Зависимость
Слепит в глаза. Холодный свет со стороны окна касается моего лица, пробуждая ото сна гораздо раньше необходимого для здоровья времени. Я томно вздыхаю, пытаясь пошевелить затекшими руками и ногами. Всё тело полно тяжести. Неприятным хрустом в костях сопровождаются потягивания конечностями. Под таким тяжелым одеялом с трудом удается ерзать. Чувствую себя какой-то гусеницей, почему-то пытающейся наоборот выпутаться из кокона. Тянусь, кряхчу, морщусь и старательно ворочаюсь, забыв о соседе по кровати, который ответно пыхтит, не скрывая своего традиционного утреннего ворчания. Раскидываю руки над головой, уставившись в светлый потолок. Дилан кутается в одеяло, с головой прячется от солнечного света, что становится неожиданностью этого утра. После таких бурь, что обрушилась вчера, видеть столь ясное небо удивительно. Еле приседаю, подогнув ноги, и тру веки, устремив взгляд в сторону окна, чтобы еще раз убедиться в том, что мне не кажется. Но день и правда светлый. Только, учитывая мороз, стоящий в комнате, смею предположить, что на улице хоть и солнечно, но погода минусовая. Зима, всё-таки. Опускаю вялые руки, взглянув на вылезающие из-под одеяла волосы О’Брайена. Так. Сколько времени? Сегодня не тот день, когда ему разрешено валяться до двух дня. Каникулы совсем его расслабляют. Начинаю озираться в поисках своего телефона. Надеюсь, он не проспал будильник. Как по команде тишину нарушает громкая вибрация. Сидя на матрасе, ощущаю её кожей, представляю, каково парню, который держит телефон под подушкой. Теперь понятно, чего он каждое утро такой мрачный. Такой будильник любого в гнев вгонит. Дилан ворчливо стонет, ищет под подушкой мобильный, не выгребая лица из-под одеяла, а когда находит, просто отключает, отбросив куда-то в ноги. И спокойно вздыхает, продолжив прятаться от мира, будто это поможет ему избежать ярости их тренера. Сегодня у них матч. А перед матчем разогревающая тренировка, на которую ему лучше явиться. Хотя, судя по обездвиженности, парень пренебрегает необходимостью встать пораньше. Сажусь ближе, пальцами заиграв с кончиками его волос: — Во сколько тебе надо в школу? Дилан пыхтит. Чувствую себя мамочкой, которая пытается разбудить сынка-сову. Парень как-то тяжело дышит, всё-таки выбираясь головой из-под одеяла, на его щеках отметины от контакта с подушкой. Крепко спал. Морщится, отвернувшись от окна, и пытается зарыться носом в наволочку: — К двум. Улыбаюсь, костлявыми пальцами скользнув по его рисунку на коже лица: — Не выглядишь воодушевленным, — он не разжимает век, предпочитая подольше оставаться в темноте. На мои слова не дает открытой реакции. Лицо утаивает под ладонями, хрипло выдохнув в них. Я пытаюсь пригладить бардак на его голове и не могу отказать себе в удовольствии коснуться крупных родинок на его щеках. Такой милый. Когда сонный. Только больно хмурый и молчаливый. Обычно этому болтуну рот не заткнуть. Дилан раскидывает руки, устремив внимание в потолок, и по-прежнему хранит тяжелое молчание, вынудив меня нахмурить брови: — Что с тобой? — знаю, как он не любит вопросы такого рода, но его настроение в последние дни постоянно в рамках задумчивости. О’Брайен в очередной раз вздыхает, цокнув языков: — Всё как-то… — не может объяснить своих чувств, оттого сильнее хмурится. — Мне не нравится всё это. Ему настолько некомфортно? Быть может, пускай… Надо же ему учиться противоречить своим установкам. — Вставай, — беру его телефон, проверяя время. Одиннадцать утра. Роббин с Эркизом наверное давно ушли. — Попытаюсь что-нибудь приготовить, — слезаю с кровати, а Дилан вновь накидывает на лицо одеяло. Не давлю на него. Так или иначе опоздает. Умывшись и долгое время простояв у зеркала, прорабатывая