Идея глобального контроля ради создания зоны комфорта
Ни Тея, ни Роббин не способны понять повисшего молчания. Мисс О’Брайен оправдает это внезапностью встречи старых друзей, а Оушин не станет строить догадки. Девушка с равнодушием следит за выражением лица Дилана, изредка посматривая на незнакомца, дабы ухватиться за какие-нибудь понятные ей эмоции. И кое-что Тея замечает. То, что троекратно сдавливает ее грудную клетку. Этот незнакомый ей парень. Он смотрит на Дилана, как когда-то на Оушин смотрела Энн. По мельчайшим деталям к совершенно незнакомому человеку обретается частичное и невольное понимание, которое не совсем-таки уместно. Но не Тее оправдывать возникшую из воздуха симпатию. Ее сознание в целом работает иначе. Первичный шок отступает. В конце концов, Дилан понимал: рано или поздно они должны будут пересечься, но ему и в голову не могло прийти, что Норам явится к нему домой. Вот так просто. Без чертиков злости и обиды в глазах. Выглядит таким спокойным, кажется, он даже рад наконец встретиться с О’Брайеном. Но это лишь догадки. Дилан может оценивать лишь внешнее состояние бывшего друга, но что творится у того в голове? Смотрит так… обычно. Будто они только вчера виделись в школе или бродили с ним по местным заброшенным зданиям. Словно не было того промежутка чертовой разлуки.И той крупной ссоры. И того предательства. — Идем, я все-таки приготовлю тебе поесть… — Роббин активируется, находя затянувшееся молчание неудобным, и обращается к гостю с улыбкой, настаивая на необходимости покормить исхудавшего парня. Норам стреляет на нее быстрым взглядом, с легкой улыбкой качнув головой: — Спасибо, но не надо, — вновь смотрит на Дилана, который окончательно приходит в себя, даже трезвеет, слабо нахмурив брови. — Но… — женщина не оставляет попыток, правда, голос сына действует, как приказ, заставив ее унять свое желание: — Мам, иди, — его черты лица мрачнеют, взгляд тяжелеет. Норам отчетливо ощущает, как на его сознание оказывается давление, но сохраняет слабую улыбку. Роббин чувствует себя неловко. Спорить не собирается. Этим двоим необходимо побыть наедине друг с другом. — Ладно, — женщина с теплой улыбкой обращается к Нораму, опустив ладонь ему на плечо. — Оставайся у нас на ночь, — тот сдержанно растягивает губы, кивнув, хотя прекрасно понимает, что оставаться ему не стоит. Роббин в последний раз стреляет взглядом на сына, который уже как-то искоса и с прищуром изучает Норама, не провожая мать до второго этажа. Та не глупа. Воздух в прихожей застывает в напряжении, правда, ей так и не удается понять, как расценивать его. Женщина исчезает за стеной второго этажа, подавив свой интерес. У нее была тяжелая смена в больнице. Лучше выспится, а завтра как следует накормит Норама. Точно. Всё завтра. Тишина. Погружение в молчание, сопровождаемое трещанием лампы и редким криком чаек за окном. Тея нервно чешет щеку пальцами, ниже опускает голову. Ей, наверное, стоит уйти, так? Норам переминается с ноги на ногу, скользнув взглядом по стене, а ладонью по светлым волосам, после чего переводит внимание на Оушин, решая проявить культурность: — Привет, — нервничает, посматривая на Дилана, дабы ухватиться за реакцию на свои действия, но лицо О’Брайена остается нечитаемым. — Я Норам, — опять взгляд на парня. Он вроде… разрешает? Тея без эмоций смотрит на него, не сразу оглянувшись на Дилана, а тот каким-то образом распознает в её взгляде вопрос-разрешение, поэтому откашливается, вдруг позволив себе коснуться пальцами талии девушки: — Тея, — она снова смотрит на незнакомца, а О’Брайен опускает тяжелый взгляд ей на макушку, вынуждая себя говорить. — Норам — мой… — кивает в сторону парня, невольно подняв на того взгляд, — знакомый, — роняет с тяжестью. Неясно, как воспринимает его слова Норам. Он лишь на мгновение отводит глаза, скользнув кончиком языка по губам, после чего с прежней натянутой улыбкой смотрит на Тею, готовясь, что её представят. О’Брайен позволяет себе вторую вольность, дабы бывший друг кое-что понял. Кое-что важное: — Норам, Тея, — стреляет коротким взглядом на макушку Оушин. — Моя девушка, — и так же резко возвращает внимание на лицо парня, как тот вскидывает голову, встретившись с ним зрительно. Тея не подает никакой реакции на услышанное. Молчит вместе со всеми. Смотрит в пол, сцепив пальцы, и ощущает, как нагреваются ладони парня, которыми он сдерживает её на месте. Норам удерживает на лице улыбку, но щурится с недоверием: — Девушка? — Да, — ответ твердый, не оставляющий сомнений, но Нораму все равно с трудом верится. Неужели… все прошло? — Круто, — он невольно изучает незнакомку с ног до головы. Нет, не верится. Она совсем не похожа ни на Брук, ни на Сару. Обе светленькие с трудным характером. Обе с каким-то приветом. Обе выпивали и употребляли травку. Обе терзали Дилана токсичностью отношений. А эта… она больно миловидна и невинна. О’Брайен наконец-то пересмотрел свои взгляды? Встретил человека, не пытающего его в эмоциональном плане? Или под маской скромницы скрывается настоящая тварь? Натянутая улыбка выдает потайные мысли Норама, и О’Брайен подталкивает Оушин к лестнице. Тея понимает без слов. Не смотрит на гостя, устремившись вверх на второй этаж. Не оглядывается, пропадает за стеной, оставив парней наедине. — Кофе? — Дилан не тянет. Еще одного приступа молчания он не вынесет. Этот день был долгий. Норам явился совершенно не вовремя. Но раз уж пришел… — Я бы выпил еще, — блондин ждет, пока О’Брайен пройдет на кухню, после чего следует за ним, вновь и вновь проводя ладонью по волосам. Он часто так делает, когда нервничает. Следит за тем, как О’Брайен передвигается и редко хватается за лоб, потому догадывается: — На школьной вечеринке опять только шампанское было? — Ага, — ровно отвечает, касаясь недавно кипевшего чайника, чтобы проверить количество воды. — Ой-вэй… — Норам морщится, прекрасно зная о непереносимости друга данного напитка. — Понесло? — садится за стол, место, которое он всегда занимал, и на котором теперь всегда сидит Оушин. — Лучше бы рюмку водки бухнул, — попытка улыбнуться без заметного напряжения. — Головная боль тебе обеспечена. Он слишком нервничает, разговаривая с Диланом, а тот просто подавляет в себе несобранность. Оба вроде морально готовили себя к встрече, но в итоге… Ситуация не из приятных. О’Брайен мычит в ответ. Ему лучше быть закрытым, дабы избежать нежелательного эффекта от встречи с прошлым. Он больше не вынесет длительного уныния. Берет две кружки, надеясь, что ничего не спутает во время приготовления горького напитка. Норам кладет локти на стол, переплетает пальцы. Взглядом стреляет из стороны в сторону, изредка оглядываясь на окно, будто бы его может что-то интересовать на улице, но нет. Просто парень пытается справиться с дискомфортом. — Роббин хорошо выглядит, — находит, о чем поговорить. — Она перестала злоупотреблять, — Дилан льет кипяток в кружки, не оборачивается. Норам смотрит ему в спину, закивав: — Хорошо, — опять проводит ладонью по волосам, наклонив голову к столу, и активно роется в сознании, находя, что сказать. — Я тоже завязал, — поднимает голову, почесав переносицу. — Почти, а-м… — мнется, застучав пальцами по столу. — Правда… — отводит взгляд, — как сюда вернулся, так пару раз выкурил, но… — откашливается, уверяя в первую очередь себя, — я работаю над собой. — Рад слышать, — без эмоций произносит Дилан, обернувшись и поставив напротив