В одном длинном аквариуме с зеленоватой водой крутятся рыбы. Так много, что поражает их способность не сталкиваться друг с другом, а ведь пространство им выведено небольшое. Они умудрились каким-то образом найти нужный темп, вывести для себя траекторию движения, причем несогласованно. Вряд ли кто-то регулирует их перемещение. Обычная на вид чешуя так маняще поблескивает на белом свету лампы, что висят высоко над головами покупателей. Я впервые нахожусь в настоящем торговом центре, и меня слегка неприятно будоражит то количество людей, которое меня окружает. Наблюдение за рыбами в аквариуме успокаивает, помогая отвлечься от того шума, что забивается в уши, вызывая нестерпимую головную боль.
Пальцами одной ладони касаюсь поверхности стекла, когда замечаю, как одна из рыб двигается медленнее остальных. На вид вялая, какая-то неподвижная. И она не способна вписаться в общее движение, поток остальных, подобно мне, неприспособленной, по заключению, к социальной жизни. Не стану спорить. Я не считаю, что умело вписываюсь, особенно сейчас, в таком состоянии. Конечно, для меня не в новинку быть источником внимания со стороны окружающих. Такого внимания… Немного неправильного, как по мне. Косые взгляды, шепот, порой громкие детские вопросы, касающиеся моего здоровья, но есть и те, кто имеет смелость, нет, не смелость, скорее люди с отсутствием воспитанной культуры, которые подходят и открыто заговаривают со мной, задавая не самые приемлемые вопросы. Я так ко всему этому привыкла, что не воспринимаю вовсе. Тем более, мое заторможенное состояние помогает мне быть отрешенной, словно в своем каком-то вакууме, где каждый звук слышен отдаленно. Я просто не успеваю осознать, заметить, услышать то, что происходит вокруг.
Только, если что-либо не повторяется дважды, трижды.
— На что смотришь? — Дилан спрашивает… Не знаю, в какой раз, но не в первый, в этом я уверена наверняка. Я уже улавливала его голос, но мне не удается сразу переключиться на парня, это тяжело — менять направление мыслей, взгляда, внимания. Поэтому я долгие минуты игнорирую сына Роббин, пока не понимаю, что мой разум готов отреагировать на внешний раздражитель без серьезных последствий для меня, таких, например, как головокружение или легкая дезориентация. Я часто теряюсь от резкого поворота головы, знаю, насколько это нелепо. Все твердят, что проблема только в моем здоровье, но, как мне кажется, на меня не меньшим образом влияют лекарства, которые требуется принимать. Всё-таки, я замечаю за собой большее… Психологическое отупение после их принятия внутрь. И мне это нравится. Я люблю быть «такой». Отдаленной от реальности, словно в себе и… Будто растение. Это помогает ничего не воспринимать. Ничего не чувствовать.
— На что ты смотришь? — а он настырный. Не уверена, понимает ли парень, возможно, Роббин проконсультировала его, как со мной стоит общаться, но мне всё требуется повторять несколько раз. Чтобы я отреагировала.
С болью в глазах — реакция на свет — поворачиваю голову, взглянув на Дилана, который опирается локтями на тележку, пока Роббин бродит у стеллажей с сыром. Моргаю, по-прежнему испытывая желание быть ближе к женщине, чем к парню, но нахожу в себе смелость для ответа:
— Красивые, — вновь смотрю на рыб, пальцами надавив на стекло, уже обеими ладонями, чтобы удержать равновесие, а то начинает покачивать на тонких ногах. — Они, — не успеваю заметить, как плотный мужчина в белом фартуке совком вылавливает ту вялую рыбу, поэтому воспринимаю это внезапное действие с заметных дерганьем, и делаю шаг назад, врезавшись копчиком в край тележки, которую парень подвозит ближе:
— Да, их внутренности тоже ничего.
Недолго смотрю на него, после обратив внимание на того же мужчину, который крепко держит рыбу, не пытающуюся бороться. Она лишь прощально машет хвостом, когда её укладывают на разделочную доску, а продавец большим ножом отрубает ей голову. Наблюдаю за тем, как он начинает разделывать рыбу, которая… Ещё шевелится, и перевожу взгляд на Дилана. Тот резко перестает ухмыляться, приняв серьезный вид:
— Это печально, — кивает головой, опираясь руками на тележку. — Очень печально, — откашливается, ведь я продолжаю смотреть на него. Сердито. Это не смешно. Ни капли. Что с его чувством юмора?
Дилан сощуренно уставился в ответ, начав переступать с ноги на ногу, и резко расправляет плечи, выставив одну ладонь чуть вперед:
— Окей. Ты меня пугаешь, — то, с каким выражением лица он это произносит, смешит. Мне удается понять, что он говорит благодаря тому, какие паузы он делает между словами. С ним точно побеседовала Роббин. Если нет, то откуда ему знать, как со мной лучше контактировать?
Вернемся к его лицу. Оно смешит. Его реакция правда забавна. Я хорошо осознаю, что могу напугать людей. Мне об этом часто говорили, прося не ходить ночью одной в уборную, а только с сопровождающим, чтобы у какой-нибудь бедной тетушки не случился сердечный приступ. Но Дилан произносит это без давления, думаю, он опять шутит, и, ладно, в этот раз я невольно реагирую, слабо растянув губы. Если бы не заторможенность моего мышления, я бы успела осечься и сохранить каменное выражение лица. Но не в этот раз.
Дилан сует одну ладонь в карман джинсов, немного наклонив голову к плечу, и по-прежнему щурится, пока смотрит на меня:
— Что-то новенькое, — свободной рукой указывает на мое лицо, поэтому уголки моих губ тут же опускаются, выражение принимает былой холод, и парень не успевает как-либо прокомментировать мою внешнюю перемену, ведь я опускаю голову, проскользнув мимо, чтобы выбраться из подобия ловушки между тележкой и аквариумом. Спешу к Роббин, от легкого ускорения движения тут же усиливается сердцебиение, а голова сильнее идет кругом. Появляется одышка. Такая скорая реакция. Хорошо. Значит, я слабее, чем в прошлом году.