мотивационные реплики, я, заручившись подобием позитивного мышления, в неплохом расположении духа направляюсь на первый этаж, параллельно опять проведав парня в комнате. Всё еще скрывается от солнца. Хм. Мне, кстати, нравится упражнение по самовнушению чужеродных мыслей, не свойственных моему сознанию. В первое время произносить что-то позитивное с фальшивой улыбкой дается с трудом и кажется глупым, но Мэгги права: со временем привыкаешь к иному виду разговора с собой. Даже не верится, что я взялась с полной серьезностью за реабилитацию. Это внутреннее противоречие, по мнению Мэгги, намеренно сбивает людей с толку, которые пытаются добиться перемен. Очередная жуть, связанная с зоной комфорта. Наша психика привыкает, например, к меланхолии, апатии, унынию и к способности видеть мир в серых красках, поэтому морально нам очень некомфортно начинать мыслить иначе и настраивать себя на иной лад. Будто это что-то не твоя, будто это не ты, но на самом деле тебя тормозят твои же демоны. Я не хочу позволить своей Деградации вернуться и получить надо мной контроль. Не сейчас и не вновь. С кухни доносится музыка. Негромкая. Я сразу понимаю, что это там находится Рубби, и потому недолго топчусь у подножья лестницы, набираясь моральной стойкости к возможным словесным ударам. Я ей… не нравлюсь, но это не повод относиться к ней взаимной нелюбовью. Просто забью болт, как выражается Дилан. Захожу на кухню, невольно поправив растрепанные волосы. Только сейчас понимаю, что по привычке не причесалась, не сменила пижамную одежду — в общем, толком не привела себя в порядок, а потому смущенно приглаживаю локоны, опустив взгляд, когда Рубби обращает на меня внимание. Она выглядит немного лучше, чем вчера: бледная, но живенькая. Волосы идеально ровно лежат, покрывая спину, глаза подведены темным карандашом. Одета так же откровенно, думаю, это просто её привычный стиль. Короткие шорты, облегающая майка на тонких лямках. И похоже без бюстгальтера. А ведь в доме холодно. Девушка стоит у холодильника, пританцовывает и подпевает незнакомой мне песне. На плите покоится сковородка, пыхтящая маслом. Мне… неудобно функционировать в чужом доме. Может, подождать пока она приготовит себе завтрак? Но Рубби вдруг обращается ко мне, отвлекая от скованности: — Ты будешь? — девушка интересуется, показав мне яйцо. — Хочу приготовить ом-лэт, — произносит со странным ударением на гласную, которой нет места в этом слове. Её профиль озаряется ехидной улыбочкой. Я понимаю, чем вызвана такая усмешка, поэтому гордо вскидываю голову и решительно заявляю: — Да. Я голодна, — добавляю для пущего эффекта. Рубби попыталась опять подтвердить свое мнение обо мне и о том, что я не стремлюсь вылечиться. Пусть, как говорит Дилан, идет au diable. Не знаю точный перевод, но парень часто шепчет это, когда злится, так что это точно не что-то позитивное. — А этот тип наверху? — Рубби набивает едой руки, пихнув дверцу холодильника ногой, после чего шагает к столешнице. — Будет, — думаю… нам придется завтракать с этими людьми, даже если Дилану этого не хочется. Лучше начинать привыкать к обществу друг друга. — Тогда помоги, — Рубби кладет на доску для резки упаковку бекона, а мне протягивает яйцо: — Разбей, — кивает на зеленую миску. Я беру его, неуверенно повертев пальцами перед лицом, и наверное весь мой вид кричит о том, что жизнь меня к такому не готовила. Девушка с розовой прядью косится в мою сторону, удивленно вскинув одну бровь: — Смотри, — берет второе яйцо, придержав свободной рукой миску, и разбивает его о край, после пальцами раздвинув треснувшуюся скорлупку. Содержимое вытекает на дно. Я с интересом изучаю яйцо, попробовав повторить за Рубби, но на этапе освобождения белка и