***
Отвратительное серое утро отягощает, даруя унылое настроение с самого пробуждения. Томасу частенько прельщает желанию немедленного исчезновения. Мысль о необратимости существования превращает его тело в груду камней. Разваленных и потерянных среди миллиона таких же, разбитых о поверхность берега океана, что никогда не сгладит их соленными волнами. А спал ли он вообще? Кажется, Томас проглядел в потолок всю ночь. За окном давно светает, но наступление утра никаких положительных эмоций не вызывает. Это лишь значит, что ему придется заставить себя подняться и начать действовать. Надо покинуть номер мотеля, купить еды, потом отправиться на подработку до самого вечера, снова купить еды, сводить Рубби в боксерский клуб, ведь, как ни странно, в мотеле нет горячей воды, а в каком-то захолустном зале — есть. И лечь спать, снова окунувшись в раздумья о своей жизненной ситуации. Как он пришел к такому? Ведь изначально мелкие ошибки не пугают возможным итогом, но вот он — итог, Томас. А Рубби? Зачем потянул за собой на дно? Парень не меняет положения тела на протяжении ночи. Лежит на спине, ладони сцеплены на груди, взгляд в потолок и изредка на настенные часы, убивающие остатки выдержки своим старушечьим тиканьем. Сначала его взгляд медленно ползет в сторону, затем поворачивает голову, уложив её набок на жестком матрасе. Опустошенно смотрит на Рубби. Девушка спит с таким тревожным выражением лица. Каждый раз, видя его, Томас давится, теряя способность дышать. Поперек глотки встает ком. Она не должна здесь быть. Не должна разделять твою участь, ошибки. Но омерзительнее тот факт, что тогда, несколько лет назад, им двигало чувство эгоистичного желания погрузить кого-то в свою среду. Терпеть одиночество более не было сил. И вот он больше не один, но ощущает себя гораздо хуже из-за вины. Создается впечатление, будто бы серость этого утра давяще воздействует на каждого жителя Порта. Дэниел не отличается унылым строением мышления, но даже его тело и разум чувствуют непривычное истощение, как только тяжелые веки нехотя разжимаются, одаряя сознание бледным светом. Весь день будет лить дождь — первая мысль Брауна, отрывающего голову от подушки. Лежит на полу рядом с журнальным столиком. Все тело пробирает холод. Какое-то вялое состояние после сна. Приседает, с сухостью во взгляде окинув гостиную вниманием: да, так засрать помещение могут только они, все эти банки пива, упаковки чипсов, тарелки с недоеденным ужином, запах никотина. Роббин прикончит Дилана, узнав, что он опять курит в доме. К слову… Дэн осматривается, потеряв друга. Наверное, ушел спать к себе, или ему стало нехорошо и уснул прямо в ванной. Такое частенько происходит после их ночной пирушки. И Теи нет. Она уснула самой первой на диване. Тоже ушла? Или они вместе ушли?.. Дэн чешет пальцами щеку со следом на коже от подушки. Да, после увиденного на берегу, его подозрения только усиливаются. Зря О’Брайен пытается его обмануть. Дэн достаточно смекалистый парень, но Браун не станет требовать правды. Он слишком хорошо понимает психологию Дилана, несмотря на то что общаются они на так давно. И не столь близко, как хотелось бы. Улавливает тихое мычание и опускает взгляд на Брук, которая судя по всему давно не спит из-за не совсем благополучного состояния. Она лбом упирается в сложенные на столике руки и елозит коленями по полу, явно испытывая мучительный дискомфорт. Конечно. Надо же было столько пить. Дэниел лениво тянет к её макушке ладонь, ткнув в спутанные волосы пальцем, тем самым обозначив свое бодрствование, и Реин наконец имеет возможность завуалированно попросить о помощи: — Меня тошнит… — жалостливо шепчет, прерываясь на тяжелый вздох. Каждое слово дается с трудом, шевелиться самостоятельно не выходит. У неё безумно болит голова, тело теряет принадлежность к мыслям, сигналы о необходимости отправиться в уборную не поступают до конечностей. Дэниела тоже тошнит, но вовсе не от принятого алкоголя. Ему… просто нехорошо. Но он предпринимает удачную попытку подняться на ноги. Брук накрывает ладонью губы, сжав их до бледноты, когда парень встает позади, взяв её под руки. Помогает встать, помогает удержать равновесие, помогает идти. Помогает. Может, Брук и не в состоянии стоять на ногах, но она достаточно трезва, чтобы проникнуться благодарностью по отношению к Дэну — бедняге не повезло быть рядом с ней в такие неприятные моменты, правда, он почему-то не спешит жаловаться и ворчать. «Ну просто охереть», — еще одна не самая позитивная мысль после пробуждения: оценка своего состояния и окружающей серости в итоге рождает хмурость на лице О’Брайена, проснувшегося в холодном поту из-за нездорового употребления. Парень чувствует себя паршивее, чем обычно. Вроде выпил немного и то, лишь пиво, а ощущает себя как после нескольких бутылок водки, подкрепленных курительной травкой. Сил никаких, усталость накрывает глаза пленкой тумана. Дилан переворачивается на спину с громким и ворчливым кряхтением, ладони опускает на лицо, давлением пытаясь привести себя в чувства. Но тяжесть мыслей не испаряется. Она не исчезает по первому велению. Кладет руки вдоль тела, согнув одну ногу в колене. Душно. Почему здесь всегда так душно? Поворачивает голову, бросив взгляд на плотно запертое окно. Странно. Он ведь точно помнит, как вставал ночью и распахивал его настежь. Хмуро изучает плотно зашторенную ткань. Тея точно не поднималась с кровати, он бы сразу почувствовал, спит парень поверхностно. Тогда, кто? Лениво подтягивает себя на руках, занимая сидячее положение, когда к глотке подступает тошнота. Напряженно пялится в свое колено, пропуская через себя тягучее ощущение, и глубоким вздохом временно устраняет его. Подтягивает вторую ногу, локтями упираясь в колени, и вновь опускает лицо в ладони, издав подобие сонного мычания, больше напоминающее стон. Пропускает пальцы сквозь волосы, отменно взъерошив их, и, опершись руками на кровать, смотрит на Оушин, спящую в позе… Дилан наклоняет голову набок. Чего она так кутается в это одеяло? Девушка будто создает из него кокон, скрываясь под тканью с головой, один хвост из волос говорит о её присутствии рядом. Если бы не он, Дилан бы предположил, что девушка уже встала. Но нет, эта гусеница продолжает спать. Даже не слышит, как дышит. Дышит ли вообще? Он бы минут за пять сдох от недостатка кислорода в таком убежище. Благодаря недолгому просветлению сознания, Дилан может оттянуть поход в уборную для опустошения желудка. Он бессильно валится обратно, подбирая под голову подушку, ложится на бок, чтобы снизить давление на больной живот. Как-то эгоистично загребает руками несчастную Оушин, которая от столь бурного воздействия тут же вырывается