Оступаюсь возле Роббин. Просто спотыкаюсь о свою же ногу, ничего нового. Хорошо, что у женщины отменная реакция, она успевает поймать меня за плечо и помогает мне выпрямиться:
— Не больно? — терплю, качнув головой. На самом деле, самое больное — её касание. В прямом смысле. На коже плеча останутся синяки, но ничего. Мне они нравятся.
— Осторожнее, ладно? — Роббин поправляет ткань моего свитера. Она часто поправляет чужую одежду, особенно своего сына, которая постоянно мятая. — Не бегай, — просит. Я отвечаю коротким кивком, начав прихрамывать за женщиной, и лишь коротко оглядываюсь на Дилана, не знаю, с какой целью, просто надеюсь, что он продолжит стоять там. И он стоит. И смотрит на меня.
Это пугает. Я не хочу… Не хочу находиться под чьим-то наблюдением.
Под наблюдением представителя противоположного пола.
Роббин тщательно относится не только к уборке. Ко всему. Это касается и покупок. Не знаю, но меня заставляет улыбаться то, с какой нервной улыбкой консультанту из мясного отдела приходится разговаривать с женщиной, которая заставляет его ходить с ней и отвечать на все всплывающие в голове вопросы. Роббин без остановки берет упаковки с курицей и прочим мясом, расспрашивая молодого паренька, который, думаю, и сам не настолько осведомлен о качестве продуктов. Я решаю, пока есть время и возможность, понаблюдать за курицами, которые лениво бродят за стеклом.
— Эта женщина всё тщательно проверяет, — да, Дилан стоит рядом, катая тележку то вперед, то назад. Видно, он не знает, чем себя занять, поэтому, боюсь, будет стараться потрепать языком со мной. Такая перспектива меня удручает. И, в попытке продемонстрировать свою незаинтересованность в беседе с ним, я шепчу под нос:
— Милые, — говорю о курицах. Никогда прежде их не видела вживую. Думала, они более активные, а тут еле передвигаются, забавно дергая головками. Дилан подходит ближе ко мне, наблюдая за курицами, и, думаю, мы оба переводим взгляд на вошедшего к птицам мужчину с большим кухонным ножом в руке. Его перчатки вымазаны в крови, как и белый фартук.
— Идем, — парень вдруг заговаривает. — Моя мать ещё долго собирается мучить консультантов, — делает шаги назад, бедром толкая тележку, а я ближе подхожу к стеклу, с легким… Замиранием сердца в груди наблюдаю за тем, как мужчина отлавливает одну из куриц, крепко сжав её шею пальцами. Та даже не дергается, не пытается вырваться. Сдается. Вот так.
— Гоу, — Дилан тыкает пальцами мне в плечо, не думаю, что он применяет силу, просто моя кожа воспринимает всё с большей чувствительностью. Оборачиваюсь, резко, схватившись за плечо, и хмуро смотрю на парня, глотнув воды во рту. Дилан опускает ладонь, вижу, не совсем понимает, в чем дело и причину моей реакции, но всё равно произносит:
— Извини, — отступает назад, повторив. — Идем, пока фрукты возьмем, — кивает на Роббин, которая уже яро держит бедного паренька за рукав, не давая отойти в сторону. — Она надолго, — катит тележку, начав шагать к отделу фруктов. Оглядываюсь на женщину, вздохнув, и медленным шагом направляюсь за парнем, не зная, куда себя деть. Вокруг полно людей. Я не могу свободно перемещаться в их толпе. И подстроиться не выходит. Всё равно пихают и толкаются, что странно. Они ведь видят, что здесь человек.
Почему нельзя быть немного… Осторожнее.
Встаю на месте, опустив руки, пока мимо проходят люди с тележками. Дети громко кричат, взрослые, в попытке их успокоить, начинают зло повышать голос. Нервно дергаю пальцами ткань свитера, ожидая, пока вокруг меня станет немного меньше покупателей, но, честно, их поток уже сбивает меня. Я теряюсь. В какую сторону мне идти? Такое чувство, будто все жители порта собираются здесь. Или же это единственный нормальный магазин на весь город.
Опускаю глаза, фокусируясь на неподвижном. На своих ногах. Это поможет уменьшить чувство тошноты. Дыхание давно сбивается и бестолку пытаться вернуть себе внутренний покой.
— Тея?
Поднимаю глаза, повернув голову. Не смотрю в ответ на Дилана, но взгляд фокусирую на его шее, чтобы знать, в каком направлении двигаться. Бледные пятна перед глазами. Такое происходит часто, поэтому не вызывает у меня переживаний. Если честно, ни одно пагубное проявление моего здоровья не пугает меня. Лишь радует.
Успеваю протиснуться через женщину и полного мужчину, оказавшись в отделе фруктов. Сомневаюсь, что парень ждал меня, скорее, он просто заметил мое отсутствие, поэтому вернулся к промежутку между стеллажами.
— Удивительно, ты знала, что у тебя есть сверхспособность? — Дилан вновь первым заговаривает, хотя по мне не скажешь, что я расположена к диалогу. Иду медленно, очень медленно, в надежде, что отстану от него с тележкой, но нет. Этот настырный тип подстраивается под мой темп. Черт возьми.
— Ты умело теряешься, стоя на месте, — он издевается? Поэтому так ухмыляется?
— Это не каждому под силу, хочу заметить, — поглядывает на меня, сохраняя остаток улыбки на лице. Я смотрю перед собой. С равнодушием пропускаю сквозь себя его слова. Его болтовня меня не заботит, пусть умолкнет, иначе точно сорвусь.
— Где ты родилась? — Дилан опирается локтями на тележку, пока я перебираю спелые яблоки, не зная, чем еще могу себя занять, дабы перенести долгие минуты наедине с ним. Постоянно оглядываюсь на мясной отдел. Хотелось бы, чтобы Робин поторопилась, но не смею ей указывать.
— Пытаешься заполнить молчание? — догадываюсь. Да, мне ничего не остается. Что-то мне подсказывает, что Дилан — тот тип людей, которые будут изрядно и мастерски давить на тебя, пока не получат желаемое. А в данный момент, парень добивается разговора. Что ж, он его получит. Я заставлю его прекратить лезть ко мне. Я не для этого соглашалась на программу.
