Тарелка фруктового салата и немного обычного йогурта, но в руках держу стакан с молоком, зная, что не притронусь к еде, поскольку вижу кусочки персика. Понимаю, незначительно, но не могу заставить себя даже смотреть в тарелку, поэтому сижу с повернутой в сторону головой, прослеживая за меняющейся погодой за окном. Я слышала, что здесь часто идут сильные дожди. Буря поднимает уровень океана, вода накрывает берега. По телевизору уже сообщается о предстоящем шторме, обычно в это время отменяются занятия в школах, людям разрешается остаться дома, но сегодня буря обрушится после шести вечера, поэтому первая половина дня официально рабочая.
Я никогда прежде не видела столь волнистого неба. Оно местами черное, местами бледное, серое, грязно-синее. Ветер поднимается сильный, я сомневаюсь, что устою на ногах, если выйду за порог дома. Вижу, как клонит в сторону деревья, как из открытых окон соседей вырывается шторы, по тротуару гоняет оставленные на улице вещи. Дождь моросил ранним утром, когда я проснулась, сейчас слышен лишь гром со стороны горизонта. На самом деле, с трудом верится, но что-то в этой жизни еще способно увлечь меня. Стихия. Она поистине расслабляет, уносит мысли и приводит внутрь временное ощущение гармонии.
— Тея, — Роббин обращается ко мне, и приходится отвлечься от приятного наблюдения за погодным изменением. Смотрю на женщину, которая, по обычаю, выглядит опрятно, чего нельзя сказать о её сыне. Кажется, я слышала, как Роббин ругала Дилана за то, что тот спит в уличной одежде. Что-то мне подсказывает, он не переодевается, потому что засыпает в процессе какой-то деятельности. Парень активно зевает, потому что сегодня его подняли раньше, чем обычно, и это служит поводом для очередной семейной ссоры, к которым я, честно, немного привыкаю. Кажется, ежедневные споры — это действительно нормально для этих людей. Они оба не отличаются легким характером.
— А до какого класса ты доучилась? — женщина берет в руки ломтик хлеба, начав отламывать по кусочку и класть себе в рот. Я напрягаю свой мозг, чтобы вспомнить хоть что-то из учебной программы приюта:
— У нас были занятия, ну, — моргаю, пальцами постукивая по стакану. — Меня подняли до уровня девятого.
— Сколько тебе лет? — не ожидаю получить вопроса со стороны Дилана, который подносит ломтик яблока к губам, но не кладет фрукт в рот, заинтересованно обратившись ко мне. Перевожу на него взгляд, опустив руки под стол, чтобы пальцами сжать колени, и сутулюсь, начав носиться обеспокоенным взглядом по поверхности стола, ведь теперь мой мыслительный процесс окончательно запущен:
— П-пятнадцать., — произношу с замешательством. — Вроде, — сверлю взглядом стол. — Если честно, я не уверена, — не хочу поднимать глаза, но голос Роббин принуждает:
— Тебе семнадцать, — женщина ставит свою кружку на стол, оповещая меня о том, что я должна знать. Что нормально знать каждому, но, видимо, не мне. Растерянно смотрю на Роббин, которая с каким-то неясным мне пониманием улыбается, будто молча уверяя, что это нормально.
— Выглядишь на тринадцать, — Дилан дает свой вердикт, положив всё-таки яблоко в рот, и получает пинок ногой под столом от матери, тут же подавившись и склонившись головой к столу. Я моргаю, еле удержавшись от улыбки, когда парень касается лбом стола, что-то пробубнив с набитым ртом, а его мать с полным непринуждением отпивает кофе, смотря куда-то в сторону.
— Кхм, так… — женщина решает вновь вернуться к разговору. — Как тебе дается учеба? — никаким вниманием не окидывает парня, который резко выпрямляется, выдохнув, и так же спокойно, словно ничего не произошло, берет свой стакан, начав активно опустошать. Исподлобья наблюдаю за поведением парня, пытаясь параллельно отпить молока и сообразить, что ответить Роббин:
— Не очень хорошо, я думаю, — это правда. Из-за особенности моего мышления, мне тяжело дается обучение.
— Я думаю нанять тебе учителя на дом, — женщина не интересуется моим мнением на этот счет, просто ставит перед фактом. — Чтобы ты не отставала от ровесников и имела возможность вернуться к учебе. Это будет полезно.
— Не стоит тратиться на меня, — прошу. И без того чувствую себя неловко. Дилан ставит свой стакан на стол, наклонив шею в разные стороны, отчего та хрустит, и Роббин закатывает глаза, явно испытывая неприязнь к подобным звукам.
— У тебя есть хобби? — женщина решает не тратить свои моральные силы на сына. — Чем ты могла бы заниматься дома, пока нас нет?
Нервничаю. Мне тяжело так долго копаться в себе, чтобы находить здравые ответы, и сейчас я уплываю внутрь сознания, размышляя, и, видимо, выгляжу очень нагруженной, поэтому Дилан вновь подает голос, протянув руку к моей тарелке, чтобы забрать ломтик яблока:
— Ты заваливаешь ребенка вопросами.
