Прошлое, как часть тебя
Яркие разводы темной краски. Необычные ароматы краски витают в воздухе в виде невесомых капелек, спасение от которых — черная бандана, которую парень натягивает на нижнюю часть лица, скрывая нос и рот, дабы не дышать химикатами, которые он распыляет, пока потрясывает баллончик, принимаясь опылять стену над изголовьем кровати, на которой стоит. Черная футболка в капельках краски. Мелких, еле заметных. Руки в белых перчатках, которые обычно Роббин надевает, когда занимается растениями. Джинсы не пачкает, избегая попадания капель на ткань. Вновь встряхивает баллончик, после одаривая стену темно-синей краской, к которой после добавит черную. Попадает на постельное белье, но вряд ли он переживает по этому поводу. Дилан давно не берется за кисточки, но это не лишает его возможности просто малевать стены. Наверное, он получает некое эстетическое удовольствие, пока занимается этим. К тому же, сейчас его голова полна мыслей, процесс обдумывания создавшейся ситуации рушит внутреннюю гармонию с собой, которой парень так яро добивается, чтобы не допустить ошибок. Человеку сложно добиться мирной связи между собой внешним и внутренним. Жаль, что люди не придают особого значения тому, как разнится их психологический мир с миром реального созидания. Хотя, если бы придавали, то мир состоял бы из миллиарда отдельных, собственно для каждого. Сегодня тот самый день, когда Дилану требуется быть заключенным в своем. И дело не только в том сообщении, что он получил на днях. Норам вернулся — это настораживает, но одна из не самых лучших сторон О’Брайена — гордость. Он слишком высокого мнения о себе, чтобы признаться в наличие слабости. Поэтому он отрицает колкий дискомфорт, подаренный мыслью о возвращении старого знакомого. Неясно, кто виноват в сформировавшемся характере парня. Он сам или его мать. — Да ты издеваешься надо мной?.. Бросает короткий взгляд на женщину, которая уже секунд десять стоит на пороге его комнаты, с открытым от шока ртом наблюдая за деятельностью сына. Дилан без интереса продолжает опылять стену, всем своим видом демонстрируя матери плохое расположение духа, и она схватывает, понимая намек, но не выходит. Наоборот приближается к его кровати, томно вздохнув, ведь по-прежнему чувствует себя нехорошо. Складывает руки на груди, пытаясь проглотить возмущение. Знает, что сейчас своим недовольством лишь ухудшит ситуацию, а ей неохота после проводить ночь в тесках самообвинения. — Как ты себя чувствуешь? — Дилан опускает баллончик, бросив его в коробку к остальным. — Три дня из кровати не вылезала, — снимает испачканные в краске перчатки, после потянувшись пальцами к черной бандане, чтобы спустить с лица на шею. Почему-то Роббин мгновение молчит, изучая внешний вид сына. Еще наколок не хватает — и точно какой-то неформал выйдет. И от кого он этого набрался? — Хорошо, — отчасти. — Только придется отработать две ночные в выходные, — касается ладонью затекшей после сна шеи, начав мягко массировать. — Пиздец, — Дилан сердито процеживает, бросив перчатки на тумбу, а Роббин поднимает на него возмущенный взгляд: — Следи за языком. Парень поворачивает голову, натянуто улыбнувшись: — О, какая досадная участь, мисс, — спрыгивает с кровати, своим отвратным поведением заставляя женщину устало закатить глаза. У неё нет сил, чтобы эмоционально бороться с ним, да и он сам не в настроении. — Тея нормально кушала все эти дни? — наблюдает за тем, как её сын поднимает тяжелую коробку с баллончиками, направляясь с ней к столу: — Ты же знаешь, что она не ест, — ворчит. — Она постоянно оставляет тарелки с едой, — громко ставит на поверхность стола, прямо на учебники и тетради. — Мне кажется, она не особо стремится поправиться, — с каждым сказанным словом его голос ворчливо грубеет. — Не нравится она мне. — Она не понимает, что больна, — Роббин начинает говорить с ним мягче и тише, чтобы не спровоцировать проявление еще большей нестабильности. — Это нормально. — В чем смысл её реабилитации? — Дилан явно не в духе. — Бред какой-то, пустая трата времени, — перебирает баллончики, трясет