— Вовсе нет, — Дилан следит за тем, как я играюсь с яблоками. — Просто интересно.
— Понятно, — вздыхаю, начав строить из фруктов гору. Против воли поглядываю на парня, который вновь щурится, медленно наклоняясь вперед, через тележку ко мне, чтобы заглянуть мне в лицо, и поднимает брови:
— А ты умеешь отшивать парней.
И вновь проявляю заторможенность. Секунду смотрю на Дилана, не уловив момента, когда уголки моих губ поднимаются выше, но, хорошо, тут же опускаю голову, вновь принявшись перебирать яблоки. От изменения выражения лица болят щеки. Откашливаюсь, начав строить горку. Вновь, ведь какая-то женщина берет яблоко с самого основания, поэтому все рассыпается. Принимаюсь заново возводить невесть что, лишь бы перестать думать о неловкости, которую дарит образовавшаяся ситуация. Роббин не стоит оставлять нас надолго. Наедине. Не совсем хорошая затея. Я не люблю мужчин.
— Можно установить лимит? — Дилан ловит яблоко, которое было готово самоубиться, упав с края. Стреляю коротким взглядом на парня, не совсем понимая:
— Что?
Сын Роббин берет небольшой прозрачный пакет, протянув его мне, и я беру, начав собирать в него хорошие яблоки:
— Лимит вопросов, — парень вдруг стягивает с себя кофту, явно испытывая дискомфорт от духоты. — На которые ты точно дашь ответ, — краем глаз изучаю его татуированные руки. Его внешний вид… Не могу не думать об этом. Он похож на них. На таких. Как они.
Всего мгновение смотрю, мельком взглянув на лицо парня, который вешает кофту на край тележки, искоса… Пересекается взглядом со мной, так же бегло окинув вниманием свои руки, чтобы понять, на что я уставилась.
Приоткрываю рот, начав нервничать, оттого заговариваю, запинаясь:
— Т-ты всё превращаешь в игру? — роняю одно яблоко на пол, пытаясь тут же присесть, чтобы поднять, но практически теряю равновесие, когда опускаюсь на корточки, поэтому автоматически хватаюсь за тележку, заставив ту скрипнуть.
— По возможности, — парень подается вперед, чтобы проследить за тем, как я пытаюсь поймать яблоко, нагло укатывающееся от меня. — Так интереснее, — сам наклоняется, поднимая фрукт, чтобы не заставлять меня ползать по полу. Берусь за край тележки, еле поднимаясь на ноги. Колени хрустят. Уверена, он услышал, надеюсь, не станет шутить на эту тему. На тему древности моих костей. Мне говорят, что им не хватает питания. Как и всему моему организму. Это не удивительно, верно?
Выпрямляюсь, раскрыв пакет. Дилан немного отклоняется назад, бросив яблоко, и попадает в пакет. Даже судить не нужно. По его внешнему виду ясно, что он занимается спортом, что странно, учитывая его… Ну, татуировки и пристрастие к курению. Его образ никак не устаканется в моей голове.
— Чтобы было честно, то и я должен буду ответить на твои, — улыбается, сунув ладони в карманы джинсов, а я моргаю, растерянно выдав:
— Но ты мне не интересен.
Смотрим друг на друга. Я не могу быть уверенной, но, думаю, выражаю немного детское удивление, ведь это правда. Я говорю правду. Я не стремлюсь ничего узнать о нем, мне это не требуется. И жду, что мои слова заденут его гордость, так или иначе, он предпринимает попытки найти общий язык. Я не идиотка, я вижу это, поэтому… Моя грубость должна оттолкнуть его.
— Ты — мастер обламывать, — он пускает смешок, качнув головой. — Серьезно, Тея, — сжимаю пальцами хрустящий пакет с фруктами. — Кто был твоим учителем? — улыбается, выдернув еще один пакет, чтобы набрать персиков. Всё еще качает головой, усмехаясь. Я… Немного разочаровано вздыхаю, опустив голову, и кладу пакет в тележку, скрестив руки на груди. Потираю пальцами плечо, на котором уже ощущаю больные участки. Надеюсь, синяки не скоро пропадут. Мне доставляет удовольствие их наличие на теле.
Признаю. Этот парень непробиваемый, но не могу окончательно поверить, что его не задевает мое поведение, поэтому остается ждать, когда он сорвется на меня.
«Хочешь персик?»
Резко перевожу напряженный взгляд на пакет персиков, что наполняет парень, не совсем тщательно проверяя фрукты. Медленно свожу брови к переносице, пальцами коснувшись запястья, чтобы иметь возможность…
«У меня много персиков. Ты ведь любишь…»
— Ну, так что? — Дилан кладет пакет персиков рядом с яблоками. Я поднимаю на него широко распахнутые глаза, еле удержавшись от рваного вздоха, что обычно следует за моим напряжением.
Смотрит на меня, поставив руки на талию, а я сжимаю свои плечи, заприметив за его спиной приближающуюся Роббин, которая еле удерживает несколько упаковок с мясом, поэтому протискиваюсь между тележкой и Диланом, который, клянусь, пускает смешок, заставив меня напряженно отвести взгляд. Спешу к женщине, чтобы больше не оставаться наедине с человеком, который настораживает меня. Своим давлением. Вряд ли я действительно интересна ему, от этого данная ситуация мне еще неприятнее. Скорее всего, его мать настаивает на том, чтобы мы нашли общий язык.
Но, повторюсь.
Я не преследую эту цель.
Мне не нужны друзья.
«Вы только посмотрите на неё».
Замедляю шаг, приближаясь к Роббин. В голове странным образом всплывают воспоминания, которые приводят меня к растерянности. Я путаюсь между реальностью и миром мыслей, миром прошлого, но умело возвращаю себя, когда проникаю пальцами под ткань рукава свитера, нащупав вечно больной участок кожи на запястье.