— Эй, — Роббин хлопает его по ладони, заставив отдернуть от моей тарелки, но я кстати была бы не против, чтобы кто-то съел мой завтрак. — Ты ведешь себя некультурно! — ругает сына, а тот кивает, с видом полного осознания:
— Точно, извини, — берет свою вилку, потянув её к моей тарелке, и у Роббин отвисает челюсть, когда он всё-таки протыкает ломтик яблока, забирая себе, ведь свои он уже съел.
Я наблюдаю за тем, как женщина пристальным взглядом сверлит лицо сына, который спокойно пережевывает ломтик, стрельнув вниманием на мать:
— Культурой от меня так и прет, верно? — произносит, улыбаясь, ведь Роббин уже хватает полотенце, чтобы хлопнуть парня по лицу, но я вовремя вспоминаю:
— Рисование, — шепчу с надрывом, словно мне еле удается выдавить ответ из себя. Роббин обращает на меня взгляд, тут же улыбнувшись, а Дилан вырывает у неё полотенце, скомкав в шарик и бросив в сторону раковины.
— Я рисую, — вожу вилкой по тарелке, признаваясь, и потому немного нервничаю. — Иногда.
— Отлично, — Роббин искренне улыбается, радуясь, что я хоть что-то о себе рассказываю, кажется, это поднимает ей настроение. — После работы заеду в магазин и… — намеревается продолжить кушать, как вдруг останавливает вилку, прервавшись на половине фразы, и задумчиво смотрит в тарелку, после секундного молчания обратив свой взгляд на сына. — Может, покажешь ей сарай?
Наклоняю голову к плечу, вопросительно уставившись на женщину. О чем она?
Дилан медленно переводит на мать взгляд, затем поворачивает голову, подняв брови:
— Да, ну? — будто бы уточняет, а Роббин уверенно кивает головой, пожав плечами:
— Да, — они оба смотрят друг на друга, молча пережевывая еду, а я нервно дергаю вилкой, перескакивая обеспокоенным взглядом с одного собеседника на другого:
— Сарай?
Дилан щурит веки, когда Роббин кивает в мою сторону, и парень переводит на меня взгляд, не совсем искренне улыбнувшись:
— Да, я покажу тебе сарай, — набирает больше воздуха в легкие, откашливаясь. — Уверен, звучит, пугающе, — продолжает кушать, но с меньшей охотой, а вот Роббин становится активнее и… Возбужденнее в эмоциональном плане. А я… Я продолжаю вопросительно хлопать ресницами, одаривая взглядом то женщину, то её сына.
Подношу стакан к губам, отводя взгляд в сторону.
Напряжененько.
— Ты ведь еще не видела задний двор? — Дилан подходит к двери со стеклом, прикрытым за кружевными занавесками, и открывает её, сделав шаг в сторону, чтобы пропустить меня вперед. Я качаю головой, выходя на небольшую террасу, заставленную горшками с растениями, которые, по всей видимости, разводит Роббин. Её увлечение?
— Ты ничего не потеряла, — парень выходит за мной. Дверь хлопает за спиной, заставив меня вздрогнуть и сложить руки на груди, неуверенным шагом направившись вслед за сыном Роббин:
— А, по-моему, очень мило, — здесь повсюду растительность. Конечно, нетрудно понять, что у Роббин не хватает времени на уход за садом, но она явно мечтает о красивом и эстетичном заднем дворике. Её клумбы заросли сорняками, но это не мешает цветам расти. Объемный дикий виноград распространил свои ветви по всей крыше террасы, по проводу потянувшись к забору. Мне нравится, что на участке есть высокие деревья. Не знаю, чем именно они являются, но их лиственные кроны создают ощущение защищенности. И от мелкого дождя защищают. Всё здесь… Заросло. Но это плюс. Очень красиво.
Окей, признаюсь. Это вторая вещь после штормового неба, которая заставила меня придержать в груди дыхание.
Как только схожу с террасы, по ногам бьет сильный ветер, пропитанный ароматом соли и дождя, и я не успеваю насладиться им, поскольку вынужденно хватаюсь за перила лестницы, дабы удержать равновесие.
Дилан отходит чуть дальше, даже не морщась от прохлады, которая покалывает кожу его татуированных рук. Он оглядывается, поймав меня на попытке оторвать руку от перил, и ветер не упускает шанса свалить меня, поэтому вновь хватаюсь, изрядно сердясь на дразнящую меня стихию.
— Черт, тебя сносит? — Дилан пускает смешок, с довольным видом наблюдая за моим чертовым покачиванием на тонких ногах.
— Это забавно, серьезно, — парень чешет переносицу, подходя ко мне, и протягивает руку, предлагая свою помощь. — Может, повесить на тебя утяжелители?
Поднимаю голову. Пристально и недовольно смотрю на него, сдерживая внутри желание проявить не самую хорошую свою сторону. Жизнь научила меня тому, что… Нужно терпеть. Люди сильнее меня. И мое жалкое тявканье ни к чему не приведет. Только к сломанным костям.