желтка что-то идет не так — и всё содержимое бухается на край столешницы, отчего девушка прыскает смешком: — Окей. В следующий раз сделай это в миску. — Хорошо, — киваю, принимаясь за дело. Какое-то время мы молчим. Рубби продолжает слушать музыку и иногда притоптывать ногой в такт или шевелить губами. В один момент я прекращаю чувствовать напряжение рядом с ней и хорошо справляюсь с задачей. — Я… — Рубби привлекает к себе внимание, и я поворачиваю голову, отметив, что вид у неё какой-то недовольный. — Извиняюсь за свое поведение, — и хмурится, фыркнув. — Не стану оправдываться, — берет миску, чтобы взбить яйца. — Просто прошу прощения. Моргаю, с непринуждением пожав плечами. Ей тяжело просить прощения, поэтому не стану акцентировать на этом внимание, иначе могу спровоцировать очередную ссору. Внезапно Рубби отступает от столешницы, обронив лопаточку в миску. Тыльная сторона её ладони прижимается к кончику носа, а из ноздрей каплями начинает течь кровь. Я с хмуростью интересуюсь: — Всё в порядке? — Да, — девушка шмыгает, пытаясь остановить кровь, и запрокидывает голову, продолжая давить ноздри пальцами. — Выложи бекон на сковородку. Я сейчас, — просит и направляется к двери, покинув кухню. Провожаю её обеспокоенным взглядом, но лишних вопросов не задаю. Меня это не касается. Смотрю на нарезанный бекон, затем на кипящее масло на сковородке. И сглатываю, надеясь сделать все правильно и ничего не спалить. Беру ломтик бекона и на вытянутой руке возношу над поверхностью сковородки. Бурлящее масло плюется каплями и парочкой одаряет мою кожу, отчего я вздрагиваю, выронив бекон на посудину. Масло поглощает мясо и начинает вопить, шипеть, плеваться в два раза сильнее, что приводит меня в ужас, заставив отскочить за стол. Мда… Видел бы меня сейчас кто-нибудь… — Утро начинается не с кофе? Ну, конечно. Конечно. Как же иначе? Поворачиваю голову, с безразличием уставившись на сонного Дилана, почесывающего ребро под футболкой. Волосы в том же беспорядке, на лице те же отметины от складок постельного белья. Почему каждый раз он оказывается рядом? Каждый раз, когда я творю какую-то дичь? — Мы с Рубби готовим завтрак, — как бы невзначай произношу, будто бы всё идет по плану. Дилан еще секунд десять сверлит мое лицо нечитаемым взглядом, после чего вздыхает, смирившись: — Я закончу, — и шагает к плите, уменьшив огонь. — Это задумывалось, как омлет? — Ага, — поглаживаю запястье руки, ошпаренное маслом, и вдруг ощущаю тепло, коснувшееся спины. Оборачиваюсь к окну, со стороны которого на меня падают солнечные лучи, прорываясь сквозь ветви растущего возле дома дуба. На одной из веток висит деревянная кормушка в виде домика, внутри копошатся маленькие птички с желтыми грудками. Они издают странный писк, доносящийся через приоткрытую форточку. В углах окна морозные рисунки. Голубое небо без единого облака. Никакой черноты на горизонте спокойного океана. Теплые лучи ложатся на мое лицо. Я заворожено наблюдаю за их игрой в покачивающихся от ветра ветках, и приподнимаю ладонь, вытянув чуть вперед, чтобы свет таким же образом сочился сквозь мои тонкие пальцы. И заворожено наблюдаю, не в силах отвести глаз. — Ты решила всё на меня повесить? — Дилан подает голос, закончив взбивать яйца. Хлопаю ресницами, оглядываясь в момент, когда на кухню возвращается Рубби в новой уже приличной футболке, скрывающую её грудь: — О, — звучит из её уст удивленное при виде парня у плиты. — А ты не промах, — обращается ко мне, пальцем указав на Дилана. — Вон, как мужика воспитала. О’Брайен с непроницаемым выражением лица переводит на неё взгляд, удерживая в руке кухонный нож, и Рубби пускает смешок, шутливо выставив перед собой ладони: — Шутки шучу. *** Ночка выдалась