…Крепкая хватка на шее, резкое дерганье головы выше, напуганный взгляд в потолок…
Мнимая боль охватывает глотку, словно кто-то жестко сжимает кожу шеи, вонзая в неё ногти. Не даю себе проникнуться воспоминаниями. Щипаю запястье. Место, с которого никогда не пропадает синяк, ведь я постоянно нервничаю, постоянно борюсь с чем-то внутренним, на уровне подсознания. Именно таким образом. Физическая боль — самая действенная.
«Маленькая дрянь, давай, пой».
Щипаю. Иду к Роббин. Щипаю. Слежу за дыханием.
Прочь из меня.
***
— Так… — Роббин переминается с ноги на ногу, ощущая легкую усталость от долгого хождения по гипермаркету. Она тщательно скользит взглядом по списку покупок в своих руках, чтобы точно понимать, сколько продуктов осталось взять. Дилан катает тележку вперед-назад, толкая её от себя и отпуская, а после резко сжимая ручку и подтягивая к себе. Очень увлекательно. Он изредка поглядывает на девчонку в свитере, которая смотрится нелепо. Честно. Очень. Эти мешковатые джинсы, этот старый свитер. Вся одежда висит на ней, будто мешок. Неудивительно, что люди оглядываются на неё, долго рассматриваются, даже шарахаются. Конечно, это не касается парня, но разве самой Тее приятно чувствовать всеобщую неприязнь? Она… Окей, Дилан признается в своих мыслях.
Тея похожа на человека без места жительства. На бомжа. Вот, о чем он подумал мгновение назад. И его злят собственные мысли. Никогда прежде он не испытывал к кому-то столь сильной неприязни из-за внешности. Круг его общения разнообразен. Каких только людей он не встречал. Но именно Тея, м-м, что-то отдельное. Дилан не может долго смотреть на неё. Противно.
Парень опирается локтем на ручку тележки, пока другой упирается себе в бок, и хмуро изучает поведение Теи, которая еле протискивается между людьми, пытаясь что-то им сказать, попросить пройти, но вместо слов слышен лишь её писк, и Дилан хмурится, вдруг осознав:
— Я понял, кого она мне напоминает, — переводит внимание на Роббин. — Мышь, — женщина отрывает глаза от списка, томно вздохнув и прикрыв веки. — Серую. Мышь, — с паузами произносит Дилан, повернувшись так, чтобы опереться локтями на ручку тележки:
— Скажи честно… — его мать пытается вновь проверить список. — Она какая-то недоразвитая? — Роббин моргает, качнув головой, и еле сдерживается от желания хлопнуть сына по плечу. Но тот слишком настырный и поэтому толкает тележку, чтобы та ударила мать в бедро:
— А-у. Женщина.
— Просто, — она опускает руки, обратив внимание на сына, но не находит подходящих слов, поэтому мнется, под надзором О’Брайена анализируя свою мысль, которую хочет озвучить. — Из-за травмы головы… — пальцами касается виска, говоря тише. — Физической и психологической, — уточняет, пытаясь, правда, пытаюсь выразиться мягче. — У неё слегка…
— Крыша поехала? — Дилан не особо подбирает слова, и женщина вздыхает, окинув сына недовольным взглядом:
— Я не таким образом хотела выразиться, — вновь хочет уткнуться в список, но сын не позволяет, продолжив расспросы:
— Почему ты решила взять подростка? — давит тележкой на её бедро. — С детьми-то еле справляемся, — хмурится, пустив смешок, и выдает очевидное. — Со мной ты не справляешься, — напоминает об этом важном факте, заставив мать раздраженно закатить глаза. — Решила разбавить свой стресс ещё одним трудным подростком?
— Есть причина, — женщина пихает от себя тележку, ругнувшись на парня, который не должным образом воспринимает грубость, поэтому остается спокойным:
— Какая?
— Я должна объясняться перед тобой? — Роббин пускает смешок, подтянув лямку сумки выше по плечу. Дилан улыбается:
— Хорошо бы посвящать меня в свои планы.
Оба отвлекаются от неприятной беседы, обратив внимание на Тею, которая пытается вытащить картонную упаковку из пачки таких же, чтобы начать складывать внутрь яйца. Но у неё не выходит.
— Конечно, — Роббин шепчет. — Стоит ей давать задания, но…
— Она не справляется, — Дилан вздыхает. — Ни с чем.
— Да, это точно.
— Она тут кран открыть не могла.
— Ты подкрутил? — Роббин переводит глаза на сына. Тот так же медленно обращает внимание на неё:
— Да.
— Умница, — вздыхает, вновь изучая список.
— Но всё-таки… — Дилан не отстает, и женщина опускает руки, сдавшись:
— Почему тебя это так заботит? — уже с давлением и ворчанием перебивает сына, а тому есть, что ответить, так что он ни на секунду не мнется:
— Потому что я хером чувствую, что от неё будут только проблемы, — с таким же давлением высказывает. — Она — одна большая проблема.
— Послушай, — Роббин набирает кислорода в легкие, устало коснувшись пальцами лба. — Во-первых, — морщится, — фу, никогда так не выражайся, — Дилан смиренно кивает, но женщина слишком хорошо его знает. Он точно выкинет нечто более мерзкое, чем это. Остается только ждать.
— Во-вторых, — поглядывает на Тею, которая не справляется с упаковкой, но умело забирает одну из них у полной женщины, которая отворачивается, чтобы наполнить яйцами ту, что держит в руках. — С чего ты взял, что она будет проблемной? — смотрит на сына, пытаясь убедить его. — Вспомни, сколько детей через нас прошло. И все…
Грохот. Роббин и Дилан вновь поворачивают головы, уставившись на Тею, из влажных рук которой выскальзывает упаковка. Теперь те яйца, которые она набрала, разбиты. Белок смешивается с желтком, растекаясь в стороны, а люди бросают на девушку косые оценивающие взгляды, оценивают её с ног до головы, с неприязнью морщась и отходя в стороны, будто бы от Теи несет мертвечиной, а сама девушка нервно моргает и приседает на трясущихся ногах, дрожащими руками сжав испачканную упаковку.
И Дилан внезапно понимает, ухватившись за следующее сравнение, которое всплывает в голове:
— Наркоман.