Отвожу взгляд, демонстративно вздернув головой, и отталкиваюсь от перил, начав идти вперед между клумбами. Локтем задеваю ладонь Дилана, когда складываю руки на груди. Слава Богу, ветер немного успокаивается, но я всё ещё осторожничаю, слыша, как он воет где-то над головой.
— Я шучу, — уверена, он так же улыбается. Довольный кретин, и почему он не следит за языком? Слышу — следует за мной, поэтому не оглядываюсь, видя впереди обросший диким виноградом сарай:
— Сложный юмор.
Останавливаюсь в нескольких коротких шагах от, по их мнению, сарая, но в моем понимании, сарай — ветхое, покосившееся строение. Это не выглядит таковым. Стоит ровно, оконные рамы разрисованы цветами. Роббин создает красоту везде. Откуда у неё такое стремление?
Дилан обходит меня, не отвечая на мои слова, но искоса вижу, что на его лице главенствует всё та же наглая усмешка. Парень вынимает из кармана джинсов связку ключей, выбирая один, и вставляет в замочную скважину, пару раз повернув, после чего открывает дверь, жестом ладони приглашая меня войти первой. Я не дура. Знаю, что он делает это не потому, что он джентльмен. Есть в этом типе что-то… Чего я пока не способна понять.
Переминаюсь с ноги на ногу, без доверия покосившись взглядом на Дилана, и всё-таки переступаю порог небольшого строения с чистыми окнами, и, хорошо, в третий раз у меня захватывает дух: небольшое помещение забито исписанными холстами, стены завешены рисунками на бумаге, на измалеванном столе разбросанные кисточки, баночки с красками, палитры, разноцветные тряпки. Ощущение такое, будто кто-то прервал процесс рисования и оставил всё вот так. Я опускаю руки, медленно подходя к холсту, на котором масляными красками написано море. Спокойное. Делаю шаг дальше — следующая картина. Спокойный морской пейзаж. Продолжаю идти вдоль стены, у которой расставлены картины, и не устаю поражаться тому, как художник умело обращается с красками. Видно, он понимает, каким образом можно играть с цветами. От быстрого поглощения зрительной информации у меня начинает кружиться голова. Или всё дело в аромате краски, забивающем нос. Подхожу к мольберту, устремив на стоящий на нем холст, и изучаю написанный пейзаж. Уже неспокойное волнистое море, темные оттенки, пенистая вода. Вновь складываю руки на груди, с интересом изучая картину, и понимаю, что она не закончена. На столе рядом стоит баночка с кисточками и темными разводами на дне от высохшей воды.
— Моя мать не устает верещать о том, что я мог бы стать вторым Айвазовским, — я уже забываю о присутствии Дилана, поэтому вздрагиваю плечами, когда он заговаривает, подходя ближе к столу. — Но, как оказалось, я в большей степени идиот, чем художник.
Оглядываюсь, с хмурым удивлением уставившись на парня, и мой голос звучит с настоящим поражением:
— Твои работы?
Он отвечает непринужденным кивком головы, пальцами дернув кисточки в банке, отчего те бьются со звоном о края прозрачной банки, а я не могу усмирить неверие. Неужели, правда его?
Вновь смотрю на картину перед собой:
— А почему ты рисовал только морские пейзажи?
— Это океан, — поправляет меня, сунув ладони в карманы джинсов, и встает рядом, с хмурым видом изучив холст. — На что у нас тут ещё смотреть? Мне он нравится. В нем есть что-то привлекательное.
Почему-то не сдерживаю нервный смешок, проронив:
— А я боюсь… — но вовремя затыкаюсь, краем глаз стрельнув на Дилана, у которого явно всё прекрасно со слухом, поэтому он улавливает мой шепот:
— Что?
Качаю головой, решая как можно быстрее перевести тему:
— Очень красиво, — не лгу. Говорю правду, и это непривычно. Я часто вру людям. А учитывая тот факт, что я мало разговариваю, можно сделать вывод: ложь — единственное, что пропускаю вслух.
— Такое себе, — О’Брайен наклоняет голову подобно мне, когда изучает незаконченные маски. — Искусство — не мое.
— Все гении так говорят, — замечаю данную странность, и тем самым заставляю парня улыбнуться, но на выдохе, будто он выпускает сдержанный смешок.
— Что ж, — вынимает одну ладонь, звонко играя со связкой ключей. — Ещё один факт обо мне, — бросает на меня взгляд. — Я девятилетний гений.
Резко поворачиваю голову, опустив руки вдоль тела, и с ноткой возмущения произношу:
— Ты так рисовал в девять? — нет, правда, я даже приоткрываю рот, хмуро уставившись на парня, брови которого изгибаются, но усмешка не пропадает с губ:
— Нет, эту в семь, — указывает на картину, которая стоит у наших ног, где океан изображен спокойным. — Эту в девять начал, — вновь смотрит на холст, что расположен на мольберте. — Просто с девяти лет не притрагивался к краскам, — ставит руки на талию, оценивающим взглядом исследуя нарисованное. Я продолжаю возмущенно смотреть на него, задаваясь мучительным для себя вопросом:
— На что тебе такой талант? — произношу с ноткой обиды, ведь этот тип и его навык — проявление жизненной несправедливости. Дилан улыбается:
— Звучало, конечно, унизительно, но я польщен, — начинает разминать левое запястье, я слышу, как оно хрустит. — Говорят, нужно набивать руку, постоянно тренировать её, чтобы не потерять способность. Думаю, я так уже не смогу.