на поверхность сна, начав негодующе бубнить: — Отстань… — всё, что разбирает О’Брайен, и жестче обхватывает её живот руками. Девушка пытается извернуться, отворачивается от него, пихая в локти, но сил не хватит, чтобы расцепить руки, да и сознание снова опускается ниже, из-за чего Тея засыпает в странном положение: слегка прогнулась в спине, лицом зарывшись в скомканное одеяло, руки ослабленно ложатся на кровати, пальцы разжимают запястья Дилана. Она и правда как гусеница пыталась изогнуться и уползти на край кровати. Смешно и нелепо. О’Брайен полагал, что он будет страдать от избытка прикосновений во время сна, чего он не приветствует из-за отсутствия удобства, но нет. Страдает Оушин, привыкшая теряться под одеялом в полном одиночестве. — Щас блевану, — Дилан бубнит ей в макушку. — М-м-м, — только и может промычать в ответ Тея, в столь безобразно вялом состоянии наплевательски относясь к окружающим раздражителям. Глубоким вздохом О’Брайен втягивает аромат волос, внезапно повлекшим за собой нехилый удар в голову. Неплохо так его вставляет в утра. Хочет или нет — встать придется. Хотелось бы вот так бесчувственно проваляться пару… лет. Но увы.***
Серое, дождливое небо. Серый, неприглядный сад. Бледный свет. На горизонте все погружено в черноту двигающихся к нам туч. Стою возле окна, держась одной ладонью за ткань шторы. В домах горит свет. Настолько темное утро, что приходится расходовать электроэнергию. Такое… пограничное состояние, до тошноты знакомое. Никакого желания двигаться, никакого желания думать. Не понимаю, как Дилан заставляет себя шевелиться. Иногда я вспоминаю о неправильной зависти: О’Брайен сильнее меня. Сколько проходит времени с момента, как он покидает комнату? Он ведь не возвращается. Пока зарывалась глубже в одеяло, отдаленно слышала голоса ребят в коридоре. Судя по всему, Брук совсем плохо. Странно, что шум не привлекает Роббин. Так крепко спит? Или до сих пор не вернулась? Два часа, а то и больше. Я валялась, рылась в одеяле, как животное, что боится высунуть нос из убежища. Выбираюсь и тут же желаю спрятаться обратно. В груди зудит, в голове путаница, мысли бьются о череп в хаотичном движении. Гулко стучит сердце. Предчувствие… чего-то непоправимого. Тревога о неизвестном. В равнодушном состоянии я не думаю о своем существовании, но как только настроение падает ниже, всё возвращается. Именно «всё» — в данном контексте отсутствует конкретика. Мне не удается понять, что именно не так. Просто «всё». Всё не так. Всё неправильно. Всё неестественно для меня. С этим чувством надо бороться, знаю, но оно такое тяжелое. Столько лет оно живет с тобой, развивается, усиливается и эволюционирует внутри тебя. И просто избавиться? Мне кажется, никому это не под силу. Даже «сильный О’Брайен» борется со своими бесами в одиночку, существует с ними бок о бок. Он умеет переступить через себя, а я… Если честно, я хочу исчезнуть. Еле перебираю ногами. В свитере холодно, джинсы не греют, стопы замерзли. Морозный сквозняк носится, обдувая лодыжки. Дом ощущается пустым, хотя ничего не изменилось. Голоса ребят, грохот посуды. Они на кухне. Слышу, как Дилан ворчит на Брук, как Дэниел ворчит на Брук, а голос самой Реин не раздается. Останавливаюсь у спуска лестницы. Глотаю воздух — его не хватает, дабы освежить разум, взбодрить его. Знаю, правильнее было бы натянуть на лицо маску и не проявлять истинных эмоций, но… Когда у меня была близкая подруга мы делились пустотой друг с другом, и теперь меня тянет разделить это чувство с другим человеком. Бедный Дилан. Мне жаль его. Приходится иметь дело с подобным мне. Спускаюсь. Тихо шаркаю ногами. Подхожу к порогу двери кухни и легонечко давлю на неё, заглядывая внутрь бледного помещения, сразу же находя Брук за столом. Она прячет лицо в ладонях, голова опущена. Рядом стакан с водой и упаковка обезболивающего. Дэниел стоит у окна с кружкой чая, коротким кивком приветствует меня, не создавая лишнего шума, Дилан возится у столешниц. Что-то ищет. Все лекарства из аптечки разложены на столе. Да… Не одной мне нехорошо этим утром. Вяло приближаюсь к столу, шепотом уточнив у бледной Реин: — Плохо? Девушка не успевает приподнять головы. Дэниел недовольно прыскает: — Конечно. Посмотри на неё, — указывает кружкой в затылок Брук. — Не надо было так потреблять. — Отстань, — она находит, что сказать, а главное, силы на это, но по-прежнему выглядит жалко. — Он прав, Брук, — Дилан не оглядывается на нас, продолжая перебирать какие-то коробочки с медикаментами. — Ты совсем из ума вышла. — Идите вы… — Брук хочет повысить тон голоса, но прерывается, схватив стоящий рядом тазик. Хрипло и тяжело дышит в него, более не желая разговаривать. Ни с кем. Подозреваю, в ближайшие пару часов. Дэниел отворачивается к окну, с замученным видом, провожая дождливые облака, влекущие за собой огромную тучу. Топчусь. Оборачиваюсь к Дилану. Недолго изучаю его со спины, чтобы по движению рук понять, в каком он настроении. Но вместо этого в очередной раз подмечаю, как ему идет черный цвет. Образ плохого парня с татуировками и в вечно мятой темной футболке, джинсах и взъерошенными волосами. Только вот за этим образом скрывается вполне себе адекватный человек. — Привет, — он окидывает меня коротким взглядом, когда встаю сбоку и без лишних раздумий «плюхаюсь» лицом ему в грудь, что-то невнятное промычав в ответ. Совершенно не заботит присутствие лишних в помещении. Уверена, сейчас каждый из нас погружен исключительно в себя, поэтому и Дилан не сразу реагирует на контакт со мной. — Что? –продолжает обеими руками перебирать упаковки таблеток, с задумчивым видом рассматривая их описание, пока я вовсе встаю перед ним, всем телом облокачиваясь на его грудь. Дышу в ткань футболки, улавливая нотки никотина, руки продолжают безжизненно висеть. — Хочу тебе под кожу, — неразборчиво шепчу, без эмоций уставившись в пол. — Опять? — он отшучивается с каменным лицом. Молчу. Впитываю ответную пустоту с его стороны. Мне нравится вот так просто стоять рядом. Но внутри продолжают копошиться старые друзья. Черти прошлого, настоящего и возможного будущего. Тщетного и безрадостного. Такого, какое я заслуживаю. Я плохой человек. Я делала и продолжаю делать плохие вещи. Всепоглощающая пустота, утягивающая меня в недра апатии и безграничного безразличия. Уныние усиливает жжение в грудной клетке. Это колкое чувство не напоминает пронзительную атаку нескольких тысяч игл. Нет, хуже. Это всего одна игла. Длинная и острая. И она входит медленно. В этом весь её ужас. Ты можешь чувствовать себя нормально, когда она только касается острием кожи между ребер. Но потом проходит глубже. Глубже. Еще глубже. Вызывает легкий