Роббин сглатывает, напряженно въевшись взглядом в пол, когда парень врезается своим в её профиль, осознав, насколько метко попадает, ведь женщина замолкает, сжав пальцами исписанную бумажку:
— Она наркоман?
***
Бренчит. Нет, не играет, а именно пытается что-то выдавить, пока мучает бедную гитару Дэна. Вполне возможно, он окончательно расстроит инструмент, и бедному другу придется долгое время привыкать к новому звучанию. У Дилана нет таланта к музыке, но он не из тех, кто привыкает к похожим мыслям. Когда он понимает, что не способен на что-то, то раздраженно продолжает пытаться развить в себе навык. Так произошло со многим в его жизни. Например, поступив в первый класс, он бегал медленнее всех. Даже девчонки без труда обгоняли его на соревнованиях. Но к классу третьему, после многих тренировок, он вышел вперед. И это непонятное упорство проявляется во всех аспектах его обыденности. Если что-то не выходит, его это злит, раззадоривает, отчего интерес и желание подогреваются. Убьется, но осилит — вот, кажется, его правило. Он не оглашает данного, но даже Роббин завидует этой необъяснимой настырности. Которая, конечно, раздражает, особенно, когда парень достает её. Всё-таки не может быть одной стороны медали. Даже хорошие черты характера имеют свои недостатки в иных случаях проявления.
Если Дилан чего-то хочет, он этого добьется. Рано или поздно. И никак иначе.
Сидит на кровати, согнув одну ногу, чтобы поддерживать гитару. Пытается правильно поставить пальцы, чтобы наиграть, по словам Дэна, одну из самых легких мелодий. Не выходит. Постоянно дергает не те струны. Злит? Определенно, но он продолжает, наплевав на указ матери делать домашнюю работу. Да, он разложил рядом учебники и тетради, правда, это только для вида. Парень уже давно не заботится об учебе.
Потому что и обучение дается ему, как чертов щелчок пальцем о палец. Легко. Будто бы все эти знания уже вложены в его голову, остается лишь напомнить. Роббин всё никак не может понять: её сын гений, или чертов везунчик? Наверное, и то, и другое.
Женщина стучит в дверь, в который раз сдерживая внутри недовольство, ведь не любит, когда кто-то закрывается. Дилан резко отставляет гитару за кровать, взяв в руки учебник по истории, и обращает взгляд на заглядывающую в комнату мать, брови которой поднимаются выше, собирая неглубокие морщины на лбу:
— Ты уроки делаешь?
— Да, — парень кивает, зажав кончик карандаша зубами, и женщина переступает порог, прикрыв за собой дверь:
— С таким энтузиазмом? — теребит полотенце в руках, а её сын улыбается, кивнув повторно:
— Конечно.
— Лжец, — Роббин пыхтит, качнув головой. — Я тебя насквозь вижу, балбес, — указывает на него пальцем. — За уроки, немедленно.
— Окей, мэм, — он поднимает выше учебник в своих руках, и принимается читать одну и ту же строчку, ожидая, что мать выйдет, но она мнется, стоя на месте, и пальцами продолжает играться с тканью полотенца. Так или иначе Дилан вздыхает, обращая на неё внимание. Выжидает. Роббин созревает мысленно и делает пару шагов к кровати сына:
— Я хотела кое-что обсудить с тобой.
— Вау, — он закрывает учебник, заерзав на кровати, чтобы мать могла присесть на край. — Дама созрела.
Роббин обращает на него недовольный взгляд, устало вздохнув:
— А ты вот нет, судя по поведению, — присаживается на кровать, сутулясь, и не прекращает дергать полотенце. Дилан затылком упирается в стену, внимательно изучая мать со стороны. Она нервничает. Явно.
— Я слушаю, — оповещает, и Роббин повторно выдыхает тяжесть из груди:
— Я собиралась ненадолго оставить работу, уйти в неоплачиваемый отпуск, чтобы заняться Теей.
— Ты рехнулась, — тут же перебивает парень, не пытаясь быть менее грубым. Если кто-то и должен вставлять мозги Роббин на место, то только он.
Женщина прикрывает веки, с кивком головы продолжая свою мысль:
— Но наше финансовое положение не позволяет.
— Здравая мысль, — Дилан начинает выводить карандашом круги на одной из страниц учебника по истории. — Первая после той, что сподвигла тебя взять девчонку.
— Её зовут Тея, — женщина не выказывает раздражения, но ей не нравится отношение сына к новой жительнице дома.
— Мне она не представлялась, — Дилан фыркает в ответ. — А еще ты не потрудилась осведомить меня достаточным количеством информации на её счет, — начинает знакомую давку, играясь на нервах матери. — Например, что она зависимая или… Что там ещё интересненького, о чем я постепенно узнаю? — указывает на мать ладонью. — Может, она зарезала всю свою семью? Но я, конечно, узнаю об этом, когда она в двадцатый раз вонзит мне кухонный нож в спину.
Роббин держится. Она прикрывает веки, выдавив усталую улыбку:
— Как удачно, что ты сам упомянул Тею, — смотрит на сына. — Насчет неё мне и хочется поговорить.
Дилан поднимает глаза в потолок. Окей, станет слушать, куда он денется?
— Поскольку я буду работать… — Роббин вновь принимается терзать ткань полотенца. — Кто-то должен присматривать за ней, пока меня нет дома.
— Нет, — парень резко перебивает, нервно куснув губу. — Не смей, — но Роббин смеет продолжить:
— Я подумала, может, отправить её в школу? — смотрит в пол, когда краем глаз замечает, как Дилан приседает, наклонившись ближе к женщине, и щурится, пустив колкий смешок:
— Ты в своем уме? — а сам пытается говорить тише. — Ты её видела?
— Но ты ей поможешь там обосноваться, — высказывает свои надежды. — Она заведет друзей, да и… Она будет у тебя на виду.
— Во-первых, — Дилан вздыхает. — Ты действительно наивно полагаешь, что я посещаю занятия ежедневно?
— Господи, я сделаю вид, что не слышала этого, — Роббин даже улыбается.