тяжелой. Тревожность нагнетал и тот факт, что их дом расположен близко к берегу, который почти полностью накрывали волны. Норам плохо спал по многим причинам, и одной из них была Брук. Он прекрасно знает, как серьезно её несет от большого количества алкоголя. Однажды они с Диланом потеряли её в торговом центре, когда зашли за очередной бутылкой. Девушка каким-то образом добралась до мебельного отдела, забралась под кровать вместе с подушкой и уснула. Смешно, но тогда у Норама начала просматриваться седина в волосах. Пришлось полностью перекраситься в снежно-белый, чтобы скрыть последствие испорченной нервной системы. В эту ночь он просыпался от любого шевеления Реин. Боялся, что она решит пойти на берег, прогуляться. Такое тоже имело место быть в их богатом прошлом. Парень приоткрывает веки, сморщившись от ослепляющего света. Повернут к широкому окну, за которым открывается вид на приятное солнечное, морозное утро. Океан спокоен. Чайки витают над голубой гладью воды, не мучая своим раздирающим криком. Норам отрывает голову от подушки, приподнявшись на локти, и долгое время приходит в себя, пробуждая разум. Будто этой безумной ночи и не было вовсе. Видишь это умиротворение за окном — и сильнее сомневаешься в событиях вчерашнего дня. Спокойно оглядывается за спину, чуть куснув язык во рту от неожиданности. Он вовсе не готов видеть Брук бодрствующей, после вчерашней пьянки она должна проспать как минимум день. А девушка уже сидит на кровати, такой же пустой взгляд устремив в сторону окна. Норам стискивает зубы, нервно заморгав. Он не совсем понимает, как должен себя повести. Обычно он не оставался на ночь. Если они пересекались, Брук пыталась его забить чем-нибудь тяжелым, поэтому ему приходилось покинуть дом. Парень давно не ночевал с ней. И давно не просыпался рядом. Оттого он испытывает неподдельное волнение. Особенно при виде столь бессильного выражения её лица. Она явно опустошена. Физически и эмоционально. Наверное, поэтому не кричит, не визжит и не предпринимает попытку навредить ему. Может, она еще пьяна? — Хочешь есть? — Брук не опускает глаза, задав вопрос, которого Норам никак не мог ожидать. Он даже губы приоткрывает, выронив хриплый вздох. Девушка продолжает смотреть на улицу, не торопя парня с ответом, который звучит в его голове, как: «Нет», — но голос твердит иное: — Да, — скорее всего, ему не стоит соглашаться, но… Плевать. Пока она не попытается ему врезать, он постарается наладить отношения. Хотя бы для того, чтобы искупить вину. — Пойдешь на матч? — вдруг безэмоционально интересуется девушка, начав дергать заусенцы на пальце. — Дилан играет. Я выступаю. Говорит с ним таким обыденным тоном, словно это привычное дело. Норам приседает, сохранив между ними расстояние, и с хмуростью уточняет: — А ты уверена, что в состоянии выдержать физическую нагрузку? Ты перепила вчера. Брук отмалчивается, лишь какой-то серый взгляд слегка скользит в стену. Норам наклоняет голову, интересуясь вполне искреннее: — Как ты себя чувствуешь? Брук переводит на него свое внимание, окутывая холодом, который истощает парня эмоционально, и шепчет, хмурясь больше от измождения, чем от злости: — А ты как думаешь? — каждое слово произносит с паузами, медленно шевеля языком. — Мне нехорошо. Но это не похмелье, — опускает глаза и вновь смотрит в окно. — Мне просто нехорошо. Норам решает больше не выпытывать из нее описание её состояния и отворачивает голову, повторно оценив на удивление приятную атмосферу по ту сторону стекла. Когда в затылок ударом прилетает шепот: — Так ты останешься? Парень чувствует, как в глотке начинает жечься. Знакомый дискомфорт, от которого он так и не смог избавиться за те пару лет отсутствия. Вина. Гнетущая вина. Прекрасно