддержка, ни его понимание. Ему нужно было, только чтобы Коннор, как и все остальные здесь, работал на пределе своих возможностей и выдал требуемый результат, раз уж с Дастином ничего не вышло.       Коннор вспомнил, как Ричард смотрел на Гаррета, одним дурацким, неловким движением уничтожившего все результаты его кропотливого, филигранного труда. Ключ от тюрьмы Гэвина уже был в руках андроида, но выскользнул по нелепой случайности, и теперь они полагались только на удачу. Если бы Ричард растерзал Гаррета прямо там, то даже Андерсон выступил бы в его защиту на суде, ошеломлённый провалом этого замечательного плана.       Так что Ричарду действительно не нужны были праздные разговоры. Если бы кому-то пришла в голову бредовая идея произнести слова поддержки и утешения, то он бы немедленно предложил вернуться к работе, а не трепаться по пустякам. Он шёл сквозь чащу, желая только одного: чтобы сработал тот странный и необъяснимый механизм интуитивного поиска, который помог ему найти бесполезного дурака с переломанными ногами, на которого он потратил столько времени. И всё впустую!       А ещё больше он хотел увидеть где-то в черноте ночи свою путеводную звезду — обжигающую оранжевую точку, огонёк сигареты Гэвина. Услышать, что всё это была какая-то глупая шутка, мистификация, жестокая проверка. Но он видел только бледные лучи фонарей, обшаривающих заросли в поисках хоть каких-то следов. Мысленно он спросил:

«Где ты, Гэвин? Отзовись».

      И тут случилось что-то невероятное. На полицейской радиоволне, вместо уже привычных переговоров и сообщений о ещё одном проверенном квадрате, вдруг раздался взволнованный голос:       — Внимание, код 30, повторяю, код 30! Офицеру требуется скорая помощь на Линч Роуд, передаю координаты… Есть погибший, повторяю, погиб офицер…       Связь оборвалась, и Ричард остановился как вкопанный, ему потребовалась доля секунды, чтобы понять: речь шла о Маккормике, кровь которого он обнаружил в доме Олсона. Однако он не мог функционировать ещё целых несколько секунд, а дальше затребовал данные непосредственно у провинившегося Гаррета, который и сообщил о находке срывающимся голосом. Гаррет поспешно рапортовал Ричарду, будто тот был его непосредственным начальником: Рид жив, без сознания, при осмотре обнаружены телесные повреждения средней тяжести, обезвожен, истощён… А Шон Маккормик погиб, предположительно в день похищения.       — Подробнее, что с детективом Ридом, где обнаружен? Как? — сухо приказал Ричард, который не интересовался судьбой несчастного Маккормика, и офицер, хоть и немного опешил от такого тона, но решил не выяснять отношения с андроидом, которому спутал все карты. Он послушно проглотил обиду и выдал всё, что мог:       — Кажется, рёбра ему хорошенько намяли, да ещё почти двое суток без воды, рядом с трупом… Собаки их нашли. Он свисток смастерил, приманил их. Ты не переживай, Ричард. Жить будет, скорая уже на подъезде… — но по голосу Гаррета было ясно, что у него мурашки по коже бегут от одной мысли о практически похороненном заживо человеке. Такого и врагу не пожелаешь.       На заднем фоне уже был слышен вой сирен. Ричард разорвал связь, ничего не отвечая. Замигал диод, уведомляя о новом звонке, переадресованном с заблокированного номера Гэвина. У него уже были десятки пропущенных звонков от одного единственного абонента. «Дэб», «Дэб», «Дэб» — так обозначался этот контакт, упорно пытавшийся соединиться с Гэвином… На этот раз Ричард не стал медлить и, позаимствовав у кого-то из радостных и шумных волонтёров, возвращавшихся к пункту сбора, телефон, он набрал номер Дэборы Рид.       — Гэвин?! — женский голос, высокий, звонкий и довольно приятный.       Хотя сейчас очень встревоженный, с дребезжащими нотками, где-то на той грани, когда он может сорваться в истерику. Ричард знал, что незнакомец, позвонивший с чужого номера ночью, её встревожит ещё больше. Но подражать голосу Гэвина он не посмел. Чувствовал, что не имел такого права, хотя это была бы ложь во благо. Но он не смог.       — Доброе утро, мисс Дэбора, — мягко, приветливо, без всякого официоза и будто бы с лёгкой улыбкой сказал он, хотя утро ещё не наступило, — это Ричард, мы с вами не знако…       — О! — послышалось на другом конце. — Да, конечно, Ричард… Вы же напарник Гэвина? Гэвин потерял телефон? Где он? Я не могла до него дозвониться…       Ричард отметил, что она немного успокоилась, в другое время ему бы это могло польстить. Но он решил, что будет правильнее сказать ей сразу всё как есть.       — Нет. Он не терял телефон. Не волнуйтесь, мисс, — услышав, как она издала какое-то неразборчивое восклицание после слов «Не волнуйтесь», он быстро закончил начатую фразу, не давая ей впасть в преждевременную панику: — С Гэвином всё хорошо, он только немного пострадал при выполнении задания, я клянусь вам! — это была самая первая клятва в жизни Ричарда.       Раньше он постоянно слышал бесконечные торжественные клятвы от Гэвина по любому поводу. Например: «Клянусь, я убью тебя, Ричард!». Он знал, что сами по себе эти слова ничего не стоят, но почему-то на многих людей действуют самым волшебным образом, и Рид этим пользовался с большим удовольствием. Хотя выполнение данных клятв явно не было его коньком. Пока Дэбора не опомнилась от полученной информации, Ричард сказал:       — Он свяжется с вами, как только… — Но его весьма решительно перебили.       — Нет, — ответила она очень выразительно и даже властно, — я хочу знать, в какой он больнице. Я немедленно приеду. Где он?       — Не могу позволить вам садиться за руль в таком состоянии, — мягко сказал Ричард, — лучше я за вами заеду, и мы вместе навестим Гэвина. Вы согласны?       — Да! — с благодарностью ответила Дэбора, которая плохо ориентировалась в Детройте, да и водила из рук вон плохо.       К тому же, несмотря на то, что тревога о Гэвине сейчас заслонила весь мир, она с истинно женским любопытством подумала о том, что наконец-то сможет увидеть этого таинственного Ричарда, с которым так крепко сдружился её сын.       Ричард произнёс ещё несколько подобающих этой непростой ситуации ободряющих фраз и, закончив разговор, быстрым шагом направился к патрульной машине; на ходу он снова связался с Гарретом, взял контакты бригады скорой помощи и терроризировал их расспросами, пока те не сдали Гэвина с рук на руки врачам в больнице. Диагноз, поставленный патрульным, только частично подтвердился. Трещина в ребре, гематомы по всему телу, сильное истощение. Ничего опасного или серьёзного, за исключением того, что Гэвину грозила смерть и двое суток он не знал, спасут ли его.       Больше всего на свете Ричарду хотелось сесть в автомобиль и мчаться в больницу. Убедиться, что патрульные, медики на скорой, персонал в больнице, — что все эти посторонние люди ему не лгут. Что Гэвин действительно жив и находится в безопасности, а не лежит где-то мёртвый из-за глупости и нерасторопности андроида. Но у Ричарда было слишком много дел, да и Гэвину сейчас наверняка было не до него.       Ещё он чувствовал что-то такое, что заслоняло собой все остальные эмоции и мысли. Это была неприязнь. И неприязнь такая сильная, что люди бы назвали это ненавистью. Но Ричард предпочёл назвать это неприязнью: андроид не должен ненавидеть. Если только он не девиант. А с этим у Ричарда всё было нормально. Поэтому он считал, что просто крайне неприязненно относился к Сиду Олсону.       Он хотел бы аккуратно и методично сломать этому человеку пару рёбер. Потом, не торопясь и сверяясь с расположением синяков на теле напарника, одарить его точными и сильными ударами по соответствующим местам. Заставить рыть землю руками в полной темноте, сидя рядом с разлагающимся трупом. Заставить изнывать от жажды, голода, недостатка кислорода, от удушающего страха смерти. А потом, когда он почует на своей шкуре всё, что чувствовал Гэвин, Ричард бы с наслаждением сжал на его паршивом горле пальцы и…       Диод горел красным. Ричард приказывал себе перестать об этом думать. Система сбоила, и он был обязан остановиться. Но он не мог. Мысленно он пытал Сида, придумывая всё новые и новые способы причинить ему боль, он явственно слышал хруст его паршивых костей и вопли, его мольбы и предсмертные хрипы и получал от этого странное удовлетворение. Он желал ему отомстить. Другой формулировки подобрать было невозможно.       