***
Кто бежит, тот боится. Я не боюсь. Мешковатая куртка. Огромная для такого маленького тела. Такие же на пару размеров больше джинсы. Непонятный внешний вид, скрываемое под капюшоном лицо, не вымазанное в яркой косметике. Стоит у края выступа маяка, замерзшие ладони держит в карманах, но ей не согреться. Кто бежит, тот боится. Мне не страшно. Неизвестная причина приводит океан в бешенство. Всё вокруг утопает в шуме, черноте. Не мчится прочь, смотрит. Её тело дрожит, но это не испуг. Она не боится, потому что ей нет смысла избегать гибели. Рано или поздно, та её настигнет. Девушка, носящая смерть внутри себя. Глаза, скрытые под челкой светлых волос. Громкий смех. Бутылка рома в мокрой руке. Попытка убежать, как можно дальше от преследователя. Для Брук Реин — это игра, она пьяна, а вот О’Брайен не разделяет её веселья, не понаслышке зная, как опасно находиться в такой обстановке, когда вокруг одна лишь стихия, демонстрирующая свое могущество. Дождь крупными каплями разбивается о каменный берег. Вода хватает за ноги неуклюжую девушку, которой нравится происходящее: — Поймай! — она кричит, заливаясь смехом и кашляя от одышки в момент потери равновесия, ведь океан, коснувшись её тела, намерен утащить за собой. Он затягивает, волной дернув Брук в свою сторону, отчего та плюхается в ледяную воду, совершенно не ощущая прокалывающего её органы мороза. Дилан спешно реагирует, подскочив к девушке до того, как она полностью теряется в соленой пене. Хорошо, что он воздержался от употребления. Иначе эта вечерняя прогулка закончилась бы трагедией. Он хватает Брук под руки, выдернув из воды, но не встречает ни единого намека на панику с её стороны. Только её смех. Выводит из воды, подальше от берега, а она противиться лишь потому, что теряет бутылку рома. — Всё, идем домой, — О’Брайен хрипотой перекрикивает шум. Шторм поднимается серьезный, это уже не смешно. Нахождение здесь — опасно. Реин обхватывает его рукой, щекой прижавшись к плечу, и ступает с закрытыми глазами, полностью доверяя парню, позволяя ему вести. Ей так спокойно рядом с ним. Ведь она убеждена. Он сдержит свое обещание. Он не позволит ей вновь допустить ошибку.***
Она слышит, но спускается. В голове рождаются предположения, но не придает им значения, зная, что их правдивость спугнет её, а Тее хочется убедиться. Оушин медленно кутается в рубашку, застегивая пуговицы, пока медленно ступает вниз по лестнице, прислушиваясь к голосам. Они ей знакомы, но на часах половина первого ночи. Роббин спит, весь день женщина провела в кровати, видимо, её окончательно сломило. Тея с опаской передвигается в темноте. С кухни льется теплый свет. Голоса. Оушин не нужно гадать. Она касается холодной ручки двери, потянув на себя, и щурится, с выраженной слабостью на лице окинув помещение: за столом сидит О’Брайен, у холодильника топчется Брук. В футболке парня. С оголенными ногами. Оушин не успевает скрыться обратно, ощутив укол нежелания быть в компании, но поздно. — Добренького вечерка! — Брук забавно поднимает руки, согнув одну ногу, и с широкой улыбкой приветствует Тею, которая продолжает топтаться на пороге. Ей не скрыть своего… Удивления, назовем это так. Девушка с опаской скачет взглядом с Дилана на Брук, которая возвращается к плите и орудует деревянной лопаточкой, пока перемешивает овощи на сковородке: — Роббин спит. Она сильно болеет, поэтому у кухонного руля сегодня я! — и вновь этот звонкий голосок и непонятная улыбка. Кажется, её эмоции слегка… — Забей, она пьяна, — Дилан обращает взгляд на Тею, выдвинув рядом с собой стул, словно приглашает её сесть и разделить «мучительное» бремя. Оушин успевает кое-что подметить. О’Брайен в кофте. Он скрывает от Брук свои порезы? Тея, конечно, делает неуверенные шаги к столу, но не спешит садиться. Пахнет вкусно — и её желудок выворачивает, а во рту накапливается жидкость, которую приходится проглатывать. Оушин испытывает голод. Это нехорошо. И ей страшно сорваться. Встает у стола, разглядывая тетради и учебники, что лежат возле парня. Дилан… Учится? Конечно, Оушин в курсе о его стремлении к «поглощению знаний», но видеть этого типа за уроками… Необычно. Девушка с интересом наблюдает за выражением лица О’Брайена. Сосредоточен. Внимательно прочитывает что-то в учебнике по… Наверное, это физика, после переворачивая страницу, чтобы еще раз ознакомиться с заданием, решение которого пишет в тетради. Ей нравится наблюдать. Оушин наклоняет голову, пальцами касаясь края стола, и приседает на корточки, без эмоций на лице бросая взгляд то на активно пишущую ручку в ладони Дилана, то на его учебник, то на него самого. Хмурый. Но хмурость иная. Господи, сколько она за ним уже наблюдает, всё это время на его лице, вне зависимости от ситуации, проявляется хмурость. Но каждый раз иная. Какие-то пятьдесят оттенков хмурости Дилана О’Брайена. Хоть целое исследование проводи. Парень кусает кончик ручки, задумчиво щуря веки, и вновь перелистывает страницу учебника обратно на теорию, видимо, встревает на чем-то сложном и принимается с охотой разбираться в решении. Но краем глаз замечает наблюдателя, поэтому скользит