— Во-вторых, — перебивает, продолжив стучать карандашом по учебнику, черкая на его странице. — Не строй из себя дуру. Ты ведь видишь. Она с нами никак не поладит, а ты хочешь выпустить её в общество.
Роббин переводит на него острый взгляд, пронзая им сына:
— Не говори о ней, как о…
— Дикой? — он сам оканчивает её мысль, заставив женщину замяться:
— Дилан… — устало покачивает головой.
— Мам, — он садится ближе, продолжив терзать её зрительным давлением. — Я серьезно.
Роббин хмурит брови, с переживанием заявляя:
— Мы ответственны за неё и…
— Нет, — Дилан усмехается. Женщина знакома с этим выражением лица. Она вот-вот доведет его до «ручки».
— Ты, — парень облизывает искусанные губы. — Каждый гребаный раз это ты. И только ты. Ты подписываешься на это, не обговорив со мной.
Роббин опускает глаза, затем и голову. Больно виновато смотрит в пол, дергая в стороны ткань полотенца. Дилан замечает перемену в её лице, анализирует усталость матери, только поэтому на секунду поднимает глаза в потолок, признаваясь не только ей, но и себе:
— Я помогаю тебе только потому, что мне в какой-то степени не насрать на тебя, — Роббин кивает, она понимает, а Дилан задумчиво смотрит в сторону двери. — Как и на жаренные наггетсы.
Женщина еле сдерживает улыбку, но проскальзывает смешок:
— Не порть момент…
— Обожаю наггетсы, — Дилан томно вздыхает, закивав головой, и вновь смотрит на Роббин, замечая, что она внешне кажется «живее», поэтому возвращается к своим мыслям:
— Мам, — толкает её своим плечом, и Роббин вновь смотрит на сына, хорошо понимая его недовольства. — Я не могу постоянно тащить всё на себе, — объясняет. — Я пытаюсь её как-то растормошить в плане общения, но она… — морщится, стуча карандашом по щеке. — Она ни в какую. Если бы она ещё была грудастой красоткой…
— Мужики, — женщина закатывает глаза, и вот так происходит всегда. Дилан говорит что-то правильное, начинает казаться разумным существом, а потом на тебе — грудастые бабы. Как мило.
— Я бы ещё понимал, за что борюсь, и что… — довольно улыбается. — Вполне очевидно, меня бы в итоге ждало неплохое награждение.
— Дилан, ты мерзкий, — делает вердикт Роббин, указав на него пальцем, хлопнув по коленке.
— А здесь… — парень не прерывает свои размышления. — Не туда, не сюда. Она… — запинается. — Она… — разводит ладони, а Роббин внимательно моргает, ожидая пояснений, и Дилан опускает руки, сам хлопает себя по коленям, признавшись:
— Она мне противна, — кивает головой, установив зрительный контакт с матерью. — Внешне. Меня не тянет общаться с ней.
Роббин моргает, дернув головой. Сказанное подобно ледяной воде окатывает её, и… Женщина очень даже растеряна, что открыто читается на её лице:
— Не думала, что для тебя такую роль играют внешние данные, — потирает ладони, хмурясь, пока взглядом скользит по стене. — Видимо, я и правда налажала с твоим воспитанием.
— Даже не в этом смысле, — парень будто хочет как-то оправдаться, и Роббин дает ему эту возможность, настойчиво попросив:
— Объясни.
Дилан набирает больше воздуха в легкие, окинув взглядом комнату, и двигается, чтобы вовсе сесть рядом, на край, ногами коснувшись пола:
— Ты же видишь её. Она… — жесткими движениями жестикулирует ладонями, пока пытается донести свои мысли. — Будто мертвец. Мы словно откопали её в лесу и решили забрать к себе, как экзотическое животное, — переводит взгляд на Роббин, а та хмуро уставилась на него. — Люди на неё смотрят. И это не тот тип внимания, которому я бы позавидовал, — пускает смешок, но мать остается серьезной, и её голос вовсе не располагает к расслабленной беседе:
— Смотри, как тебя это тревожит.
— Это не совсем тревога, — отрицает. Роббин перебивает, больно огорченно продолжая говорить:
— А теперь представь, как всё это переносит Тея, — давит на сына психологически, принуждая его чувствовать то, что он и без того ощущает. Да, ему стыдно за свои мысли, но он не может оставить их. Никак.
— Если тебе, как стороннему наблюдателю, неприятно, — женщина сжимает полотенце. — Думаешь, она не видит всё это? Не замечает внимания? Не слышит шепот за спиной? Знаешь, как я считаю? — ерзает, поворачиваясь телом к сыну. — Она чертовски сильная, потому что она смогла наплевать. Но не думаю, что ей настолько легко, как кажется со стороны, поэтому… — ей горько осознавать, что её сын так низко мыслит. — Прекрати хотя бы так отзываться о ней. Это… — дергает головой, словно пытаясь откинуть неприязнь. — Нехорошо, — мягко выражается, чтобы не обидеть Дилана. — Я полагала, что тебе-то…
Парень выше поднимает голову, хмуро уставившись на мать, которая набирает больше воздуха, продолжив после мгновения смятения:
— Тебе-то уж точно нет дела до мнения других. И до внешности. Тебе, — повторяет уточнение и поднимается с кровати, желая направиться к двери, но приходится притормозить, ведь Дилан знает, на какие участки давить, чтобы добиться правды:
— Почему ты взяла её?
Роббин замирает у порога, сжав пальцами полотенце, и мельком поглядывает на него, понимая, что её ладони становятся влажными за те минуты, которые она проводит здесь. Женщина знает, ей стоит что-то ответить, но она не знает, что именно, поэтому оборачивается, высказав первое, что приходит на ум:
— Она, как я, — и думай теперь, как хочешь, понимай, как хочешь. Дилан щурится, не успевая вновь открыть рот, ведь, к черту, не понимает, совершенно. Роббин сбивает его попытку засыпать её вопросами, ведь под их тяжестью она точно сломается:
— Через пятнадцать минут спускайся, — выдыхает, напряженно сжав пальцами ручку двери. — Будем ужинать, — и покидает комнату, закрыв её. Закрыв. Она не закрывает двери. Она оставляет их открытыми, постоянно. Ещё один нюанс, дающий понять, что женщина хочет убежать от разговора. И Дилан не спешит вдогонку. Оставляет её, устало рухнув спиной на кровать. Смотрит в потолок, пытаясь переварить и проанализировать весь разговор и полученную информацию. Понимает одно — ему придется найти общий язык с Теей, ибо почему-то Роббин очень заботится об этом, хотя обычно она просит парня особо не лезть в лечение детей и не пытаться контактировать с ними. В этом не было необходимости, никогда.