у своего уха, чтобы проверить, какие скоро закончатся. — Дилан… — Роббин оглядывается на дверь, тоном прося его придержать язык. — Она сдохнет здесь, а нам отвечать, — парень роняет несколько баллончиков, и Роббин вздрагивает, когда он зло пинает их ногой под стол. — Лучше верни её, пока есть возможность. Женщина резким взглядом врезается в его лицо, опустив руки вдоль тела, и еле выдерживает, чтобы не ударить сына: — Она не вещь, — тише, Роббин, обида и недовольство берут верх. — Достал, придурок, — окидывает его взглядом, полным разочарования, и разворачивается, направившись в коридор. Дилан стоит на месте, смотрит в пол. Пальцы нервно сжимаются, стискивая ладони в кулаки. Короткий глоток воды во рту. Пропускает тяжелое дыхание, не возвращающее ему внутренний контроль. Хочет прикрыть веки, но отвлекается на медленно выкатывающийся из-под стола баллончик краски, что ударяется о его ногу. С напряжением сжимает зубы, рывком подняв его, и разворачивается, хорошенько размахнувшись. Бросается в сторону раскрытой дверцы балкона, ощутив, как от напряжения в мышцах появляется покалывающая боль. И секунда не успевает пройти, как по ту сторону окна слышится испуганный короткий крик. Дилан опускает руки, застыв, и раздраженно выдыхает, прикрыв веки: — Черт, — шепчет зло, когда быстрым шагом двигается к балкону, выходя на него, и опирается руками на перегородку, наклонившись вперед, чтобы уставиться на девушку в клетчатой рубашке, которая приседает на одно колено, пальцами коснувшись баллончика с краской. Парень нервно облизывает губы. Откинуть свой внутренний шторм не выходит, поэтому он даже не старается фальшиво улыбнуться: — Не ушиб? — подается вперед, зная, что не услышит отсюда девушку, которая вскидывает голову, щурясь из-за бледноты неба. Недолго задерживает внимание на парне, опускает лицо, и шепчет под нос: — Лучше бы ушиб… — Что? — Дилан сильнее наклоняется вперед, морщась от головной боли, что резко пронзает виски. Тея поднимается на ноги, взяв баллончик в обе руки, и вновь поднимает голову, чтобы взглянуть на парня: — Ничего. *** Кручу в руках баллончик с синей краской. Подхожу к порогу комнаты Дилана и первым делом обращаю внимание на стену, измалеванную темными цветами. Он ничего не хотел изобразить, как мне кажется, но похожее самовыражение мне знакомо. Когда меня переполняют какие-то эмоции, обычно, негативные, я не могу сконцентрироваться и нарисовать что-то конкретное. Начинаю просто малевать красками, по итогу имея каракули и непонятные мазки. Пахнет немного необычно. Не совсем красками. Сам парень торчит у стола, перебирая баллончики в коробке. Оглядывается, пальцами оттянув завязанную на шее бандану, поморщившись, будто бы она мешает ему нормально дышать: — Merci, mademoiselle (франц. «Благодарю, мисс»), — натянуто улыбается, совсем не похоже на проявление искренних эмоций, но я ничего не говорю на этот счет, решая, что это не мое дело. Лишь наклоняю голову набок, подходя к столу, протянув Дилану баллончик. Парень берет его, обращая внимание на моё вопросительное выражение лица, поэтому поясняет: — Это французский, — закрывает коробку. — Знаешь его? — я не перестану поражаться новым фактам об этом вроде как неприятном типе, если судить по его внешнему виду и поведению. Поразительно, но он не перестает удивлять. — В процессе изучения, — опускает коробку на пол, ногой пихнув под стол, и разворачивается, кажется, он чем-то занят, но не оставляю его в покое, с любопытством последовав за ним: — Зачем? — не смущаюсь задавать вопросы. Это вторая моя особенность, раздражающая людей. Дилан приседает у кровати, вытаскивая из-под неё коробки, которые начинает раскрывать: — Просто так, — признается, перерывая баллончики. — Я не часто задумываюсь над тем, что делаю, — поднимает те, что с синей краской, и трясет у лица, проверяя, сколько осталось внутри жидкости. — Способ чем-то занимать себя? — догадываюсь, изучая содержимое коробок, которые он открывает. Нет определенной сортировки вещей. Книги свалены с красками и старыми упаковками сигарет. Не буду перечислять