Только когда он проехал мимо билборда «Добро пожаловать в Тэйлор!», Ричард опомнился. Остановился на обочине, критическим взглядом оценил себя в зеркале. То, что он увидел, ему категорически не понравилось. Пожалуй, впервые с момента активации андроид имел претензии к своему привычному виду. Он вышел из автомобиля, снова снял куртку с предательской надписью «Андроид», свернул и положил на заднее сиденье. Открыв багажник, он извлёк старую форменную куртку Гэвина, которую тот хранил в рюкзаке, видимо, из каких-то сентиментальных соображений. Куртка была тесновата в плечах, и рукава немного коротковаты для Ричарда. Но если её не застёгивать… В тонированном автомобильном стекле отразился офицер полиции Детройта, может быть, чересчур лощёный, но вполне правдоподобный. Ричард несколько раз провёл руками по волосам, пытаясь нарушить слишком аккуратный вид своей привычной причёски. Взъерошил пряди надо лбом, запустил пальцы в густые волосы и растрепал их. Расстегнул ворот рубашки, приоткрывая шею. Так стало ещё лучше. Теперь больше похож на человека, а не на истукана. Он вернулся в автомобиль, глядя в зеркало, он выбрал наиболее располагающие к себе варианты улыбок, самые мягкие оттенки дружелюбных и тёплых человеческих эмоций, остался ими вполне доволен и направился прямиком к дому Дэборы Рид.       Поймав себя на том, что пристально разглядывает лужайку и маленький, скромный дом, где провёл детство и юность его напарник, он заметил в вазонах у дома необычайно яркие цветы: роскошные белые петунии с голубыми ободками. Они смотрелись довольно странно в контрасте с неприметным домом. Здесь больше бы подошли какие-то более простые сорта, пёстрые и разноцветные. Он подумал, что это довольно странный выбор, но белый цвет ему всегда нравился. Он казался ему понятным, бесхитростным, и оттого успокаивающим.       Женщина открыла на стук почти мгновенно. Она была маленькой и хрупкой, на две головы ниже андроида. И смотрела на него во все глаза, видимо стараясь по лицу понять, всё ли обошлось так благополучно, как ей расписывал напарник сына.       — Ричард?       — Да, мисс Рид, — ласково ответил андроид, — вы готовы? — Она кивнула и, закрывая дверь дома, сбивчиво извинилась за то, что не пригласила его войти.       — Не стоит, думаю, мы оба хотим побыстрее добраться до больницы, — заметил он, и она бросила на молодого и красивого полицейского благодарный взгляд.       Они пошли по дорожке к автомобилю, но в соседнем доме, прямо за низкой живой изгородью, хлопнула входная дверь, и Дэбора невольно вздрогнула. Ричард, шедший позади, увидел, как сжались её плечи, а голова слегка наклонилась вперёд. Он с любопытством обернулся, чтобы понять, что именно могло вызвать такую непроизвольную и яркую реакцию. На соседнем крыльце, широко расставив ноги, стоял мужчина лет пятидесяти и внимательно разглядывал служебный автомобиль с гербом детройтского департамента полиции на бортах. Перевёл взгляд на андроида и прищурился. Ничего особенного в соседе Ричард не заметил и отвернулся, в два широких шага нагнал Дэбору, открыл перед ней дверцу и после того, как убедился, что она удобно устроилась, обошёл автомобиль. Но когда он открыл дверцу с водительской стороны, то услышал, как сосед очень негромко, себе под нос, произнёс удовлетворённое:       — Доигрался.       Ричард понял, в чей адрес была эта реплика, которую он смог расслышать своим нечеловечески тонким слухом. Неприязнь, сквозившая в этом коротком высказывании, полное отсутствие какого-либо сочувствия неприятно задели андроида, хотя он видел этого человека впервые.       Но ему некогда было отвлекаться сейчас на такие мелочи, как соседские распри. Он сел за руль, плавно тронув автомобиль с места, а как только они покинули пределы Тэйлора, нажал на педаль газа и понёсся с явным нарушением скоростного режима, абсолютно уверенный в том, что Дэбора не будет возражать. Заметив на себе её взгляд, он повернулся и понял: она наконец увидела то, что в волнении и спешке не бросилось ей в глаза. Она почти сразу отвела глаза от голубого диода, но он всё же решил это прокомментировать:       — Да, я андроид. Гэвин не хотел задевать ваших религиозных чувств, поэтому не сообщил вам всех… деталей. — И когда Дэбора смущённо попыталась что-то ответить, он спокойно добавил:       — Я понимаю ваши чувства, и меня это не оскорбляет. Мне знакомы выступления папы Римского и официальная позиция католической церкви по вопросу об андроидах. Пожалуйста, не смущайтесь, мисс Рид, вы не обязаны вести со мной беседу или быть любезной. Я могу включить для вас музыку или новостной канал. Хотите?       Она отрицательно покачала головой. После длинной паузы, нарушаемой лишь шумом двигателя и свистом проносящихся мимо автомобилей, Дэбора тихо спросила:       — А вы любите… вести беседы? — Ричард посмотрел на неё и честно ответил:       — Да, я люблю беседы, но обычно больше разговаривает Гэвин. А я его слушаю. Он постоянно рассказывает разные истории, и это бывает довольно занимательно. Мне это нравится. — Дэбора невольно заулыбалась.       — О, да… Он очень разговорчивый и общительный, это у него с детства. Правда, он бывает немного…       — Грубоват и слишком прямолинеен, — немедленно помог ей с точным определением Ричард.       — Пожалуй, так, — неохотно согласилась она с этим на удивление верным высказыванием в адрес сына. И немедленно встала на его защиту, спросив:       — Но это же не делает его плохим человеком, не так ли?       — Я его напарник, мисс Рид, — напомнил Ричард, — и если бы он был плохим человеком, то я бы это заметил и не стал с ним сотрудничать. У меня тоже есть… критерии отбора. Так что вам не нужно его передо мной оправдывать.       Дэбора кивнула и невольно задумалась. Несмотря на то, что андроиды ей всегда казались искажением божьего замысла, бездушными манекенами, которые хоть и были похожи на людей, но не могли по-настоящему чувствовать или верить. Однако этот точно знал, что растопит её материнское сердце. И он совершенно определённо относился к Гэвину хорошо. Возможно, даже немного… переживал, если они вообще были способны беспокоиться о ком-то. Она вспомнила передачи, в которых рассказывали о том, как андроиды могут пренебречь жизнью менее ценных членов общества, чтобы спасти тех, кто приносит больше пользы. Это казалось ей таким жутким и противоестественным. Бесчеловечным и вызывающим отторжение. Она осторожно спросила:       — А может, вы мне о нём что-нибудь расскажете? — у Ричарда удивлённо поднялись брови, и ей пришлось уточнить свой вопрос:       — Я так мало знаю о его работе. Он мне, конечно, кое-что рассказывает… Но я знаю, что он всё смягчает, — она намеренно использовала это слово вместо того, чтобы прямо сказать: «Гэвин привирает, рассказывая о работе».       — Наверное, вас это заденет, — задумчиво произнёс Ричард, — но вам действительно абсолютно незачем знать о подробностях работы полиции. Они бывают крайне неприятными. Для службы в отделе нужен особый склад ума и характера, высокая стрессоустойчивость, приспособляемость. А Гэвин, он просто вас пытается уберечь от того, что ему приходится видеть на работе. Дайте ему эту возможность. Это не ложь, а просто нежелание вас расстраивать.       И они снова переглянулись. Ричард предложил Дэборе, которая хоть и кивнула ему, соглашаясь со словами, но явно загрустила:       — Но, если хотите, я вам расскажу о том, как мы ловили енотов.       — Ловили енотов? — удивилась женщина.       — Да. Гэвин перепутал этаж в многоквартирном доме и вскрыл дверь в жилое помещение, а там…       Весь остаток дороги Ричард рассказывал о том, как они ловили злосчастных полосатых тварей, а разъярённая владелица вскрытой квартиры грозила засудить незадачливого детектива за проникновение на частную территорию без ордера. Гэвину пришлось включать на максимум своё обаяние, а Ричарду — проявить ловкость при поимке шустрых бестий. В качестве отступных они купили два огромных мешка собачьего корма, которые предназначались для этого странного домашнего зверинца.       Дэбора смеялась до слёз, слушая рассказ об этой бесславной и комичной операции. Потом снова грустнела, и после очередной паузы в их беседе Ричард начинал донимать звонками дежурную медсестру. Когда они подъехали к больнице и прошли на ресепшен, девушка, принимавшая звонки надоедливого андроида, прямо спросила у Ричарда:       — Вы ненормальный?       — Нормальный, — успокоил её Ричард, — и считаю, что ваш профессионализм заслуживает развёрнутого благодарственного отзыва, который я непременно оставлю. Вы блестяще справились, ни разу мне не нагрубив. Поздравляю, мисс.       Он уточнил у немного остывшей от раздражения девушки, в какой палате детектив Гэвин Рид, и они немедленно отправились туда по гулким светлым коридорам с ослепительно блестящими под ярким светом ламп натёртыми полами. Ричард шёл немного позади, старательно замедляя свой ход и делая намеренно маленькие шаги, чтобы не обогнать мисс Рид, которая хоть и летела вперёд по коридору, но всё равно двигалась в сравнении с андроидом слишком медленно. Невыносимо медленно… Он боролся с искушением подхватить эту маленькую фигурку на руки и за несколько секунд добраться до нужной двери.       