взглядом в сторону Теи, сильнее сводя брови: — Что? — но хмурость разбавляется усмешкой, ведь Тея подтверждает свой образ ребенка, когда выкидывает нечто подобное. Девушка никак не реагирует, ожидая, когда Дилан продолжит заниматься уроками. Брук напевает какую-то песню под нос, занимаясь овощами, пританцовывает, не только благодаря алкоголю ощущая эмоциональную легкость. Ей нравится в доме О’Брайенов. Нравится, ведь Дилан впускает её в свое личное пространство. — Что ты хочешь на завтрак? — Брук интересуется, не оглядываясь на парня, который отводит взгляд от Теи, вернувшись к урокам: — Что-нибудь, что уберет тебя отсюда. Реин не воспринимает его сарказм, как грубость, принявшись наигранно размышлять: — К сожалению, я уже готовлю овощи, — машет лопаточкой у лица. — Овощи я люблю, значит, я останусь, — и с восхищением поднимает руки выше, понимая, что выиграла своеобразный спор, которого не было. — Е-е! Дилан с усмешкой качает головой, опустив взгляд с Брук на тетрадь, и с тяжелым вздохом намеревается вернуться к решению задач. Тея игнорирует стул, подсев на корточках ближе к парню, и с непониманием пытается прочесть данные задачи. О’Брайен искоса следит за Оушин, подмечая, что она с необъяснимым трепетом ждет, когда он продолжит писать. Ибо он делает что-то, чего Тея не понимает, оттого у неё потребность в наблюдении. Видит, Дилан не продолжает, поэтому поднимает на него хмурый взгляд, стукнув пальцами по локтю, призывая к действиям. О’Брайену остается только забить на странное проявление любознательности и взяться за учебу. Брук не прекращает коряво напевать под нос, занимаясь едой, иногда привлекая внимание Дилана своим постоянным вилянием бедрами, только вот в голове парня не рождается ничего извращенного, наоборот, он прикидывает, высохла ли одежда Реин? А то без штанов щеголяет. Всё-таки, не стоило позволять ей носиться под дождем на берегу. Оушин устает сидеть на корточках, но не меняет положения, следя за тем, как О’Брайен заканчивает с физикой, взявшись за алгебру. В школе приюта девушке нравилась математика. Она испытывает неописуемое счастье, видя что-то знакомое. Нет, дальше пятого класса Тея не выучилась нормально, но вот со счетом в столбик она знакома, поэтому улыбается, заерзав на корточках. Дилан улавливает перемену в её настроении, и скользит взглядом по своей тетради. Он уверен в том, что ответы на уравнения верны. Но: — Ты мне не поможешь? Тея резко переводит на него внимание, прекратив улыбаться и указав на себя пальцем. Она хоть и умеет считать столбиком, но делает это медленно. Да и, тем более, тут он решает уравнения. — Последние действия сложения, — лжет. — Я не проверял их все, — отодвигает тетрадь, положив в корешок карандаш, и вновь указывает Оушин на стул рядом. — Проверь всё, у меня еще много домашки, времени на это нет, — оправдания. Не позволяет ей много думать, иначе засомневается и, в забавном случае, умчится прочь с кухни. Но лицо Теи вдруг мрачнеет. Она толком не вскакивает, когда разворачивается, быстрым неловким шагом спешно направившись к двери. Дилан врезается озадаченным взглядом ей в спину, не успев что-либо проронить, Брук перебивает, растерянно устремив внимание на девчонку: — Тея? — Оушин не реагирует, покинув помещение, утонув в темноте коридора, и Реин лопаточкой чешет свой висок, задавшись вопросом. — Чёй-то с ней? — и резко оглядывается, указав предметом посуды на парня, сердито процедив. — Ты её обижаешь?! А что способен ответить Дилан? Его лицо продолжает выражать хмурость, в голове роем шумят мысли. Громким ударом локтя об стол опирается рукой на деревянную поверхность, щекой врезавшись в холодную ладонь. Смотрит в сторону двери. Стучит ручкой по тетради, тем самым раздражая Брук. Кто, черт возьми, его знает. *** Закрываю за собой дверь. Оказываюсь в комнате. Не стану анализировать свои эмоции, но что-то подтолкнуло меня сбежать от людей. И дело не только в изнеможении и возможно скорой потери сознания, в момент которого мне хотелось бы лежать в кровати. Что-то еще служит поводом для моего недовольства образовавшейся ситуацией. Что-то, чего я не хочу знать. Беру со стола альбом и карандаш. Мне нужно немного попортить бумагу своими каракулями. Забираюсь на кровать, ложась на живот, и принимаюсь активно дергать ногами, носками указывая в потолок. Вожу пишущим предметом по листу. И, знаете, я толком ничего не рисую. Я открыто выжидаю. Его реакции. Ждать приходится недолго. Стук в дверь раздается минут через десять. Да, я слежу за временной стрелком на часах, готовясь наброситься морально на человека, который приоткрывает дверь, заглядывая в комнату. Я. Его. Не. Понимаю. — Можно? Поворачиваю голову, прекратив дергать ногами, и больно безысходно вздыхаю, ведь парень не дожидается ответа, переступив порог, так что роняю слегка раздраженно: — Это твой дом. Ты волен делать, что хочешь, — продолжаю черкать карандашом на альбомном листе, чувствуя себя загнанной в угол. Нужно было идти в сарай. Хотя, он тоже ему принадлежит. Дилан сует ладони в карманы расстегнутой кофты, свободным шагом приближаясь к кровати: — Там Дэн скоро придет с