Но сейчас явно иной случай. Совершенно иной.
***
В комнате темно. Не включаю свет. Осенью вечер приходит раньше, чем летом, помещение уже потухает в легком полумраке, а за окном загораются ночные фонари. Сижу на кровати, согнув колени, и вывожу круги на листах испачканного блокнота, который весь изрисован. Мне его выдали много лет назад. И до сих пор пытаюсь найти в нем хотя бы кусочек неисписанной бумаги, чтобы что-то нарисовать. Листаю. Он местами оборван. Помню, его много раз поджигали, заливали чаем, водой, бросали в озеро. Зато карандаш смывался, и после сушки я могла вновь рисовать. Конечно, листы подпортились, но всяко лучше, чем ничего. Может, вновь замочить его?
— Ты посмотри на неё.
Осекаюсь. Поднимаю взгляд, но не нахожу источник звука. Это означает одно — в моей голове. Этот голос звучит внутри сознания, и я…
— Да по ней дурка плачет.
Моргаю, еле удерживая карандаш в трясущейся руке.
— Вшивая псина.
Учащенное дыхание изводит сердце, биение которого выходит из-под контроля.
— Пей же. Тебе же хочется пить?!
Активно дышу, давясь кислородом, которого внезапно становится недостаточно, чтобы я могла восстановить свои внутренние функции и привести себя в норму.
— Почему ты не пьешь, сука.
Шире раскрываю рот, роняя из ладони пишущий предмет, и пальцами касаюсь шеи, еле сохраняя сутулую осанку. Горблюсь, щекой касаясь коленей. Сжимаю мокрые веки, корчась от больных ударов в груди. Каждый… Каждый отдается с особой силой.
— Гав-гав, пей!
— Можно войти?
Резко поднимаю голову, напряженно и с частым дыханием обращаю на заглянувшую в комнату Роббин свое внимание, и женщина сразу же оценивает мое состояние, с тревогой переступив порог:
— Я напугала тебя, извини.
— Н-нет, — заикаюсь, начав ерзать руками по кровати, чтобы закопать в одеяле блокнот. — Вовсе нет, — зарываю его, и Роббин замечает это, но ничего не говорит, решая не затрагивать эту странность в моем поведении:
— Я приготовила ужин, — тепло улыбается, хоть и немного устало.
— Спа-асибо, — в глотке встает ком, мешающий нормально выдавливать слова, поэтому говорю необычно, растягивая гласные. Ожидаю, что на этом Роббин закончит и выйдет, и я смогу немного перевести дух, отогнав легкое помутнение рассудка, но женщина неуверенно проходит дальше, к моей кровати, заставив меня заерзать, чтобы отсесть дальше от края, на который она присаживается, выдохнув:
— Ты же знаешь, что мне нужно вести журнал твоего питания? — не думала, что она поднимет эту тему. Я не знаю всех тонкостей своей программы, но догадывалась, что она не исключает наблюдения за моим весом. Это одна из основных проблем на данном этапе моей реабилитации.
— Взвешивать тебя будем каждое воскресенье, — мне приятно, что Роббин не утаивает этого. — Ты ведь понимаешь, что если не будет улучшений, то нам придется вернуть тебя обратно?
Опускаю взгляд. Пальцами дергаю ткань своего свитера, откашливаясь, ведь чувствую першение в горле, когда речь заходит о возвращении. Я рассчитывала… Рассчитывала, что в этом не будет нужды, но не по причине моего выздоровления. Никак нет.
— Ты ведь хочешь… — она задает неуверенно. — Поправиться, верно? — обращает на меня взгляд, всё так же улыбается, но уже не так тепло, скорее, обеспокоенно, ведь я не даю ей молниеносного ответа. Продолжаю смотреть на свои потеющие ладони, сжимая и разжимая тонкие пальцы. Роббин тихо набирает воздуха, шире улыбаясь, но теперь я слышу нотку понимания в её голосе:
— Тебе не стоит закрываться от меня. Я хочу лишь быть полезной тебе, понимаешь? — пытается убедить меня, но я не сомневаюсь в её благих намерениях, просто… Я не хочу говорить об этом.
— Мой сын… — почему она говорит о нем? Хмурю брови, но данная реакция остается незаметной для женщины, которая погружается в свои мысли, продолжая, слегка озадаченно, ведь не знает, как правильно подобрать слова:
— Своенравный и своеобразный человек, как ты уже могла заметить, — смеется. — Но он не так плох, как кажется, — вновь смотрит на меня, а я отвожу взгляд в сторону, испытывая потребность в том, чтобы обнять себя. Поэтому сжимаю свое больное плечо. Роббин не пытается докопаться, она лишь спокойно объясняет:
— Для удачной реабилитации нужно и твое желание.
Моргаю. Смотрю в стену. Напряжение в висках вызывает сильнейшую головную боль, а в груди что-то обрывается.
Мое желание.
Роббин касается ладонью моего плеча, невесомо, но я только сильнее закрываюсь, зарываясь внутрь себя.
Может, это не та цель, которую я преследую. Если честно, вообще не понимаю, почему все так озабочены моим состоянием. Я не считаю, что больна. Я не больна вовсе.
Смотрю на тарелку еды перед собой. На кухне ощущается необычное напряжение. Оно не выражается в злости или в иных проявлениях негатива, но я чувствую, как каждый из присутствующих чем-то загружен. В моральном плане. Роббин кушает, но не с большим аппетитом, чем Дилан, сидящий рядом с ней напротив меня. Он накручивает спагетти себе на вилку, задумчиво наблюдая за тем, как они медленно спадают с кухонного прибора обратно в тарелку. Изучаю еду. Каждую деталь. Сглатываю.