дискомфорт, затем он усиливается, а после и вовсе становится невыносимым, когда игла настигает центра твоего комка пустоты. Пронзает его — и безразличие жжением растекается по всему организму, в один неуловимый миг лишая тебя разумного оценивая окружающего мира. Всё постепенно обретает блеклость, в конечном итоге переставая что-либо значить. Мир лишен смысла и… я не понимаю, почему всё еще остаюсь здесь. А потом игла также медленно выходит из тебя. Тебя отпускает. И таким образом снова и снова. Пока ты не решишь окончательно покончить с этим хаосом. — Убери это всё, — шепчу, пальцами нащупав ткань его футболки. Дилан сохраняет безмятежность в тоне: — Что убрать? Подношу одну ладонь к своей груди, надавив на основание шеи. Это не передать словами. Это состояние… — Не могу тебе с этим помочь, — Дилан долго ждет моего объяснения, в итоге заговорив самостоятельно. -Не спорю, — бросает упаковку таблеток в коробку, — я неплох в качестве антидепрессанта, — даже улыбается краем губ. — Но избавиться от всего этого ты способна только сама, — ставит коробку обратно на полку, закрыв створку шкафчика. — Понимаешь, о чем я? Понимаю. Прекрасно понимаю. Множество врачей говорят о том же. Пытаюсь помочь себе с помощью другого человека, но это не избавляет от проблемы, а лишь делает твое существование менее удручающим и мрачным. Я должна быть довольна, ведь наконец в моей жизни происходит что-то хорошее, но нет. Уныние, как сорняк, у которого срезали только верхушку, но корень продолжает оставаться под слоем земли, прорастать, крепче вонзаться в покров. И, гад, не дает о себе знать. Ты мнимо полагаешь, что всё проходит, а эта тварь вдруг дает ростки. Причем один сорванный стебель порождает в два раза больше. И они растягиваются по всему телу, как метастазы. Уныние всегда возвращается, ведь перестроение психики не происходит. Я остаюсь собой, и Дилан в качестве таблетки не способен изменить мой внутренний мир. Ничто «извне» не сработает. Только ты и только «внутри». Но таблетка мне нужна в качестве источника каких-то эмоций и чувств. Поэтому обхватываю локоть О’Брайена, в молчании потянув в сторону двери. Дилан бросает взгляд на Брук с опущенной головой и Дэниела, смотрящего в окно. Оба в себе. Вывожу парня с кухни. На его лице мелькает интерес. Сует ладони в карманы джинсов, ожидая, пока я тихо прикрою дверь, чтобы точно обезопасить нас от лишнего внимания. Поворачиваюсь лицом к Дилану, удивляясь такой перемене в его настроении. — Ну? — слабо улыбается, кивнув на меня. — Что скажешь? Хмурю брови: — Ты хороший. — Что? — Дилан шире растягивает губы, хотя видно, что ему нелегко дается улыбка. — С чего вдруг такие… — подталкивает меня плечом, будто бы смущенно, — откровения? — с подозрением сощуривается. — Ты со мной заигрываешь? Опускаю взгляд, рассматривая его руки. Мне нравятся запястья со следами ожогов после сигарет. Выглядит красиво, но сомневаюсь, что О’Брайен считает это лучшей частью своего тела, наверное, поэтому часто держит ладони в карманах. Делаю шаг к парню, коснувшись пальцами ткани футболки, чем вызываю любопытное: — Ты чего? — и не даю ему проанализировать мое странное поведение. Опираюсь на его плечи, точнее, тяну его за плечи на себя, заставив парня наклониться, и оставляю короткий поцелуй на губах, не спеша отскочить назад в привычном смущении. Продолжаю удерживать в таком положении О’Брайена, хмурым взглядом уставившись куда-то ему в шею, пока сам парень обдумывает мой «жест», перескакивая вниманием из стороны в сторону. Вожу пальцами по вороту черной футболки, вновь привстав на носки, и с большим давлением целую парня в губы, испытывая неподдельное желание пробраться внутрь него и закрыться. Исчезнуть. Опускаю голову, принявшись нервно теребить край темной ткани, пока Дилан обдумывает, таким же образом дергая мой свитер, и в итоге наклоняется, коротким прикосновением оставив поцелуй в краю моих губ, затем отстраняется, кивнув в сторону двери на задний двор: — Можем немного посидеть, — без конкретики. Просто. Посидеть. Не ломаюсь, испытывая искреннюю нужду в обыкновенном уединении с О’Брайеном, беру парня за запястье и веду за собой в сарайчик, чтобы окунуться в наше общее одиночество. *** Неправильно пытаться пополнить себя за счет другого. Подобный способ самоподдержания выматывает человека, обязанного терпеть твое присутствие. Эмоциональное поглощение, чувствительная зависимость и дальнейшая неспособность контролировать себя самостоятельно. Тея согласна. Дилан редко говорит опрометчивые вещи. Вытащить себя из ямы удастся исключительно своими усилиями. Но сложно мыслить здраво в состоянии, при котором обычный подъем с кровати кажется делом невообразимой трудности. Оушин удобнее располагается под боком О’Брайена. Оба сидят на диване небольшого домика, внутри которого витает аромат краски. Свет не включают. Полумрак придает ощущение уединенности. Пока Тея предпочитает держать веки прикрытыми, Дилан изучает помещение. Бывает здесь редко. По себе знает: врываться в «мастерскую» творческой личности не стоит. Огрести можно. Поэтому с тех пор, как он передал ключ от домика Оушин, не появляется без её присутствия. Холсты она накрывает тканью. Даже тот, над которым работает. Интересно, какое оно — её творчество? Чем оно пропитано? Распространенный факт — творчество передает чувства и суть своего создателя. Дилану нравилось рисовать океан. Бушующий и пугающий. Мрачный, готовящийся волнами наброситься на Северный Порт. Потому что именно так он ощущал себя. Ощущает до сих пор, но сокрытие эмоций приводит к мощным вспышкам, поэтому долгое время он спасался благодаря написанию картин. А потом всё как-то сошло на нет. Переполняющие его чувства прекратили казаться важными. Дилан научился пресно смотреть на мир и потерял умение передавать его. Её комната тонет в серости, мысли туманной пеленой кутают разум. Каждый вдох никотина отдаляет от проблем. Роббин О’Брайен лучше хорошенько проветриться перед тем, как наконец соизволить покинуть помещение, запертое на замок. Женщина сидит на кровати, поджав одно колено к груди. Подносит сигарету к губам, не пытаясь обругать себя за небольшую слабость. Смотрит в сторону окна, на волнующиеся небо. Губами сдавливает сигарету. Дерьмово, Робби. Очень. Её тревожат многие вещи. И тревожат не безосновательно. Дилан и Тея. Тея и Дилан. Женщина с непроницательным лицом пускает дымок изо рта, после пальцами скользнув по вискам. Слишком проблематично. Брук Реин рассыпается. Медленно, в процессе осознания пустоты своего существования. Каждый новый глоток усиливает чувство безысходности, максимизирует бредовые идеи. И что самое смешное, Брук не ищет спасения, не пытается помочь себе, а