все те предметы, которые вижу, просто отмечу то, что здесь творится полнейший хаос. Он не содержит вещи в порядке. Не удивлюсь, если открою шкаф с его одеждой, то оттуда повалится обувь. Странно, что у такой трепетной к чистоте и порядку женщины столь неаккуратный сын. — Наверное, — он выкладывает баллончики. — И сколько языков ты знаешь? — перевожу внимание на небольшую оторванную голову плюшевого пса. — С чего ты взяла, что я знаю несколько? — парень хмурится, задумчивым взглядом стрельнув мою сторону, не отрываясь от своей работы. — Не знаю, — приседаю на корточки, без разрешения взяв из коробки небольшую голову, из которой тут же начинает выпадать вата. — Исходя из твоего суждения, ты много, чем занимаешься, — аккуратно впихиваю обратно. — Вряд ли ограничиваешь себя одним языком. О’Брайен набирает в руки баллончиков, поднявшись, и я встаю на ноги, продолжая изучать голову пса. Где остальное тело? Парень будто с подозрением щурится, может, обдумывает сказанное мною: — Ещё три, — дает ответ, повернувшись ко мне спиной, чтобы направится обратно к столу, а я вскидываю голову, удивленно хлопая ресницами: — Ух-ты. Ты и правда гений, — не могу не признаться в этом. Со стороны Дилана — короткий смешок. Он продолжает разбираться со своими красками, пока я опускаю голову пса обратно, вновь обратив свой взгляд на стену: — Роббин уже решила, как накажет тебя? — указываю пальцем на стену, а О’Брайен цокает языком: — Она в процессе создания идеальной пытки. Моргаю, подходя ближе к стене, чтобы рассмотреть, как переливаются оттенки: — В таком случае, — шепчу. — Думаю, заставит тебя сидеть со мной. И почему-то чувствую себя необычно, когда слышу, как Дилан смеется. Я ещё не слышала, чтобы он таким образом реагировал, поэтому резко оглядываюсь, чтобы по выражению его лица понять, какие эмоции он выражает. Но смех резко обрывается. Дилан еле поворачивает голову, коротко взглянув куда-то в сторону, но понимаю, что он краем глаз смотрит на меня, вновь отвернувшись. Хмур. Думаю, мне стоит уйти. Начинаю отступать назад, нервно моргая: — Пойду, помогу Роббин с готовкой, — запинаюсь, поторопившись покинуть комнату. Дилан ничего не отвечает, продолжив держать в руках баллончики. Не шевелится. Замер. Я выбираю идеальную тактику. Мне требуется больше свободы, отсутствие постоянного наблюдения и контроля, чтобы добиться своей цели, поэтому хорошо, что я решаю лгать. Радует то, что Роббин, вроде, хороший человек. Она не особо наседает на меня, не следит за каждым моим движением. Её можно обвести вокруг пальца. Таких медсестер было множество там, откуда меня привезли, поэтому не составит труда подстроить ситуацию под себя. Первым делом, мне требуется убедить Роббин, что я открыта и честна перед ней. А дальше всё пойдет, как по маслу. — Не обожглась? — женщина выглядит лучше. Она бодро передвигается по кухне, радуясь тому, что я сама предлагаю свою помощь. Видно, ей охота сблизиться со мной. Что ж, это сыграет и мне на руку, поэтому подыгрываю женщине, правда, против своей натуры мне не пойти. Я остаюсь скованной и молчаливой, качнув головой. Потираю пальцы, которыми коснулась края сковородки, и подхожу к чайнику, пытаясь поднять, чтобы разлить кипяток в кружки. Но не могу. Тяжелый. — Тебе уже легче находиться здесь? — Роббин хочет услышать желаемое. — Ты приспособилась? — она нарезает овощи, поглядывая на меня. — Ну… — и я дам ей желанное. — Мне здесь нравится, — оставляю чайник, решая пока найти упаковку чая. — Рада слышать, — женщина берет лопаточку, проверив, не подгорает ли яичница. — А тебе идут мужские вещи, — вдруг подмечает, изучая мой внешний вид. — Я в юности тоже носила вещи своих братьев. И парней. Женская одежда мне не особо нравилась. Она то слишком облегала, то слишком открывала. Не люблю я, когда тело оголено где-либо. — Я тоже, — остаюсь скованной в проявлении эмоций, оттого выгляжу неловко, в то время как Роббин тепло улыбается, оповестив меня: — Завтра взвесимся утром, — и оглядывается на порог, мимо которого проходит Дилан. Я кладу в кружки пакетики, недолго обдумывая её