Я не больна. Я не чувствую себя таковой.
Вожусь вилкой с салатом, подняв взгляд на людей, что сидят напротив. Роббин смотрит в свой телефон, кажется, получая оповещение с работы, оттого её лицо хмурится, а Дилан…
Я резко опускаю глаза, когда случайно встречаюсь с ним зрительно.
Вновь смотрю на еду, прокалывая вилкой огурчик. И медленно тяну его в рот, ощущая рвотный позыв. Комок, что встревает поперек глотки.
Мне не нужна помощь. Почему все вокруг считают иначе? Я искренне не понимаю этого.
***
Дымок. Кончик сигареты ярче загорается, стоит Дилану сильнее втянуть в себя никотин. На дворе давно царствует ночь. Время — около двух часов. В комнате темно. Ноутбук нагревается из-за продолжительной работы. Парень переписывается с Дэном, который всё ещё числится онлайн, но почему-то около получаса не отвечает, скорее всего, как обычно, засыпает. Это забавно, и Дилан даже улыбается, пока представляет, как утром этому придурку влетит от матери, а тот попытается оправдаться уроками. Не станет закладывать О’Брайена. Мать Дэна и без того не в восторге от дружка своего сына. Плохое влияние и прочее дерьмо.
Это заставляет парня улыбаться. Серьезно.
У него огромный список непрочитанных сообщений. Многих людей он не знает и не помнит, может, стоит закрыть личку? Изменить доступ, это помогло бы ограничить поток мусора. Первые закрепленные диалоги. Всего два человека. Брук и Дэн. Им он отвечает чаще, чем другим людям. И часто игнорирует сообщения своей матери, находя смешным то, что она пишет ему из соседней комнаты, потому что ей лень вставать.
Сидит на кровати, согнув одну ногу в колене, чтобы опираться на него локтем и держать сигарету возле лица. Она потухает. Он выкуривает практически всю, поэтому поднимается, чтобы отойти к столу и вынуть заначку, но притормаживает, когда на экране высвечивается оповещение.
Новое сообщение. От пользователя по имени Норам.
Дилан вынимает сигарету, согнув её пальцами, и бросает окурок в один из кубков, выдохнув никотин изо рта. Хмуро прочитывает имя пользователя, не намереваясь в ближайшее время реагировать на его сообщение. Пока не время. Но проблем точно не избежать. Да Дилан и не пытается. Он точно не из тех, кто бежит от трудностей, скорее, он ныряет в них с головой, или сам становится инициатором раздора.
С тяжелым вздохом подходит к столу, выдвигает верхний ящик и берет упаковку сигарет, в первый момент осознав, что она… Достаточно легкая. Открывает крышку. Изучает, как обстоят дела внутри, и поднимает взгляд, с хмурой задумчивостью скользнув им по стене над столом.
Больше половины нет. Но он выкурил отсюда лишь одну, в этом точно уверен. Может, Роббин нашла заначку и решила понемногу выкладывать сигареты? Нет, действовать скрытно — не её конек Она бы сразу выбросила всю упаковку, при этом открыто сообщив ему. В таком случае… Куда делись сигареты?
В доме тихо. Роббин пришлось выехать в больницу. И Дилан отчетливо улавливает шарканье ног, ни на секунду не сомневаясь, кто решается прогуляться по коридору в такой час.
Девчонка. Мышь. Серая мышь.
Парень оборачивается, прислушиваясь, и закрывает упаковку, бросив обратно в ящик, заранее пересчитав все оставшиеся сигареты, чтобы знать их точное количество. Тихим шагом приближается к двери, осторожно приоткрыв её, и как раз успевает уловить, как девушка скрывается за стеной, спускаясь по лестнице.
Первая мысль — побег. Она намеревается смыться? Не то, чтобы Дилан яро желал её присутствия здесь, но его матери не понравится такой исход, поэтому парень выходит из комнаты, стараясь не создавать шума, пока направляется к лестнице, пытаясь уловить щелчок замка входной двери. И он улавливает, поэтому ускоряется, уже готовясь грубо окликнуть девчонку, но, выйдя из-за стены, он затыкает себе глотку, даже задерживает дыхание, чтобы не издать лишнего звука.
Да, девушка стоит у двери. Да, она открывает замок. Да, тянет на себя дверь, впуская прохладный ветер, но.
Закрывает. И после недолгой паузы вновь открывает. И закрывает. И опять открывает. И закрывает. Дилан ставит руки на талию, моргая с хмурым видом. Сощуривает веки, наблюдая за происходящим. Он, очевидно, не понимает, чем эта дама занимается, поэтому, когда она вновь закрывает дверь, решает заговорить, параллельно молясь, чтобы от неожиданности у этой мышки не произошла остановка сердца, что вполне возможно, зная её реакцию.
— Что ты делаешь? — тишина надламывается. Тея резко оглядывается, вздрогнув с такой силой, что чуть не теряет равновесие, а её дрожащая рука пальцами сжимает ткань свитера в районе груди. Напуганно смотрит на парня, который спокойным шагом спускается вниз по лестнице, сунув ладони в карманы джинсов. Он без доверия щурится на девчонку, желая повторить вопрос, но она успевает выпалить с большим страхом, чем когда-либо:
— Я иду спать, — громко и рвано. Кажется, она только что сорвала голос.
Дилан встает в метре от неё, сохранив расстояние, и кивает, старательно скрывая своего напряжения, что вызвано данной ситуацией:
— Что ж, — сам нервно облизывает губы. — Спокойной ночи.
Девушка кивает, глотнув воды во рту, и опускает голову, дернувшись с места. Практически сбегает, ускоряя свой шаг, правда, её состояние не позволяет передвигаться достаточно быстро. При желании, Дилан мог бы нагнать её, сделав всего пару крупных шагов.
Тея спотыкается на лестнице, но не оборачивается, продолжив свой неуклюжий побег от вопросов, которые О’Брайен проглатывает, качнув головой. Скидывает всё на её ненормальность.
Точно. Она — больна. Не зря Роббин заикнулась о необходимости в постоянном наблюдении за ней.