парня кружку. Не обращает на него взгляд. — Меня предупреждали, что могут возникнуть искушения после освобождения, — парень цепляется за тему разговора, как за спасательный круг от неловкого молчания. — В комплексе были единомышленники и те, кто поддерживал твое стремление завязать, а здесь… — Тебе нельзя здесь оставаться, — резко перебивает Дилан, взяв свою кружку, и опускается на стул. Садится напротив Норама, который продолжает проявлять признаки нестабильности. Видимо, он неплохо так выкурил перед приездом сюда. Для храбрости. О’Брайен не смотрит на него по многим причинам. И главная заключается в его страхе быть сломленным. Видеть, как когда-то близкий человек разрушает свою жизнь, ловить себя на мысли, что перед ним уже совсем другой Норам, — от этого глотку сдавливают эмоции, с которыми Дилан еле справился в свое время, вытянув себя из депрессии. Он боится вновь пробудить их. Привязанность — тяжелый вид взаимосвязи. — Всех причастных на тот момент посадили, но «зачинщик» на свободе, — мешает ложкой темную жидкость. — Он уже собрал новую группу ребят. — Ты до сих пор посещаешь притон? — Норам крепко сжимает свою кружку, впитывая тепло. — Я… — О’Брайен хмурится, смотря в стол. — Работаю над собой, — цитирует слова собеседника, зная, что его правильно поймут. Почесывает пальцами шею, кожа моментально покрывается красными пятнами. Он начинает нервничать. Как бы ни старался отгородиться, в итоге его ломает. Норам видит сопротивление друга, да, он мысленно позволяет себе называть так Дилана, но тому лучше об этом не знать. О’Брайен стреляет резким, сильно негативным взглядом на Норама. На человека, научившего его строить вокруг себя социальную среду, отвечающую личному комфорту. Человек, которому Дилан подражал, с которого брал пример, методами которого пробил себе место в обществе. Норам много сделал для Дилана. О’Брайен многое отдал Реину. От того ситуация настолько тяжелая в психологическом плане. — Так значит… — Норам выдавливает улыбку и с опаской поглядывает на бывшего друга. -Те-е… — боится ошибиться. — Тея, — Дилан без желания повторяет имя девушки, и парень напротив кивает: — Тея. Да. Верно, — откашливается, прочистив горло. — Совсем не похоже на твой вкус, — он не преследует цель задеть чувства О’Брайена. — Думал, ты предпочитаешь блондинок и с формами, а тут… — затыкается. Дилан стреляет на него ледяным взглядом, без труда пронзив до самых глубин сознания, чем вызывает у Норама приступ заторможенности: — В смысле… Я… — сглатывает, — я к тому, что… — жестикулирует одной ладонью. — Значит, вы с Сарой… — Расстались, — стучит пальцами по кружке, прижавшись спиной к стулу. Сутулится. — Ага… — притоптывает ногами под столом, мгновение сверля взволнованным взглядом стол. — А Брук? — по понятным причинам он страшится заговаривать о Реин, и его успокаивает то равнодушие, с которым Дилан заговаривает о ней: — Расстались. Года два назад, — вздыхает, продолжая пялиться на кофе в своей кружке. — Мы друзья. Норам часто моргает, закивав головой: — Это хорошо, — хочет сделать глоток, но, кажется, его глотка настолько сдавлена, что он не сможет проглотить жидкость: — Почему расстались? — А ты не знаешь? — Дилан щурит веки, исподлобья взглянув на блондина, давно не красящего свои волосы в белоснежный оттенок. Норам опускает голову, скача взглядом по поверхности стола: — С ней что-то не так, да? — Тебе виднее, — его способность резать собеседника без ножа достойна уважения. — Ты ведь с ней тесно общаешься в последнее время. Норам понимает намек. Он не сомневается, Дилан знает. — Её мать сказала, что у неё… — увиливает, пальцем касаясь виска. — С головой… — С башкой непорядок, — О’Брайен кивает. — Да. — Еще в детстве она была слегка не в себе в эмоциональном плане. — Верно, ты ведь сам отчасти приложил к этому руку. Норам поднимает на Дилана глаза, встретившись в зрительной хватке: — Мы были детьми. — И твои детские забавы выдали такой эффект, — парень фыркает. — Мило. — Дело не только во мне. У неё какая-то проблема с внутричерепным давлением или… — Но ты сыграл немаловажную роль. — Почему она не лечится? — вопросы сами срываются с языка в каком-то непонятном беспорядке. Ему правда непонятно, почему Брук не идет на поправку? Почему, спустя несколько лет, он возвращается и видит ее такой? Что происходит в ее башке? Дилан отклоняется спиной на стул, без рвения поднимая неприятную тему, из-за чего выглядит рассерженным: — Она никого не слушает. — А родители? — Норам действительно не догоняет? Что ж, Дилан потрудится объяснить. — Серьезно? — усмехается. — Полагаешь они имеют на неё воздействие? Твой отец вечно в разъездах, он ведь теперь человек с «большой земли». А её мать хочет соответствовать. Контачит с львицами из Нью-Йорка. Активно занимается своим внешним видом. Постоянно летает с мужем в командировки. За Брук никто не следит. Они оба мечтают свалить отсюда. Покорить большой город. Что ж, у них это получается. Они сейчас здесь — это редкость. Знаешь, почему? Потому что ты вернулся. Они тебя… сильно любят. Потому что Норам «одаренный», талантливый. Несмотря на несносный характер, его не обделили «мастерством на все руки». Наверное, данная схожесть сыграла решающую роль в становлении их дружбы. Они оба стремятся быть лучшими. Во всем. Норам не справляется с желанием закурить. Он вынимает упаковку сигарет, дрожащими пальцами подносит одну из них к губам, сжав, и чиркает зажигалкой, хорошенько затянувшись никотином. — Ты должен уехать, — Дилан удерживает кружку возле губ. Ни он, ни Норам так и не отпивают кофе. — Знаю, — блондин выдыхает никотин из ноздрей. — Мне осталось еще немного подзаработать. Перееду к отцу. Молчание. Вновь. Теперь и О’Брайен ощущает потребность в никотине, поэтому достает свою упаковку. Закуривает. Оба дымят в тишине, пока за окном медленно опускаются мелкие крупинки снега. Курение помогает обрести частичную гармонию. Норам заметно прекращает трястись и проявлять иные признаки волнения. Смотрит на Дилана, задумчиво сощурив веки: — Мы не станем обсуждать это? — не требуется конкретизации. — Нет, — О’Брайен дергает головой, оставаясь внешне спокойным. — Потому что я поступил правильно. — Знаю, но… — Норам сдержанно улыбается, затянувшись и выпустив дымок перед собой. — Я все равно сержусь на тебя, — с губ срывается нервный смешок. — Сердись, — Дилан стряхивает пепел в кружку с кофе. — Я не жалею. Блондин сдерживает свое желание неприятно фыркнуть. Он понимает. Это было необходимым. Кто знает, в каком дерьме сейчас бы завис Норам, если бы не оказался в наркотическом диспансере. Вообще, все сложилось куда лучшим образом. Его ждало тюремное заключение, но родители провернули все в более благоприятную сторону. Посредством взяточничества. — Тебе лучше не появляться у меня, — Дилан заканчивает мысль. — Брук часто зависает здесь. — В который раз между лучшим другом и девушкой выбираешь девушку? — парень шутит. Неудачно. О’Брайен врезается в его лицо нечитаемым взглядом и процеживает: — Ты поступил так же. Уголки губ Норама опускаются, но зрительного контакта он не разрывает. Всё же… Между ними сохраняется то самое напряжение. Даже несмотря на разрыв отношений между Диланом и Брук. О’Брайен пристально смотрит в ответ и моргает, вдруг ощутив, как поперек горла встает ком: — Она была моей девушкой, когда ты изнасиловал её. — Но любила она меня, — роняет с губ, лишив свое лицо проявления