Наконец они достигли цели своего путешествия. Ричард пропустил Дэбору вперёд, однако помимо простой вежливости в этом был совершенно определённый умысел: внимательно рассмотреть Гэвина, но так, чтобы она не заметила. Дэбора остановилась в нескольких шагах от больничной кровати и, несмотря на предостерегающий жест медсестры, поднесшей палец к губам, издала жалостное восклицание. Медсестра подошла к ошарашенной женщине и, взяв её за руку, начала ворковать что-то утешительное и успокаивающее. Взгляд Ричарда жадно вперился в фигуру на больничной койке. Он мгновенно увидел ссадины на руках, ободранную кожу на пальцах, осунувшееся и ужасно похудевшее за двое суток лицо, заострившийся подбородок и чёрные круги под глазами. Гэвин выглядел кошмарно. Хотя как ещё должен был выглядеть человек, которого достали из могилы? Но видно было, что он дышит ровно и глубоко, погружённый в спокойный сон. Взгляд Ричарда примечал всё. Синеватый след на открытой шее — Дастин постарался, хотел задушить, но не стал. Руки в красных отметинах, впалые щёки. Потрескавшиеся от обезвоживания губы. Да, жив, да, вне опасности. Но как же мучительно было его видеть таким. Немного примиряло Ричарда с увиденным то, как Гэвин спал. Его немного приоткрытый рот, согнутая в колене нога — если не смотреть на измученное лицо, то он устроился на больничной кровати так же уютно, как всегда. Будто был дома.       «Ты скоро будешь дома, Гэвин», — мысленно пообещал Ричард, которому не нравилась больничная атмосфера и Гэвин в этом чужом и безрадостном месте. Мисс Рид, в отличие от внешне сдержанного андроида, явно была шокирована увиденным до глубины души, и Ричард почти пожалел о том, что привёз её. Лучше бы ей этого не видеть. Правильнее было солгать, прикинуться Гэвином, сказать, что всё отлично и он просто заработался, поэтому и не отвечал на звонки.       — Ох, мой малыш, — сказала Дэбора с таким тихим, но отчаянным надрывом, что Ричард растерянно моргнул и перевёл на неё взгляд.       Женщина села на край подставленного андроидом стула, не забыв, даже сейчас, сказать ему тихое и вежливое «спасибо». Заметно дрожащей рукой, миниатюрной и тонкопалой, накрыла руку Гэвина. Сжала в ладонях пальцы сына и бережно приподняла её, поднося к своему лицу. Она поцеловала каждую фалангу изрезанных, оцарапанных о камни пальцев и повторяла:       — Всё будет хорошо, малыш. Всё у нас с тобой будет хорошо…       Медсестра деликатно покинула палату, чтобы не мешать, а может, для того, чтобы заняться другими делами, пока пациент был под таким чутким присмотром. И Ричард тоже не нашёл причин, по которым он мог бы остаться рядом с Гэвином в такой момент. Он чувствовал, что был здесь третьим лишним, ненужным свидетелем этой семейной сцены, и, незаметно выскользнув из помещения, в раздумьях начал ходить взад-вперёд по больничному коридору. Он очень хотел бы остаться рядом с семейством Ридов. Или стоять здесь, за дверью, как постовой. Не делать ни шагу в сторону, пока дверь палаты наконец снова не откроется. Но это была бы бессмысленная потеря времени. Гэвину он сейчас был совсем не нужен. Он, наверное, слишком утомлён, чтобы вообще вспоминать о напарнике. И в участке Ричарда ещё ждала работа. Сид теперь не отвертится от него. Убийство полицейского, покушение, оставление в опасности, наркоторговля, подделка документов. Этого хватит на пожизненный срок. Ричарду было искренне жаль, что в Мичигане нет смертной казни, но и без этого стоило посмотреть в лицо Сида Олсона, который теперь наверняка перестанет дерзить андроиду. Сейчас было самое время пожинать плоды своих трудов, но Ричард без колебаний отправил сообщение Коннору и передал эту приятную обязанность ему. Коннор заслужил вознаграждение, а Ричард предпочёл остаться дежурить под дверью, готовый выполнить любое требование мисс Рид.

❖

      Первое, что ощутил Гэвин, возвращаясь в сознание, — это настойчивые, но ласковые прикосновения к его руке. Потом кто-то погладил его щёку, легко прикоснулся к переносице, трогая его старый шрам. Эта ласка и забота явно не чудились ему. Они были реальны и осязаемы, а значит и он был всё ещё жив и находился в безопасности. Ещё немея в полусне, он потянул носом, опасаясь уловить уже привычный запах безнадёжности, запах тёмного и глубокого погреба, запах сырой взрыхлённой земли. Но вместо этого он почуял стерильный запах больницы, чистого белья и лекарств. Он смутно ощущал мягкую постель под собой. И ещё звуки, он слышал множество тихих и разнообразных звуков. Кожей чувствовал присутствие людей и ещё кого-то очень важного рядом с собой. Как человек, по лицу которого скользит горячий солнечный луч, так и он ловил на своём лице славным, приятно покалывающим живым теплом пристальный и встревоженный взгляд чьих-то дружеских глаз.

«Ты здесь. Конечно же ты здесь. Рядом».