стремится к попытке ухудшить свое состояние, как подтверждение тому, насколько её жизнь и мир вокруг черны и безрадостны. Девушка ладонью упирается в лицо, накрыв сжатые веки глаз, тем самым намереваясь скрыть от себя и других эмоции, выдающие её искреннюю душевную боль. Если бы всё сложилось иначе, каким бы являлся её мир сейчас? Дэн отвлекается от созерцания улицы, расслышав тихое мычание, и оборачивается, опустив кружку на подоконник. Реин пальцами влезает в локоны своим волос, покачивает головой и издает нервный смешок, когда мысленный поток ускоряется, вызывая ещё большую эмоциональную нестабильность. Хочется всё прекратить. Всё это. Дэниел складывает руки на груди, с хмурым видом наблюдая за поведением девушки, которая пускает короткие смешки, но при этом давится тихим мычанием. — Ты двинулась? — Браун вовсе не сердится, просто всеобщая усталость с успехом влияет на его способность взаимодействия с людьми. Делает осторожные шаги к спине Реин, продолжает с напряжением прислушиваться и всматриваться. Брук прячет бледное лицо в ладонях, выдавив с придыханием: — Мне плохо. — Я вижу, — Дэн встает сбоку, а неестественный смех Реин становится отчетливей, как и протяжные стоны, которые нет возможности утаить под ладонями. Дэниел с настоящей растерянностью смотрит на Брук, всё еще пытаясь понять, что с ней происходит. Она плачет или смеется? Истерика? Ей настолько плохо или причина в чем-то ином? — Брук? — предпринимает попытку достучаться до её здравомыслия и опускает руки, нервно перебирая пальцами воздух. Топчется, не знает, куда себя деть, ведь вот она — девушка, к которой у него неоднозначные чувства, и она совершенно в психически раздолбанном состоянии. И черт его знает, как ей помочь. — Я не пойму, смеешься ты или плачешь, — он признается, опершись кулаками на край стола. Наклоняется к макушке Брук, надеясь расслышать её ответ, но девушка только посмеивается, прерываясь на хныканье, и пальцами оттягивает свои спутанные волосы. Парень молчит. В какой-то момент, Реин прекращает хихикать — и на кухне образовывается тишина, разбавляемая редким шмыганьем. Дэниел долгие минуты взглядом исследует затылок девушки, после опускает его в стол и выдвигает стул. Садится. Устало вытягивает ноги, локтями упирается в деревянную поверхность. Ладонями растирает лицо. Пялится в потолок. Дыхание Реин сбито. От слез и эмоционального давления у Брук усиливается тошнота, поэтому она пальцами начинает щупать стол в поисках тазика. Дэн двигает его к ней, тем самым помогает. И вновь подпирает щеку ладонью, с тяжестью в глазах наблюдая за человеком, моральное разложение которого заставляет его сильно нервничать. Реальность недолго была поделена на три части. Дилану не приходится уговаривать Тею. Девушка сама принимает решение скорее вернуться обратно к друзьям. Равнодушие к их вниманию и вопросам, которые могут возникнуть из-за странного поведения, до сих пор не беспокоят. О’Брайен отходит от двери домика, ожидая, пока Оушин закрывает её на замок. Оба оборачиваются, молчаливо направившись в сторону террасы. На расстоянии не меньше метра друг от друга. С опущенными взглядами. У самого порога Дилан расправляет плечи, с трудом отогнав от себя хотя бы внешнее проявление меланхолии, и открывает дверь, впуская Тею первой внутрь прохладного коридора. Тишина позволяет расслышать шаги на лестнице. Роббин спускается вниз, оборачиваясь на знакомое шарканье сына, и необычно долго всматривается в его лицо, с неким подозрением, затем таким же вниманием одаривает Тею. Девушка тут же ощущает приступ нехватки кислорода от охватившего её волнения. Она останавливается, сцепив ладони перед собой, а взгляд опускает в пол, нервно отступив назад, а вот О’Брайен наоборот берет себя в руки, натянув на лицо улыбку: — Итак, женщина, — указывает на мать пальцем, пригрозив. — Нас с тобой ждет очень-очень серьезный разговор. — Да, — Роббин почему-то роняет шепотом, довольно пристально разглядывая Дилана, энтузиазм которого немного снижается. — Верно, — женщина вздыхает, сложив руки на груди, и делает паузу, с кивком головы перескакивает вниманием с одного «ребенка» на другого. — Разговор будет серьезным. Тея нервно дергает заусенец на пальце, пытаясь понять, отчего так сильно переживает, еле сдерживается от желания посмотреть на Дилана, чтобы найти объяснение происходящему, но сам парень сует ладони в карманы джинсов, с хмурой задумчивостью отвечает на зрительный контакт матери и с похожим непониманием ощущает посасывание тревоги между ребер. — Отвези Брук и Дэниела домой, — Роббин не проявляет сердитости, её голос ровен, но почему-то напряжение в прихожей увеличивается, когда женщина открывает рот, раздав команды. — Тея, — Оушин набирается смелости взглянуть на мисс О’Брайен. — Помоги мне прибраться, — окидывает сына с ног до головы до того, как отворачивается, с каменным лицом двигаясь на кухню. Дилан сощуривается, проводив мать до двери взглядом, и обращает внимание на Оушин. Девушка с волнением моргает, вытирая вспотевшие ладони о ткань свитера. Поднимает глаза на парня, выражая неуместную беспомощность. О’Брайен оценивает выражение её лица, но не решается анализировать подозрительное поведение матери. Не сейчас. Кивает в сторону двери гостиной, в которой они еще не убрались после вечера кино, и ладонью подталкивает Тею в её сторону. Девушка смиренно опускает голову, руки сложив на груди, и вялым шагом приближается к порогу комнаты, оглянувшись на Дилана, с такой же неуверенностью входящим на кухню. Оушин опускает взгляд, отвернувшись. Странное утро.***
Грозовое небо нависает над городом. Дождь никак не решается обрушить всю свою мощь на Порт, и эта натянутая атмосфера придает моему самочувствию особенный оттенок напряжения. Останавливаю автомобиль возле калитки пляжного домика. Я бы не отвозил Брук сюда, учитывая состояние погоды, но девушка отказывается возвращаться домой к родителям. Отчасти разумно. Она не совсем в удачном настроении. Да и до сих пор выглядит нетрезвой. Реин сидит позади, томно вглядываясь в домик. Дэниел с похожим недоверием изучает чернеющий горизонт, медленно приближающиеся тучи и беспокойную воду океана: — Может… — почему-то обращается ко мне. — Всё-таки домой её? Здесь небезопасно. Стучу пальцами по рулю, мысленно соглашаясь, но не мешаю Брук самостоятельно принять решение. Девушка никак не реагирует на предложение Брауна. Молча открывает дверь, устало выбравшись из теплого салона на прохладную улицу. Ветер сильно дерет её лицо и волосы. Брук кутается в одолженную мною куртку, без прощания шагает к калитке под нашим бдительным наблюдением. Одолевает вина, хотя не подписывался оберегать и помогать ей. Но так или иначе у меня была сильная привязанность к этому человеку, поэтому не могу просто забить на девушку хер. Возможно, это такой период. Я понимаю лишь то, что не могу помочь ей. Брук может и демонстрирует себя, как человека открытого, но на самом деле о личном заикается не столь часто. Не стану говорить с ней о Нораме. Уверен, она прекрасно понимает, что я в курсе его возвращения. И знаю о их встречах. Посматриваю на Дэниела. Парень сидит сутуло, подперев висок кулаком, пристально следит за Брук, но выражение лица какое-то непривычное. Чересчур задумчивый. Часто ловлю его на подобном. Он… постоянно смотрит на Брук. Даже когда мы с ней были вместе. Скорее всего Браун полагает, что я не замечаю, но я лишь делаю вид. И в данном случае решаю проигнорировать как по мне достаточно открытую заинтересованность друга в девушке. — Поехали? — обращаюсь к нему, когда Брук благополучно добирается до двери, закрыв её за собой, дабы остаться наедине с темнотой, царящей в пляжном домике. Дэн отмирает, активно заерзав на сидении, и пытается принять менее замкнутую позу: — Только не к дому, — просит, напряженно вдохнув аромат океана, сочащегося через приспущенные стекла окон. — Пойду в зал. Не настаиваю, но приступаю к вождению с вытекающим вопросом: — Твой отец уже перебрался к вам? — посматриваю на Дэна, который кивает, пальцами потирая сжатые веки и невпопад роняет: — Дерьмово. — Вовсе нет, — в очередной раз имею обратную точку зрения, тем самым вызвав у друга интерес. Уверен, Дэн с давних пор ловит себя на мысли, что ему приятна наша с ним разноплановость мышления. Две точки зрения лучше, чем одна, так что Браун с вопросом, хоть и хмурым, обращает на меня внимание, управляющего машиной. — У тебя последний год в старшей школе, — напоминаю, принявшись за рассуждения. — Потом свалишь. Твои родители — взрослые люди. Они вольны сами принимать решения. И если же чувствуют, что могут начать все с начала, то почему бы им не попробовать, — пожимаю плечами, взглядом внимательно следя за дорогой. — Но уже без тебя, — всё-таки добавляю после недолгой паузы, чтобы подытожить свой монолог. Дэниел молча переводит взгляд на улицу, пытаясь проанализировать сказанное. Я неправильно воспринимаю тишину, поэтому намереваюсь продолжить: — Твоя мать уж точно не тупая женщина, — пропускаю короткий смешок. — Она ведь догадалась, какое я дерьмо? — улыбка становится шире, когда Дэн растягивает губы, качнув головой, вновь подпирает кулаком висок и обращает взгляд в мою сторону. — Мы подростки, — хмурю брови. — Максимализм и прочее… — Он избивал ее, — Дэниел не отводит глаза, наблюдая за моим выражением лица, прекрасно знаю о ситуации в семье Браунов, оттого, наверное, Дэну искренне интересно, к чему подведет этот разговор. — А ты избивал его, — не мнусь, сохранив спокойствие. — И ты молодец, — проговариваю с отчетливой задумчивостью, ведь невольно пропускаю в голову мысли о своем личном опыте взаимоотношения с отцом. Не самые приятные воспоминания, но не заставляющие меня жалеть о чем-либо. Кто знает, чем закончилась бы наша история с матерью, если бы в один день я не решился… — Правильно делал, — откашливаюсь, вырвавшись из себя, чтобы всецело окунуться в проблему Дэна. — Думаю… ты помог своему отцу завязать, — краем глаз замечаю, как он прикрывает веки, раздраженно надавив на них пальцами одной ладони. — Ты обижен и зол. Окей, — пытаюсь правильно подобрать слова. — Просто оставь их, — торможу на светофоре, имея возможность наладить зрительный контакт с Дэном. — Ты не был рожден для того, чтобы решать их проблемы. Дай им шанс, — он с напряженно сжатой челюстью отворачивает голову, принявшись нервно барабанить пальцами по подлокотнику. — Просто будь начеку. Если твой отец возьмется за старое, возвращайся, чтобы сломать ему руку, а может две, — усмехаюсь. — Порой насилие — единственный выход, — и снова перед глазами мелькают картинки прошлого, которые резко отгоняю, испытав нестерпимое желание закурить. — Главное, чтобы твоя мать знала, что у неё есть опора, — сажусь прямо и давлю на педаль газа. — Кто-то помимо потенциального мужа. Думаю, она и без того понимает, что может положиться на тебя. Пускай ты немного и не… — Не совладаю с собой? — Дэн наконец открывает рот, вступив в диалог. Я хмыкаю, сощурившись: — Последние полтора года ты ни на кого не набрасываешься. — Потому что могу бросаться во время игры. Поворачиваю голову: — И тренер очень-очень ценит эту твою черту. Дэн с громким смешком расслабляется, приняв менее напряженную позу, и я понимаю, что теперь он настроен иначе. — Все взрослые те еще уебки, — поворачиваю руль, чтобы машина выехала на другую улицу. — Говорят, что их волнует твое мнение, но на деле лишь создают видимость. Всё равно поступает так, как считают нужным. Браун с отяжелевшим взглядом хранит молчание, затянувшееся на пару минут уж точно, и с хрипотой шепчет, зло оттянув губу пальцами: — Из-за него я стал таким. — Это твоя лучшая версия, — спешу перенаправить его восприятие собственной несдержанности, и фыркаю, сморщившись. — А то вырос бы слюнтяем. Браун опять смеется. Коротко и тихо, как-то сдержанно, но мне нравится, что его настрой меняется. Он наклоняет голову, прижавшись к стеклу, и вдруг хмурится, задумчиво постукивая пальцем по коленке: — Иногда люди меняются, — тихо произносит, делая вывод из сказанного мною. — Да? — продолжает смотреть перед собой, как и я, чувствуя, как нечто странное принимается копошиться под ребрами, сдавливая грудную клетку. Дэниел медленно скользит по лобовому стеклу взглядом, переводя его на меня, и смотрит искоса, без негатива, а с каким-то расслаблением. — Им нужно дать шанс, так? — почему-то его голос воспринимается давящим. Скорее всего проблема в том, как я воспринимаю его слова. Он продолжает наблюдать за мной, поэтому мне следует что-то сказать, и я глотаю ком в глотке, выдавив ровно: — Я так и сказал. Браун избавляет меня от своего надзора. Отворачивает голову, прикрыв веки и сложив руки на груди, а меня поглощают новые размышления. О своих же словах, которыми заставил наглотаться Дэна, а сам не прибегаю к их сути. Люди заслуживают шанс. Хмуро пялюсь перед собой, одной рукой удерживая руль, пока другой нервно провожу по лицу. Верно? *** — Тея. — Да? Роббин стоит у раковины, вымывая посуду после неудачной готовки Брук. Опущенный взгляд бесцельно бродит по пенистому дну, руки слабо держат сковородку, мочалка уже сползает, рассчитывая выпасть из ладони. За спиной Оушин. Девушка протирает обеденный стол, но прекращает, осознав, что женщина делает долгие паузы, будто ей необходимо отдышаться. Тея оборачивается, слегка напугано впитывая напряжение, витающее в небольшой кухне. — Скажи мне, только честно, — мисс О’Брайен продолжает автоматически водить мочалкой по сковородке, которую «вымывает» на протяжении десяти минут. Оушин дергает пальцами влажную тряпку, с волнением глотнув воздуха. Стены помещения странным образом сужаются, сдавливая девушку уединением с женщиной, которая по какой-то причине настораживает, несмотря на свое хорошее отношение к пациентке. — Конечно, — Тея боится выдать себя, но голос предательски слаб. О’Брайен не придает этому значения, поэтому продолжает с легкой тревогой, от которой сильно дрожат пальцы. Ведь она боится подтверждения своих страхов. Страхов о том, что Дилан недалеко уходит от своего родного отца. — Мой сын… — Роббин рада, что стоит спиной, Тее не увидеть выражение её лица, а женщина сильно перепугана. — Он не обижает тебя? — всё-таки выдавливает, сжав мочалку. Оушин хмурится, недолго гнетя собеседницу молчанием: — С чего вдруг? — действительно не понимает, и Роббин сдержанно вздыхает, пытаясь скрыть свое состояние. Глубоко дышит, продолжает взглядом тонуть в воду, набирающейся на дне раковины. Почему она переживает? Потому что это страшно. Страшно осознавать, что её сын может быть… Нет, не хочет думать. И пугает не только это. Тея Оушин всю свою сознательную жизнь была жертвой. Роббин притворяется дурой. Она делает вид, что не замечает ветрености Дилана. Он слишком часто меняет девушек, чтобы вот так осесть с одной из них. Оушин нельзя заводить отношения с человеком, который сам еще не разобрался в себе, девушка будет искать в нем стабильности и защиты, а О’Брайен… он слишком… он слишком «не для Теи», если учесть проявление эгоизма, агрессивности и прочих вспышек, которые так сильно напоминают в нем его отца. Как он посмел переступить черту с такой, как Тея? Зная о пережитом ею ужасе. Как он посмел? — Он хороший. Роббин прикрывает веки, испустив вздох. Оушин продолжает смотреть ей в спину, пугаясь повисшему молчанию. Она не знает, в чем причина такой напряженности, но понимает, почему мисс О’Брайен может пребывать в таком состоянии. Когда-нибудь всё это должно было всплыть, и скорее всего женщина начинает догадываться. Но почему её это так напрягает? Из-за прошлого Теи? Потому что она из детского дома? Потому что числится пациентом больницы для душевнобольных? Оушин сдавливает тряпку, набравшись сил уточнить: — Вы в порядке? Роббин разжимает веки. Губы приоткрывает, но не знает, что должна ответить. Это чертовски сложная ситуация и она еще недостаточно хороша и мудра, чтобы понимать, как себя вести. Всё, что приходит на ум, это побег. Временный уход для осмысления в одиночестве. Ничего удивительного. Дилан перенял от матери подобную черту. — Мне нужно отъехать на работу, — Роббин опускает в раковину намыленную сковородку. Смывает с рук пены и выключает воду. Тея почему-то чувствует себя виноватой, поэтому прячет взгляд, уставившись в пол, когда мисс О’Брайен разворачивается, направившись к порогу кухни. Выходит, пальцы приложив ко лбу. Тея приподнимает взгляд, направив в сторону закрывающейся двери. Вокруг нарастает тишина.***
Наверное, из меня никудышная помощница. Обычно Роббин так ловко справляется с горой посуду за минут десять, а я торчу у этой раковины уже полчаса, если не дольше. Руки точно не из того места растут. Наполненную мыльной водой сковородку вообще умудрилась выронить на пол, что расширило мои обязанности. Пришлось и пол отмывать, но что-то мне подсказывает, поверхность продолжает немного блестеть от жира. Стою у раковины, сделав шум воды тише, когда слышу звон ключей и хлопок двери. Мисс О’Брайен вряд ли вернется в ближайшее время, так что встречаю Дилана на пороге кухни без удивления. А вот парень значительно сбит с толку, не обнаружив мать: — Где Роббин? — не понимаю, почему он обращается к ней по имени, хотя, если учесть его сложный характер и их отношения в целом, думаю, им так проще. Я отворачиваю голову, пытаясь придать своему голосу больше непринужденности: — На работе, — Дилану лучше не знать о нашем с Роббин необычном недо-разговоре. Пытаюсь сделать вид, что слишком занята посудой. О’Брайен задумчиво смотрит в сторону окна, держа ладони в карманах джинсов, и начинает медленно шагать от порога ко мне: — Странно. Она выглядела так решительно утром, — пропускает улыбку. — Прям напрягла меня своим «серьезным разговором», — встает сбоку, оценивая тот беспорядок, что я устроила своим желанием помочь Роббин с уборкой. Стыдливо отвожу взгляд, нерешительно водя губкой по тарелке, а Дилан продолжает рассматривать столешницы, покрытые пеной, пол, усыпанный каплями воды и посуду, которую я неумело складирую сбоку, будто в итоге собираюсь случайно спихнуть все на пол локтем. Чувствую, как внимание парня останавливается на моем профиле, поэтому нервно сглатываю, горделиво вскинув подбородок, мол, всё у меня под контролем, но увы, нет. — Тебе помочь? — Дилан еще секунду наблюдает за моими попытками удержать выскальзывающую из рук тарелку. Молчу, расслышав в его голосе намек на издевку, да и губы парня растягиваются в усмешку. Гаденыш. О’Брайен встает ближе, сбоку от меня, и наклоняется к моему уху, нашептывая: — Я помогу. Ты не против? — продолжаю игнорировать, чем пробуждаю Дилана О’Брайена версии «я-мелкая-докопаюсь-до-тебя». — Тея, — он давит носом на висок, — Тея, — повторяет мое имя, заставляя меня испытывать то самое непривычное волнение от подобной близости. — Те-я. Те… — Иногда тебя слишком много, — всё-таки реагирую на парня, обернувшись, чтобы встать к нему всем телом. Дилан с полной уверенностью заявляет: — Не больше, чем достаточно, — и довольный такой, что хочется прибить его мочалкой. Изгибаю брови и сощуренно хмыкаю, кивнув в сторону двери: — Ты можешь протереть столик в гостиной, — отдаю команду, вновь повернувшись к парню спиной. Дилан наклоняет голову к плечу, догадавшись: — Намеренно выгоняешь меня? — Ты обладаешь поразительной смекалкой, О’Брайен, — теперь довольно улыбаюсь я, чувствуя, как мое настроение взлетает до небес от простого диалога с парнем. Интересно, способна ли я таким же образом поднимать ему настроение? Хотелось бы дарить положительные эмоции человеку, который старается меня поддержать. С улыбкой вручаю Дилану влажную тряпку, и парень вздыхает от безысходности, принимая её: — Ты знаешь, где меня найти, — мнет ткань, исподлобья посматривая на меня, а я с наигранной невозмутимостью отворачиваю голову, потеряв парня из виду. Судя по шагу, О’Брайен отступает чуть назад и… Я вздрагиваю от неожиданности, чуть не проронив вскрик, когда этот кретин бьет меня тряпкой по ягодице, тут же вдвойне ускорившись, чтобы покинуть помещение. Разворачиваюсь, только и успев бросить в его сторону возмущенный взгляд. Порой такой мальчишка. *** Кабинет полон света. Аромат корицы и кофе дарит чувство защищенности. Роббин смотрит в окно, за который вот-вот должна разыграться мощная буря, но черная туча никак не настигает берег Порта, и на вечернем небе даже можно разглядеть сверкающие звёзды. Женщина давит пальцами на губы, постукивает зубами и сидит в ожидании какого-то чуда, что снизойдёт до её разума и подарит ответы на мучающие её вопросы. Эркиз возвращается в кабинет с новой кружкой кофе. График не позволяет постоянно сидеть с О’Брайен, но как только появляется свободная минутка, он спешит вернуться. На самом деле, это позволяет Роббин обдумать всё наедине с собой, только вот ответа она не находит. Эркиз опускает кружку на стол и садится в кресло, рядом с которым стоит мягкий стул Роббин нервно дергает носком ноги в воздухе, не обратив должного внимания на возвращение своего молодого человека, поэтому какое-то время Эркиз молчит. Но мгновение общения ограничено, так что начать разговор необходимо как можно раньше: — Ты боишься? — судя по повышенной нервозности именно это и ощущает женщина. Роббин покусывает ноготок, с тяжестью качнув головой: — Не только за Тею и Дилана, — даже не знает, как передать и описать причины своей тревоги, чтобы Рич её понял. — Два сложных человека. Они не совсем подходят друг другу, — на этих словах женщина немного скованно стреляет взглядом на Эркиза, будто бы припоминая, что именно таковыми являлись они сами, и так же быстро отводит глаза, поймав его внимание. — Порт — городок небольшой, — вздыхает, взяв в ладони горячую кружку. — Слухи расходятся быстро. Я знаю о похождениях Дилана. Боюсь, он попользуется Теей и… — Ты сравниваешь Дилана со своим отчимом? — Эркиз не хочет торопить, но у него мало времени, а помочь своей девушке ему действительно охота. — Он его сын, — женщина будто чувствует вину. — Но воспитывала его ты, — Рич указывает на этот факт, правда Роббин отмахивается, с большей удрученностью взглянув в окно: — Даже если так… — совершает долгие паузы, раздумывая над тем, как именно должна озвучить свои опасения. — Тея… Даже если Дилан испытывает к ней какие-то значимые чувства, — допустим, с кем не бывает в таком возрасте? — Оушин не лучший вариант, — чувствует на себе взгляд мужчины, поэтому продолжает, не обращая на Эркиза внимания. — Понимаешь, он любит стабильность, — опускает взгляд на кружку. — Он стремится к контролю. Всего. Помнишь, я рассказывала тебе, что произошло, когда он потерял дедушку, затем Норама? — хмурится. — Ужасное время, — не желает даже частично вспоминать, что тогда творилось в их жизни. — Что будет, если… — замыкается. — Боже, — пальцами давит на сжатые веки, — произойти может всё, что угодно. Вдруг Тея решит вернуться в больницу, или её отец добьется возвращения ребенка под свою опеку или опеку родственников, или… — заикается, тараторя от волнения, — или она покончит с собой. — Робби… — Эркиз касается ладонью её колена, отвлекая от гнетущих мыслей. — Я просто… — женщина убирает ладонь от лица, выражая искреннюю растерянность. -Я не знаю, как реагировать, — поднимает на Ричарда глаза, в которых открыто читается её беспокойство. — И чем это всё может обернуться. — Я вижу звёзды. Тея Оушин глубоко плюет на морозную погоду. Лежит на влажной траве, взглядом скользит по вечернему небу, открывшемуся из-за дождевых облаков, что пока мирно проплывают над городом. Дилан, сидящий на ступеньках террасы и покуривающий сигарету, отвлекается от раздумий и вскидывает голову, сощурившись: — Да? — даже поднимается с кряхтением, выходя на газон. — Ни черта не видно. — Видно-видно, — Тея укладывает ладони на живот, глубоко вдыхая аромат хвои, мокрой травы и морозной свежести. Спокойно мечтательным взглядом исследует небо, улавливая блеск. — Такие далекие, — шепчет, — загадочные и прекрасные, — совсем тихо произносит, когда Дилан ложится рядом, уставившись в черные облака. Ничего не разглядеть. Подносит сигарету к губам. Небо как небо. Ничего сверхпривлекательного. Поворачивает голову, взглянув на Оушин. На то, с каким по-детски ярким восторгом она обследует ничем не привлекательную гладь, готовящуюся обрушиться на них дождем. Странная девчонка. Её увлекают довольно примитивные вещи. Дилан даже хмыкает: если он привлекает её, то он еще та примитивная вещица. Да. Примитивное. Создание. С больной башкой. — Что? Возвращается из мыслей, получив вопрос от Теи, которая уже более минуты наблюдает за парнем краем глаз. О’Брайен выпускает из ноздрей никотин, отвернувшись и уставившись в небо, после чего с хмурым видом констатирует: — Нравишься ты мне, мышь, — хочет затянуться, но тормозит, расслышав ответный смешок Теи: — Оставь это ванильное дерьмо для кого-нибудь другого, — девушка переводит внимание на небо, а парень опять на неё. — Меня этим не сломить. О’Брайен щурится, с вызовом проворчав: — Да, тебя достаточно чуть придушить, — и осекается, не зная, как отреагирует Оушин на его черный юморок, но девушка смущенно улыбается, выдохнув пар изо рта. Дилан продолжает рассматривать её профиль, замечая, как улыбка продолжает расширяться. Знает, что парень наблюдает, но виду пытается не подавать. О’Брайен дымит через ноздри и ложится прямо: — Мы не романтики. — Да, — Тея спокойно соглашается. — Но небо красивое, — и резко шепчет. — Ой. Крупная дождевая капля больно разбивается о её лоб, стекая к волосам. Девушка касается пальцем влажного участка кожи. Вот и тучи основательно подобрались. Готовы к обрушению на Порт. Оушин недолго рассматривает свои мокрые пальцы и переводит взгляд на теперь уже черное, мрачное небо. — Надо в дом, — Дилан тушит сигарету о траву и присаживается, дернув девчонку за руку. — Идем, — но она продолжает лежать, завороженно наблюдая за бурлением в вышине. — Тея, — О’Брайен понимает, к чему это сейчас приведет, поэтому беспомощно падает обратно на траву, недовольно выдохнув: — Ну зашибись. «Супер», — Роббин раздраженно давит на педаль тормоза, останавливаю машину возле участка. Неестественно огромные капли дождя осыпают автомобиль. Громкий стук бьет по уставшей голове. Женщина глушит мотор, но продолжает сидеть в салоне, вслушиваясь дикий вой ветра, гоняющего по тротуарам и асфальту оставленные на улице пакеты. Тонкие деревья клонит к земле. Фонарные столбы гаснут. Мир погружается в безграничный мрак. Роббин опускает голову, прижимаясь лбом к рулю. Пытается исчезнуть. Шум должен затмить её собственные мысли. Обязан. Выпрямляется. Сил никаких. Она хотела устроить серьезный разговор с её «детишками», но всё, к чему хочется стремиться, — к кровати. Упасть на неё, запереться в комнате и прекратить существовать. Еле открывает дверцу, прикрывая голову сумкой. Дождь беспощадно «дырявит» её одежду. Без успеха добегает до крыльца, еле справляется с ключами и оказывается внутри темного коридора прихожей. Безумная стихия остается за спиной. Яркая вспышка света пробивает оконные стекла. За ней следует громкий рев. Свет не горит. Уже обрубили? Роббин прислушивается, правда, из-за шума толком ничего не разбирает. Зима в этом году особо суровая. В непривычном смысле. Устало поднимается на второй этаж. При каждом шаге тяжелая сумка бьется о ногу, на коже наверняка останется синяк. Вяло шаркает к своей комнате, не обратив должного внимания на раскрытые двери. «Детишек» нет. Где они? Роббин должна взять себя в руки, она уже взрослый человек, она — мать. Ей не должно вести себя подобным образом. Бросает сумку на стол, скидывает балетки. Тянет с плеч промокшую кофту. Ей не хочется видеть мир, так что приближается к окну, за которым открывается вид на грозовое небо. Пальцами касается штор, готовится задвинуть темную ткань, но вдруг улавливает движение внизу, на заднем дворе, и первая реакция — чисто материнское недовольство, вызванное двумя придурками, носящимися на морозе под проливным дождем. Что за дети? Тея с таким невинным восторгом смеется, убегая и уворачиваясь от рук Дилана, который пытается увести её в дом, но девушка настолько ловкая, что поражает воображение. Кто бы знал. Даже О’Брайен слегка шокирован. Всё дело в её эмоциональной возбужденности? Возможно это придает ей сил. Оушин постоянно поскальзывается, и парень не отстает от неё в плане неуклюжести. Дождевая вода застилает глаза. Роббин не дает себе отчет. Стоит и смотрит с явной тревожностью. Тея вдруг падает на колени, кажется, подвернув ногу, но продолжает улыбаться и отбиваться от рук Дилана, который и сам растягивает губы, уже с отчетливой жесткостью заставляя Оушин подняться на ноги. — Придурки, — мисс О’Брайен пристально наблюдает, как Тея встает, а Дилан опускается на корточки, и девушка опирается на его плечи руками, приподняв одну стопу, чтобы парень подергал ею, проверяя, ничего ли не потянула, но Оушин проходит проверку, поэтому О’Брайен спешит встать, вот только у девчонки подозрительно сощурены веки. И не зря. Она отпускает плечи Дилана стопой пихнув его в грудь, и парень валится на мокрую траву, обалдело уставившись на в голос хохочущую девчонку, которая даже голову запрокидывает. Настолько ей смешно, но Роббин вдруг ловит себя на мысли, что эмоции Оушин больше похожи на истерику, будто она постоянно на грани. О’Брайен ловит худощавую девчонку за ногу, дернув вниз. Девушка без борьбы сдается, рухнув прямо в собравшуюся на траве лужу, и кажется Роббин может расслышать её смех. Взгляд женщины обретает оттенок печального смирения. Пальцы уже не так сильно сжимают ткань штор, а пугающие мысли отступают, отголосками уносясь в черноту сознания. Она без эмоций наблюдает за тем, как её сын с улыбкой, но грубо придавливает Тею к траве, не позволяя подняться или откатиться в сторону, нависает над ней, сжав запястья руки, и наклоняется к её мокрому лицу… Роббин задвигает шторы — комната погружается в больший мрак. Какое-то время стоит на месте, пальцами водя по бархатной ткани. Более не доносится смех. Снова окутывает шум дождя. Прикрывает веки. Будь, что будет…***
Хорошо, что я додумалась залить термос кипятком. Электричество вырубают, пришлось бы довольствоваться холодной водой или пить из-под крана. Горячий душ умело согревает после такой… ненормальной прогулки по заднему двору. Конечно, я не намеревалась изваляться в лужах, тем более искупать Дилана, но вышло, что вышло. Мы вернулись в дом полностью промокшие. Судя по припаркованной машине, Роббин вернулась. Странно, что она тихо прошмыгнула в свою комнату. Подобная недосказанность с её стороны напрягает сильнее, чем предстоящий серьёзный разговор. Сжимаю горячий чай, поднося кружку к лицу, чтобы паром обдало лицо. Холодный кончик носа. Стою в темной кухне, улавливая вспышку за спиной, светом озарившую стену, и оборачиваюсь, обратив взгляд на окно. Форточка распахнута. Шум дождя приятно ублажает, но есть в вое непогоды что-то настораживающее. Подхожу ближе к подоконнику, изучая темноту, царящую на улице. Грозовые вспышки разрезают горизонт океана, выглядит потрясающе и пугающе одновременно. Ощущение неоднозначное. Поднимаю ворот вязанного свитера выше, чтобы скрыть губы. Всё равно холодно. О’Брайен прикончит меня, если мы оба заболеем. На себя как-то плевать, а вот у него матч на носу. Стою напротив окна, пытаясь насладиться вполне себе неплохим завершением дня. Утром казалось, что уныние не отступит, но Дилан действительно неплох в качестве увеселительной таблетки. Мои уши начинают пылать от прокатившихся в голове воспоминаний. Иногда забываю об особенностях О’Брайена. Он чаще ведет себя адекватно, поэтому проявляющаяся мимолетная грубость или иные… извращенные действия в первый момент вызывают ступор. Но потом принимаешь это и даже расслабляешься, воспринимая всё это, как игру, часть чего-то ненормального и сильно будоражащего. Темнота кажется мне привлекательной. Боже, я и правда нездоровый человек, раз уж в последствии пережитого насилия продолжаю получать от него удовольствие. Шум. Поворачиваю голову, взглянув в сторону коридора. Не пойму, каким образом мне удается расслышать непонятный скрип. Чем-то напоминает… А, точно. Без напряжения выхожу прихожу, рассматривая в темноте прикрытое отверстие для писем. Скорее всего, ветер тормошит заслонку. Подхожу ближе к двери, присев на корточки, и подношу ладонь к проему, кожей ощутив давление ветра. Сквозит и свистит. Опускаю взгляд, разглядев на полу небольшой белый конверт, и напряжение моментально проникает под кожу. Причин для волнения нет, но что-то начинает зудеть, выворачивая ребра. Хмурю брови, сжав пальцами влажный конверт, и поднимаюсь, вернувшись к порогу кухни. Здесь светлее, чем в прихожей. Верчу находку, отпивая горячего чая, и решаюсь открыть. Небось, опять реклама, но кому в голову придет разносить её в такую погоду? Даже не заклеен. Спокойно отгибаю уголок, пальцами пошарив внутри, и вынимаю листочек. Вырезка из газеты. Судя по качеству бумаги — старая. Первое, что врезается в глаза, — заголовок. Второе — две фотографии. Легкие пробивает кислород. Мои губы раскрываются, веки расширяются, а руки слабнут.Фотографии двух девочек. «УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК»
Дыхание спирает. Отступаю назад, словно в поисках опоры, и вдруг упираюсь спиной во что-то неприятно мокрое, пахнущее перегаром. Паника тут же накрывает здравомыслие, а ладонь теряет контроль над кружкой, когда грубые мужские руки сковывают тело, перекрыв доступ к кислороду.