— Ты левша? — мне вовсе не интересно, но любопытно.
Дилан опускает взгляд на руку, которую разминает:
— Я и левша, и правша, но рисовал — левой, пишу — правой, — смотрит на меня, а я дергаю головой, всё еще проявляя на лице легкое смятение:
— Удивительно, — складываю руки на груди, снова обратив свое внимание на картину. Краем глаз вижу — он вновь усмехается, но сдержанно. И ловлю себя на мысли, что ему больше идет такая улыбка. Она кажется более естественной, чем та, которую он обычно натягивает на лицо. Недолго находимся в молчании. Дилан вынимает телефон, проверив время, и вздыхает, сунув его обратно:
— Это всё твоё, так что…
— Всё? — перебиваю, вновь повернув голову, чтобы прямо смотреть на парня. Тот пожимает плечами:
— Мне это не потребуется, — окидывает взглядом помещение строения. — Так что, всё твое.
— Мне не нравится неопределенность, — сжимаю пальцами край ткани свитера, начав нервно бегать взглядом под ногами, ведь проявляю одну из своих сторон — одну из тех, которая раздражает людей.
— Что? — Дилан поворачивается ко мне, сощурившись.
— Всё — это неопределенное понятие, — думаю, как бы я не старалась, у меня не выйдет скрыть от чужих глаз необычное проявление судороги, которой сейчас охвачено мое тело, ведь я нервничаю, напряженно тараторя. — Ты должен конкретизировать.
О’Брайен сощурено косится на меня, недолго пребывая в молчании, и пускает смешок, дернув связкой ключей:
— Мы с тобой даже не друзья, а я уже что-то должен, — не скажу, что он произносит это с недовольством, скорее, относится к этой ситуации с интересом. — Неплохо.
Но я не пытаюсь притормозить свой мыслительный процесс. Указываю пальцем на стол:
— Краски? — Дилан успевает лишь кивнуть, он открывает рот, чтобы встрять, но не позволяю. — Кисточки? — он вновь кивает, а я с большим волнением тараторю, перечисляя все предметы, которые бросаются в глаза. — И листы? — подхожу к столу, пальцем ткнув в альбом. Дилан складывает руки на груди, кивая.
— И мольберт? — не могу остановиться. — И холсты? И баночки? И палитра? И…
— Тея, — Дилан касается пальцами лба, прикрыв веки, и немного замучено вздыхает, качнув головой. — Всё, — повторяет сдержанным тоном. Я нервно дергаю заусенцы на пальцах, начав переменяться с ноги на ногу, пока вновь верчу головой, находя новые предметы для перечисления:
— И стул? — указываю на него, не обратив внимания на то, с каким хмурым интересом парень наблюдает за мной, будто изучая, думаю, это нормально. Он не понимает моего поведения.
— И диван? И стол? И… — замолкаю, когда Дилан начинает громко звенеть ключами. Обращаю на него внимание. Парень вытаскивает из связки небольшой ключ, протянув его мне:
— Он от сарая, — объясняет. — Я достаточно конкретизирую?
Из-за усилившегося стресса не замечаю, как ускоряется сердцебиение. Часто мне не под силу объяснить собственное поведение, мне говорят, что… Что это просто мои особенности. Не могу никак прокомментировать, но мне стоит успокоиться. Хотя бы унять мысли, иначе голова может разболеться и кровь из носа пойдет от давления. Этого мне не нужно.
Моргаю, короткими шагами приблизившись к парню, и осторожно забираю ключ, начав изучать его:
— Вполне, — с придыханием произношу, отступая назад, чтобы вернуться на безопасное расстояние. Кручу, верчу пальцами ключ, уверена, со странным интересом рассматривая его, оттого Дилан вновь замолкает, недолго наблюдая за мной:
— Теперь твоя очередь, — заговаривает, вновь проверив время в телефоне.
— Что? — поднимаю голову.
— Один факт о тебе, — а, он об этом. — Я вот рисовал когда-то, — ставит руки на талию, ожидая моего ответа, и я… Я думаю, я… Странная, потому что сама имею возможность проследить за своим мышлением. И я точно странная. Очень. Неудивительно.
— Я рисую, — говорю шепотом. Дилан хмурится:
— Нет, это должно быть что-то, чего я не знаю.
— Я люблю рисовать, — повторяю одну мысль, пристально смотря на парня, и мне нравится, что он умеет распознать момент, когда стоит отступить, оставив свои расспросы:
— Ладно, — Дилан опускает руки, направившись к двери. — Рисовать, так рисовать, — окидывает меня взглядом, минуя, отчего мне становится неуютно, и я вновь обнимаю себя руками, поворачиваясь к парню всем телом, когда тот оглядывается, притормаживая на пороге:
— Я в школу, — указывает рукой на дом за своей спиной. — Смена Роббин заканчивается в семь, я прихожу в три, — оповещает. — Иногда раньше, — щурится, задумавшись. — А иногда не прихожу. Короче, звони, если опять что-то случится, — делает шаг назад, выходя на пасмурную улицу. — Например, кран сойдет с ума или…
Уголки моих губ дергаются в еле уловимой улыбке, которую я скрываю за попыткой откашляться и прикрывая кулаком рот.
— Звони, короче, — заканчивает, ударив кулаком об кулак. Разворачивается, направившись к дому, и потирает свои татуированные плечи. Он часто так делает. Кажется, набитые рисунки приносят ему дискомфорт. В чем тогда их смысл?
Дожидаюсь, пока Дилан закроет за собой дверь. Опускаю голову, взглядом изучая ключ в дрожащей ладони. Хмурюсь, хватаясь за промелькнувшие в сознании голоса.
«Ей нельзя иметь возможность запираться».
«Простите, это моя вина. Я не досмотрела».
Задерживаю дыхание, дабы уберечь себя от возможной потери контроля над ним, пока перед глазами всё плывет от слабости, отчего прекращаю четко видеть сверкающий ключ. А голоса в голове звучат громче.
«Тея, зачем ты это сделала?»
Мычу, с болью сжав веки, и ладонью накрываю лоб, испытывав боль нешуточной силы, когда давление бьется о виски, желая вскрыть мой череп изнутри. Покачиваюсь на ногах, резко оборачиваясь, и хватаюсь свободной рукой за край дивана, осторожно присаживаясь на него. Морщусь, старательно игнорируя рвотные позывы.
Сгибаюсь, локтями упираясь в колени. Насильно меняю поток мыслей, чтобы избавиться от гнетущих воспоминаний, что властвуют внутри сознания, вырывая мои нервы с корнями.
Если я хочу остаться здесь, то мне нужно постараться найти общий язык с этими людьми. Роббин права. Тут у меня больше свободы, поэтому я смогу добиться желаемого. Всё равно не рассчитываю задерживаться надолго, но короткий период времени мне придется пытаться быть общительной.
Лишь бы меня не вернули обратно.
***
Шумный кабинет. Звонок уже прозвучал, но учитель не торопит учеников умолкнуть, пока сам собирается с мыслями, что-то фиксируя в журнале с особо серьезным видом. Большая часть девушек собирается у парты Брук, которая чувствует себя своего рода королевой вечера, поскольку находится в центре внимания, и каждая из участниц беседы замолкает, когда Брук встревает, высказываясь. И мало, кто считает верным её перебивать. Да, девушка пользуется популярностью, и ей это нравится. Брук чмокает накрашенными губами, подпирая щеку ладонью, и звонко смеется вместе со всеми.
Таким же образом собирается и мужская половина класса. Только у этого «круга» авторитет иной, и Дилан не испытывает дискомфорта от осознания, что его постоянно дергают, вынуждая быть центром громкого общения. Парень сидит на краю парты Дэна, который, в отличии от остальных, листает учебник, в поисках шпаргалки, которую сделал вчера для сегодняшнего теста. Он мог бы и не заморачиваться. Обычно у О’Брайена списывает, хотя тот вовсе не готовится. Это постоянно поражает.
— Девчонки, — с тихим визгом к группе девушек подбегает запыхавшаяся блондинка с пышным бюстом, которая вечно опаздывает на занятия, но сегодня у неё особая причина. Девушка-сплетница, приносящая новости, как сорока серебро. Её большие голубые глаза сверкают, ведь она узнала кое-что интересное, и ей не терпится поделиться услышанным с остальными.
— Знаете… — выдыхает, привлекая внимание. — Знаете, кого встретил мой брат вчера? — ставит одну руку на талию, оглядывая присутствующих, и наклоняется, опираясь на стол Брук, которая с улыбкой вопросительно кивает. Блондинка хлопает ресницами, прошептав:
— Норама.
Девушки тут же начинают шептаться, издавая протяжное мычание, а уголки пухлых губ Брук опускаются. Она с напряжением смотрит перед собой, медленно опуская взгляд ниже, пока одноклассницы заваливают блондинку вопросами, а той отнюдь нравится подобное отношение, поэтому она гордо поправляет завитые локоны волос, купаясь в лучах всеобщего внимания.
Брук с тревогой хмурит брови, оглянувшись на группу парней, среди которых с волнением, перехватившим дыхание, находит Дилана, стоящего к ней спиной. Он улыбается, принимая активное участие в разговоре, и звонко смеется, не ощущая на себе колкого взгляда девушки, и та медленно отворачивает голову, с большим напряжением уставившись в поверхность парты.
Норам. Вернулся?
А Дэн видит. Ему не требуется скрывать свое внимание, которым он окидывает Брук, ведь его и без особых усилий никто не замечает. Поглядывает на девушку, озадаченно сводя брови к переносице, и откладывает учебник, задумчиво покосившись на друга.
***
Черт.
Сжимаю пальцами края рукавов, растирая ими ткань свитера. На животе небольшое пятно от красной краски, я случайно обронила на себя баночку гуаши, когда рисовала. Провела в сарае весь день, пришлось солгать Роббин, что я принимала лекарства и обедала. Только сейчас, вечером, отзываюсь на просьбу женщины вернуться в дом, пока не разыгрывается сильная буря. Ветер грозно воет, сочась через небольшие дыры в оконной раме, отчего уши одаряет громкий свист. В небе гремит куда мощнее, чем утром. Я могу уловить, как ветви деревьев барабанят по крыше строения. Небо чернеет, облака сворачиваются, а со стороны берега доносит тревожный вой сирены, предупреждающий о надвигающемся шторме.
Пытаюсь как-то скрыть пятно. Не то, чтобы меня заботит внешний вид, просто не хочу пачкать единственную вещь, в которой мне комфортно.
Выхожу из сарая, воспользовавшись ключом, чтобы закрыть дверь, и еле удерживаюсь на худых ногах, пока торопливо направляюсь к террасе, чтобы ухватиться за перила и подняться в безопасность. Открываю дверь, оказываясь в теплом доме. На улице тут же начинает моросить дождь, с каждой секундой усиливаясь и увеличивая размер капель. Иду к кухне. За окном гремит — над головой мерцает свет. Перепады электричества. Я останавливаюсь, подняв взгляд на лампу, чтобы проследить за её нервным дрожанием, а вот мимо проходящий Дилан не придает происходящему значения. Видимо, подобная погода — частое явление, поэтому должной реакции дрожание пола под ногами не вызывает. Парень заходит на кухню, на которой Роббин готовит ужин. Я натягиваю рукава кофты так, чтобы скрыть запястья, и складываю руки на груди, когда встаю в дверях, окинув помещение взглядом. Женщина возится у плиты, поблагодарив сына, который приносит из кладовки пару помидоров для салата, принявшись их мыть, хотя женщина уверяет, что сама способна с этим справиться. Вид у неё усталый.
Роббин отвлекается от плиты, на которой жарит картошку, и хочет обратиться ко мне, но её взгляд натыкается на красное пятно, горящее на ткани моего свитера, поэтому дальнейшая реакция логична и ожидаема:
— Боже… — она чуть ли за сердце от шока не хватается. Я начинаю качать головой, оттягивая свитер:
— Это краска, — виновато опускаю глаза, не в силах наблюдать за испугом, который женщина пытается выдохнуть из себя, когда опирается руками на свою талию. Перевожу взгляд на Дилана, который с большей хмуростью изучает мои красные ладони, прекратив мыть овощи.
— Просто краска, — повторяю. — Извините.
— Ничего, — реакция Роббин мне ясна. Женщина указывает ладонью на мой свитер:
— Давай, я постираю, — начинает вытирать руки о полотенце. Я нервно качаю головой:
— Н-нет.
— У тебя нет одежды, верно? — женщина будто не слушает меня, я вижу, что она чем-то нагружена. — Надо с тобой в магазин выехать.
— Не нужно, я сама постираю сейчас, — уверяю, сжав пальцами ткань свитера, и с тревогой моргаю, ведь Роббин серьезным тоном повторяет:
— Так, снимай, — она явно не в настроении. — Дилан, — её руки необычно дрожат, пока она пытается ровно сложить полотенце. Парень оглядывается на неё, кажется, тоже обращает внимание на состояние матери, поэтому спокойно кивает в ответ, выключив воду.
— Помнишь, мы вещи в том году собирали? — даже её голос звучит иначе. — Ей дай примерить, — смотрит на меня, пытаясь проявлять привычное тепло, но её улыбка выглядит болезненной. — Временно возьмешь, ладно? Да и жарко, Тея.
— Мне не жарко, — хочу отказаться лишь по причине нежелания отнимать чье-то время, но Роббин оказывает на меня эмоциональное давление, когда повышает голос:
— Нет, не спорь со мной. Ладно? — вновь ворошит ткань полотенца, никак не может уложить его на стол. — Дилан, покажи ей, — повторяет просьбу жестче, и парень набирает воздуха в легкие, с напряжением стрельнув в меня взглядом. — Тея, снимай, — Роббин хочет направиться в мою сторону, чтобы, по всей видимости, самой стянуть с меня свитер, поэтому я напуганно отступаю назад, плечом ударившись о дверной косяк:
— Но… — шепчу.
— Мам, она снимет, — словно гром. Дилан громко и твердо произносит, а женщина тут же останавливается в шаге от меня, опустив свои дрожащие руки, и оборачивается, с каплей беспокойства взглянув на сына, который сердито смотрит в ответ, сурово процедив:
— Сегодня самообслуживание, — резким движением выключает плиту, скинув сковородку в раковину вместе с недожаренной картошкой, на что мы с Роббин одинаково реагируем. Вздрагиваем от громкого звука.
— Иди спать, — парень будто приказывает, и я на подсознательном уровне ожидаю привычного сопротивления со стороны Роббин: сейчас она обругает его и отхлестает тряпкой, но женщина лишь набирает воздуха в легкие, не выдыхая его на протяжении нескольких секунд. Её взволнованный вид настораживает. Она выглядит растерянной, словно на мгновение теряет связь с происходящим. Переводит взгляд на меня, нервно улыбнувшись, и проходит мимо, ладонью погладив по спине:
— Проследи, чтобы Тея поела, — обращается к сыну, спешно покидая кухню, дабы направиться в свою комнату. Оборачиваюсь, с хмурой растерянностью провожая Роббин взглядом, пока она не пропадает за стеной второго этажа.
Медленно возвращаю голову в нормальное положение, опустив глаза. Смотрю в пол. Дилан вытирает ладони о полотенце, скомкав его и бросив на стол:
— Идем, — указывает мне, направившись в мою сторону, и я на автомате отступаю назад, позволив ему выйти с кухни. Парень направляется к лестнице, и мне приходится смириться. Что-то мне подсказывает, сейчас не удачный момент для сопротивления. Мне придется послушаться его, а то вдруг перепадет… Всё-таки, я в полной мере побаиваюсь этого типа.
Поднимаемся на второй этаж. Слышу классическую музыку. Она исходит со стороны двери комнаты Роббин. Её это успокаивает? Шагаю за Диланом, перебирая пальцами воздух, и с опаской шепчу:
— У неё что-то случилось на работе?
— Да, она сильно переживает, — на удивление, теперь парень говорит со мной с меньшей грубостью в голосе. — Она не злится, но её забота начинает пугать, — выражение лица серьезное. Тормозит у порога своей комнаты, указав пальцем в сторону ванной:
— Иди, кинь в стирку свитер, я пока найду вещи, — не дожидается моего ответа, я даже рот не успеваю открыть, чтобы проявить слабое противостояние. Проходит к себе, оставив дверь открытой, а мне остается лишь глотнуть комка в горле. Моргаю, еле удержав горячую жидкость внутри. Конечно, глаза слезятся, но мне приходится быстрым шагом отправиться в ванную.
Не стану спорить. Вдруг он меня ударит?
Захожу в ванную комнату. Странно, но классическая музыка и на меня действует успокаивающе. Я не теряю своего напряжения, но с меньшей моральной растерянностью подхожу к раковине, встав напротив зеркала. Поднимаю глаза. Смотрю на себя. Делаю это не так часто. Правда, всё равно никак не воспринимаю свою внешность. Обычно у человека есть определенное мнение на свой счет. У меня его нет. Просто я. Просто…
Проглатываю скопившуюся во рту воду, опустив ладони к краю свитера, и сжимаю ткань пальцами, неуверенно потянув вверх. Еле справляюсь, снимая одежду через голову, и успеваю потеряться в свитере. Дилан прав. У меня особая способность — теряться, не двигаясь с места. С легким головокружением опускаю руки, держа ткань, и поднимаю глаза, немного наклонив голову к плечу. Смотрю на свое отражение. Бледная кожа под белой майкой натянута до предела. Кости на груди под ключицами. Тонкие руки. Не могу разглядеть хотя бы намек на мышцы. Только острые угловатые кости. Оттенок моей кожи необычен. Отдает немного голубоватым, думаю, из-за количества синяков. Мне не нужно сильно биться, чтобы получить подобные отметки на теле. Поднимаю плечо, рассматривая след от тычка пальцами. О’Брайен вроде не прилагал усилий, а вот — синяк.
Бросаю свитер в корзину. Изучаю свое лицо. Думаю, я еще сбросила пару килограмм из-за стресса адаптации. Впадины вместо щек отчетливее, синяки под глазами обретают новый оттенок, темнее, чем прежде. Глаза больше. Их белок более голубоватый, нежели нормального, привычного цвета. От висков к щекам тропинка из бледных веснушек. Волосы. Надо бы их перезаплести, а то уже несколько дней пучок не распускаю. Боюсь, не смогу расчесать.
Изучаю майку. Даже лифчик не ношу. Мне он и не требуется. С моей-то фигурой.
Отворачиваю голову, вздохнув. И чего толку смотреть на себя?
***
Искать долго не приходится. Дилан вынимает небольшой чемодан с балкона, который был оставлен там, чтобы парень мог вернуться к разбору своих вещей, к чему он так и не вернулся. Приседает на край кровати, открыв молнию, и начинает зрительно изучать вещи, понимая, что ничего этой тощей не подойдет. Прислушивается к музыке — играет, значит, Роббин в порядке. Или вскоре будет. Наклоняется, начав перебирать вещи. И каждая новая рождает внутри непонимание — что им двигало, когда он покупал это всё? Даже пускает смешок, представляя себя в яркой футболке. Дилан что, чертов единорог?
Поднимает глаза, когда порог комнаты неуверенно переступает Тея, с неприятным покалываниям в ребрах сжав себя тонкими руками, и Дилан тут же резко отводит взгляд, дернув головой, чтобы не акцентировать внимания на нечеловеческой худобе. И тараторит:
— Мы никак не отнесем вещи. Они все стиранные, а некоторые я вовсе не носил, — выкладывает стопки одежды на кровать, не зная, что предложить болезненно костлявой девчонке, которая подходит ближе, чувствуя, как её охватывает физический и эмоциональный дискомфорт. Она опускает одну руку, второй нервно потирая плечо, усыпанное веснушками, и решает скорее покончить с этим — чем быстрее выберет одежду, тем быстрее скроется в ней. Встает у кровати, пытаясь не думать о том, что, хочет парень или нет, но он искоса изучает угловатое тело девушки. Испытывает… Прикрывает веки, ладонями скользнув по лицу. Окей. Отвращение. Оно не пропадет только потому, что об этом просит мать. Тея выглядит ужасно. Дилан просто постарается не придавать этому значения. Привыкнет, со временем.
Опирается локтем на колено, подперев кулаком щеку, и поворачивает голову, желая взглянуть на вещи, чтобы понять, что он может предложить девчонке, но задерживает внимание на опущенной руке, плечо которой эта мышь сжимает. На запястье странный синяк. Темный.
— Что это? — Дилан
просто спрашивает, указывая пальцем на запястье девушки, которая
просто отвечает:
— Ударилась, — и тут же решает перевести тему:
— Как много клетчатых рубашек, — наклоняется, осторожно перебирая вещи. Дилан устало усмехается:
— Было время я почему-то тащился от них, — выпрямляет спину, потерев ладонями «избитые» татуировками плечи. — Ты можешь взять, что хочешь, но, боюсь… — выдает основную мысль. — Велико будет, — еще раз окидывает взглядом тело девушки, пальцами почесав кончик носа. — Всё.
— Ничего, мне так нравится, — выбирает одну рубашку в темно-зеленую клетку, и поднимает её к лицу, чтобы рассмотреть цвет.
— Большие вещи? — Дилан поддерживает диалог. Так или иначе, он не стремится к общению с ней, но пытается наладить контакт, чтобы угодить матери, а то нервная система Роббин в последнее время всё чаще дает сбой.
— Да, в них комфортно, — Тея щупает ткань. Плотная и жесткая, после стирки. Такая приятная. Девушка надевает рубашку, кое-как справляясь с пуговицами, а Дилан щурится, немного отклоняясь назад, чтобы окинуть девушку взглядом:
— Ты любишь зеленый цвет? — начинает рыться в карманах джинсов.
— С чего взял? — Тея не собирается поправлять рукава. Ей нравится, что ткань скрывает ладони.
— Зеленый свитер, зеленая кофта, — Дилан хмурится на мгновение, ведь находит только зажигалку.
— Скорее… — Тея отходит назад, чтобы увидеть себя в отражении стекла окна. — Цвет хвои, — не смотрит на парня, поэтому не видит, как он вынимает упаковку сигарет. — Люблю хвою, — и вдруг слабо улыбается. — Третий факт обо мне.
— Я должен сказать что-то в ответ? — Дилан усмехается, предполагая, пока вынимает одну сигарету, сунув в рот.
— Мы не друзья, ты мне ничего не должен, — Тея немного меняет фразу, но смысл остается тем же. Парень сдержанно улыбается, чиркнув зажигалкой, и поджигает кончик сигареты, заставив Тею нервно обратить на себя внимание. Девушка опускает глаза. Смотрит на то, как Дилан втягивает никотин, пару секунд пялясь перед собой. Кажется, он ожидает интереса с её стороны, поэтому первым делом спрашивает, выпустив никотин через ноздри:
— Ты куришь? — и поднимает глаза, повертев перед своими губами сигарету. Тея обеспокоенно качает головой:
— Мне запрещено.
— Мне тоже, — Дилан вновь затягивает, протянув девушке упаковку:
— Хочешь?
Смотрит. Медленно взгляд соскальзывает — теперь внимание Теи поглощено. Она изучает упаковку сигарет, чувствуя, как в то же мгновение её дыхание учащается, а удары сердца в груди становятся давящими, будто бы кровавый орган намеревается разбить ребра и вырваться наружу. Давление. Тея глотает аромат никотина, медленно заполоняющего её легкие, и моргает, проявив неожиданные эмоции. Испуг. Она в страхе отступает назад, спотыкаясь о чемодан, чем заставляет парня напряженно податься вперед, будто бы он намеревается успеть схватить её за руку и помочь удержать равновесие, но Тея слишком быстро отходит, качая головой:
— Нет, — не дает ему ничего сказать. Дилан открывает рот, а девчонка разворачивается, быстрым и неуклюжим шагом выскальзывая из комнаты, скорее помчавшись к себе.
О’Брайен затягивает. До ушей доносится дверной хлопок.
Что ж, это не то, чего он добивался, но ладно.
Парень не считает верным вот так резко бросать вредную привычку. Это приведет лишь к большему стрессу — и человек рано или поздно сорвется, приняв куда больше, чем мог бы. Это, конечно, не наркотик, но Дилан судит по себе. У него есть опыт. Парень уверен — это Тея таскает у него сигареты, и ему хотелось, чтобы она выкурила с ним. Во-первых, тогда ей не придется воровать. Во-вторых, это бы помогло им найти общий язык.
Но, видимо, девчонка продолжит лгать и воровать.
Выпускает никотин изо рта, подняв глаза в потолок.
Ладно, по хер. Всё равно поймает её за руку, и тогда она не сможет отвертеться.