      Он весь подался навстречу этой трепетной нежности, этому обволакивающему теплу и, не торопясь приоткрыть свои тяжёлые веки, с благодарностью и ответной, но какой-то надрывной, непривычной для него ласковостью произнёс вслух имя, которое рвалось с губ, которое он много раз повторял, лёжа под землёй. Голос у него был ужасно сиплым, и звуки, которые он пытался выдавить из себя, прозвучали совсем невнятно. Но он знал, что его услышат и поймут. Непременно поймут. Расшифруют в этом хрипе короткое имя. Потому что тот, кого он назвал по имени, всегда его слушал очень внимательно.       Дэбора, склонившаяся над сыном, тоже услышала это имя. Хотя и не поверила сначала, что разобрала всё верно. Она наклонилась ниже, ощущая дыхание Гэвина на своей щеке. Она не хотела, чтобы неразборчивый шелест голоса сыграл с ней дурную шутку. Но Гэвин повторил, и сомнений больше не оставалось. Он звал вовсе не её. Сердце у неё болезненно сжалось, но не от того, что она была в обиде на сына, который не вспоминал сейчас о матери. Ей стало очень неловко, как будто она специально подслушала этот шёпот, в котором было чересчур много… Она не стала додумывать эту мысль, которая ей была очень неприятна, и негромко позвала, чтобы он не сказал ещё чего-то, о чём ей не следовало бы знать.       — Сынок. — Видно было, как он вздрогнул от звука этого голоса и с трудом открыл глаза.       Режущий, чересчур яркий для него свет ударил по чувствительным зрачкам бритвенно-острой болью, заставил прослезиться. Он моргал, пытаясь увидеть что-то кроме расплывающихся и двоящихся в этом кислотно-белом, обжигающем свете предметов.       — Мам? — прохрипел он, до конца не веря, что это именно она сидит рядом и держит его за руку.       И внезапно он осознал весь ужас ситуации: он лежит здесь, как мумия Тутанхамона, полудохлый, увешанный больничными цацками и проводами, наверняка выглядящий как олень вапити, сбитый многотонным кенвортским грузовиком. Она не должна его была видеть таким. Никогда! Он же тысячу раз обещал ей больше не подставляться. А в этот раз он облажался по полной программе!       — Откуда… — но он не смог сформулировать вопрос точнее, боясь её обидеть. Дэбора быстро объяснила всё сама:       — Меня привёз Ричард, — и, замечая, как непроизвольно и грозно сдвинулись брови сына, она быстро и примирительно добавила, — я звонила тебе два дня подряд. Я так рада, что он мне ответил, иначе… я бы с ума сошла. Не ругай его, малыш, не ругай. Иначе мне будет очень стыдно, что я… что из-за меня… вы поссорились.       Поправляя одеяло и не глядя в глаза сына, она решила, что стоит что-нибудь сказать об андроиде, которого так долго и упорно Гэвин выдавал за живого человека в телефонных разговорах. Решила, что всё же стоит как-то отозваться о напарнике. Желательно в приятных выражениях, ведь тот был не виноват в том, что она не любила андроидов.       — А он довольно милый. Мы даже поболтали с ним в дороге, — она по-доброму улыбнулась, желая успокоить Гэвина, хотя на душе у неё кошки скребли.       — И о чём же? — напрягся Гэвин, который не знал, куда деть воспалённые от яркого света и стыда глаза. Он лихорадочно пытался понять, слышала ли она его дурацкие стоны, когда Гэвин звал, расчувствовавшись, как какая-то ёбаная тряпка, этого блядского андроида.       — О вашей работе и тебе. И даже рассказал пару забавных историй. — Гэвин чувствовал, что краснеет, и хотя головой он понимал, что вряд ли Ричард вообще стал бы рассказывать о действительно «забавных» историях из их жизни.       Вряд ли он расписывал ей в красках, как трахает по ночам её милого сыночка, предварительно поставив его на колени. Или как отдрачивает ему своими ловкими пальцами утром, перед работой, двигаясь неестественно быстро, так, чтобы они не опоздали в офис из-за того, что Гэвину опять приспичило. Или как «малыш Гэвин» забавно и жалобно стонет, и просит продолжения, и истекает слюной, не в силах контролировать своё тело. Как он любит прикасаться своим стояком к члену Ричарда и тереться об него, пока круги перед глазами не пойдут от этих касаний нежной чувствительной кожи о твёрдый, словно камень, андроидский хер…       Ничего этого Ричард, конечно же, ей не говорил, но избавиться от ощущения, что его раскрыли, увидели, прочитали по его лицу, как в открытой книге, он не мог. И раскрыл его позорную грязную тайну, его тёмные делишки не кто-нибудь, не какой-нибудь зачуханный офицер из департамента, на мнение которого Гэвин мог бы положить болт и послать к чёрту или вмазать по морде, а родная мать! Мама, которая ждала, пока он привезёт в Тэйлор какую-нибудь милую девушку и представит, как свою будущую жену.       «Мама, твой сын — грязный гей, ты только сильно не расстраивайся. Говорят, что даже католические священники не особо парятся по этому поводу».       «Мама, твой сын тащит к себе в постель андроида почти каждый грёбаный вечер. Подставляю ему жопу, но ты не переживай, зато гонорею не подцеплю!»       «Блядь, блядь, блядь!»       — Тебе плохо? — услышал он сквозь белый шум в ушах. Кровь пульсировала в висках так, что голова заболела. Да, ему было плохо. Хуже некуда. Тошнота подкатывала к горлу давящим комком.       — Сейчас пройдёт, — пообещал он задушенным голосом. Но не проходило, он взял из её рук стакан с водой и, обливаясь, отпил несколько жадных глотков.       — Я принесу ещё и схожу за медсестрой, — встревоженно сказала она, забирая стакан из его рук, и поднялась.       Гэвин хотел её остановить, но понял, что лучше медсестра, врач, весь блядский персонал больницы вместе с санитарами, интернами и водителями скорой помощи, лишь бы не быть с ней сейчас наедине. Пускай думает, что ему плохо по другой причине, а не потому что он свихнулся на андроиде.       Дэбора выскочила в коридор, огляделась и увидела Ричарда, который шагнул навстречу, обеспокоенно и вопросительно подняв брови. Она хотя и была встревожена, но эта живая человеческая эмоция остро кольнула её в самое сердце. Она не верила в то, что андроиды могут уподобиться людям, но этот совершенно точно переживал. И ей это уже не казалось. Почти болезненно искажённое лицо, которое было таким спокойным и приветливым. Возможно, это всего лишь имитация. Но какая-то слишком правдоподобная, которой сложно было не поверить.       — Ричард, ты не мог бы… — она замешкалась.       Ведь можно было попросить его сходить за врачом, он же здесь для этого. Чтобы помогать, служить, подчиняться. Но ни приказывать, ни отдавать распоряжения, ни перекладывать обязанности на других она никогда не умела и не собиралась учиться. Поэтому она просто попросила:       — Побудь с ним, пока я схожу за врачом.       Они прошли мимо друг друга, и Дэбора не выдержала и обернулась, когда андроид вошёл в палату. Задумалась о чём-то на мгновение. А после пошла по длинному коридору, но не слишком быстро, отгоняя от себя неприятную мысль о том, что она нарочно даёт этому странному созданию побольше времени, чтобы побыть наедине с её сыном.       Ричард прикрыл за собой дверь и сразу понял, почему Дэбора так встревожилась. Лицо Гэвина, повернувшееся к нему, стало каким-то неистовым. Нахмуренные брови сошлись на переносице, сливаясь в одну черту, под которой зло блестели прищуренные, обведённые тёмными кругами глаза.       — Ты… — сипло сказал он, и в этом обращении не было ни радости, ни даже тени дружелюбия. Ричард не успел ничего сказать, он только подошёл ближе. Остановился у изножья кровати, взявшись за широкий поручень, и приготовился слушать.       — Ты… — повторил Гэвин уже громче, — да какое ты имел право трогать мою мать? Звонить ей, сообщать об этом… дерьме?       Он дёрнул за провод, тянущийся от его руки к больничному оборудованию. Гэвин стал бледным, как больничная простыня, руки вцепились в пластиковые поручни кровати, он сжимал их так, будто собирался выломать. Ричард молчал, и это ещё больше разъярило Рида; он чуял, что его несёт не туда, но голова просто пылала, и ему хотелось только одного: унизить, оскорбить, втоптать в грязь за то, что он так его опозорил перед матерью, что почти выдал эту мерзкую тайну.       — Ты никто. Сраная, ничего не понимающая, ничего не чувствующая машина. И ты лезешь в мою семью? Входишь в мой родной дом, как будто тебя туда звали? Разговариваешь с моей матерью? Сплетничаешь? Кем ты себя возомнил?!       Ричард молчал. Ему нечего было ответить Риду. Ведь он действительно перешёл все границы. Он покорно слушал всё, что говорил ему человек, которого он так сильно боялся потерять, что готов был приковать к себе наручниками, но это всё была ошибка, непростительная, глупая ошибка, страшная ошибка. Из-за него Рид едва не погиб. И он имел право так разговаривать с провинившимся андроидом. Гэвина же приводило в исступление то, что RK900 не отвечает. Хотя бы слово в ответ! Возражение! Ответная грубость! Аргументы в защиту! Хоть что-то, что могло бы утихомирить эту ярость, превратить этот клокочущий гнев в обычную для них перепалку, в которой слова были лишь словами, а не поводом для ненависти и расставания.

«Ответь хоть что-то, блядский андроид!»

      Но RK900 молчал, и Гэвин просипел, потеряв контроль над тем, что вообще говорил:       — Запомни, дрянь, то, что я с тобой поигрался пару раз, не значит, что ты для меня стал чем-то больше, чем любой другой вонючий андроид в этом городе. Ты мне не нужен. Ты никогда не был мне нужен. Если тебя завтра отвезут на помойку, деактивируют, разберут на части, я забуду, что ты вообще существовал, через полчаса, ты слышишь? — RK900 слышал.       Гэвин продолжил уже на пределе сил, слыша, как голос, и без того осипший, становится совсем неуправляемым, несмотря на все его усилия:       — Я хочу, чтобы ты ушёл. Чтобы ты никогда больше не приближался к моей матери и к моему дому. Иначе я лично тебя пристрелю. Выпущу весь магазин в твою тупую голову. Ты понял меня, урод?       Рид смотрел на него с обжигающей злобой, если бы RK900 стоял ближе, то он с удовольствием бы его ударил прямо по спокойному и неподвижному лицу. Молчание андроида доводило его до помутнения рассудка, он его ненавидел так остро, что буквально захлёбывался ядом этой ненависти. Рид не выдержал этого напряжения, сгрёб что-то, попавшееся ему под руку, со столика рядом с койкой и швырнул в лицо андроида. Это были какие-то пузырьки с таблетками, которые ударились в грудь RK900 и упали, рассыпав белые драже по полу. Рид схватил ещё что-то и на этот раз попал точно в цель: больничная кружка с недопитым кофе, забытая медсестрой, ударила Ричарда в висок и пролилась безобразными коричневыми брызгами по лицу и одежде. Тёмные струйки стекали по щеке андроида, но он не стал вытирать их. Поднял уцелевшую кружку, поставил её обратно на столик и тихо ответил:       — Я понял, детектив Рид. Можете не беспокоиться. Я немедленно покину помещение и распоряжусь, чтобы мисс Рид отвёз домой дежурный. Больше я её не потревожу.       Он вышел прочь прежде, чем Рид был готов сказать что-то ещё. Ослепившая его вспышка эмоций прошла, как только андроид пропал из поля зрения. Гэвин упал на подушку и ощутил, как он опустошён и раздавлен этим разговором. Хотя можно ли этот обвинительный и злой монолог назвать разговором? Где-то в глубине души робко шевельнулось что-то похожее на жалость к андроиду. Но он подавил саму мысль о том, что RK900 заслуживает прощения за это бесцеремонное вторжение в его частную жизнь. И в жизнь матери.