слова. Утром выпью литр воды. Или два. Сколько влезет. Тогда проблем не будет при взвешивании. Слышу, как звонко гремит связка ключей. Роббин берет полотенце, вытирая руки, и шагает к порогу, чтобы переговорить с сыном: — Ты куда-то собираешься? — тот, наверное, молча кивает, поэтому женщина задает следующий вопрос: — Куда? — и тут же пропускает недовольный вздох. — Только обещай мне, что… Дверной хлопок. Я опускаю руки, смотря в спину Роббин, которая медленно мнет пальцами ткань полотенца, тревожным взглядом окидывая свои руки, и оборачивается, медленно возвращаясь к плите, фыркнув с опечаленным видом: — «Увидимся»… — выключает плиту. — Значит, вечером его не стоит ждать. Мне нужно поддерживать с ней диалог, чтобы создать впечатление, будто… Будто меня интересует беседа: — Боитесь, что он наделает глупостей? — я понимаю её волнение. — Это же мой сын, — женщина обеспокоенно улыбается, начав раскладывать яичницу на тарелки. — Я его хорошо знаю. Моргаю, взяв в руки полотенце, чтобы занять ладони чем-то: — Но он настолько разносторонний, — Роббин останавливает свои действия, обратив на меня заинтересованный взгляд, причем, удивленный, и мне приходится объясниться. — В том плане… Он очень умен, — это так, это не ложь. — Не кажется мне глупым, — пожимаю плечами, пытаясь снизить процент тревоги в глазах Роббин. — В большей мере разумным. — Несостыковка образов, да? — она вдруг смеется, опустив сковородку в раковину. — Он вроде умный, но… — ставит руки на талию, с хмурой задумчивостью подняв глаза в потолок. — Не стоит полностью доверять этой его стороне, — улыбается, кивнув в сторону стола. — Садись кушать. Послушно занимаю свой стул. Женщина ставит тарелки, немного еды отложив в контейнер для Дилана. Разливает чай. Я беру вилку, окинув вниманием еду, и вздыхаю, размышляя над тем, зачем людям вообще потреблять пищу? Она так отяжеляет и без того физически тяжелое тело. Роббин садится напротив, желая мне приятного аппетита, на что я отвечаю взаимно, начав чуть-чуть покусывать нарезанные овощи. Поглядываю на Роббин, которая параллельно с едой умудряется отвечать на сообщения по работе. Я вдруг ловлю себя на странной мысли… Поднимаю голову, разглядывая женщину, и понимаю, что она… — А сколько вам лет? — слетает с моих губ. Это не совсем культурный вопрос, поэтому мне требуется исправиться и объяснить, откуда явился мой интерес: — Я к тому, что, имея взрослого сына, вы выглядите очень молодо. Роббин смотрит на меня с легкой улыбкой: — Тридцать четыре, но многие дают мне меньше, — откладывает телефон, принявшись кушать, но медленно, поглядывая на меня. Я киваю головой, получая информацию, и откусываю кончик огурца, уставившись в стол. И резко хмурю брови, растерянно приоткрыв рот: — Выходит… — успеваю шепнуть. — Да, Тея, — Роббин спокойно перебивает. — Мне было шестнадцать, когда я родила Дилана, — вижу, как она постукивает вилкой по краю тарелки. Поднимаю глаза выше. Женщина смотрит в стол. Её взгляд… Необычно. Она будто уходит в себя. Уголки губ дергаются, но не растягиваются в улыбку. Это будто попытка, только вот, выражение лица больше печальное. Смотрит на меня. Всё-таки слабо улыбается, словно обреченно, и кивает на мою тарелку: — Кушай.***
«Убей себя». Голос звучит над ухом, губами касается её кожи. Тея резко оглядывается на окно, зашторенное кружевной занавеской, когда в небе гремит. Будет дождь? Опять? Девушка сидит в сарае напротив мольберта и держит кисточку перед холстом, с тревогой прислушиваясь к переменчивой погоде. Моргает, с замиранием сердца в груди повернув голову обратно, дабы видеть баночку красной краски, которую держит дрожащими пальцами. Гром повторяется, а по крыше начинает колотить дождь. Набирает воздуха в легкие, прикрыв веки. Чувствует, как шум стихии волнами набрасывает на неё нежеланные воспоминания, от которых нет спасения. В одиночестве. «Убей себя». Тея открывает веки, принявшись резкими масками уродовать холст, на котором изобразила портрет девушки. Она водит, оставляя следы на её лице, и «разрывает» большие глаза нарисованной незнакомки. Именно в