каких-либо эмоций. И теперь они оба смотрят друг на друга с равнодушием, за которым скрывают настоящую эмоциональную бурю. Начало положено. Они все-таки поднимают эту тему. И теперь моральное разложение не остановить, они открываются, открываются и их потайные мысли, обиды, то, что требуется скрывать от других, дабы казаться сильнее. — Я всегда знал, когда ты спал с ней, — Дилан дергает сигарету пальцем. — После этого она сразу приходила ко мне, — неприятно окунаться в события прошлого, но оборвать разговор нет сил. — Я будто был тряпкой, о которую она вытиралась после тебя. Норам молчит. Смотрит. Оценивает. — Ты спал с девушкой лучшего друга, — голос не дрогнул. — Я… — блондин не знает, что сказать. — Это ты сломал её, — Дилан продолжает давить. — Тебя привязывает к ней чувство вины. Норам не выдерживает и ворчит, отмахнувшись от слов собеседника: — Брук не так невинна, — намекает на то, что произошедшее не являлось «изнасилованием» в чистом виде, Дилан многого не знает. — Она вовсе не жертва. — Ты спишь с ней, потому что она нуждается в этом, а не потому, что у тебя к ней есть чувства. — Завались, О’Брайен, — он наконец срывается, проявив свой настоящий характер. — Ты ни хуя не знаешь, — с прищуром наклоняется к Дилану, который не проигрывает зрительную войну, отвечая таким же грубым тоном: — Знаешь, почему она двинутая? Потому что у неё поломано понимание «влюбленности», — Норам демонстративно закатывает глаза, нервно втянув никотин в глотку. — Ты издевался над ней столько лет, и её психика нашла отличный способ спрятаться от тебя. Лю-бовь, — проговаривает по слогам, морщась. — В самом извращенном виде. Как стокгольмский синдром, только в отношении «тиран-жертва». И тот факт, что вы являетесь сводными, сильнее ломает её представления о «нормальных» отношениях. — Что ты знаешь о «нормальных» отношениях? — блондин дергает сигаретой возле своего лица, неприятно усмехнувшись. Дилан замолкает, невольно прикусив губу. Норам с особым вниманием исследует его лицо, склонив голову набок: — Тея, — давит фильтром сигареты на край своей губы. — Она нормальная? О’Брайен не станет тратиться на нахождение ответа. Он прекрасно знает и понимает, что вновь наступает на те же грабли, ведь Оушин мало чем отличается от Сары или Брук. Она такая же. С приветом. Со своими демонами, и лучшим вариантом было бы отгородиться от девчонки, повременить с рождением привязанности, но, видимо, это своеобразная «болячка» Дилана: почему-то его привлекают люди со своей психологией, с иной философией жизни. И обычно она темна, окутана мрачностью, от которой надо бы бежать. А нет. Он остается. Почему? Смотрит куда-то в стол, задумчиво потягивая никотин. Норам, как обычно, задает правильные вопросы. Он хорош в подобной расстановке фактов. Тея Оушин такая же. Они даже не состоят в отношениях, но те уже выматывают. Дилан невольно роняет вздох, подперев ладонью щеку. Норам внимательно наблюдает за ним, отстает. Главное, он заставляет друга задуматься. Чтобы тот здраво оценивал ситуацию, а не шел на поводу у эмоций. Молчат. Темы для общения исчерпываются. Это так… странно. Перед тобой сидит когда-то близкий человек, но ты и двух слов связать не способен, ибо между вами образовывается стена — психологический барьер. Столько воспоминаний, столько общих интересов, столько единых мыслей и… и пустота. Откуда она берется? Дилан поднимает взгляд на Норама. Тот с серьезным видом покуривает сигарету, уставившись в стол. Их головы полны одинаковых мыслей, и оба осознают, что прошлого не вернуть. Всё. Пропасть есть. Её не переступить, но с другой стороны, эмоциональная, а не разумная часть человека продолжает изнемогать от злости: они ведь были близкими друзьями. Как так вышло, что теперь они сидят, захлебываясь тишиной? Вот она — причина депрессии Дилана О’Брайена. Терять кого-то настолько важного тяжело. Но разум прав. Нораму Реину более нет места в его жизни. Жаль. Очень жаль. Кофе остается в кружках. Остывает. Разговор недолгий. Дилан открывает входную дверь, пропуская вперед Норама. Тот по привычке бросает окурок в сторону края крыльца, где обычно стояла баночка-пепельница, ведь раньше они часто засиживались и курили здесь, но той давно нет. Реин невольно удерживает взгляд на поверхности, на которой остается лишь круглый след-развод. Незначительная и мелкая деталь, но столь важная. Русый парень обращает внимание на старый дуб, растущий на территории участка. — Слабак. Норам наклоняет голову, с хмурым видом всматриваясь в мальчишку, который уверенно лезет наверх, забираясь на толстую ветку, и оборачивается, разглядывая того, кто еле-еле следует за ним, постоянно срываясь вниз. Дилан всегда был слабее. И речь не только о физическом превосходстве Норама. — Че ты копаешься? — светло-русый мальчишка подтрунивает над ним, постоянно поднимая тему слабости. Надо быть сильным. Надо превосходить других. Брюнет с взъерошенными волосами и ссадиной на щеке вскидывает голову, потянувшись рукой к ветке, дабы ухватиться, иметь опору. Его друг выше, он выносливее, сильнее. Смотрит сверху вниз, с коварной, почти довольной улыбкой. Дилан морщится, предпринимает попытку взобраться выше. Колени содраны в кровь после настоящей полосы препятствий, которую ему приходится пройти вслед за другом. А конечная точка — дуб. И почему он вообще следует за ним? Потому что хочет быть лучше. Соперничество толкает к развитию и самосовершенствованию. Он срывается. Рука сползает, кожу ладони обдирает о грубую кору дерева. Лицо Дилана тут же обретает испуг. Он даже издает громкий вздох, понимая, что вновь встретится спиной с жесткой землей, возможно ударится о железный мусорный бак, который мальчишки обронили, запрыгивая с него на нижние ветки. Но крепкая хватка. Пальцы вспотевшей от беготни ладони сжимают его запястье. Мальчишка виснет в воздухе, имея возможность лишь свободной рукой цепляться на грубую кору или черкать её стопами ног. Вскидывает голову, напугано уставившись на Норама, который держи его, с победной улыбкой издеваясь: — Слабак, — да, вновь. — Ты проиграл. Норам встает на ступеньке, обернувшись. Взгляд приходится поднять, ведь Дилан стоит на уровне выше, и русый парень сглатывает комок в глотке, принимая истину. Дилан выше. Дилан сильнее. Теперь. Норам ниже. Норам слабее. Отныне. Поэтому Реин пришел первым. Он сдался. Это была проверка на устойчивость. Он сломался. Он хотел увидеть друга сильнее, чем тот был способен поддаться эмоциям. Норам, ты проиграл. Впервые проиграл. Последние года дружбы вы шли в ногу, Дилан стал стоить тебя, ты отлично его поднатаскал. О’Брайен был способен крутить обществом так, как ему угодно. Отличная работа, Норам. Вот только сам ты… теперь ниже. Дилан держит ладони в карманах джинсов. Смотрит в ответ. Голова чуть приподнята. Словно с надменностью, но та не читается во взгляде, скорее, парень опять изображает из себя эмоционально недосягаемого человека. Будто бы ему все равно. — Пересечемся еще, — Норам давит из себя натянутую улыбку, спиной отступая назад. Не пытайся обмануть. Ты пришел, потому что тебе нужна помощь. Когда-то именно с такой целью к тебе явился Дилан. Ты помог ему. И странным образом история повторяется, но О’Брайен не может отдать долг. Время утекло. Прошлого не вернуть. Отныне каждый сам за себя, а у тебя, Реин, никого нет. А все почему? Из-за какой-то Брук? — Надеюсь, нет, — Дилан остается равнодушным. Реин по-прежнему смотрит на него снизу вверх, приподнимая голову, и это подчеркивает его положение. Ниже. Выше. Парень кивает головой, сдержанно выдохнув, и намеревается развернуться, чтобы побрести вперед по ночной улице, но тормозит, поддавшись очередной слабости. Бросает взгляд на высокий и старый дуб, и оборачивается, с натянутой, фальшивой улыбкой поднимаясь обратно к Дилану, который не трогается с места, не отступает. Он не боится Норама. Это было бы глупостью с его стороны. Норам Реин по-дружески обнимает Дилана О’Брайена. А психика предает того, и он крепко обхватывает в ответ, сдержанно глотнув морозный воздух. Сильные удары по спинам ладонями. Парни часто так делали, когда встречались после долгой разлуки. И вот теперь это наоборот служит прощальным жестом. Норам прикусывает губу, полным напряжения взглядом врезаясь в приоткрытую дверь дома. Слишком много слов сказано, слишком много злости брошено. Гордость не позволит… — Удачи, — Дилан роняет с хрипотой, будто что-то стягивает его глотку. Парень отпускает Норама и отворачивается, быстрым шагом возвращаясь в прихожую. Дверь хлопает, а Реин продолжает стоять на месте. Взгляд опущен. Тело на долю секунду немеет, но он может согнуть пальцы. Поднимает глаза. Смотрит на запертую дверь. Отступает назад, спотыкаясь, когда стопа соскальзывает с верхней ступеньки. Разворачивается. Глоток воздуха — легкие сдавливает. Поднимает голову, путано шаркая по серой траве вперед. В горле больно. Будто что-то терзает стенки шеи изнутри. Нужно закурить. Кое-что покрепче. Парень дрожащими руками роется в карманах, вынимая упаковку сигарет, и секунду мнется, остановившись. Смотрит на косяк травки. Он ведь… лечится. Он способен сказать себе «нет», это же… Сжимает зубами кончик косяка, рвано выдохнув. Руки трясутся от желания принять. Это все из-за нервов. Это… Поднимает к кончику зажигалку, активно чиркая колесиком, и поджигает, глубоко вдохнув. Глотает дымок, теплом обдающий его глотку, и выдыхает через ноздри, подняв взгляд в черное небо. Голова идет кругом. Моментальная реакция. В его руке крепкий наркотик. Парень пускает облако дыма губами и медленно переводит внимание на старый дуб. Горло сжимает с новой силой. А все из-за чего? Из-за какой-то Брук, которая продолжает строить из себя жертву. Которая стала зерном, посеявшим злость и ненависть. Которая была причиной разногласий и ссор, множественных бессмысленных драк. Стоит признать. Брук Реин отлично поигралась с ними, дабы отомстить Нораму. Она обрела влияние над Диланом, жаль, тот поздно понял, в какие гребаные сети увяз. Выпутаться из оков зависимости трудно, особенно для человека с «особой» жизненной философией. О’Брайен только недавно смог полностью отказаться от Реин в угоду другому. Несмотря на то, что теперь Брук действительно нуждается в поддержке. Норам не станет кривить душой: он отчасти рад, что она страдает. И плевать, что Реин до сих пор испытывает к ней чувства. Кривая усмешка озаряет лицо. Парень прячет ладонь в карман джинсов, бредет вперед, покинув участок теперь уже чужого дома. Старается ни о чем не думать. Но мысли имеют особую власть над ним. Норам действительно ослаб. Ведь раньше он был способен держать себя под контролем, но вот… Мимо проносятся мальчишки. Норам резко оборачивается, оглушенный их громкой болтовней и спором о том, кто первый прибежит к дому, где их будет ждать негодующая Роббин — женщина постоянно ругала их за столь долгие ночные прогулки — горячий ужин и пара часов за телевизором, после которых мисс О’Брайен даст им пинка и отправит в кровать. Но за спиной никого нет. Пустая темная улица, освещенная фонарными столбами. Норам продолжает смотреть куда-то перед собой. Косяк удерживает пальцами возле губ, которые вдруг растягиваются в улыбку. Приятную, но чем-то опечаленную. Опять галлюцинации. Все из-за травы. Отдаваться им так приятно, что Норам даже не переживает о наличии психической проблемы. Ему нравится окунаться в прошлое, в воспоминания, в которых он чувствует себя беззаботно, в безопасности. Отворачивается, накинув капюшон на голову, и продолжает идти в темноту. Они и станут причиной его смерти. Он не справится. «Удача» не поможет, когда ты одинок. Щелчок. На кухне гаснет свет, скрывая за собой две кружки, наполненные остывшим кофе. Дилан стоит на пороге, ладони сунув в карманы джинсов. Смотрит перед собой, в поникшее темнотой помещение, в котором продолжает витать никотин. Даже здесь. Все пропитано воспоминаниями детства. Период такой светлый и беззаботный. Полный новых открытий и познание мира. Когда? Когда все успевает измениться? Дилан ненавидит реальность за изменчивость. Парень сглатывает. В глотке першит сухость. Глаза неприятно горят, но не от слез. Просто… напряжение выматывает. Хотя, кого он пытается обмануть? Ты здесь один. Никто тебя не видит, но, конечно, парень не позволит себе хотя бы на время сбросить броню. Он устало подносит ладонь к лицу, пальцами надавливая на опущенные веки. Глубокий вдох — протяжный выдох. Плечи опускаются, сутулится. Вторая ладонь упирается в бок. Стоит. Вслушивается в тишину, а в ушах продолжают звучать отголоски прошлого. Именно сейчас в мыслях всплывают какие-то шутки, продолжительные беседы, личные разговоры, которыми они укрепляли свою дружескую позицию. Это было таким важным. Когда-то. Теперь же тепло не согревает, а рвет, сжигает. Дэн никогда не станет для Дилана «близким». Подобные друзья встречаются лишь раз. И в твоей власти сберечь их. Или потерять. Повторный вдох. Выдох. Выпрямляется, опуская обе руки, и вялым шагом шаркает к лестнице, направившись на второй этаж. Слабость. Усталость. Ему нужно провалиться в сон. А сможет ли? Слишком много мыслей роем шумят в тяжелой голове. Если честно, Дилан чувствует себя неправильно виноватым. Он до конца был уверен, что Норам не явится. Гордость не позволит, ведь ссорились они масштабно. И его появление было внезапным ударом. Дилан трет лицо, ковыляя по коридору к двери своей комнаты. Одно желание — закрыться. Ото всех. Надолго. Чтобы его не трогали. Чтобы о нем не вспоминали. Он хочет пропасть. Приоткрывает дверь, ступив на порог, и… С губ срывается вздох. Устал. Он настолько устал, что при виде Теи в своей комнате хочется рухнуть на пол, желательно лишившись сознания. Лежать, пока она не додумается уйти. Тяжелый день. Парень эмоционально раздавлен. Он еле сохраняет власть над эмоциями, вызванными встречей с прошлым. Если сейчас Дилан не найдет способ перекрыть поток чувств, то последующие дни, а может месяцы он проведет в депрессивном расстройстве из-за убивающей ностальгии. Господи, Оушин, дай ему выспаться. Девушка сидит на краю кровати, внимательно изучает выражение лица О’Брайена, в котором читает изводящее желание побыть наедине, и именно поэтому Оушин не спешит подняться и оставить его. По себе знает, что в подобном состоянии лучше не обрекать себя на одиночество. — Ты должна была пойти в душ, — Дилан дает себе моральную пощечину в попытке отрезвить мозг и не идти на поводу у желания грубым образом выставить Тею из комнаты. — Не устала? — проходит к тумбе возле кровати, принявшись пальцами расстёгивать пуговицы — намек, который девушка обязана уловить. Но Оушин не отводит взгляд, продолжив фокусировать его на профиле парня, стягивающего с себя белую рубашку. Нет. Намек не понят. Она ведь не выбегает в смущении из комнаты. Хотя… чем он надеялся смутить её? Она уже предостаточно видела. Проводит ладонями по татуированным плечам и опускает руки, пальцами коснувшись пуговицы на джинсах. Щурится, косым взглядом окинув девчонку: — День был долгий, — измотано шепчет, решаясь все-таки повременить со сменой одежды. — Месяц был долгий, — оставляет смятую рубашку на тумбе, встав напротив Теи, которая вскидывает голову, наблюдая за его попытками размять запястье больной руки. — Друг? — девушка догадывается. — Бывший друг, — Дилан недолго смотрит в ответ, решаясь всё-таки присесть рядом. Оушин лезет ладонью под подушку, откуда-то зная, что парень хранит там футболку в которой спит, и вынимает мятую темную ткань, протянув ему со словами: — Друзья бывшими не бывают. Особенно самые близкие. Дилан сдержанно вздыхает, не желая развивать эту тему, и берет футболку, встряхнув, чтобы надеть. Тея внимательно наблюдает за тем, как он двигается, и различает легкое потрясывание рук, дрожание пальцев и дерганье уголка губ. — Ты грустишь? — девушка порой ставит в тупик своими выводами. ОБрайен даже хмыкает, усмехнувшись: — Не то, чтобы… — поправляет мятую ткань футболки. Оушин не дает ему закончить мысль: — Это нормально, — пальцами осторожно касается его плеча, сжав кончик рукава футболки, и пару раз дергает его вниз, дабы заставить парня обратить на неё внимание, но Дилан не поворачивает головы. Локтями опирается на колени, сцепив пальцы, и томно смотрит в пол, выбирая метод молчания, чтобы у девчонки не возникло желания продолжить говорить. Но Оушин ломает шаблоны их обычного «взаимодействия». Будто бы это не они ссорились всего час назад. — Ты бы хотел, чтобы он остался? — наклоняет голову, рассматривая профиль парня. Дилан проводит ладонью по затылку, нахмурившись: — Это прошлое, — не углубляется в объяснение. — Все меняется. Люди меняются, — стреляет взглядом в сторону стенда над столом, на котором висят рисунки десятилетней давности. О’Брайен правда пытался научить Норама рисовать, но у парня просто нет таланта. Хранит его работы. Кривые, косые, но они… вызывают отвратительную ностальгию. Опускает голову, пальцами массирует виски. Оушин кладет ладонь ему на спину, спокойным и мягким движением поглаживая от лопаток к низу, краю джинсов. И это работает. Черт знает, каким образом, но парень ощущает разливающийся под кожей жар, вызывающий слабость в мышцах. Он расслабляется, вновь переплетает пальцы рук, опустив голову ниже: — Можешь волосы потрогать? — плевать, как он выглядит. Плевать, как звучит его просьба и как девушка её воспримет. А как она воспримет? Тея без смущения опускает ладонь ему на голову, принявшись поглаживать волосы, путая в них пальцы: — Что тебя беспокоит? — непонятно, каким образом она умеет подбирать момент. Сейчас О’Брайен эмоционально незащищен, поэтому ей будет куда проще проникнуть ему в голову. Дилан и не сопротивляется. Он проводит ладонями по лицу, обратив голову в сторону девушки, но не смотрит в глаза: — В этом хаотично меняющемся мире должно быть что-то, поддающееся моему контролю, — говорит тихо, хрипло, с таким суровым видом, что невольно пугает. — Основа, на которую я мог бы опираться, зная, что она никогда не уйдет из-под ног, — начинает нервно постукивать кулаком по губам. — Роббин я еще могу контролировать, но Эркиз… — прикусывает кожу костяшек. — Он заберет её. Брук? — продолжает рассуждать, смотря куда-то за плечо Теи. — Она сходит с ума, она больше не слушает меня, — сильнее сводит брови, признавшись в своей слабости. — Я не могу ей помочь. Дэн? — моргает. — Высока вероятность того, что он уедет в колледж, не выдержав сожительства с отцом, — замолкает, дав себе морально передохнуть от вынужденного рассуждения вслух. Тея наклоняет голову, подметив: — Но… Ты тоже поступишь куда-нибудь. Это обыденный ход вещей. — Я не уеду, — Дилан встречается с её взглядом. — Отсюда. — Почему? — она хмурится. Роббин надеется, что он получит хорошее образование, а в Северном Порте нет престижных университетов. Только местный колледж. — Это комфортно, — Дилан невольно прикрывает веки, погружаясь в ощущения, которые дарит ему игра чужих пальцев с волосами. — Зона комфорта, она меня не отягощает, — зевает. — Я знаю здешние окрестности, я знаком практически с каждым человеком, населяющим Порт. — То есть… — Оушин пальцами проводит за его ухом. — Твоя общительность — это попытка создать из людей глобальную зону комфорта для себя? О’Брайен отказывается открывать глаза. Он не желает видеть реакцию девушки. Не хочет знать, что она думает насчет его одержимости контролем. Тяжело признаваться в сокровенном другому человеку. И проще в ответ закрыться, дабы избежать непонимания. Оушин действительно не понимает его стремлений. Посоветовала бы ему быть проще, но по себе знает, как это нелегко — отказываться от своих взглядов. Одержимость парня настораживает. Кажется таким уверенным и непробиваемым, а на деле боится перемен и нуждается в постоянстве. Данная необходимость характеризует его с иной, никому не виданной стороны. Со стороны человека, который боится нового, непривычного и неопределенного. Это объясняет его манию разбираться во всем, чего он не понимает. Объясняет его стремление научиться многим вещам. И именно поэтому Дилана злит неопределенность в отношениях с людьми, в особенности ситуация с Теей. Ему нужна определенность с Оушин. Чтобы сделать её частью своей константы. Девушка продолжает играть с его волосами, наблюдая за тем, как парень клюет носом, подпирая щеку ладонью. Голова опущена, лица не рассмотреть. А на нем все равно ничего не выражено, кроме усталости. Подобная картина вызывает улыбку. Мягкую, не совсем яркую. Оушин улыбается, наклонив голову к плечу, пальцами скользит за ухом парня, который приоткрывает веки, обратив на девушку давящий своей расслабленностью взгляд. Обе ладони вновь сцепляет в кулак, подперев скулу, тем самым помогает себе удерживать голову. Смотрит на Тею. Та смотрит на него, скользя костяшками по коже у основания волос. Уголки губ не опускаются. Продолжает слабо улыбаться ему, считая это наилучшим эмоциональным решением в данной ситуации. Она не обладает достаточными знаниями, чтобы рассуждать, так что выбирает молчаливую поддержку. «Тея. Она нормальная?» Дилан напряженно сдавливает зубы, его брови еле заметно хмурятся. Открыто смотрит в глаза Оушин, в движении ладони которой возникает скованность. Она заметно мнется, принявшись скакать взглядом из стороны в сторону, в итоге возвращаясь к зрительной встрече с парнем, который с каждой секундой становится мрачнее. О’Брайен совершает ошибку. Он толком не разбирается. А уже заменяет Брук Теей. Идиот. Опять. На те же грабли.***
Утро проходит в спешке: во-первых, Роббин просыпает, не расслышав звенящего будильника, не успевает погладить одежду, поэтому надевает мятое, не принимает душ, чтобы как следует взбодриться, не завтракает, а во-вторых, она никак не может найти ключи, поэтому носится по дому, параллельно проверяя, остался ли Норам на ночь. Радуется, что нет, ибо пришлось бы потратить время на приготовление обещанного завтрака. Забывает о каникулах и будит Дилана, который обещает отомстить ей за несобранность и закопать в подушках. Пока Роббин носится по дому, существуя в каком-то своем ритме, О’Брайен лениво садится на кровати, лениво тянется руками к потолку, лениво потирает щеки ладонями. Чувствует себя раздавлено, но кружка кофе должна помочь исправить ситуацию. Эмоционально напиток не восстановит, но сон отгонит точно. Слышит возню матери. Обычно парень реагирует резко негативно на прерванный сон, но в данный момент он слишком подавлен. Не способен ни на какие эмоции. Продолжает потирать щеки, затылок, скользит пальцами по волосам, приводя те в больший беспорядок, и покидает помещение, окутанное белым светом, не реагируя на шум со стороны комнаты Роббин. Любит она буянить с утра пораньше. Дикая женщина. Дилан минует открытую дверь комнаты Оушин и тормозит на пороге, изучив помещение. Девушку не находит. Чешет висок. Медленно соображает. Чего все так рано повскакивали? Семейка неадекватных. Шаркает вниз по лестнице, сунув ладони в карманы мягких штанов, и чуть не поскальзывается на последней ступеньке, озадачившись своей неуклюжестью. Нет, ему противопоказан ранний подъем. На пороге кухни парень стоит минуты две, исследуя светлое помещение. Никого не обнаруживает, просто долго соображает, взглядом застыв на двух кружках с холодным кофе, оставленных на столе. Погода за окном «бледная». Белый свет проникает внутрь помещения, вызывая привычный дискомфорт. Дилан вынужденно трет веки, развернувшись, и врезается плечом в дверной косяк, пошатнувшись в иную от него сторону. Никакого больше шампанского. Голова разрывается. Долбанный «игривый» напиток. Обессилено шаркает к двери террасы, покачивается из стороны в сторону, с каждым шагом все больше теряет равновесие, поэтому в итоге касается ладонью стены, передвигаясь вдоль неё. Добирается до двери, коснувшись холодной ручки. Не спешит открыть её, через стеклянную вставку оглядев задний двор. Взгляд цепляется на Оушин: девушка сидит на влажной траве, уложив колени набок, аккуратно перебирает ростки растений, с особым вниманием изучая их. Губы шевелятся. Она разговаривает? С ними? Дилан хмурится, сложив руки на груди. Сутуло стоит на месте. Наблюдает. Не хочет сейчас выходить и шевелить языком. Он мысленно связать слова в предложения не способен. А времени практически не остается. Роббин посматривает на наручные часы, плюнув на потерянную связку ключей, и спешит вниз по лестнице, вновь и вновь перерывая содержимое сумочки: — Куда я их дела? — ворчит под нос, заправляя за ухо выбившийся из косички локон нерасчесанных волос. Хочет попросить Дилана одолжить свои ключи, но понимает, что он откажет. Один раз парень уже доверил ей свою связку — и все, больше ту никто не видел, пришлось полностью менять замки. Кто его знает? Вдруг ключи попадут в нехорошие руки. О’Брайен «слишком параноик», чтобы закрыть на подобное глаза. Роббин хочет скорее выпить стакан воды и рвануть к автобусной остановке, но не успевает переступить порог кухни, как замечает сына, стоящего возле двери террасы. Конечно, у неё нет времени, но это не повод не проявить заинтересованность поведением парня, поэтому женщина между необходимостью избавиться от сухости и разговором с сыном выбирает второе. Продолжает впустую рыться в сумочке, приблизившись к Дилану, и, кажется, застает его врасплох, оттого он так необычно вздрагивает, когда женщина заговаривает: — Норам ушел еще ночью? Парень обращает на неё короткое внимание и кивает головой, вновь уставившись в окошко двери. Роббин оценивает его сонную физиономию, параллельно интересуясь: — У него все в порядке? — снова кивок сына. — Ну, слава Богу, — и резко перепрыгивает на другую тему. — Представляешь, опять ключи посеяла, — она слишком быстро говорит, Дилан еще недостаточно проснулся, чтобы поспевать за ходом её мыслей. Он лениво прижимается плечом к косяку двери, сложив руки ну груди, и со вздохом окидывает вниманием сумку матери: — Небось, забыла на работе. — Стоит поискать в каждой палате, — шутит, но парень остается безразличным к её бодрому настроению: — Ага, — выдыхает, продолжая разглядывать кого-то по ту сторону стекла. Роббин не мнется, подавшись вперед, чтобы рассмотреть источник интереса своего сына, а находит Оушин, поэтому с коварной улыбкой выпрямляется, решая немного поддеть парня, дабы расшевелить. Выглядит он подавленным. — Наблюдаешь? — но подколка не срабатывает. Дилан как-то легко признается в своей заинтересованности: — Ей нравится возиться с чем-то, — парень наклоняет голову, видя, как Оушин что-то шепчет растению, приподнимая его листья выше. — Мне кажется, ей доставляет удовольствие быть полезной чему-то, — Роббин высказывает свое предположение. — Её нужно занимать чем-то, — натягивает лямку сумки на плечо, и внезапно замирает, всего мгновение обдумывая пришедшую в голову идею, после обработки которой загадочно улыбается: — У меня есть мысль… — таинственно произносит, касаясь пальцами губ, будто еще анализирует. — Скоро ведь Рождество… — Да, кстати, насчет этого, — Дилан не дает ей закончить, и с открытой неприязнью морщится, качнув головой. — Давай ничего не будем планировать, — обращает на мать внимание, которая предполагает: — Всю ночь будешь с друзьями зависать? — Нет, — что? — Я ничего не хочу, — парень ломает шаблоны. — Буду спать, — изучает лицо матери, которая прикусывает губу, с волнением поскакав взглядом по стене, и хмурится, догадываясь: — А у тебя были планы? Боги, женщина выглядит так, словно готовится выпросить у своего грозного начальника отгул. Это должно злить Дилана, но ему наоборот нравится подобное отношение со стороны матери, значит, его мнение еще весомо. Роббин потирает ладони, выдавливая из себя то, о чем хотела спросить ближе к праздникам: — Там будут все отделы, — тараторит, как ненормальная, чем вызывает у парня удивление, — нет, я даже глотка не сделаю, — сразу оправдывается и обещает, — попоем в караоке, — и с большей тревогой сообщает о мужчине, с которым она хочет провести большую часть вечера, — и Эркиз не станет пить, привезет меня до двенадцати домой, целой и невредимой… — аж запыхается не на шутку, а в ответ слышит равнодушное: — Как хочешь. Роббин затыкается, сжав ладони между собой, без доверия смотрит на сына, который снова обращает свой взгляд в сторону окна, чтобы видеть Оушин. — Правда? — женщина не верит. — Можно? Дилан пожимает плечами. И все. — Окей, — Роббин все еще осторожничает. — Тогда я… — делает неуверенный шаг назад. — Пойду? — опять спрашивает? Хочет развернуться и с хорошим настроением ринуться на работу, сообщить коллегам и, главное, Эркизу, что они смогут провести время вместе, но очередное обращение со стороны сына заставляет притормозить, ощутив удар в под дых. — Мам. Роббин останавливается, сжав пальцами лямку сумки, висящей на плече. Смотрит перед собой, оценивая тон голоса Дилана, и медленно оглядывается, осознавая всю важность того, о чем он сейчас может сказать. Парень нечасто обращается к ней подобным образом. «Мама». Это такое редкое слово. Она практически не слышит его. — Да? — поворачивается к сыну, вовсе забивая на опоздание. Он хочет сказать что-то важное, спросить о чем-то, что его тревожит, поэтому выглядит так… напряженно? Да? — Когда программа Теи закончится? — Дилан не хочет отнимать у матери время, поэтому не медлит, задавая интересующий вопрос. Роббин хмурится, сложив руки на груди, и с прищуром всматривается в профиль сына: — Если результаты обследований будут положительными, то осенью следующего года. А что? — с задором улыбается, вновь желая подколоть парня. — Сжились? Говорила же, это… — замолкает. Уголки губ опускаются. Лицо сына остается «каменным». Он продолжает смотреть в окно, игнорируя попытки матери расшевелить его эмоционально. Женщина вновь сдавливает лямку сумки, уже с большей серьезность относясь к беседе: — Мы не можем забрать ее против воли, — кажется, вот, что должен услышать и понять О’Брайен. — Она должна сама хотеть остаться с нами. Помни, тут еще и её отец вмешивается. У нас немного… — Роббин качает головой, признавшись, — связаны руки, понимаешь? Все зависит от неё. Мы ничего не решаем. *** Выглядит оно не очень. Растение, живущее со мной в комнате. Я давно убрала его с подоконника, чтобы морозный ветер не касался лепестков, а лучи солнца не согревали. Я оставляю цветок в среде, лишенной и угрозы, и пропитания. Не поливаю. Не имею права. Но каждое утро проверяю его состояние, ожидая. Когда он сдастся. Когда бутон склонит к земле. Когда станет совсем бледен. Стою возле рабочего стола, изучая цветок. Выглядит плохо, но продолжает тянуться к потолку. Странное растение. Ведет себя неправильно. Давно пора бы прекратить радовать глаз своей красотой. Да, несмотря на ужасные условия, он по-прежнему красив. Это… настораживает. Улавливаю скрип двери, которую оставляю приоткрытой. Выпрямляюсь, бросив короткий взгляд в сторону порога: Дилан не ранняя пташка, странно видеть его в такое время во время каникул. Беготня Роббин нарушила сон? Или он не спал? Судя по тому, как выглядит, скорее второе. Парень заглядывает в комнату, думаю, ожидает моего разрешения войти, но вместо него я просто заговариваю, дабы как-то начать беседу: — Я думала, ты спишь, — поворачиваюсь телом к столу и начинаю аккуратно трогать листья растения. — Роббин разбудила, — хрипло отвечает, переступая порог помещение, и прячет ладони в карманы штанов, шаркая ко мне босиком по холодному паркету. Движения не скованы. Но я различаю вялость. Значит, вариант с отсутствием сна почти верный. — М… — не знаю, что сказать в ответ, поэтому какое-то время молчу, делая вид, что занята изучением состояния цветка. Дилан встает сбоку, кажется, то же обращает внимание на растение. — Как ты себя чувствуешь? — нахожу, что спросить. Не поднимаю головы, не смотрю в сторону парня. — Бывало хуже, — он краток. — Ты его поливаешь? — наклоняется, хмуро рассматривая цветок, а я почему-то больше не пытаюсь скрывать от него своих мыслей и рассуждаю без смятения или желания утаить собственную философию: — Я оставляю ему право выбора, — представляю, как нелепо это звучит, но мне плевать. Это мои мысли, это мое личное видение. Пускай воспринимает его, как хочет. Дилан встает прямо, поворачиваясь спиной к столу, чтобы опереться на его край поясницей: — Что? — не понимает, чего и требовалось ожидать. — Я его поливаю, заставляю жить, — начинаю пальцем поглаживать лепестки бутона. — Но что если ему хочется уйти? Так нельзя. Дилан пускает смешок. Его что-то смешит в моем рассуждении, и я жду, когда он объяснится: — Он ведь не может сказать тебе, чего хочет и… — уголки его губ опускаются, взгляд направлен куда-то в сторону. Замолкает, чем привлекает мое внимание, но не позволяю себе повернуть голову. Продолжаю смотреть на цветок, а морально отдана разговору, который ненадолго прерывается. Дилан думает. Прежде чем продолжить: — Люди часто не говорят открыто, — искоса посматривает на меня. — Приходится догадываться. Делаю вид, что меня никак не трогают его слова, и с безразличием играю с лепестками: — Верно, — киваю. — Но он еще живенький, — О’Брайен констатирует волнующий меня факт. — Значит, борется, — и смотрит на меня, повернувшись ко мне всем телом. Я молчу. Сохраняю равнодушие, но сердце в груди панически скачет, пальцы рук дрожат. Он нарочно дает мне время, рассчитывает, я сдамся и выдам мысль, которая вытекает даже из моей «философии». — Значит… — подводит меня к умозаключению, которое я тщательно избегаю, когда разговариваю и наблюдаю за растением. Смотрю на бледные лепестки, сдавливаю один из них, еле воздержавшись от желания вовсе сжать бутон в ладони, дабы убить растение, ведь… оно доказывает иное. Оно идет наперекор моим установкам. Оно… — Хочет жить, — сдаюсь. Ладно. Пошло оно все… к черту. Краем глаз вижу, как Дилан усмехается. Беру стакан с водой, выливая содержимое в горшок с растением, которое начинаю искренне ненавидеть. Но моя злость не успевает заполонить сердце, заняв собой все мысли. — Чего хочешь ты? Голос парня звучит возле уха. Тихо. Хриплым шепотом. Будто намеренно создает иллюзию уединения, отстраненности от окружающего мира. Чтобы мне было легче открыться и говорить о своих переживаниях, но мне настолько плевать, что сейчас не требуется вилять в лабиринте мыслей, чтобы добраться до истины. Я устало опускаю стакан на стол, опираясь на его деревянный край ладонями: — Уже не знаю, — качаю головой. — Все желаемое теряет важность, — и меня это злит, потому что пугает. Отсутствие цели и мотивации приводит к панике, но сейчас вместо ужаса я ощущаю злость на себя. Потому что я будто заставляю себя вновь поверить в необходимость следовать изначальной установке, а параллельно с этим блокирую рождение новых желаний и стремлений. Возможности. Они у меня есть, но… мне страшно идти им навстречу. Кажется, быть настоящей перед Диланом входит в привычку. Он уже не удивляется переменам в моем поведении и настроении. Спокойно стоит чуть за моей спиной. Молчит. Ждет, что я продолжу, а проблема в том, что я не знаю, как объяснить свое состояние. Меня будто больше ничего не заботит. И это страшнее всего. — Мне бы хотелось… — шепчу, скованно переминаясь с ноги на ногу. — Но я боюсь, — не конкретизирую. О’Брайен продолжает поддерживать тишину. Он больше не пытается помогать мне открыться, мне приходится самой носиться по лабиринту собственных мыслей, чтобы выдать что-то разумное. Но выходит «как всегда». — Мне хотелось бы быть частью чего-то. Но в голове столько… — замыкаюсь. — И в голове, и в… — прижимаю ладонь к груди, морщась от той тяжести, что ношу внутри. Она сейчас так ощутима. Как никогда раньше. — Столько дерьма, — хмуро смотрю в стену, покачивая головой. — Мусора, — сглатываю комок нервов. — Я… — срывается сухо с языка. — Я и есть мусор, — блокирую поступающие из сознания тревожные звоночки, требующие меня скорее заткнуться и сбежать, прекратить, и опускаю руки, топчась на месте. — Ты даже не представляешь, — не слышу, как он дышит, его будто и нет рядом. — Ты не можешь. Я не достойна, — заикаюсь. — Я не для нормальных, — сильнее качаю головой, вот-вот готовясь кинуться прочь из комнаты, ладони сжимаются в кулаки. Взгляд скачет из стороны в сторону, белки глаз краснеют от подступивших слез, а напряжение давит в груди, вызывая чувство тошноты, я будто… сейчас развалюсь на куски. Задыхаюсь, невольно сделав шаг назад, по привычке. Я всегда отступаю, но в этом случае за моей спиной находится преграда, которой касаюсь лопатками, выдавив рвано: — Я бы хотела… — сжимаю ткань рубашки на уровне с сердцем, ведь то болезненно ноет, ускорив удары, и замираю, ниже опустив голову, когда чувствую касание. Сдавливаю веки. Не сопротивляюсь внутреннему противостоянию, потому что оно должно быть, оно… Дилан оставляет давящий поцелуй на изгибе моей шеи. Пусть уйдет. Проявляю слабость, когда слышу собственный всхлип. Давлюсь. Лицо горит, все тело в огне, как и разум. Давление сводит с ума, я должна… куда-то это выплеснуть, иначе меня разорвет на части. Пальцами накрываю лицо, хорошенько давлю на него, а Дилан касается ладонями моих локтей, удерживая меня на месте, хотя сил бежать нет. Если бы могла… все равно не ринулась бы прочь. Надоело бегать. Я устала. С внутренним страданием и борьбой роняю жалкий вздох с приоткрытых губ, когда чувствую, как парень осторожно, еле касаясь губами целует меня возле уха, сильнее прижавшись к моей спине. Все еще тихо роняю слезы, подавляя всхлипы. Скрываю отвратительное лицо с проявлением отвратительной слабости. Ненавижу себя такой… настоящей. Его теплое дыхание одаряет висок, ладони скользят на плечи. Он их не сдавливает, но я чувствую напряжение. Исходит с его стороны. Резко оборачиваюсь, чтобы на хрен понять, какого черта он творит, но мой негативный запал вновь перенаправляется на меня саму, когда встречаюсь с ним взглядом. Дилан разглядывает мое лицо, будто впервые видит меня в слезах, хотя… возможно впервые, но это не важно. Он смотрит, а внутри меня вскипает агрессия. Демон просыпается. Деградация — защитная реакция на стресс. Правда не пихнуть его, не закричать в лицо не успеваю. О’Брайен одним своим действием вынуждает закрыть рот и застыть в ожидании. Он вполне спокойным движением рук берет меня за шею, взволнованно скользнув кончиком языка по своим губам. Он нервничает. И это… почему? Почему он обеспокоен? Опять предпримет попытку? Сколько раз я должна отвернуться, чтобы он понял: со мной ничего не светит, ведь я… Наклоняется, не пытаясь сохранить зрительный контакт. Касается моих губ своими, осторожно надавливая, чтобы совершить «нормальный» поцелуй, а не какое-то подобие. Я тут же цепляюсь ногтями в его запястья, крепко сдавив кожу, а он в ответ сильнее сдерживает мою шею, дернув голову выше. Не позволяет отвернуться. Я разрушаю. Все вокруг себя. Поэтому впустить что-то новое страшно. А мысль об обречении кого-то на чувства вызывает желание скорее сбежать. Поверхностный поцелуй углубляется. Сразу. Дилан пальцами давит на мои щеки, повернув голову набок, и я по какой-то причине поддаюсь давлению, впуская его глубже. С тяжелым вздохом, но позволяю. Я не хотела такого поворота. Я… Мне жаль тебя, Дилан. Надеюсь, я просто временное увлечение. Не больше. Вжимаюсь копчиком в край стола, ладонями скользнув по груди парня, который продолжает с давлением целовать меня, будто он изнемогает от нехватки воздуха, а я источник кислорода. И он впитывает меня. Пугает не только его отношение ко мне. Пугает и мое отношение к нему. Если Дилан когда-нибудь потеряет ко мне интерес, мне будет тяжело избавиться от привязанности. Я так боюсь этого. Опять чувствовать себя зависимой. Кладу ладонь ему на затылок, когда парень разрывает поцелуй, вновь касаясь губами моей шеи. Чувствую легкое покалывание в груди, голова качается под давлением поцелуев, которыми он обжигает кожу. Опускаю взгляд, наклонив лицо чуть назад. Перед глазами плывет. Сжимаю пальцами плечи Дилана, чтобы иметь какую-то опору. Вижу цветок в горшке. Хмурюсь. Тревога возрастает. Ладони наливаются силой. Я… должна… Не сопротивляйся. Сглатываю ком. Рвано дышу. Тело слабнет, сила вытекает. В глазах снова блестят слезы. Не пойму, почему я столь эмоциональна в данный момент. Меня это злит. Гребаная слабость, пошла вон! Мычу, накрывая одной ладонью часть лица, и лбом прижимаюсь к плечу Дилана. О’Брайен отрывается от моей шеи, пальцами сдавливает скулы, вновь принуждая смотреть на него. Губы сжимаю. Они дрожат. Чертовы слезы продолжают стекать по щекам. Что за, мать его, бред?! Нахмурившись, парень наклоняется, сначала огрев меня быстрым поцелуем в губы, а после вновь накрывает их, проникнув языком глубже. Одна из ладоней скользит ниже, под плечо, чтобы сдерживать меня за спину. Дабы не попыталась уйти. Не знаю, как поступить. Мои пальцы играют с воздухом, не могу их куда-то пристроить из-за волнения. Прогибаюсь в спине и открыто хмурюсь, сжав веки, когда парень сильнее напирает, поцелуем лишая меня нормального поступления кислорода. Просто расслабься. Но я не могу. В голове каша. Ничего. Больше ничего не важно. Ничего не имеет смысла. Пошло все к черту! Не разрываю поцелуй, принявшись активно отвечать на него, что, кажется, в первый момент ставит парня в тупик, но он не отстраняется. Мои пальцы нервно принимаются расстегивать пуговицы на рубашке, что дается мне с трудом. Дрожу. Руки трясутся, как от сильной судороги. Я не справляюсь с собственной одеждой, и это вспыхивает агрессией: сильно отдергиваю руки Дилана от своего лица, тем самым заставив его оторваться от губ, чтобы понять, что я делаю. Выглядит недовольным, но не плевать ли? Быстро опускаю его ладони к нижним пуговицам своей рубашки, а сама возвращаюсь к верхним. Меня трясет. Выгляжу ненормально, поэтому парень мгновение пребывает в ступоре. Только мгновение. Короткое. После которого он начинает справляться с пуговицами, помогая мне с избавлением от одежды. И пока ему это легко дается, несмотря на ответное сбившееся дыхание, я застреваю на уровне груди: пуговица никак не желает расстегнуться. И тут я понимаю, что сошла с ума, окончательно утеряв контроль над эмоциями: кажется, я вновь могу сорваться на плач из-за такой ерунды. — Пуговица… — буквально хнычу, морщась и поглядывая на лицо О’Брайена. — Пуговица, — начинаю пальцами утирать слезы, вновь накрывая влажные глаза ладонью. И как это называется? Как я выгляжу со стороны? Нелепо и мерзко. Какого черта я ною? Дура. Чтоб я сдохла. Ненавижу. Чувствую, как парень добирается пальцами до чертовой пуговицы, чтоб её, и спокойно расстегивает, но я уже начинаю плакать, растирая лицо до красноты. — Всё, — Дилан распахивает ткань моей рубашки, надавливая своим лбом на мой. — Всё, — повторяет, будто говорит с умалишенной, но… я и есть психопатка, идиотка, ненавижу себя, ненавижу! Черт возьми! Как я… — Тея? — Дилан отдергивает ладони от моего лица, кожу которого я невольно начала терзать ногтями. Смотрю на него. И не вижу из-за слез, поэтому сильнее хнычу, опуская голову. Так стыдно. Отвратительно. Больше… не могу. Не могу так. Но сжимаю пальцами низ футболки парня, зло дернув вверх: — Снимай! — не оцениваю свою агрессию. Прекрасно осознаю, откуда она берется. Иду против себя. Тело сопротивляется. Бью Дилана в грудь. Он уже трясущимися руками снимает футболку за ворот, а я принимаюсь стягивать рукава рубашки, под которой остается белая майка. Ткань злит. Наличие одежды раздражает. Мне плевать, под каким предлогом. Я просто уже хочу перейти к действию. — Сними её, — с надрывом шепчу, готовясь сорваться на слезы, ведь рубашка не хочет послушно сползать с запястий. Дилан избавляется от своей футболки, сдергивает с моих рук клетчатую ткань, и неожиданно для него я хватаю его за шею, притянув к себе. Сразу углубляю поцелуй, оказав непривычное для него давление со своей стороны. О’Брайен спокойно воспринимает его, даже не морщится, когда прикусываю его язык, хорошенько натянув пальцами темные волосы, сжатые в кулак. Также внезапно прерываю поцелуй, громким дыханием оглушая нас обоих. Туманный взгляд направлен на его шею, руки непослушно тянутся к майке, намереваясь стянуть её с тела. В этот раз Дилан не ждет моих указаний. Он сразу помогает мне снять чертову майку, которую я была готова разорвать в клочья из-за бурлящей внутри агрессии. Вновь хватаю парня за шею, притянув к себе. Мне нужно. Сейчас. Нужно, чтобы он сделал это. Чтобы мы сделали это. Вместе. Это совместное решение. Общее. Я хочу. Я принимаю это. Осознаю. Сдаюсь. Ты выиграл, О’Брайен. Делай со мной всё, что хочешь.