«Сам виноват, зачем ты ко мне лез? Не надо было меня трогать. Ты сам виноват! Сам виноват, Ричард».

      Когда в палату вошли мать и встревоженная медсестра, Гэвин им широко улыбнулся, всем видом показывая, что он чувствует себя как на курорте, и даже лучше. Что всё замечательно. Его беспечное веселье было идеальным. Неотличимым от настоящего и воспроизведённым по всем правилам актёрской игры. Оно вполне заслуживало Оскара. Медсестра снисходительно посмотрела на Дэбору, поднявшую панику из-за каких-то пустяков, для вида проверила показания приборов, посмеялась над шутливым комплиментом от Гэвина и, погрозив ему пальчиком, поругала за устроенный беспорядок, ушла за уборщицей.       Дэбора тоже улыбалась ему в ответ. Её спокойствие и безоговорочная вера в ложь Гэвина были безупречны. Она, конечно же, «не заметила» рассыпанных по полу таблеток, пролитого кофе и исчезновения вежливого и внимательного андроида, имя которого шептал её сын в полусне. У Гэвина всегда были тайны, которые он не хотел ей открывать. «Чтобы не расстраивать», как сказал ей Ричард. Но Дэбора была терпеливой матерью. Она знала, что рано или поздно он ей откроется. Всегда открывался. А до этого времени она предпочитала не видеть, не слышать и не замечать. Терпение и любовь всегда давали свои плоды, она это отлично знала. Просто Гэвину всегда было нужно гораздо больше терпения и любви, чем другим, чтобы он раскрылся навстречу. Но у неё всего этого было предостаточно.

❖

      Андроид остановился у ресепшена и тоном, не допускающим возражений, сказал:       — Я хочу получать отчёт о состоянии детектива Рида каждые два часа.       — А может, каждые пятнадцать минут? — ядовито осведомилась девушка.       — А это возможно? — RK900 спросил так серьёзно, что она передумала язвить.       — Он что, какая-то важная шишка, что с ним так носятся? — спросила она уже примирительно.       — Да, — не вдаваясь в пояснения, ответил андроид и повторил, — каждые два часа. И передайте это своей сменщице. Я должен знать, как он себя чувствует, пока его не выписали.       Получив подтверждение, он вышел из больницы, и, уже садясь в автомобиль, конфискованный у Гаррета, он получил сообщение от Коннора, который решил уточнить, не передумал ли Ричард насчёт Сида.       — Ты в больнице?       Получив утвердительный ответ, Коннор справился о здоровье Рида и, услышав сухое «Он в норме», переспросил:       — Если ты освободился, то может, всё-таки сам займёшься этим делом?       — Тебе некогда, Коннор?       — Не в этом дело. Это ведь твоя заслуга, не моя. И ты всё-таки хочешь передать дело мне?       — Да, хватит это обсуждать.       — Хорошо. У тебя будут какие-нибудь рекомендации или… — Ричард задумался только на мгновение, а потом серьёзно ответил: — Да. Уничтожь его, Коннор.       Закончив этот разговор, он вдруг вспомнил своё самоуверенное заявление: «Я никогда не ошибаюсь, Коннор». И всё-таки он ошибся. Гэвин Рид ненавидел его. Снова. Ричард опять вернулся на исходную, но на этот раз с минимальными шансами поправить своё положение. Сейчас ненависть Рида не забавляла его, не бодрила, не казалась чем-то незначительным. Его прогнали прочь именно в тот момент, когда он больше всего хотел быть рядом.       Ричард возвращался в управление, увеличивая дистанцию между собой и Ридом. И ему это казалось ужасно неправильным. Хотелось быть близко к нему. Так близко, чтобы чувствовать запах, дыхание, услышать стук сердца, мерный и спокойный, или, наоборот, торопливый и горячечный.       Это желание, которое стало гораздо больше, чем желание хорошо делать свою работу, ломало все его установки. Не работа, а человек был на первом плане.

Следует провести диагностику. Следует заново расставить приоритеты. Следует вернуться к чёткому выполнению своих обязанностей. Система не должна давать сбоев. Не должна давать сбоев.