дождь… «Давай я покажу тебе, как это делается». — Нет, — срывается с её губ, а пальцы до хруста в костях сжимают кисточку. Её смех. Громкий. Пронзающий уши, но он не слышит четко. Всё приглушено. Свет мутный. В глазах расплывается. Она смеется звонко, под ним, пока он рвет её на части. Грубо. Жестко. Бессознательно. Сколько употребил? Неважно. Оно неважно сейчас. А она? А кто она? А где они? Девушка прогибается в спине, закинув руки ему на плечи, и запрокидывает голову, затылком трется о рыхлую стену ванной комнаты. За дверью голоса и орущая музыка. Пахнет отвратительно. Под ногами бутылки и окурки. В урне прозрачные пакетики и сломанные шприцы. В углу помещения сидит парень, худой, его глаза прикрыты, а плечо сковано ремнем. Дыхание короткое, хриплое. Сколько он ввел себе в вену? Мышцы рук О’Брайена напряжены. Одной ладонью опирается на стену возле головы девушки с растрепанными волосами и вызывающим макияжем, другой поддерживает её бедро, чтобы резче проникать. И глубже. Незнакомка, кажется, ей лет шестнадцать, громко стонет, с наслаждением ловя языком пропитанный никотином воздух, и сжимает ногтями шею Дилана, подавшись к его лицу. Языком скользит по его щеке, после чего вновь откидывает голову, макушкой трясь о стену, широко улыбаясь. Короткая юбка собрана на талии, прозрачный топ мнется, оголенная грудь просвечивает. Тонкие клетчатые колготки порваны. В голове полный кавардак из-за принятого. Дилана не интересует, сколько ей лет. Она сама раздвинула ноги, а он уже под градусом. Так оно и происходит. «Тея, гав-гав». Девушка наклоняет голову, сдавливая влажные веки. Шум дождя усиливается, отдается болью в ушах. Нет. Уйди. Сутулится, клонясь головой к холсту. Роняет баночку. Красная краска разливается на полу под ногами, а дрожащая ладонь хватается за край стола в попытке удержаться на месте. Уходи. Шепчет. Пот каплями стекает по лбу. Рождается отвратительное желание кричать, позвать Роббин, но женщина ушла на работу. Время позднее. За окном чернота. Тея не может глотнуть воды. Она задыхается, кислородное голодание. Голова идет кругом. Пальцами касается лба, выронив кисточку. «Оставьте! Отпустите меня!» А она кто? До её стона сжимает волосы, крепко потянув на себя, заставив девушку выгнуться. Блондинка издает хриплое дыхание, улыбаясь, и еле удерживается за край кресла, на который встает трясущимися от удовольствия коленями, пока Дилан свободной рукой удерживает её за талию, совершая жесткие толчки. Какая-то комната. Здесь же в углу интимно целуются, как бешенные, какая-то парочка. Музыка громче, в ушах давление. Он ещё принял. Больше. Блондинка тянется рукой за бутылкой водки, чтобы опрокинуть в себя, но прерывается на стон, заставив парня отпустить свои волосы, но сдавить её шею. Сжимает. Девушка хрипло дышит, запрокидывая голову. Прикрывает веки. Легкое удушение. Её руки слабнут. И подобное происходит во всем заброшенном здании. Своего рода клуб, образованный молодежью. Сначала всё выглядело безобидно: группа подростков собиралась здесь, чтобы выпить, но их становилось всё больше. Наличие трех этажей позволяет огромному количеству людей посещать это, теперь уже, заведение. Похоже, это место хотели отвести под парковку, потом под склад, оттого оконные рамы тянутся от потолка к полу. Приглушенные неоновые огни ярких цветов, чтобы точно воздействовать на разум. Красные оттенки. Человеческий организм психически реагирует на подобные цвета. Тот, кто организовывает здешние вечеринки, знает толк в воздействии на психику. Вокруг лес. Громкая музыка никого не тревожит. Город далеко, жители давно спят. А ночная жизнь разгорается. Больше людей. Больше оголенных тел. Больше алкоголя и наркотиков. Больше стонов, льющихся из-за каждого угла. Больше танцующих и орущих. Больше. Да, Дилан никогда не приведет сюда Дэна. Ни за что. Ему не обязательно знать об этой стороне друга. Блондинка отчаянно хватается за запястье парня, начав давиться и кашлять. Дилан отпускает её шею, позволив девушке упасть грудью на спинку кресла, но не дает ей отдышаться, ведь продолжает трахать. Именно таким образом можно охарактеризовать всё, что происходит между людьми, пришедшими в это заведение. Грубо. Но никак иначе. — Боже… — Тея шепчет, не может вдохнуть. Что-то встревает в глотке, что-то острое и угловатое. Перед глазами плывет. Помещение раскачивается, девушка не может удержаться на стуле, поэтому валится на колени, обронив высокий деревянный стул. Мычит. С губ слетает тихое: «Оставь», — и кашель. Раздирает горло. Пытается удержаться на вытянутых руках, они трясутся. Голова вот-вот разорвется. Давление на стенки черепа. Изнутри. «Тея, гав-гав!» Девушка тянется ладонью к краю стола, чтобы держаться за него, как за что-то реальное, ощутимое. Не теряй связь с реальным миром, Тея. «Перестаньте! Не надо!» Это всё. Оно в твоей голове. Оно — часть тебя. «Гав-гав!» Качается из стороны в сторону. Подносит бутылку к губам. Озирает помещения с бетонными стенами. Столько людей. Разных возрастов. Дилан опирается рукой на угол стены, чтобы не рухнуть на голый пол. Всё плывет. Помещения качает. Две стороны одной медали О’Брайена. Прошлое как часть тебя. Отпивает алкоголь, оглянувшись, и еле фокусирует взгляд на группе парней, которые сидят на одном из диванов, что притащили сюда заядлые «посетители». Среди танцующих их с трудом удается обнаружить. Дилана никто не интересует, кроме одного из парней, который ладонью проводит по белым, явно крашенным волосам. Выкуривает что-то, пуская белый дым в лицо какой-то девушки, которая давно оголяет грудь, опускаясь на бедра парня, начав характерные движения. И запрокидывает голову, кажется, перекрикивает музыку, пока еще одна незнакомка подходит к спинке дивана, ладонями заставив парня задрать голову. Наклоняется. Целует. Дилан выпрямляется, касаясь бутылкой губ. И пускает неприятный смешок, с полным отсутствием здравого мышления решаясь полностью поглотить алкоголь. Норам вернулся. Прошлое вернулось. «Смотри, как это делать», — острие, скользнувшее по детской щеке, выпускает капли невинной крови. Тея прижимается спиной к холодной стене, морщась, и с громким стоном срывается на рыдание, тонкими руками обхватив свои костлявые плечи. Сгибает ноги. Сутулит спину. Лбом касается колена. Громкие хриплые попытки нормализовать дыхание. И выпрямляется, стукнувшись затылком о стену. Плачет, задыхаясь, ерзая ногами на полу, а плечами о холодную поверхность. Век не разжимает. «Гав-гав!» — смех. Их много. Они держат. Крепко сжимают тело, сковывая движение. Тея рыдает. В голос, ведь никто не услышит. Пальцами зарывается в волосы, затыкая ладонями уши. Никого нет. Шторм скроет. Она утонет в его крике. Прошлое, как часть тебя.***
В ванной прохладно. Небольшая струя воды каплями разбивается о дно раковины. Не поднимаю глаз на зеркало. Не хочу видеть свое измученное ночными кошмарами лицо. Примерно представляю, как выгляжу, поэтому в подробном изучении не нуждаюсь. Под глазными яблоками постоянная пульсация. В висках давление. Ладонью касаюсь горячего лба, не понимая, как мне удается устоять на ногах при такой потере в пространстве, которую испытываю с момента пробуждения. Сил никаких. Из-за голода? Подношу щетку к воде. Рука трясется с новой силой. Я еле удерживаю щетку, пока начинаю медленно чистить зубы, задумчиво уставившись на поток из крана. Голова кружится. Ночь была слишком эмоциональной, морально меня выжали. Помнится, я жаловалась на голоса, возникающие в моей голове. Думаю, многие переживают то же, что и я, просто об этом не распространяются. Я в порядке. Я нормальная. Не могу предположить, как долго стою без движения, держа щетку за щекой, когда дверь открывается, и в ванную входит зевающий парень, на которого не сразу обращаю внимания. Осторожно поворачиваю голову — перед глазами тут же расплывается, появляются блики. Мне сложно сосредоточить взгляд на Дилане. — Доброе утро, — его настроение иное. Улыбается, встав рядом, и набирает в ладони воды, умывая лицо. Я моргаю, удерживая равновесие, и еле возвращаю себе нормальное зрение, чтобы четче видеть О’Брайена, который берет свою щетку, принявшись чистить зубы. От него пахнет никотином. И ещё чем-то… Резким. Алкоголь. Духи. Одеколон. Но расположение духа лучше, чем вчера, гораздо. Обращаю внимание на отметины, которыми усыпана его шея и плечи, и заторможено произношу: — Хорошая ночка? — медленно покачиваюсь, переминаясь с одной ноги на другую. Дилан смотрит на меня через отражение в зеркале: — Что? — вынимает щетку изо рта, начав изучать себя. — Что там? — задает вопрос, слегка хмуря брови, а я указываю дрожащими пальцами на свою шею, шепнув от слабости: — Вот здесь. — Где? — жаль, я не сразу улавливаю его издевку. Он прекрасно понимает, о чем я говорю, но скорость моего осознания меня подводит, поэтому я томно вздыхаю, потянув ладонь к его шее, чтобы ткнуть пальцем в один из багровых засосов на коже. И вновь не успеваю обработать информацию. Дилан резко поворачивает голову, безболезненно куснув мою ладонь, и пропускает короткий смешок, довольно и нагло улыбаясь, когда вновь принимается чистить зубы. А я замираю. Продолжаю держать руку в том же положении, почему-то… Обратив внимание. На свое запястье. Вот так внезапно. Медленно опускаю ладонь ниже, убирая щетку от губ. И хмурюсь. Дилан наблюдает за мной, судя по всему, поэтому пускает очередной смешок: — Я шучу, — если честно, заторможенность вызвана не тем, что он совершает. Конечно, я бы застыла от данного действия, если бы не придала значимое внимание тому, как выглядит моя рука. Продолжаю хмуро рассматривать запястье, не реагируя на проявление красных следов на бледной коже. Дилан поворачивается ко мне всем телом, опираясь ладонью на край раковины: — Мой юмор и правда сложен для тебя, — переступает с одной ноги на другую, уже без улыбки принявшись щелкать пальцами у моего лица: — Тея? — сильнее свожу брови к переносице, медленно поворачиваясь телом к раковине, и продолжаю напряженным и слегка удивленным взглядом рассматривать свою руку. — Мам, — Дилан с улыбкой оглядывается на коридор. — Я кажется Тею сломал, — не может не пошутить на этот счет. Правда я заставляю его умолкнуть, когда подношу свою руку к его руке, задержав на одном уровне, и окидываю их задумчивым вниманием: — Не знала, что она… Такая, — шепчу с хрипотой в горле. Сравниваю запястье руки Дилана и свое, впервые для себя отмечая значительную разницу. Мое такое тонкое, угловатое из-за выпирающих костей. Бледное. Пальцы неконтролируемо дрожат. А у Дилана они никак не трясутся. Так необычно. Парень не пытается меня отдернуть, поторопить или вообще каким-то образом отвлечь от изучения. Он продолжает спокойно чистить зубы, отреагировав с пораженной хмуростью: — Серьезно? Никогда не замечала этого? — сжимает и разжимает пальцы, повторяя за мной, и свое запястье притягивает к моему, чтобы лучше воспринимала внешнюю разницу. — Как-то не сравнивала, — поднимаю голову, всё-таки взглянув на свое отражение: уставшее и измотанное лицо. Истощение. Белки глаз красные, мешки под ними темного оттенка, опухшие веки. Моргаю, перескакивая взглядом с себя на парня, и вздыхаю, вдруг приняв истину: — Я и правда выгляжу, как тринадцатилетняя, — Дилан усмехается, наклонившись, чтобы ополоснуть рот, а я вдруг сильнее хмурюсь, озадаченно приоткрыв рот и взглянув на парня: — Ты укусил меня, — только сейчас придаю этому значение, и начинаю изучать свое запястье. — Мне стоит сделать прививку? — От кретинизма? — О’Брайен улыбается, выпрямившись и взяв полотенце, чтобы вытереть руки. Он водой омывает татуировки, после проводя тканью. Морщится. Это больно? — Да, — киваю, наигранно проявляя настороженность, и парень кивает, подыгрывая мне театральным волнением: — Я бы проверился. Улыбаемся. Отворачиваю голову, продолжив осторожными движениями водить щеткой по зубам. Дилан даже не пытается казаться аккуратным. Он комкает полотенце, задумчиво разглядывая его, и задает вопрос: — Какая у твоего имени полная форма? — не ожидаю подобного, поэтому вопросительно моргаю, обратив на него взгляд. — У тебя странное имя, — замечает парень. Если так послушать его, то я вообще комок «странности». Вздыхаю, пожав плечами: — Какое есть, — щурю опухшие веки, задумавшись. — До семи лет у меня не было