осознавал, что отец и мачеха с большей «любовью» относятся к нему, поэтому знал, что недолго пробудет в неволе. Думал, этого времени будет достаточно, чтобы избавиться от внутреннего дискомфорта, но в момент освобождения чувство вины усилилось, что заставило его вернуться сюда вопреки желанию отца отправиться учиться за границу. Ему просто необходимо искупить вину. Но теперь, видя, во что превращается Брук, он понимает, что никогда не сможет смыть с себя ту грязь, которой оброс. — Если разрешишь, — сглатывает, заморгав, и с опаской переводит глаза на девушку, выражение лица которой по-прежнему не позволяет разгадать её мысли. Брук всё глубже уходит в себя. А периоды эмоционального истощения приобретают затяжной характер. Солнечные лучи пляшут среди деревьев, посаженных на заднем дворе. Девушка скачет между ними, касаясь каждого влажного ствола, щупая кору, запрокидывает голову, ловя губами морозный воздух, и пускает пар, протягивая ладонь к голубому небу, затерявшемуся среди сухой листвы. Под ногами валяются замерзшие гнилые яблоки, сбором которых, видимо, никто не занимается. Тея продолжает танцевать среди деревьев, пальцами пытаясь ухватить лучи света за хвостики. Она носится в одной футболке и легких джинсах, но холод приятен коже. Девушка вслушивается в мелодию природы, с улыбкой на лице воспринимая каждое дуновение ледяного ветра, тормошащего сухие листья, оставшиеся на ветках. Рубби с легким недоумением наблюдает за происходящим через окно рядом с дверью, ведущей на веранду заднего двора. Опирается локтем на подоконник, потягивая никотин, и игнорирует ясную боль в груди, продолжая забивать легкие мусором. Смотрит на Тею, изогнув брови. И чем она занимается? Чего скачет, как идиотка? Шаркающие шаги. Рубби оглядывается: Дилан спускается по лестнице, в руке сжимает ремень спортивной сумки, с хмурым видом изучая что-то на экране телефона, который прячет в карман джинсов. Обычно Дэн быстро реагирует на сообщения, но сегодня О’Брайен всё утро никак не дождется ответа. Заезжать ли за другом? Придется позвонить. Парень озирается, заглянув на кухню. Рубби понимает, он ищет Тею, поэтому свистит, привлекая его внимание. — Она скачет в саду, — констатирует, на что Дилан обреченно опускает руки: — Опять? — задается риторическим вопросом, приближаясь к окну, чтобы первым делом со стороны понаблюдать за происходящим. Рубби двигается в сторону, повернувшись к нему всем телом, и складывает руки на груди, удержав сигарету возле губ. Давяще пялится на профиль парня, тем самым дав понять, что хочет что-то сказать. О’Брайен не терпит выжидающего внимания, поэтому всё-таки интересуется: — Что в этот раз предложишь? — фыркает, так же повернувшись к девушке и вынув упаковку сигарет из заднего кармана. Рубби покуривает, слегка сморщившись от боли в груди: — Я хотела извиниться. — Круто, — парень реагирует с сарказмом в голосе, но девушке это не мешает вполне настырно уточнить: — Мир? — Наверное, — Дилан зажимает сигарету зубами, принявшись хлопать по карманам в поисках зажигалки. Свою протягивает Рубби, чиркнув. Парень наклоняется к образовавшемуся языку пламени и делает пару затяжек, наконец, прикурив. Выпрямляется, с серьезным видом уставившись на Рубби. Ему действительно плевать, в каких отношениях пребывать с этой дамой. Точнее, ему вообще не хочется строить что-то, выходящее за рамки нейтралитета, поэтому он как бы намекает: — Но нам не стоит вот так контактировать наедине. Моя девушка опасна, а ревность — именно то, что пробуждает в ней гнев. — Да, — Рубби усмехается. — Я это уже поняла. Она… — отводит взгляд к окну, видя, как Тея прижимает ладони к дереву, о чем-то разговаривая с ним, и с долей выраженной в глазах печали шепчет. — