***
Ладно… Признаюсь. Ощущения неоднозначные. Совершенно не способна анализировать, что чувствую, находясь здесь, в небольшом помещении со светло-бежевыми обоями и белым мягким ковром под ногами. Эти мило украшенные полки, заставленные разными мягкими игрушками, обилие цветов в горшках, от которых тянет слабым ароматом, журчание воды, эхом разносящееся по комнате. Мягкие стулья, больше напоминающие мини-кресла. Подушечки с рюшечкмаи. Всё такое… странное. В моей больнице помещения для терапии были совсем иными, так что неудивительно, что я не могу понять, как относиться к ситуации. Рассаженные в круг пять человек. Все относительно моего возраста. Окей, здесь уделяют внимание формированию групп, чтобы пациентам было комфортно. В окружении таких же «детей-подростков» я чувствую себя менее тревожно. Приятная на вид худая женщина с яркими вьющимися рыжими волосами возглавляет терапию. У неё бледная кожа, конопатый нос и такие горящие чем-то, похожим на любовь к жизни, зелеными глазами. Широкая, немного лошадиная улыбка, но не вызывающая отторжения, как у миссис Лункенз из моей больницы, которая каждый раз хлестала по гениталиям мальчика с расстройством недержания. —…И иногда голоса просят меня приносить другим боль, — через одного человека от меня сидит молодой парень, думаю, он не старше Дилана или Дэниела. Выглядит вполне себе обычно: светло-русый, бледнокожий, с отчетливыми кругами под глазами. К слову, цвет радужек — первое, что привлекает внимание. Непонятный перелив из темно-карего в зеленый. Он казался мне неприглядным человеком до тех пор, пока не открыл рот и не заговорил о неких голосах, которые постоянно требуют от него проявлять агрессию по отношению к себе и другим. Интересный случай. Меня привлекают люди с особенностями. Думаю… мне должно понравиться посещать групповую терапию. — Хорошо, Луис, — женщина, которая представилась Мэгги, реагирует нормально на «ненормальное», чем вызывает во мне теплоту по отношению к ней. — Очень информативно, — в её руках толстая тетрадь А4, в которой она фиксирует свои мысли и наблюдения. — Мы подумаем, как тебе подружиться со своими голосами, — женщина переводит внимание на меня, оценивающее. Думаю, она намеренно откладывала знакомство со мной, чтобы я могла привыкнуть к окружению: — Ребята. Вы уже заметили, у нас новый друг, — продолжает анализировать мое поведение, но я храню каменное выражение на лице, никак не ерзая от скованности, когда взгляды присутствующих скрещиваются на мне. — Тея, верно? — Мэгги начинает листать тетрадь, словно у неё уже давно сделаны пометки обо мне и моем случае. Скорее всего, так оно и есть, я должна была приступить к терапии еще в самом начале своей реабилитации. — Расскажи о себе, — ужасный вопрос. — Чем ты увлекаешься? — слава богу, она конкретизирует, иначе мой мозг остановил бы свою деятельность. Моргаю, всё еще испытывая непонятную смесь чувств и эмоций: — Я рисую, — стараюсь не смотреть на ребят, которые открыто изучают меня. Мэгги заинтересованно смотрит мне в глаза, кивая: — Тебе это нравится? — улыбается, а я нервно почесываю ключицы до красноты: — Наверное, — отвечаю неуверенно, покосившись сначала в сторону одних пациентов, затем в сторону других, и ниже опускаю голову, взглядом упершись в свои колени. — Не волнуйся, — Мэгги с беспокойством следит за тем, как в моем теле возрастает напряжение. — Я не волнуюсь, — отрицаю очевидное тихим голосом. — Мне просто некомфортно. — Это нормально, — женщина переводит тему. — Расскажи о своей приемной семье. — Хорошие люди, — теперь мои ответы короткие и емкие. Мне не нравится, что остальные смотрят на меня. Понимаю, им интересно, но… — А твоя настоящая семья? Слегка потерянно поднимаю голову, взглянув на парня с изумрудными глазами, который на протяжении всей терапии пощупывает кожу своего запястья. Невольно удерживаю внимание на этом действии, замечая, что слой ткани покрыт мелкими кровавыми вкраплениями. Видимо, настолько сильно он терроризирует кожу. — Луис, — Мэгги вздыхает, твердо проронив его имя. — Мне просто интересно, — парень пожимает плечами, а я не успеваю осознать, как его вопрос загоняет меня в тупик, ведь мою растерянность умело разгоняет женщина, переключая внимание на себя: — Я знакома с Роббин. Она хороший человек, в этом ты права, — щелкает пальцем, указав на меня. — Чем еще ты увлекаешься? — постукивает ручкой по листу тетради, но мне больше не хочется говорить, поэтому веду себя грубо, опустив глаза и процедив: — Ничем. Но, к моему удивлению, Мэгги не реагирует отрицательно. Она понимающе улыбается, кивнув, и хочет перейти к следующему больному, правда, в очередной раз вступает этот самый Луис. Смею предположить, он не самый легкий пациент. — А её вы не спросите о диагнозе? — парень крепче стискивает пальцами кожу запястья. Я хмурю брови, стрельнув недобрым взглядом в этого типа. — Луис, — Мэгги реагирует с прежним спокойствием. Парень покачивается в кресле, коротким вниманием окинув меня, и отводит глаза, принявшись пялиться в стену. Кажется, Мэгги уже давно работает с ним. И мне не стоит злиться на него. Ведь… она с особенностями, как и все присутствующие. Как я. Данная мысль помогает мне расслабиться. Верно. Они как я. Мне нечего переживать. — Ладно, — Мэгги переводит внимание на девочку, сидящую рядом с ней. — Глория, не хочешь представиться? — о, она тоже новенькая? Выглядит на десять. Такая милая и невинная. Взгляд сверкает, улыбка завораживает. — Привет, — у неё две тонкие русые косички, лежащие на плечах. Голубые глаза открытым взглядом окидывают всех присутствующих, а руки спокойно держат на коленях плюшевого зайца. — Я Глория. Мне девять. У меня неизлечимое заболевание. — Ты умираешь? — Луис… Я пораженно пялюсь на парня, который своей прямолинейностью в общении ставит всех в неловкое положение. Мэгги косится на него, но ничего не успевает сказать, ведь девочка спокойно, с той же улыбкой, теребя уши зайки отвечает: — Да. Умираю. — Боишься смерти? — Луис любопытно клонит голову к плечу, изредка дергая ею, словно слышит какой-то посторонний шум. Это голоса? — Конечно, — Глория на мгновение опускает глаза. — Я… я не хочу умирать, — играется с зайкой. — А кто хочет-то? Сглатываю, невольно часто заморгав от непривычного пощипывания в глазах. Пристально смотрю на ребенка, губы которого продолжают подрагивать, изображая улыбку, но сомневаюсь, что она искренняя в проявлении своих чувств. — Ну… подростки, — Луис не затыкается, из-за чего многие отводят взгляды, пытаясь игнорировать присутствие парня. — Которые типа страдают от «дипрессий», — намеренно коверкает слово, показав пальцами кавычки. — Для них это стиль жизни. Поглядываю на Мэгги, рассчитывая, что она заткнет Луиса, но женщина почему-то молчит, опечалено смотря на парня. — В наше время болячки позиционируют, как особенности, — Луис с особым негативом в тоне голоса давит из себя слова, сильнее принявшись приносить себе увечья крепким пощипыванием кожи. — Я — индивидуальность, потому что шизофреник, или больной раком, — его голос пропитан ядом, видимо, эта тема сильно ранит его. — Я не такой как все, — цитирует раздражающие его фразы и подпирает кулаком щеку, уставившись куда-то в стену. — Бесят. Молчание нависает над нами тяжелым грозовым облаком. Мое дыхание почему-то сбивается, а тревога возрастает. Только вот маленькая Глория не выглядит сильно угнетенной. Она без излишней эмоциональности смотрит на своего зайку, отвечая: — Меня это не злит. Эти люди просто не осознают в полной мере, как себя чувствуют пациенты с неизлечимым недугом. Или с проблемой ментального характера. Если им не повезет действительно стать одним из… нас, то тогда они поймут. Насколько это тяжело. И это совершенно не делает тебя особенным, — поднимет голову, улыбнувшись и задергав ногами навесу. — Я не злюсь. Я радуюсь. Ведь у них есть время понять, что притворяться больными нехорошо и невесело. А у меня нет такой возможности. Комок боли встает поперек моей глотки. В голове копошатся мысли о прошлом, настоящем и нестабильном будущем, и всё замыкается на сказанном этой маленькой девочкой. Иметь возможность выбирать. Не иметь возможности выбирать. Быть затворником своего состояния. Иметь возможность выбраться из него. У Глории нет и не будет шанса выбирать. А у меня… Вновь пытаюсь проглотить комок, но тот крепко цепляется за стенки горла, карябая его стенки. Мэгги давно переходит к другому пациенту, который болен одним из типов обсессивно-компульсивного расстройства, и музыка помогает ему не думать о пугающих вещах, подстерегающих его в этом мире. Поэтому этот парень так крепко прижимает к груди гитару, словно оберег таская с собой. Не слышу мелодию, которую он наигрывает. Не слышу голосов. Смотрю на свои острые коленки, скрытые под тканью штанов. И жестко терзаю ногтями кожу ключиц, никак не справляясь с гнетущими мыслями о себе, своем поведении и о прожитых годах в целом. На что было потрачено мое время? Да, признаться, судьба изначально не была благосклонна, но теперь-то всё начинает меняться. У меня есть шанс, выбор и возможность. В отличии от таких, как Глория. И я смею вести себя подобным образом? Смею выбирать смерть, когда у других отнято право на жизнь? Сдерживаю хриплое дыхание в глотке, пытаясь унять дрожание рук. Я омерзительна. *** В салоне автомобиля тихо. По другую сторону начинает бушевать сильный штормовой ветер, но он никак не влияет на атмосферу, повисшую над головами Дэна и Брук. Девушка крепко держит руль, иногда потягивая одну из ладоней к губам, дабы прикусить кончики ногтей. Браун наблюдает за изменениями погоды, по-прежнему испытывая волнение, когда на город готовится обрушиться буря. Каждый раз неожиданно, но, кажется, жители Порта привыкли к таким вредным переменам, поэтому не спешат укрыться в домах. Машина едет неспешно. Реин задумчиво и обеспокоенно озирается по сторонам, нервно облизывая пухлые губы. И в итоге решается произнести это вслух: — Дэн? Парень расслабленно мычит, продолжая смотреть в окно: — М? Девушка ерзает на сидении, откашлявшись: — Не хочешь… заехать ко мне? — старается выглядеть спокойней, но что-то продолжает копошиться в её груди. Чувство неправильное. Не совсем привычное. Браун какое-то время молчит, как-то безэмоционально взглянув на профиль Брук, и хмурится, наконец, кивнув: — Хочу. Реин сглатывает, коротким вниманием изучив его лицо, и тревога усиливается. Он тоже чувствует это? Что-то неуместное. Это всё. Неверно. — Хорошо, — давит из себя улыбку, от проявления которой с новой силой запершило в горле. Дэниел отводит взгляд, упершись им в стекло окна. И принимается анализировать происходящее, прекрасно понимая, что именно является неправильным между ними. Брук ищет выход из собственной паутины больного сознания, но Дэниел — не антидепрессант, который поможет ей справиться с проблемами. Она использует его, чтобы почувствовать себя нормально. Наверное, такое же происходило между ней и Диланом, но Брауна это совсем не устраивает. Она ему нравится, но… Не в его интересах быть просто выгодной альтернативой. У Брауна багаж своих проблем и нести на себе чужие — не в его силах. Он уже проходил подобное с матерью и не справился, лишь усложнив свое положение. Порой люди так наивны в убеждении, что смогут заполнить пустоту внутри себя за счет других, или ошибочно полагают, что отношения обязывают одного нести моральный груз другого. Но нет. Отношения, конечно, представляют из себя взаимопомощь и поддержку, но никак не перекладывание своих проблем на другого и уверенность в том, что он обязан понимать, принимать и нести всё это вместе с тобой. Вот, о чем размышляет Браун, сидя в салоне с девушкой, в образ которой когда-то влюбился. Но образ — дело одно. Истинное лицо может оказаться совершенно обратным его представлениям. И самое обидное заключается в возможном отторжении этих образов. Дэн не позволит себе стать «неплохой заменой». Он уже существовал в роли чужой «таблетки от грусти». И больше он не позволит никому пользоваться собой подобным образом. Кажется, у Дилана начинают развиваться новые фобии. Он чувствует себя некомфортно в своем доме, каждый раз с агрессией реагирует на различного рода шум, бывает срывается на Роббин, когда та гремит посудой или громко закрывает дверцы шкафчиков. Жажда контроля преображается в несдержанный гнев от мысли, что ни черта ему неподвластно. Контроль ради всеобщей безопасности. Контроль ради собственного комфорта. Вещей у них немного. Да и сомневается О’Брайен, что они надолго переберутся в другое место, так что выгребать всё из шкафов и ящиков нет смысла. По крайней мере, Дилан придерживается такой мысли, а вот что думает Роббин — остается загадкой. Парень входит на кухню, где женщина поливает цветы перед отъездом в другое место: — Сначала заедем за Теей, — вздыхает, трогая слабые лепестки растений. Дилан встает у стола и наливает себе в кружку воды из фильтра: — Окей, — и вдруг осознает, что его больное сознание не в курсе, куда они перебираются из когда-то привычной зоны комфорта, оттого парень хмурится: — Кстати, где квартиру нашла? — берет кружку, поднося к губам, но молчание тормозит его действие, и Дилан какое-то время стоит без движений, коснувшись холодной посудой губ: — Роббин? — косо смотрит на женщину, которая нервно выдергивает лепесток, отпустив в свободное падение: — Эркиз предложил… — молвит, не успевая толком объяснить ситуацию, как О’Брайен резко опускает кружку на стол с характерным громким стуком. — Дилан, — Роббин разочаровано вздыхает, оглянувшись на сына, который открыто демонстрирует свое отношение, агрессивно принимаясь переставлять вещи на столешнице, словно ему некуда деть свои руки. — Я думала, ты хотя бы ради безопасности других прекратишь вести себя как идиот. О’Брайен краем разума понимает, что не должен быть столь эгоистичным, но с губ привычно срывается приказ: — Мы остаемся. Только в этот раз Роббин не реагирует ожидаемым послушанием. Она меняется в лице, приобретая черты серьезного негодования, а её голос звучит твердо: — Нет. Дилан, — раздельно произносит, чем заставляет парня прекратить бессмысленно двигать столовую утварь. — Хватит с меня, — сверлит сердитым взглядом его затылок. — Не в этот раз. Хочешь — оставайся, — решительно заявляет, шагнув к столу, чтобы взять свою сумку. — А я хочу обезопасить Тею. Кто нас будет грабить? — тормозит у порога кухни, обернувшись, и раскидывает руки в сторону, привлекая хмурое внимание сына. — Подумай. Мы нищие. Если бы нас хотели ограбить, не стали бы нападать. Или залезли бы в дом, когда никого нет, — Роббин поправляет ремень сумки на плече, уверенно заявив. — Этот «грабитель» напал на Тею. Я почти уверена, это был её отец.***
Мне это всё не по душе. Я чувствую некоторую натянутость внутри себя, будто бы все мои органы связались между собой одной нитью, что до предела стянула бы их, начав выдавливать кровавый сок. Я напряжен и не могу найти себе места. В доме Реин. Не решаясь включить лампу, остаюсь в полумраке гостиной, пока с кухни льется свет. Слышу, как Брук возится за стеной, порой задавая мне вопросы, на которые даю неопределенные ответы, пребывая в омуте сомнений. Казалось бы, что может меня настолько серьезно выводить из равновесия? Я здесь, в доме девушки, которая сильно меня привлекает, она сама сделала первый шаг, готовит ужин на кухне, но… Ерзаю на диване, в итоге сползая пятой точкой на ковер, чтобы спиной упереться в мягкий угол места для сидения. Запрокидываю голову и разглядываю потолок, не в силах перебороть тревожную вибрацию в сердце. Я должен быть больше, чем доволен образовавшейся ситуацией, если бы не анализировал её под следующим углом: Дилан, скажем так, бросил Брук, отдав предпочтение Тее. Если бы этого не произошло, Реин бы не понадобилось искать кого-то другого на роль эмоциональной поддержки. Лично я не нужен Брук. Ей просто нужен кто-то. — Кстати, ты не в курсе, куда переберется шайка О’Брайенов? — я слышу её голос, но не реагирую, впервые никак не сумев справиться со своим напряжением и негативным восприятием происходящего. Продолжаю сидеть, уставившись в потолок, а руки уложив на край дивана, чтобы положение казалось удобным. Брук не сразу выглядывает с кухни проведать меня. Сказать честно, её образ в тонкой майке, короткой юбке и фартуке меня умиляет, но не позволяю себе отречься от своих переживаний только ради созерцания подобной красоты. — Эй? — Реин еще пытается улыбаться и подходит ко мне, мило убрав прядь волос за ухо. Тяжко выдыхаю, скомкано пожевав зубами внутреннюю сторону щеки. Реин присаживается на корточки сбоку, ладони сцепив за икрами ног, чтобы я не смог увидеть её белье. Хотя… видел я уже предостаточно, нафиг она пытается удерживать интригу? Не знаю, сколько мы пребываем в молчании, но Брук больше не улыбается и изучает мое лицо вполне серьезно: — В чем дело? — Ни в чем, — мой ответ резким выстрелом пронзает даже мои ушные перепонки, неудивительно, что от столь громкого тона девушка слегка пошатнулась. Я сам от себя не ожидал такого проявления недовольства. Но лучше сейчас во всем разобраться, на первых этапах, так сказать. Возможно, меня так мутит еще и из-за того факта, что Дилан и Брук были вместе. Не ревность, конечно, но легкая неприязнь, которую я никогда всерьез не воспринимал, ведь не думал, что когда-нибудь наши отношения с Реин перейдут на новый уровень. Брук немного придвигается ко мне, с волнением коснувшись пальцами моего лица, и возвращает его в нормальное положение, чтобы взглянуть мне в глаза, но я намеренно избегаю зрительного контакта, ведь по-прежнему ощущаю, как меня неприятно колотит раздражение. Откуда оно взялось? Неужели, оно всегда существовало внутри, росло и развивалось вместе со мной. Это похоже на ту агрессию, от которой я так яро пытался излечиться. Не хотелось бы возвращаться к употреблению таблеток. Но сейчас я именно её и чувствую — злость. Злость по отношению к Дилану, он мог спать с кем ему вздумается, но при этом держал рядом ту единственную девушку, к которой у меня были чувства. Злость по отношению к Брук, она полагает, что я тот еще слюнявый щенок, который побежит за ней следом, стоит ей пальцем поманить и присвистнуть. И я зол на себя. За то, что позволил себе настолько раскиснуть и запутаться. Брук чуть наклоняется ко мне, наверное, чтобы поцеловать, но я отстраняюсь, на вздохе роняя: — Ты не должна заставлять себя. — Что? — девушка хмурит брови, выражая искреннее непонимание, поэтому спешу объяснить ей, что она сама же и чувствует: — Я не нравлюсь тебе, — голос звучит ровно. Брук долго всматривается в мое лицо, пока я пялюсь в сторону панорамного окна, из которого открывается вид на черный пляж и тревожно раскачивающиеся волны океана. — Ты хороший парень, — наконец, молвит шепотом Реин, большими пальцами ладоней поглаживая кожу моих скул. Я был готов услышать нечто подобное, это было ожидаемо. — Брук, — морщусь, ладонью накрыв лоб разболевшейся головы. — Ты хороший, — Реин продолжает давить, сев совсем близко. — Ты нормальный. Перевожу на неё взгляд, устало восприняв сказанное. Девушка пристально смотрит на меня, словно пытается загипнотизировать и уверить в своих чувствах, но внутри меня ничего не «ёкает». Абсолютная тишина. В груди продолжает бушевать раздражение. Никаких положительных чувств. — Я пойду домой, — тихо произношу, скованно поднимаясь с пола, а девушка еще какие-то секунды пристально смотрит перед собой, хлопая ресницами, а пальцами щупая пустоту: — Что? — оборачивается, ударившись локтем о край столика. Я лишь бросаю взгляд в сторону её колен, не имея возможности поднять его на лицо, и с прощальным жестом ладони покидаю гостиную. Слышу, как Брук роняет мое имя и замолкает, кажется, сама не спешит вернуть меня и выяснить, в чем дело. Хорошо. Я не настроен. Выхожу на холодную улицу, тут же оторопев от изменения погоды. Так резко переменился ветер, стал резвее и холоднее. Соленый воздух прорезает глотку. Набрасываю капюшон кофты на голову, обратив взор в сторону океана. Бушует. Маяк продолжает издавать зверский вой. Опять буря. *** Сеанс групповой терапии идет около часа. Слишком долго, учитывая, что для меня всё это в новинку. В плохо анализируемом состоянии выхожу первой из кабинета. Остальные дети задерживаются внутри. Необычно наблюдать подобное рвение пациентов продлить общение с психотерапевтом. Я пару секунд топчусь на пороге, наблюдая за этим непривычным явлением: каждый ребенок намеренно продолжает разговаривать с женщиной, которая вроде сама не спешит избавиться от общества больных. Значит, между этими людьми действительно создано крепкое доверие. Так необычно. Складываю руки на груди. В светлом коридоре прохладно. В этом крыле не особо людно. Большая часть этажа состоит из кабинетов врачей. Время позднее, поэтому посетителей немного, к тому же за окном творится невесть что. Подхожу к подоконнику, равнодушным взглядом оценив хмурое тучное небо. Чернота вокруг, плывет со стороны горизонта. Яркая вспышка озаряет бушующий океан. Маяк продолжает мерцать сигнальным светом. Высокие деревья раскачиваются под давлением ветра. Парковка пустует, поэтому без труда нахожу знакомый автомобиль, и невольно улыбаюсь, радуясь мысли о возвращении домой. Разворачиваюсь, желая поспешить в палату, чтобы скорее встретиться с Диланом, но меня, вроде меня, окликают: — Эй. Оборачиваюсь, крепче сжимая пальцами плечи. Луис прикрывает дверь кабинета, оставив внутри беседующих ребят, и с необъяснимо виноватым видом шагает ко мне, потрепав ворот своей больничной футболки, а глаза отводит. Если честно, напрягает подобная перемена в его поведении, которая просматривается в выражении его лица и во взгляде. Может, у него раздвоение личности? Хотя, в целом нельзя однозначно оценивать людей с ментальными проблемами. Особенно, если они слышат голоса… — Ты прости, — Луис ставит в тупик. — Это всё не я. — Что? — напряженно отступаю назад, увеличив расстояние между нами. Парень крутит пальцем у своего виска, нервно улыбаясь: — Это всё голоса, — видно, ему некомфортно говорить об этом, но он не чувствует, будто его слова — это нечто ненормальное для обычных людей. — Они просят меня доставать людей, — опасливо поглядывает на меня, оценивая мою реакцию. Продолжаю молча смотреть на него, пытаясь понять, какие чувства преобладают внутри. Если честно… никакие. Моя осторожность никак не связана с его психической нестабильностью. Я такая же. Просто… остерегаюсь людей. Всех. — Просто, чем больше людей знают об этом, — он продолжает оправдывать свое поведение, — тем проще мне сосуществовать в обществе. Неловко. Почему он объясняется передо мной? Выходит, этот парень только пытается казаться «хулиганом». Или его принуждают голоса? В любом случае, он не должен оправдывать то, что вне его контроля. Мы все здесь так похожи друг на друга. — Я не хочу обидеть, — мое молчание явно заставляет его нервничать в разы сильнее, о чем говорит дрожь в его руках, поэтому спешу поучаствовать в разговоре: — Ладно, — отлично. Из меня просто охренительный собеседник. Но и такой краткий ответ приводит Луиса в ярый восторг, видимо, для него многое значит умение поддерживать здоровое общение, думаю, это часть его программы реабилитации. Парень аж глазами воссиял, принявшись быстро тараторить, будто я уже намеревалась сбежать от него: — Могу я звать тебя по имени? — я и правда сделала шаг назад, и он подошел ближе. — Или лучше придумать тебе прозвище? Или тебе нравится официальный стиль общения? Мэтью нравится, когда его зовут по фамилии. Потому что ему не нравится его имя. Это тот парень, который сидел рядом с умирающей Глорией. Девочка, которая скоро умрет. Или я могу звать тебя мышь. — Мышь? — удивленно клоню голову к плечу, с интересом уставившись на Луиса, который скованно объясняет: — Ты такая серая. И неприглядная. Как мышь. Так звали мою младшую сестру в школе. Потому что она никому не нравилась. Не знаю, почему, но я вдруг не сдерживаю смешок, принявшись широко улыбаться. Этот парень такой неуклюжий в общении, вижу в нем себя, и потому мне становится весело. — Привет, — слышу над ухом, и с мурашками на коже оглядываюсь на Дилана, который слишком сдержанно растягивает губы, переведя свое внимание с меня на парня. Внутри по понятным причинам возникает беспокойство, О’Брайен слишком нездорово реагирует на мой контакт с другими людьми, в частности с мужскими «особями». Но, кажется, Луис не представляет угрозы, поэтому Дилан как-то спокойно кивает ему в знак приветствия. А парень словно испытывает странное восхищение, ведь это уже второй новый человек за день, с которым ему удается завязать знакомство: — Привет, Луис, — протягивает ладонь, и Дилан натянуто протягивает свою в ответ. — У меня голоса в голове. О’Брайен на мгновение замирает, пристально уставившись ему в лицо, но быстро схватывает, заметно расслабившись: — Привет, — крепко пожимает его ладонь, от чего парень явно приходит в восторг. — Я Дилан, — встает прямо, перекинув свою тяжелую руку мне на плечо. И мнется: — У меня… Э-м, — на секунду пересекается с мной взглядами, и я незаметно хлопаю его по спине ладонью, после проникнув пальцами в задний карман его джинсов, и мы вместе смотрит на Луиса. —... нет голосов, — Дилан продолжает, — но характер похуже, чем у старой стервы. Луис широко улыбается, отводя взгляд в сторону, видимо, в его голове всплывает образ старой стервы, и он хихикает под нос, вдруг странно дернув себя за ухо. Голоса? Так он пытается прекратить их слышать? — Ладно, — Дилан не дает молчанию затянуться. — Увидимся, — спускает ладонь с моего плеча на талию, дернув назад. — Да, — Луис, честно, старается казаться нормальным, мне по душе его стремление к реабилитации. Он отступает назад к двери кабинета, подняв ладонь. — Пока, мышь, — и исчезает в помещении до того, как я осознаю, что он всё-таки принял решение, как именно обращаться ко мне, и меня оно не особо задевает. Я действительно серая и неприглядная. А вот ладонь О’Брайена напрягалась, потому продолжаю стоять на месте, смиренно ожидая вопроса, которым он обязательно задастся. — Мышь? — Дилан шепчет, хмуро покосившись куда-то в стену, а я превращаю все в шутку, хмыкнув: — Ты оказался не таким оригинальным в плане разработки прозвищ, — поворачиваюсь к нему, дабы полностью завладеть его вниманием, чего добиваюсь без усилий. О’Брайен улыбается, пальцами зацепившись за край моей футболки, словно… контролирует, будто бы я тут на низком старте — готовлюсь сигануть прочь от него. Причем в окно. — Как всё прошло? — Дилан переводит тему, потянув меня за собой. По ту сторону стен начинает разыгрываться буря, нужно вернуться домой как можно скорее, а то придется заночевать в больнице. — Вроде… обычно, — иду за ним, теряясь. — Не знаю, — складываю руки на груди, чувствуя, как расслабляюсь, шагая так близко с О’Брайеном. — Никаких ощущений, — пожимаю плечами и нахожу нечто позитивное. — Но ребята нормальные. — Такие, как Луис? — Дилан не воздерживается от колкости и усмехается. Без эмоций поднимаю на него глаза, активно заморгав: — Такие, как я. Уголки его губ дергаются. Он пытается сохранить улыбку, но та меркнет по мере осознание сказанного. Я не преследую цель пристыдить его, ведь на правду не держат обиды, просто… зачем-то стремлюсь ему напомнить, кем являюсь. Порой мне кажется, что он не до конца понимает, какой путь выбирает, связываясь со мной. Он еще так молод. Зачем ему я? От подобных терзающих мыслей, по мнению Мэгги, мы должны избавляться. Для успешной реабилитации необходимо принять свою значимость и прекратить принижать свое существование. Я работаю над этим… пока только мысленно пытаюсь лгать себе, чтобы постепенно ложь превратилась в правду. Думаю, так оно и работает. — Извиняюсь, — всё-таки молвит парень, когда мы встаем напротив дверей лифта. Я жму на кнопку вызова, натянуто улыбнувшись и сохранив молчание. Зря, надо что-то говорить, но сегодня был слишком стрессовый день, столько нового пришлось пережить. Мне охота пребывать в тишине, надеюсь, та не натолкнет Дилана на мысли о дискомфорте. Двери раскрываются. Парень ладонью подталкивает меня внутрь, после чего входит сам, нажав на номер нужного этажа, и запрокидывает голову, прикрыв веки и устало выдохнув в потолок. Я искоса смотрю на него, ощутив укол тревоги из-за своего молчания. Нужно говорить. Нормальные люди общаются друг с другом, но… не хочу давить из себя слова, поэтому осторожно касаюсь пальцами его ладони, заметив, как уголок его губы приподнимается в усмешке. И сама улыбаюсь, опустив взгляд, когда двери начинают закрываться. Как вдруг лоб пронзает жуткое жжение. Знакомое чувство, от которого подкашиваются ноги. Невольно крепче сжимаю ладонь Дилана, вскинув взгляд, но не успеваю отыскать источник давящего наблюдения в коридоре, ведь двери лифта плотно задвигаются, оставив внутри меня неясное волнение. Кто-то смотрел. Сильнее стискиваю ладонь О’Брайена, нахмурив брови. Кто-то знакомый смотрел. *** Глоток за глотком. Глубокая затяжка. Брук Реин вновь берется за саморазрушение, ведь её не понимают. Ей не позволяют быть другой. От неё отказываются и отворачиваются. Да, верно, все вокруг препятствуют её попыткам измениться, начать нормальную жизнь, здоровые отношения. Все виноваты! Девушка сидит на полу в гостиной, охотно поглощая крепкий ром, прожигающий горло сокрытым в себе ядом. На журнальном столике упаковка сигарет, только вместо них внутри пять косяков, сохранившихся с последней вечеринки. Реин без желания втягивает внутрь дымок, разрушающий её здравомыслие, отупляет раздумья алкоголем. Ничего не хочет. Никакой работы над собой. Это все вокруг виноваты! Не она. Она пытается создать иллюзию, в которую постепенно поверит, но все, все, все мешают и не позволяют ей справиться. Отец и мать, больше заботящиеся о судьбе их сынка. Дилан, бросивший её в такой болезненный период. Тея, отнявшая у неё О’Брайена в такой момент. Дэна, не позволяющего почувствовать себя нормально. А зачем тогда вообще признался? Зачем сам же сделал первый шаг? Чертов придурок. Брук совершает крупный глоток, после которого способность дышать покидает её на несколько секунд. Настолько сильно обжигает глотку и нос. Девушка даже пускает слезу, на время накрывая ладонью горящее лицо. Но она бледна. Болезненно. Всё кружится перед глазами, плывет, раскачивается. Брук пытается приподняться. Надо открыть окно. Душно, но при этом кончики пальцев замерзают. Шатаясь, приближается к панорамным окнам и раздвижным дверям. Все. Это их вина. Они не позволяют. Ты стараешься, Реин, но другие мешают тебе. Роняет бутылку, зажав зубами косяк с травкой, и предпринимает попытку раздвинуть двери. По ту сторону бушует ветер. Опасно находиться близ воды в такую погоду, но все лучше, чем сидеть в одним стенах с теми, кто тебя не понимает, да, Брук? Все виноваты. Девушка, сумев раздвинуть двери, морщится от ворвавшегося внутрь ветра, принявшегося тормошить ткань штор. Океан гудит. Крошечные капли осыпают лицо. Брук стоит на месте, сощурено уставившись перед собой. Втягивает дымок. Задыхается. Волны бесновато бросаются на берег. Шмыгает носом, вдруг осознав, что это вовсе не дождь касается щек. Почему-то холодные слезы лениво стекают по коже, добираясь до края скул. Девушка приседает на пороге гостиной, ноги вытянув на веранду, и берет бутылку, продолжив одинокое пиршество. Продолжив погружение в обиду и злость на весь мир. Все мешают. Никого не волнует твоя судьба. Ты — лишняя. «…Всегда была лишней», — голос мальчишки раздается за спиной, но Брук оглядывается, заметив ребенка со светлыми волосами. Он держит в руках железную пожарную машинку, пристальным, неестественно злым для ребенка взглядом сверля макушку девочки, которая покорно сидит на полу рядом с разорванными рисунками. Брук хмурится, когда мальчишка поднимает машинку и сильно бьет девчонку по голове, приговаривая: «Ты. Не нужна, — процеживает, с яростью повторив удар. — Сдохни». — Брук? Реин продолжает пристально смотреть в сторону журнального столика, не разделяя реальность и галлюцинации, и игнорирует светловолосого парня в промокшей одежде, который медленно вышагивает из коридора, сбросив капюшон с головы. Он долго колебался, но, заприметив нездоровое поведение Реин, решился объявить о своем присутствии. Обычно Брук моментально проявляет агрессию. Начинает кричать, бросаться вещами, пытается любым возможным способом навредить ему, но сейчас она выглядит такой… никакой. Больше, чем просто разбитой. — Эй? — Норам проводит ладонью по влажным волосам, слегка взъерошив их. Он был уверен, что Брук скрывается от бури дома, поэтому пришел сюда. И в очередной раз ошибся. — Привет? — звучит, как вопрос. Норам с опаской подходит ближе к дивану, пытаясь понять, что привлекает внимание девушки. Её взгляд постепенно лишается своей осознанной жесткости, оставляя место слабости и бессилию. Нельзя доверять её внешней «расслабленности». Брук крайне нестабильная личность. Норам набирается смелости подойти еще ближе: — Холодно. Давай закроем дверь, — застывает на месте. Брук медленно поднимает на него опустошенный взгляд, глубоко затянувшись травкой. — В чем дело? — он идиот? Спрашивает о таком… В чем дело. Смешно. «Много, в чем дело». Реин хмурит брови. Но продолжает хранить двигательное спокойствие. Поэтому Норам берет на себя смелость окончательно приблизиться: — Простынешь, — сглатывает, ожидая скорого нападения. Брук опускает глаза, долго всматриваясь в поверхность пола, и вдруг привстает, проигнорировав парня и направившись к столику, чтобы забрать упаковку с косяками. Норам прикрывает двери, оглянувшись, когда Реин исчезла за стеной, поднимаясь по лестнице на второй этаж. Всем все равно. Девушка останавливается, достигнув этажа, спиной к ступенькам. Покачивается, блекло уставившись в стену. Темнота вокруг. Краем глаз замечает силуэт ребенка и поворачивает голову, лениво переводя взгляд на светленького мальчишку, с прежней ненавистью смотрящего на неё: «Лучше бы ты сдохла». — Тебе нужно лечь. Брук неуклюже оглядывается, чуть не свернув себе шею, и опускает нетрезвое внимание на Норама, стоящего чуть ниже. Он внимательно следит за ней, невольно хмурясь: — Иди спать. «Сдохни». Реин резко смотрит на мальчишку, теряясь во мраке. — Брук, — вновь голос за спиной — и девушка уже растерянно, даже напугано переводит на него взгляд. «Умри», — девичий голосок. Брук роняет бутылку, скользнув вниманием в обратную от мальчишки сторону, и упирается зрительно в девочку, уныло смотрящую в ответ. — Я… — Брук роняет на вздохе. «Сдохни», — мальчишка. Она оборачивается, панически глотнув кислорода. «Умри», — девчонка. Она вновь оглядывается, мешая реальность с темнотой галлюцинаций. — Брук? — Норам поднимается выше. Она зыркает в его сторону, но вновь: «Сдохни». На мальчишку. — Я-я… — Реин сглатывает, впадая в ужас. «Умри». На девчонку. — Я пыталась… — Брук оправдывается перед своим кошмаром, начиная качать головой. — Я пыталась. «Сдохни», — у самого уха, заставив продрогнуть. «Умри», — возле другого уха, заставив дернуться телом. — Прекрати, — Норам позволяет себе коснуться. Он не должен этого делать. Ни при каких обстоятельствах, но ситуация того требует. Реин продолжает вертеть головой, в страхе реагируя на голос своего кошмара: — Я пыталась… — бубнит без остановки. — Я пыталась… Норам насильно поворачивает её к себе, крепко стиснув плечи, и пытается установить зрительный контакт: — Перебрала, да? — догадывается. — Смотри на меня, — касается пальцами её лица. Теплые. Дыхание. Никотин. Реин покачивается на краю ступеньки, ладонью коснувшись локтя Норама, и морщится от усилившихся голосов в её голове. «Сдохни». «Умри». «Я пыталась». Брук еле сосредотачивает свой взгляд на лице парня, но вместо него видит… пустоту? Пальцами касается своих щек, пристально уставившись на спуск. Никого. Никаких голосов. Никакого чужого присутствия. Она одна. Это все… её кошмар. Только ужас не в галлюцинациях. Ужас в истинном и реальном одиночестве. Брук щупает пустоту. Щупает холод и внимает тишине. А в мыслях эхом раздаются знакомые отголоски прошлого. «Сдохни». «Умри». — Я пытаюсь. — Тея? Оушин моргает, выплывая из воспоминаний. В картинках прошлого она пыталась отыскать источник давления, которое ощутила сегодня вечером, но чем дольше она анализировала воспоминания, тем глубже погружалась в темноту, от которой так яро скрывается и бежит. Тея отводит взгляд от окна автомобиля, не сразу обратив его на Дилана, сидящего впереди за рулем. Он умело следит за ней через зеркало: — Ты что-то бубнишь. Данное замечание заставляет Роббин пихнуть сына локтем. Видимо, она тоже прекрасно слышала шепот Оушин, но решилась не акцентировать на внимание на очередной странности. — Да? — Тея реагирует вполне спокойно и хмыкает, вновь уставившись в окно. — Любопытно. — И никак иначе, — О’Брайен решает не отвлекаться от управления. Всё-таки погодка шалит. — А… — Оушин — личность нервная, поэтому не может совладать с желанием получить информацию. — Куда мы едем? — Роббин как всегда выделилась, — Дилан фыркает, сворачивая на улицу, по обе стороны которой расположены жилые дома. Мисс О’Брайен сдержанно игнорирует высказывания сына и ставит Оушин перед фактом: — Эркиз разрешил пожить у него. — Доктор? — Тея почему-то улыбается. — Дилан не в восторге, — присматривается к профилю парня, замечая, как напряженно он пожевывает жвачку. — Дилан может пойти на фиг со своим детским садом, — Роббин впервые так открыто противостоит приказам сына. — Эркиз пропадает на работе, поэтому дома бывает редко. Он не против нам помочь, — даже не пытается узнать, как реагирует Дилан на её слова. Смотрит в окно, не менее напряженно следит за дорогой, ведь даже внутри салона возникает чувство дискомфорта, будто бы этот сильный ветер и впрямь способен перевернуть автомобиль. Наверное, так оно и есть. Удивительно, как еще некоторые хиленькие строения удерживают оборону против непогоды. Дилан и Роббин смотрят в окна с тревогой, а Тея упивается сдержанным восторгом. Хотя бы ради таких природных безумий стоит задержаться в этом мире. Дом… как дом. Тея Оушин отмечает, что Эркиз живет в самом обычном американском коттедже. На фоне с ним, дом О’Брайенов действительно выглядит не самым лучшим образом. Теперь-то Тея осознает, какие у Роббин с Диланом серьезные проблемы с деньгами. Но им прекрасно удавалось это скрывать. Хотя… материальный достаток — последнее, что может волновать Оушин — человека, в первую очередь акцентирующего внимание на внутренних качествах. — Дождь усиливается, — Роббин думает, что машину придется припарковать на стоянке рядом, но на крыльце дома появляется вечно улыбчивый Эркиз, который только сейчас осознает в полной мере, в какую ситуацию себя ставит, приглашая в дом не только любимую девушку, но и её не совсем адекватного сынка… Что ж… мужчина правда постарается наладить с этим семейством контакт. Эркиз выходит в брюках и рубашке, оттого его передергивает от холодного сильного ветра, треплющего волосы. Он вытягивает одну руку в сторону пристройки-гаража и давит на кнопку ключей, после чего его ворота медленно «уползают» вверх, позволяя автомобилю проехать внутрь помещения, в которой припаркована еще одна машина, специально ближе к стене, чтобы автомобиль парня вписался. — Мы действительно это делаем? — Дилан не прекращает сеять зерно сомнения, пока паркует машину в гараже, освещенном теплым светом. Роббин вздыхает, решая не реагировать на негатив сына. Он еще долгое время будет терроризировать её мозг, стоит изначально выстроить психологический барьер. Тея с интересом осматривает помещение. Мотор глохнет. Без желания парень вынимает ключ из зажигания, недовольно зыркнув на мать, которая растягивает губы в улыбку при виде Эркиза, вышедшего к ним через внутреннюю дверь: — Привет, — мужчина так же старательно игнорирует явно недобрый взгляд парня, всеми силами отдаваясь желанию в первую очередь угодить Роббин. А затем — понравиться Тее. — Решил, что в такую погоду будет лучше оставить машину под крышей, — звенит ключами, указав ими в сторону улицы, — и ворота медленно опускаются, оберегая всех от негодующей стихии. Роббин первая выбирается из салона, чувствуя себя раскованней остальных, ведь уже бывала в этом доме: — Еще раз спасибо, — хочет чмокнуть мужчину в щеку, и он даже наклоняется к ней, только вот оба отстраняются друг от друга, когда слышат, с какой злостью Дилан хлопает дверцей автомобиля, выбравшись наружу. Да. Это будет труднее, чем казалось на первый взгляд, но… Роббин с приятным теплом, разливающимся под кожей, смотрит на Ричарда, не в силах сдержать какую-то глупую улыбку, и мужчина, таким же образом позабыв о Дилане, улыбается ей, невольно прикусив язык во рту от несобранности. Но вида не подает. — Мне только в радость вам помочь, — намеренно мужчина обращается ко всем, а не только к Роббин, и женщина оборачивается к машине, когда О’Брайен грубоватым тоном просит Оушин наконец вылезти из салона. Тее будет сложнее приспособиться к новому месту. В первые дни в доме О’Брайенов она боялась перемещаться без чужого дозволения, а тут площадь намного больше. Роббин волнуется, что девушка не будет чувствовать себя в безопасности. — Возьмите вещи, я сразу покажу ваши комнаты, — Ричард как-то странно косится на Роббин, и та ощущает жар в щеках, но скрывает эмоции под маской безразличного изучения гаража и его составляющих. Тея молчит. Стоит на месте. Ждет, пока Дилан вытащит первую спортивную сумку. Роббин пихает Ричарда, намекая, что тому стоит посодействовать. Если уж рушить все границы неприязни между этими двумя, так рушить их резко и масштабно. Конечно, Дилан огрызается, но сумку с вещами матери мужчина всё-таки принимает на себя, спешно направившись к двери: — Идемте, — и дарит внимание Тее: — Дом большой. Ты будешь чувствовать себя некомфортно первое время, но привыкнешь… — косится на Дилана. — Постепенно, — шепотом заканчивает, откашлявшись под нос. Роббин следует за Ричардом с такой довольной миной, что О’Брайену охота сунуть два пальца… ей в рот, чтобы она хорошенько проблевалась радугой. Парень топчется на месте под звук голосов взрослых, которые проходят в прихожую, без скованности обсуждая совместное проживание. Ему бы собраться. Роббин права. Вариантов нет. Придется переступить через себя. Тея упирается носом ему в плечо, заискивающе вскинув взгляд, и Дилан отстраняется от своих негативно-эгоистических рассуждений. — Если тебе здесь не понравиться, поселимся в коробке на вокзале, — конечно, он шутит о коробке, но Оушин воспринимает его слова всерьез, ведь какое-то время действительно жила в таких условиях: — Без проблем, — утвердительно кивает, решив пройти в теплую и освещенную прихожую первой, дабы дать парню морального пинка к действию. Дилан усмехается, без труда осознав, что девушка не поняла его сарказма, и направляется за ней, слегка сморщившись от яркого света. И вновь — дом, как дом. Эркиз — один из главных врачей местной больницы, но живет вполне себе скромно. Хотя… прихожая и правда большая. С высоким потолком. Кажется, мужчина въехал сюда и ничего не менял под свой вкус. До него тут явно жила какая-то пожилая дама с собачками и кошечками. Роббин первое время хихикала над фотографиями котиков на стенах, интересуясь, чего Ричард их не снимает, а тот объяснялся, мол, постепенно они начали воздействовать на него и внушать спокойствие. Светлый потолок, светлый пол, светлые стены. Ковер с рюшечками. Дилан даже слегка растерялся, изучив внутреннее убранство дома. Хотел пропустить пару шуточек, но решил пока придержать их для лучшего момента. — На первом этаже, — Эркиз встал напротив гостей, разъясняя схему дома, — гостиная, кухня, столовая. Но столовой я не пользуюсь, ем обычно прямо на кухне, — излишняя болтовня помогает ему избегать зрительного давления Дилана, но ладони мужчина все-таки потирает от волнения. — Есть спуск в гараж, выход на веранду и задний двор, а под лестницей, — он указал в сторону «мощных» ступенек на второй этаж, — есть ванная. На втором этаже моя спальня, — зыркает на Роббин, а женщина сдержанно вздыхает, деловито изучая узоры на обоях, — и мой кабинет. А на третьем этаже: две комнаты и ванная. Только… — мужчина переходит к незапланированному, о чем даже Роббин еще не знает. — Ко мне вернулась дочь, так что… — скованно смотрит на Тею, а Роббин от удивления, смешанного с искренней радостью и каплей беспокойства, раскрывает рот: — Она здесь? Правда здесь? — Да… — в голосе мужчины больше тревоги, нежели радости. — И, Тея… — откашливается, вновь обращаясь к девушке, которая увлеченно рассматривает потолок, запрокинув голову. — Ничего, что тебе придется делить с ней комнату? Роббин прикусила губу, поняв, в чем проблема. И даже слегка разозлилась на Ричарда. О таком стоит предупреждать заранее. Женщина переводит беспокойный взгляд на девушку, но видит только недовольное лицо сына. А Тея странным образом остается спокойной. Опускает голову, взглянув в сторону Ричарда, но внимание само перетекает ему за спину, когда на втором этаже, спустившись, тормозит худая бледная девушка в коротких шортах и довольно откровенной маячке, из-под которой видны лямки красного лифчика. Незнакомка со светлыми волосами и бледно-розовой прядью в них. И большими потрясающими карими глазами. Тея невольно приоткрывает рот, завороженно смотря на «призрака», а вот девушка пробегается незаинтересованным вниманием по присутствующим, вдруг задержав его на Дилане, который таким же образом въедается в неё взглядом, сглотнув. Как он мог забыть?.. Рубби Эркиз. — А, — Ричард, оглянувшись, улыбается, указав ладонью на девушку. Он нервничает, ведь еще не представлял её Роббин. — Это Рубби. Э-м, — слишком переживает, когда взгляды присутствующих с интересом изучают его дочь в таком… откровенном виде. Совсем не похожа на отца. — Рубби, это… — хочет представить гостей, но девушка игнорирует его слова, продолжив пристально пялиться на О’Брайена: — Привет, Дилан, — голос хриплый. Она много курит. Роббин и Ричард явно удивлены, но мужчина даже рад такому повороту: — Вы знакомы? — хочет воскликнуть «здорово!», но при виде выражения лица парня заметно напрягается. Роббин чувствует это. То самое колкое напряжение, и его же улавливает Оушин, вдруг изменившись в лице, и уже исподлобья косясь то на дочь Эркиза, то на Дилана. Взгляд Рубби приобретает нотки кошачьей игривости, а губы расплываются в ухмылку.