имени, — вынимаю щетку изо рта, припоминая с трудом то время. — Мне его дали в приюте, — киваю, будто подтверждая свои слова, и поднимаю голову, чтобы взглянуть прямо на Дилана, который изгибает брови, впервые с необычным интересом слушая меня. — Так что… Я не знаю его значения, — признаюсь. — И не думаю, что есть полная форма. И что оно вообще что-то означает, — пропускаю короткий смешок, принявшись смывать со щетки пасту, опустив голову. Парень недолго пребывает в задумчивом молчании. Ставит щетку в стакан, откашлявшись: — Еще один факт о тебе. Закатываю глаза: — Я уже делаю это непроизвольно. Дилан опирается руками на край раковины, немного наклонившись вперед, чтобы изучить следы на шее: — Ответный, не менее занимательный факт обо мне, — не перевожу на него взгляд, делая вид, словно меня не касается его пустая болтовня. Парень с улыбкой следит за моим ровным выражением лица и наклоняется к нему, с наглой усмешкой прошептав в висок: — Я актив, — потирает ладонью искусанную кем-то кожу своей шеи, а я, на удивление, реагирую как Роббин, закатив глаза и подняв мокрую щетку к его лицу, пройдясь пальцем по её щетине. И капельками холодной воды одариваю лицо Дилана, который забавно дергается, поморщившись, а я ставлю щетку в стакан, со вздохом прошептав: — Хоть в чем-то ты преуспеваешь, — обхожу, слабо, но улыбаясь. Он намеревался меня смутить? Думаю, его миссия провалена, правда, сказанное мною, прозвучало нелепо. Дилан во многом хорошо разбирается, поэтому мой ответ лишен логики, но это не важно. Просто я рада, что теперь одной головной боли у Роббин меньше. Всё-таки, она сильно переживает за сына, а когда у того хорошее настроение, женщина спокойна, хоть и страдает от его несносных и гадких шуток. *** — Утречко, — Дилан сворачивает на кухню, на удивление, не ощущая гнета после бессонной ночи. Он принял холодный душ, подремал — и стал другим человеком. Вновь собой. Одной из версий себя. Роббин наливает себе кофе, еле удерживаясь на ногах после долгой ночной смены. Смотрит на сына, не подавляя тревогу во взгляде: — Вижу, ночь прошла хорошо, — ей неприятно видеть отметины на коже сына. — Не скажешь, где ты был? — Я ничего не употреблял, — лжет, зная, что мать в первую очередь интересует именно это. Подходит к фильтру, взяв стакан, и начинает заполнять его холодной водой. — Оно видно, — Роббин не думает верить сыну. Видит, как того слегка покачивает при ходьбе, и предполагает, что он ещё не до конца протрезвел. Присаживается за стол, устало выдохнув, и ладонями проникает в распущенные волосы, пальцами помассировав виски: — Я знаю, каким ты становишься, когда выпьешь, — с волнением шепчет, сцепив ладони в замок возле своих искусанных губ, чтобы осторожно постукивать костяшками. — Тебе голову сносит, — смотрит перед собой, не получая никакой реакции со стороны Дилана, который продолжает пить воду, достав аптечку с полки. Женщина моргает, обеспокоенно глотнув кофе, и набирается смелости поднять актуальную тему: — Я знаю, ты не любишь обсуждать это, но кто-то должен напоминать тебе о твоей предрасположенности, — напряженным вниманием одаривает парня, который прекращает перерывать аптечку в поисках лекарства от головной боли. Дилан поднимает глаза, никак не реагируя на слова матери, поэтому она продолжает: — У тебя это в генах, пойми, — пытается говорить мягко, без должного давления, ведь почему-то её сын никак не примет эту часть себя и не поймет, что с ней необходимо бороться. — Тебе нельзя пить. — На меня сегодня не готовь, — О’Брайен оставляет аптечку, взяв стакан с водой, и натянуто улыбается матери, направившись к двери. Отворачивается, а женщина еле вскакивает на вялые ноги: — Куда ты? Парень выходит. Роббин без сил опускается обратно на стул, вновь упираясь кулаком в губы. С хмурым видом размышляет, всё больше тонет в тревоге. Да. Каждый раз Дилану становится легче, но какой ценой он зарабатывает временный душевный штиль? Ему нужно морально остановиться. Роббин вздыхает, прикрыв веки. Найдет ли её сын когда-нибудь эмоциональную гармонию с собой. С обеими своими личностями.