пиццей. Мы собираемся устроить ночь кино, — вынимает ладони, принявшись собирать рукава, поднимая ткань к локтям, открыв татуировки. — Будем смотреть фильмы… — не перевожу на него взгляд, продолжая пялиться на лист, а О’Брайен будто понимает, как я могу расценить его слова, поэтому пускает смешок, объяснившись. — Нет, не групповуха, — полагаю, уголки его губ ненадолго задерживаются приподнятыми. О’Брайен продолжает как-то нервно дергать ткань рукавов вверх, не давая им спуститься к запястьям, и, наконец, прекращает играть роль «добренького парня», раздраженно закатив глаза: — В чем дело? *** — Добренькое! — распахивает дверь, раскинув руки и расплывшись в улыбке. Дэниел приоткрывает рот, удерживает в руках две коробки купленной им пиццы. Пристально смотрит на Брук, с недоумением и осторожностью предположив: — Когда пьяненький? Реин опускает руки, закатив глаза так, что чуть не косится в сторону от вызванного головокружения: — Да шо вы все заладили-то, а. Пиццу принес? — видит её в руках парня и вновь восклицает, как ребенок. — Ура! — и также внезапно эмоционально меняется, вдруг сердито хлопнув Брауна по плечу и прижав палец к губам. — Ой, тише ты, — ругает ни в чем неповинного Дэна, который не способен здраво реагировать на поведение девушки. — Мисс О’Брайен плохо себя чувствует, — ибо его внимание приковано к её футболке. Точнее, к мужской футболке. В футболке, которая наверняка принадлежит О’Брайену. Ну, конечно. Что же еще Брук могла делать у него дома в такой час? Дэниел не воздерживается от тяжелого вздоха, слетевшего с его искусанных за день губ. Реин что-то напевает под нос, повернувшись к нему спиной, и шагает обратно к двери кухни, чтобы продолжить готовку. Браун продолжает топтаться на пороге. Последние дни выдаются тяжелыми и… Дэниелу не помешает разрядка, но… Он качает головой, прикрыв опухшие от потери сна веки. Всё равно. Просто держи свои мысли при себе. Помни, что происходило со всеми теми людьми, которые узнавали иные твои стороны. Его мать больше не может переезжать. Дэн дал обещание — они остановятся здесь. Здесь он будет стараться. Помни и контролируй. Тогда не окажешься в пугающем одиночестве. *** Ощущение такое, будто я нахожусь в кабинете воспитателя или доктора, который отчитывает меня за поведение. Сразу одаряет скованностью, отчего ерзаю на животе, упираясь локтями на кровать, а ногами бью по подушке, сильнее принявшись надавливать карандашом на лист бумаги. Дилан стоит передо мной, как надзиратель, руки поставив на талию. Смотрит с не меньшим давлением, но зато прекращает казаться милым. Всё-таки, этот тип не так честен с Брук. Когда она рядом, он ведет себя куда «благосклонней». Неудивительно, это часть его образа. — Я думал, что мы с тобой поладили, а ты опять ведешь себя… — прекращает говорить, думая, как выразиться вернее, и я помогаю ему: — Как? — он знает, что именно хочет сказать, поэтому тут же продолжает: — Странно, — указывает на меня ладонью. — Да, это норма для тебя. Но в чем опять проблема? Поднимаю на него спокойный взгляд, мое лицо кричит равнодушием: — У меня никаких проблем. — Да? — он даже пускает смешок, но старается говорить тише, чтобы не потревожить сон Роббин. — Это ты начал разговор, — акцентирую на этом внимание, кое-как скрывая свое удовлетворение данным фактом. — Может, проблема у тебя? Смотрит на меня. В ответ. Врезается взглядом, причем, осознанно давящим, сощуренным, в то время как я остаюсь внешне спокойной, даже холодной, но мне правда не нравится, как он поступает. Несмотря на склад моего ума, человек я достаточно понимающий. И редко игнорирую волнения других, в первую очередь зацикливая на них внимание из-за интереса. Но тут О’Брайен начинает трепать мне нервы своей бессовестностью. Не даю молчанию затянуться: — Почему ты так поступаешь с Брук? И моментальная реакция в виде недовольного фырканья: — Не начинай, — голос жестче, напряжение, которым он окутывает меня, можно резать ножом, который спрятан у меня под подушкой. — Я просил не лезть. — Ты знаешь о её чувствах? — не оставляю его в покое, решая надавить. Им обоим стоит прекратить делать это. — Ты ничего не понимаешь… — попытка заткнуть меня, но я решительно перебиваю, сохранив спокойствие: — Ты пользуешься, — его лицо сейчас выражает дикое непонимание, он вдруг начинает думать, не успевая молвить вопросительное «что». — Зачем? — пронзительно смотрю на него, реально намереваясь понять причины эгоистичного поведения этого типа. О’Брайен складывает руки на груди, с неожиданным удивлением шепнув: — Ты думаешь, мы переспали? Молчу. Смотрю на него. Чего он… Откуда такое… Что это за вопрос с последующим очевидным ответом. Он считает меня дурой? Дилан прикрывает веки, пальцами коснувшись бровей, и, вдохнув полной грудью, молвит: — Если тебе любопытно, то нет, — чешет пальцем лоб, вновь спрятав ладони в карманы. — Мы просто выпили на берегу, когда начался шторм, промокли, я отвез её к нам, вот и всё, — он даже улыбается, хоть и сдержанно, будто я задеваю что-то, и оно неприятно жалит. Возможно, мои суждения и поверхностны, но он сам проявляет себя, как извращенец, что мне остается думать? — Но… — немного исправляюсь, намекая немного на другой вид взаимоотношений между ними. — Ты своим «дружеским» отношением даешь ей надежду. Дилан вдруг проявляет то самое ожидаемое возмущение, не на шутку взорвавшись, видимо, его эмоции не стабилизировались со вчерашнего дня: — Господи, какую еще надежду?! — вроде кричит, но физически приближается. Забирается коленями на мою кровать, усаживаясь напротив. Я не испытываю скованность от такого близкого расстояния с собеседником, успокаивая себя тем, что он точно не сможет причинить мне вреда. Если я не позволю. — У неё есть чувства, и поступать так — неправильно, — объясняю свои мысли, продолжив рисовать каракули на листе, и не ожидаю такую злость, свалившуюся на меня грузом в виде хриплого, недовольного шепота: — Единственный, у кого были какие-то сраные чувства — это я. Моргаю. Удерживаю пишущий предмет над бумагой, медленно подняв голову, затем только взгляд. Без доверия, равнодушно изучаю суровое лицо парня, которому явно надоедает моя игра на его нервах. Но ведь это не причина, чтобы открывать мне нечто подобное. Такое личное. Дилан закатывает глаза, лениво двигаясь, чтобы лечь на спину, и пальцами принимается дергать черную ткань своей футболки, слишком уж рассерженным взглядом мечась по потолку. Продолжаю смотреть на него. Нет, не выпытывать объяснение, но, честно, его признание заинтриговывает, поэтому надеюсь, что он сочтет правильным рассказать мне подробнее. О’Брайен глубоко вдыхает через нос, сунув одну ладонь в карман джинсов. Вынимает упаковку сигарет. Но не закуривает, просто мнет её на животе, будто бы его это успокаивает, а сам остается хмурым: — Это у меня были чувства. …Проводит пальцами по волосам. Девушка, сидящая рядом на трибунах, этим летним солнечным днем выглядит гораздо увереннее в себе, чем раньше. Он отвлекается от подготовки к экзамену, решая немного поиграть с русыми локонами, скрывающими её лицо, ведь голова опущена, а взгляд скользит по материалам, обещающим помочь на тестах. Но проигнорировать жест не удается. Её губы расплываются в слабой, но теплой улыбке. Той, что действительно магическим образом воздействовала на него. Она ему нравилась… Внимательно слежу за его эмоциями. Его внешняя злость — это всё равно, что разочарование для других людей. — Она мне нравилась, — констатирует факт, опять вздохнув. — А ей… …Добивается её внимания. Убирает ладонь, вернувшись к конспектам, а девушка не спешит опустить глаза. Правда, взгляд её задерживается вовсе не на молодом человеке, с которым она состоит в довольно приятных отношениях. Ускользает в сторону. На компанию парней, курящих возле входа на поле… — Думаю… — перевожу взгляд на его мятую упаковку сигарет. — Я ей тоже нравился, но только потому, что в чем-то повышал её самооценку, а так… — прикусывает больную губу, убежденно заявив. — Её мысли были забиты иным. Поворачивает голову. Поднимаю взгляд на его лицо, действительно слушая и пытаясь вникнуть, понять. Дилан вдруг нагло улыбается, хоть не без какой-то неестественной ему обиды: — Брук также пользовалась мной. И пользуется до сих пор, — и признается. — У меня теперь тоже потребительское отношение к ней, с тех пор, как «особая симпатия» из рода «нравится» ушла на хер и превратилась в «дружескую симпатию», — слишком сложно построено предложение, но осмысливаю его, старательно избегая растерянности на лице. — Важно то, что мы — друзья, — на мгновение отводит взгляд в сторону и добавляет. — С привилегиями. И то, по секрету скажу, мне хочется покончить с этой взаимопомощью. — Тогда почему не прекратишь? — не даю ему перевести дух после странного признания. Дилан морщится, словно ему в рот попадает ломтик кислого лимона: — Мы обсуждаем это. Решаем, что да, пора перестать. Но срыв происходит с её стороны. Наклоняю голову, с намеком растянув губы, из-за чего парень усмехается: — Не смотри так. Я не лгу, — прячет упаковку сигарет обратно в карман. — Знаю, ты считаешь меня извращенцем, готовым везде и всегда, но в отношениях с Брук я не хочу, — с чего бы? Не верю. — Брук отличная лгунья, — О’Брайен начинает играть с бегунком на кофте. — Не стану лукавить, я тоже, — добавляет, заставив меня опустить взгляд на лист бумаги и улыбнуться: — И я. Дилан искоса смотрит на меня, следит за моей попыткой отвернуть голову, скрыть эмоции, которым я способна дать оправдание, если парень заинтересуется. Ладонью накрываю ту часть лица, что ближе к Дилану, а он приподнимает голову, ненадолго отрывая затылок от сваленного одеяла: — Чего улыбаешься? — сощуривается, спрашивая почему-то шепотом. Пальцами провожу по бледным губам, ощутив неприятное покалывание в груди, а от продолжительного давления на живот желудок выворачивает из-за чувства тошноты, подступающего к горлу. Поэтому откладываю альбом чуть выше, переворачиваясь на спину. Ложусь, ладонями сдавив ткань клетчатой рубашки и устремив взгляд в потолок: — Не верится, что ты был тем, кто мог испытывать искреннюю симпатию. Нет, правда. Такой, как он. Голова О’Брайена остается повернутой в мою сторону еще пару секунд, могу видеть его лицо краем глаз, но вот он переводит взгляд в потолок, сам начинает улыбаться, заерзав плечами на кровати: — Ну, чувства у меня были. Я не всегда славился первым извращенцем на деревне. — Так ими не рождаются? — выражаю фальшивый шок, резко повернувшись набок, руками опираясь на кровать, и врезаюсь широко распахнутыми глазами в лицо парня, сохранившего надменную улыбку, и я не могу не ответить тем же, сверкнув глазами. Ложусь обратно на спину, заерзав, дабы занять удобное положение. И со вздохом задаю вопрос с подвохом: — Теперь этих чувств нет? — если честно, сомневаюсь. — Может, всё-таки что-то осталось? — Дилан проявляет себя с точки зрения человека, который довольно привязчив. Взять его отношение к матери, как примитивный пример. Такое чувство, парень, если уж и привязывается, то по-крупному. Отсюда, наверное, и такой сильный контроль. Хотя, может, я ошибаюсь… — Я больше разумный, чем чувствительный, Тея, — Дилан иными словами, но подтверждает мои мысли. — Я слишком горд, чтобы тратиться на человека, который поглощен мыслями о другом. — Но при этом ты продолжаешь поддерживать её? — никак не могу проникнуться к нему пониманием. — Это странно. Чувствую тепло. Почему? Моргаю, выражая на лице легкую хмурость, и немного поворачиваю голову, всего на мгновение, после вновь уложив её ровно. Плечами касаемся. Это от него исходит такое тепло? — Мы — друзья, — он недолго молчит, найти объяснение ему нетрудно. — Это нормально для друзей. Я нужен ей, а она — мне, — отвожу взгляд в сторону окна, отгоняя нежелательные воспоминания. Друзья. Теперь понимаю. Правда, раз уж у них отношения на особом уровне, то остается один нюанс: — Но при этом ты не до конца честен с ней, — поворачиваю голову, зная, что Дилан вопросительно взглянет на меня. Так оно и происходит. Парень изгибает брови, несмотря на то, что он прекрасно понимает, о чем я могу толковать. Уверена, скрывает он многое, так что нечего строить такое выражение. Дергаю его за рукав кофты: — Ты не снимаешь её, — укладываю ладони на свой живот. Дилан невольно потирает локоть поврежденной руки, безэмоционально признавшись: — Ей не нужно знать о… — замыкается, находя простой разговор о своих порезах неприятной горечью на языке, оттого что-то проглатывает во рту, позволив мне продолжить его мысль: — Твоих слабостях? Но Дилан превращает всё в шутку, относясь к разговору с сарказмом: — Опять какая-то философская херня? — пускает смешок, вот только уголки губ постепенно опускаются. Всё сильнее, пока его взгляд скользит по поверхности светлого потолка, на который сама перевожу внимание, поддержав возникшую между нами тишину. Не могу сказать точно, сколько мы молчим. Стучу пальцами по тыльной стороне ладони, всячески избегая всплывающих в голове воспоминаний. Стоит перенаправить мысли. Не думать о себе, о своем положении, о своей ситуации. Я часто так поступаю. Принимаюсь разбираться в проблеме другого человека, лишь бы скрыться от своих, личных. — А когда ты понял… — не знаю, как лучше задать этот вопрос, поэтому прерываю голос, откашлявшись. — В какой момент понял, что… Ну… — Когда я понял, что мое половое созревание проходит немного нестандартно? — почему он улыбается? Опять, как тогда в кафе. Смотрю на него, не сдержав зевоту. Слабость ломит на протяжении нескольких дней. Я плохо сплю. Совсем не питаюсь. Это сказывается на активности. С каждым днем желание дольше проводить в состоянии сна усиливается. И тогда, резко пробудившись из-за шума в ванной (судя по всему, шумела пьяная Брук и пытавшийся её переодеть Дилан), ощущаю себя разбито. Сонно вздохнув, окидываю вполне себе бодрое лицо парня, и киваю: — Да, — не буду доказывать ему мой интерес. Думаю, за то время, что мы знакомы, ему удалось понять — я отличаюсь особым любопытством. О’Брайен действительно задумывается над моим вопросом, принявшись бегать взглядом по потолку, а я всячески отгоняю сон, окутывающий меня благодаря теплу, что проникает в мое вечно ледяное тело. Так необычно ощущать нечто подобное. Окончательно убеждаюсь в том, почему к О’Брайену тянет людей. От него в прямом смысле можно получить заряд тепла. Я касаюсь его плечом — а под кожей всего тела покалывает, словно маленькие угольки, плывущие в венах. Хватаюсь пальцами за плечо. Сжимаю. Мурашки. Лишь один человек на моей памяти был способен поделиться со мной своим теплом. — Всё начало проявляться в девятом, а прям конкретно — в десятом классе, — Дилан довольно долго вспоминает. — А еще раньше это было? — развиваю тему, пытаюсь прекратить анализировать свои ощущения. Лучше зациклиться на беседе. Не хочу разбирать себя на эмоциональные кусочки. — Если так подумать, то оно было всегда, — ему сложно ответить. — Просто по-разному себя проявляло. Меня изводит от спектра неясных ощущений внутри, заставляющих меня ерзать. Поворачиваюсь набок, одну руку согнув, чтобы уложить на запястье голову: — Как думаешь, откуда в тебе это? — жаль, я не способна самостоятельно проникать в головы людей, поведение и состояния которых мне интересны. О’Брайен шепчет в потолок: — Полагаю, отец в наследство оставил. — Генетика? — хмурюсь. — Психология, — улыбается. Изучаю его профиль. При всем моем желании с пониманием относиться к людям, мне вряд ли удастся разобраться в его собственном отношении к своей проблеме. Его мышление направлено к положительному. Мы слишком разные. — Это всё… — стучит пальцами по животу. — В большей мере раздражает лишь потому, что демонстрирует мои слабые стороны, — озвучивает мои предположения, о которых я решила умолчать, чтобы не задеть этого типа. — Возможно, мне было бы плевать, если бы не потеря контроля, а держать всё в руках — мой особый фетиш, — да, знаю. О’Брайен внезапно выражает раздражение, кажется, осознав, насколько личную тему для него мы поднимаем, поэтому его внутреннее «я» начинает противиться продолжению разговора: — Короче, — поднимает ладони, желая хлопнуть ими по кровати по обе стороны от своего тела, но мои сложенные колени лежат довольно близко к его бедру, поэтому удар одной руки приходится по ним, но ни я, ни он не придаем данному значение. Принуждаю веки разомкнуться, чтобы видеть Дилана, который громко вздыхает, будто препятствуя проявлению агрессии — защитной реакции. Ух-ты. А он не лжет. Он правда работает над собой, не позволяя чему-то внутри проявиться. Судя по всему, Дилан полагает, что его негативная сторона — инородна. Но что если дела обстоят наоборот? Что если он отрицает себя настоящего в угоду обществу, привыкшему и принимающему исключительно его положительную сторону? О’Брайен приподнимается на локти, возвращаясь к вопросу, с которым изначально пришел ко мне: — Ты присоединишься, или продолжишь сидеть здесь, как…? — Я рада, что могу видеть твои слабости, — хмурю брови, не ощущая никакой скованности от того, какие слова рвутся наружу. — Благодаря ним ты куда привлекательнее. И напрямую устанавливаю зрительный контакт, не противясь ему, когда Дилан прикрывает рот, наклонив голову. Вижу, его брови дергаются — жажда нахмуриться, но по итогу на его лице главенствует неприятная для него самого скованность: — Я уже говорил о значении слова «привлекательность»? — всего на секунду прикрывает веки, после вновь установив контакт со мной. Когда он поймет, что не стоит расценивать мои слова с точки зрения нормальности? Скрываю свое раздражение, медленно приседая, ощутив головокружение от смены положения тела. Дилан не шевелится. Наблюдает за мной исподлобья, а я беру карандаш, сгибая ноги в коленях, на которые усаживаюсь, поворачиваясь всем телом к парню. Он ожидает. Почему? Никак не реагирует, когда одной ладонью беру его за лицо, второй поднося к нему пишущий предмет. Выгляжу крайне сосредоточенной, касаясь кончиком карандаша кожи под левым глазом О’Брайена. Он молчит, не сопротивляется, когда приподнимаю его лицо выше, чтобы тусклый свет настольной лампы попадал на лицо. Хотя, особые творческие навыки и хорошее освещение здесь излишни. — Я оцениваю тебя с точки зрения человека с нестандартными взглядами, — принимаюсь аккуратно водить тупым кончиком карандаша по коже. Полагаю, выгляжу непривычно сконцентрированной, оттого происходящее способно вызвать покорный интерес со стороны О’Брайена: — Это теперь так называется? — отшучивается, еле двигая губами. Щурюсь, вырисовывая маленькую, бледно-серую слезу: — Хочу сказать, что ты привлекательный. В нестандартном плане. Он знает, что мое «привлекательно» — иное. Поэтому это не должно вызвать у него непонимание. Я поздно осознаю допущенную ошибку. Сейчас не скрываю своей истинной личности. Сейчас, пока рисую еле заметную каплю слезы на коже, выглядя собранной, не запуганной столь близким общением с кем-то чужим. Остается надеяться, что Дилан слишком эгоистичен, чтобы за своими проблемами различить не состыковки в моем поведении. Убираю карандаш. С гордым, слегка надменным видом разглядываю недо-рисунок, совершенно не обратив должного внимания на реакцию О’Брайена, который продолжает наблюдать за мной, отпустившей его лицо. Отворачиваю голову, взяв в руку альбом и присев к стене, опершись на неё спиной: — И нет, — продолжаю говорить совершенно спокойно. — Я не пойду смотреть фильм, — сгибаю ноги, прижав альбом к коленям, и принимаюсь рисовать, уставившись на лист. Но чувствую, О’Брайен замолкает в напряжении, обдумывая мой отрицательный ответ. Продолжает удерживаться на локтях. Взгляд опущен. Постепенно лицо всё больше выражает хмурость непонимания — и, наконец, он задает вопрос: — Почему? Не смотрю на него, продолжая черкать что-то неразборчивое даже для меня: — У вас своя компания. — Ты не будешь лишней. Рука замирает. Карандаш продолжает давить на лист. Не двигаюсь, взглядом стреляю в сторону парня, получая ответный интерес. Не проявляя эмоций, лишь еле заметно и всего на секунду демонстрирую улыбку, что испаряется, когда принимаюсь говорить: — Меня не волнует перспектива оказаться «лишней». Просто не хочу сидеть с вами. Придется напрягаться и общаться, — опять перевожу взгляд на лист бумаги, не сдержав дополнение — одно из основных причин, почему я не иду на поводу. — Да и согласись — это было бы слишком просто, — вырисовываю слезу в уголке. — Для тебя. Дилан скачет вниманием из стороны в сторону, с явным непониманием прохрипев: — В каком смысле? Я оставлю его без ответа. Не хочу, чтобы он понимал меня. Понимал мои мотивы. Но всё дело не в моем желании быть отчужденной. Дело в том, как сложена твоя психика, О’Брайен. Дилану нравятся трудности. Нравится, когда чего-то, неважно, о чем идет речь, сложно добиться. Мне хочется дружить с ним, хотя бы то время, что я проведу в этом доме. Если слишком быстро поддамся, ему станет неинтересно. Я почти уверена в этом. Так что пусть пошевелит мозгами. Ему это понравится. Ничего не говорю. Не собираюсь давать ответ. Всем видом показываю — больше не стану контактировать. Рисую, намереваясь бороться с сонливостью и слабостью до тех пор, пока Дилан остается в комнате. А он достаточно долгое время не двигается, пытаясь понять, что я имею в виду. Процесс запущен. Твой интерес ко мне возрастает, О’Брайен. Соглашусь, ты — сложная личность, но именно благодаря твоим особенностям тобой можно манипулировать. *** Ночь. Слабый осенний дождь колотит по стеклу окна. Легкий ветер со стороны кухни носится по коридорам дома, но не окутывает жильцов холодом. На мрачных улицах гаснут фонарные столбы. В Портовом городке очень экономно относятся к электричеству. Ко всем ресурсам. А мирное население и минимум противозаконных деяний позволяют городу поникнуть в темноте. Никто не станет бродить ночью по городу. Все спят. Кроме отдельных представителей молодежи, любящих потусить. Со стороны телевизора исходит раздражающее глаза и отгоняющее сон свечение. Брук — почитательница фильмов жанра ужасы. И ей никто не стал противиться. Дэн уже минут пять удерживает возле рта ломтик пиццы, не в силах откусить немного, ведь от напряженных, пугающих сцен его желудок отказывается принимать пищу. Парень сидит на ковре, спиной прижавшись к дивану, на котором расположилась Брук, заворожено следящая за происходящем на экране, при этом спокойно поглощающая пиццу. И Дилан, локтем упирающийся на спинку дивана, кулаком давящий на свой висок. Смотрит куда-то вниз. В пол. Терпя пощипывание на коже лица под глазом. Пока его друзья эмоционально реагируют на пугающие сцены фильма. А в мыслях одно. Вызывающее всё то же сердитое непонимание: «Это было бы слишком просто. Для тебя», — в мыслях цитирует слова Теи, уже который час анализируя их, но приходя к одному и тому же: «Чё, блин?»***
Людно. После бессонной ночи общество воспринимается с трудом, а пребывание в толпе вызывает один дискомфорт, который фокусируется в районе моего затылка. По этой причине потираю шею пальцами, со вздохом и зевом скользнув взглядом по списку покупок, составленным матерью на прошлых выходных. Роббин так и не сгоняла в магазин, лучше сделать это самому. Лучше всё, по-возможности, делать самостоятельно. Мне спокойнее от мысли о контроле. Когда многое в собственных руках, зависит от меня и моих действий, решений. Но брать её с собой было решением спонтанным. Не люблю, когда что-то выходит за рамки установленного плана. Просто она спустилась. И я предложил, дабы избежать скуки. Окей, кого я обманываю. Эта девчонка спустилась, конкретно проигнорировала мое присутствие — и мне не удалось сдержать раздраженной реакции. Стою с тележкой для покупок у полок с молочными продуктами, обернувшись, чтобы окинуть недовольным взглядом спину Оушин, которая вполне себе спокойно передвигается среди людей. Помню, в первый её поход за покупками с нами девушка вела себя напугано и сковано, теперь же она без труда бродит вдали от меня. Тея стоит у большого аквариума с рыбой, которую, одну за другой, вынимает продавец, чтобы разделать на доске и уложить в лед прилавка. Беру упаковку сыра, бросив в тележку, и разворачиваю её, покатив к девчонке. Намеренно толкаю от себя, чтобы та врезалась в поясницу Теи, но необходимой реакции с её стороны не получаю. Девушка даже не оглядывается, никак не реагирует. В этом и проблема. Это и выводит из себя. Её игнорирование. С чего вдруг такое отношение? Я думал, мы сумели найти общий язык. Особенно, учитывая, что я о многом говорю с ней. Даже в своих мыслях неприятно сознаваться… Стоп. В этом и суть. По неизвестной мне причине, я выдаю слишком много информации ей, в то время, как она… Что в свою очередь говорит она? В чем, гребаный, прикол? Могу обосновать свою потребность иметь с ней дружеские отношения. С ней просто. Вот так. Глупо, учитывая её характер, но она слушает, рассуждает и понимает. Поэтому с ней легко. И мое суждение полно эгоизма. Не скрою, одна из причин моего желания поддерживать мирные отношения — возможность с кем-то обсуждать свои проблемы. Отлично, самое время для самоанализа, пока эта девчонка засматривается на рыб. Встаю чуть позади, взяв тележку за ручку, и повторяю удар её краем о поясницу Оушин: — Идем, — шагаю дальше. Тея вынуждает себя оторваться от наблюдения и спешит за мной в отдел фруктов и овощей. Киваю на ящик с яблоками, притормозив, локтями опершись на ручку: — Возьми штук шесть. Оушин дергает свернутые прозрачные пакеты, взяв один в руки, и молча принимается выбирать яблоки, каждое внимательно изучая. Я сутулюсь, переминаясь с ноги на ногу, и провожу ладонью по подбородку, испытывая ощутимое пощипывание под кожей шеи. Плечи зудят. Наклоняю голову в разные стороны, слыша и чувствуя хруст костей. Отгоняю. На хрен, отгоняя. Не думаю. Это излишне. Чем сильнее акцент, тем быстрее оно распространится. Опускаю руку, сжимая и разжимая пальцы ладони. Рукава кофты собраны на локтях. Из-под кожи выпячивают вены. Напряжение растет. Этого не скрыть. Смотрю на Оушин, которая крутит яблоко у лица, без эмоций разглядывая, и с языка слетает: — Почему ты не хочешь дружить со мной? — звучит так глупо. По-детски, что мне самому стыдно. Перед кем? Перед Теей? Она, бывало, говорила вещи нелепее. Оушин кладет яблоко в пакет, равнодушно интересуясь: — О чем ты? — а пакет опускает в тележку, минуя её, дабы идти дальше. Следую за ней, пустив в затылок худощавой девушки смешок: — Не надо. Не придуривайся. — В смысле? — Тея складывает руки на груди. Еще немного — и я поверю её невинности и глупости. Но чуйка говорит об обратном. Усмехаюсь, качнув головой: — Я знаю, что ты пытаешься сделать, — ровняюсь шагом с девушкой. — Выставить меня идиотом, который злится на пустом месте, — чувствую, как выхожу победителем из ситуации, и вовсе не ожидаю получить ответный удар. — А ты злишься? — Оушин поворачивает голову, затормозив. Смотрит на меня. Я врастаю ногами в пол, пристально уставившись на неё. Качаю головой: — Нет. И она вновь наносит удар: — Тогда почему упомянул злость? Моргаю, сощурившись, и наклоняюсь немного к её лицу, прошептав с давлением и недовольством, вызванным тем, что этой девчонке удается водить меня за нос: — Я отвезу тебя в лес. И оставлю там помирать. А она вдруг улыбается, сверкнув глазами с непонятным мне восхищением: — Сделаешь мне одолжение? Фыркаю, не придавая значения её словам. Пустой сарказм, помогающий ей придерживаться равнодушия. Брук и Дэниел до сих пор спят. Я не спешу разбудить источники шума. Бессонница мешает мне поддерживать собранный образ. Стоит принять освежающий душ перед общением с ними. Дэн и без того свято верит, что я больно нервный в последнее время. Поэтому пускай спят. Как раз успею разобрать продукты, взбодриться под холодной водой. Оушин не остается помочь. Не то, чтобы мне хочется видеть её желание поучаствовать или повзаимодействовать со мной, но… Плевать. Мне требуется мысленный тайм-аут. Роюсь в пакетах, когда на кухню входит женщина, кутаясь в вязаный плед. Тайм-чертов-аут. Я так много прошу? Игнорируя свой зуд, игнорируя навязчивые мысли, игнорируя присутствие матери… Игнорируя весь гребаный мир, оказывающий на меня давление. Может, никакого влияния и нет вовсе, но мое состояние мешает здраво оценивать окружение. Роббин добавляет своим молчаливым наличием. Просто находясь здесь. В тишине. Она неуверенно топчется на месте, обнимая себя руками, краем глаз вижу — смотрит на меня. Мучает и без того больной простудой и стрессом мозг, думая, как начать разговор. Не делаю первый шаг навстречу. Нет желания говорить с ней. Да и не способен я в данный момент вести вменяемый диалог. Нахожу повод покинуть помещение — в пакете лежит упаковка снотворного, который выпросила купить Оушин. Знаю, мне нужно согласовывать покупку лекарств с матерью, но по понятным причинам не стану. Беру лекарство, развернувшись, и отворачиваю голову, минуя женщину, которая приоткрывает рот, с тревогой опустив взгляд в пол. Но её решительности хватает, чтобы обратиться ко мне: — Дилан… — оглядывается, шепотом проронив мое имя, и делает резкий шаг назад, не ожидая такой грубости с моей стороны. Я оборачиваюсь, признаюсь, не сдержавшись. Проявляю агрессию, указав на женщину пальцем, и плююсь словесно: — Ты пожалеешь, — такой холод. Сам же давлюсь им, прикусив язык, но не подаю виду, отвернувшись и продолжив идти. Покидаю кухню. Чувствую взгляд матери, провожающий меня до тех пор, пока не пропадаю за стеной, направившись к лестнице. Она сама будет виновата. А кому, если не мне разгребать её эмоциональное дерьмо? Взрослые — такие же дети, пытающиеся строить из себя что-то собранное, мудрое. И меня раздражает перспектива собирать эту идиотку по кусочкам после каждых неудавшихся отношений. Не хочу думать. Не хочу. Поднимаюсь на этаж выше, чувствуя, как усиливается мое раздражение. Оно отчасти не имеет основания. Мне только дай предлог — и негатив начнет усиливаться, поэтому необходим такой контроль мыслей и избегание меланхолии. Меньше. Думать. Без стука берусь за ручку двери чужой комнаты, дернув на себя: — Тея, забери свои… — со вздохом и неуместным возмущением переступаю порог, в то же мгновение проглотив язык. Оушин с привычным равнодушием на лице переводит на меня спокойный взгляд, удерживая костлявыми руками мятую майку. Рубашка валяется у её ног, как и джинсы. Тишина. Не двигается. Не меняется в эмоциональном плане. Не смей. Опускать. Взгляд. Не смей… Взгляд соскальзывает ниже. Голая. Резко отворачиваю сначала только голову, затем всем телом разворачиваюсь, спешно шагнув обратно в коридор. Тяну дверь на себя. Щелчок — и сжимаю веки, коснувшись их поледеневшими пальцами. Обреченный выдох. Хотел сдружиться с ней? Отлично! Увидел голой — плюс сотня баллов к близости. Так держать, идиот.