Находка Громозеки

      Норн остановился, ткнул Кима в спину и жестом указал на землю – нужно сесть. Молчание Норна выглядело напряженным и деловым, и Ким не решился его нарушать, плюхнулся на сероватую землю. Норн аккуратно присел, подогнув под себя одну ногу, вторую выставив перед собой, словно щит, покосился на Кима. Тот послушно скопировал позу – в вопросах эмосканирования Норн по-прежнему оставался лидером, хотя толком ничего не объяснял, почему нужно делать так, а не иначе. Когда Ким однажды достал его расспросами, Норн сузил свои звездно-фиолетовые глаза и сказал:       — У тебя нет никакой предрасположенности к академическому подходу, на кой черт ты вымогаешь из меня все эти объяснения? Ты сам их не помнишь уже через минуту, еще меньше способен пересказать кому-то. Нравится создавать шум?       — Но я должен знать, что я делаю? — возмутился Ким.       Норн тогда закрыл ему рот ладонью и внушительно приказал:       — Просто делай.       Как ни странно, способ сработал, Ким перестал напрягаться, что чего-то не поймет или пропустит, отдавался повторению непонятного со всем азартом и вдохновением, отпущенным на его долю природой, пока однажды Норн с изумлением не понял, что в некоторые моменты они действуют на равных, а кое-где Ким его и обгоняет.       Робот продолжал стоять истуканом, когда они одновременно выбросили вперед эмозонды, коснулись поверхности металла, собирая остаточное поле, если таковое имелось. Но железные пластины были стерильны и высушены солнцем, поэтому Норн прошел внутрь, осторожно касаясь непонятного содержимого корпуса. Там не было ни страха, ни сомнений, ни желаний, никаких следов эмоций, один холодный и хорошо пригнанный механизм, работавший как часы. Через секунду он заметил рядом с собой линию Кима, который тоже обследовал железного гуманоида. В отличие от незримого и лишенного окраски касания Норна щупы Кима горели любопытством и энергией, они толкали и беспокоили, были слишком заметны, но Норн решил поговорить об этом потом, сейчас это было неважно.       Он переместился ближе к голове, топливные и масляные трубопроводы уходили в затылочную часть, а в лицевой части в районе визоров хранилось какое-то странное поле, инородное роботу, чужое, легкое и странно-горячее. Норн попробовал прочесть его, но аналога не нашел. Это было что-то бездумное, сконцентрированное и лежавшее на металле, как нашлепка или след от мяча, Норн видел его округлым и ровным, пока туда не встрял Ким. От его касания поле разлетелось на части и начало таять, подгоняемое прицельными ударами Кима, как клочья бумаги играющим щенком. Этот след был единственным, в остальном робот был чист как только что выпавший снег.       — Какого черта? – рявкнул Норн, втягивая свою линию обратно.       — Никакого, — ответил Ким. – Я только рассмотреть хотел.       Свою линию он втянул так, как дети втягивают молочный коктейль через трубочку, со свистом.       — Рассмотреть? – возмутился Норн. – Ты ведешь себя, как слон в посудной лавке! Что можно рассмотреть среди битых осколков?       — Почему битых? – удивился Ким. – Я их просто немного встряхнул.       — И что?       — Так же легче читать.       — Что ты там прочел?       Ким растерялся, как всегда, когда требовалось говорить словами об эмоциях, и говорить вообще, но взял себя в руки и даже закрыл глаза, чтобы сосредоточиться.       — Жалость, — сказал он. – Близко к нежности или состраданию. Локальная эмоция, поверхностная, без конкретики. Точечная.       Норн задумчиво посмотрел на него – Ким явно ожидал одобрения, а у него не было никаких данных, чтобы подтвердить его слова. Жалость к роботу? Нежность к огромному механическому гуманоиду? Не страх, не ненависть, а сострадание?       — За что можно жалеть такую махину? – вместо ответа спросил он.       Ким пожал плечами.       — Мало ли, — легкомысленно ответил он. — Любят же люди свои мотоциклы.       — То мотоциклы, а тут... Кроме того, сострадание не любовь.       — Почему? – не согласился Ким. – Любовь включает в себя сострадание.       — Но исключает жалость, которая противоречит уважению. Ты видел там следы уважения? Хотя бы остаточные признаки?       — Нет, — Ким мотнул лохматой головой.       — Значит, это не любовь.       Ким не стал спорить, в основном потому, что робот неожиданно снова двинулся вперед, придерживая манипуляторами загадочный груз перед собой. На этот раз скорость его была меньше, и двигался он с некоторым трудом. Норн сорвал одну из длинных травинок и использовал ее против мошкары, кружившейся над их головами.       — Пошли, — сказал он. – Контакта с этим киборгом не будет, это хорошо. Нет эмоций – нет ненависти. Мы его не интересуем.       Ким повернул голову в его сторону, осторожно коснулся его поля своим, но Норн сделал отмахивающееся движение рукой. То, о чем он напряженно думал, совершенно не предназначалось для ушей Кима. И вообще для чьих бы то ни было.       Всеволод, сидевший на их месте, вопросительно посмотрел в их сторону, но вопросов не задал, потому что Ким отрицательно покачал головой. Подножка-люк снова опустилась к их ногам, а внутри ждал сюрприз. На откинутом креплении был подвешен стакан с горячим кофе, который, как выяснил Всеволод, Ласточка берегла в качестве крайнего случая и возбуждающего средства. Второй еще только наливался, медленно и томительно.       — Я ей говорю – дай сюда, тупая железяка, а она мне «кофеин вреден после двух часов дня, препятствует хорошему и здоровому сну», — пожаловался он друзьям. – Какой, нахрен, сон? Я ложусь не раньше полуночи, до этого кофеин сто раз выведется из организма. Или она думает, что я в восемь вечера уже в кроватке?       — Если нарушать распорядок, — продребезжал пожилой голос навигатора, — это может привести к расстройству сна, раздражительности, перепадам настроения и в некоторых случаях к болезни. Взрослым людям рекомендовано…       Что рекомендовано взрослым людям, Всеволод так и не узнал, потому что вырвал второй стакан из держателя и торопливо выключил динамик.       — Бесит, — сказал он. – Чувствую себя детсадовцем каким-то.       — Ее же Громозека делал, — фыркнул Ким. – Помнишь, как он Пашку воспитывал и приучал к режиму? Наверняка тут такой же принцип – повторять, пока ты не сломаешься и не сдашься.       — А если не сломаешься? – машинально спросил Норн.       — Тогда Ласточка задраит двери, распылит снотворное в кабине и заблокирует кислородные маски, — небрежно ответил Всеволод. – Здоровый сон прежде всего.       Все трое загоготали так, что кофе из стакана Кима частично перекочевал на пол.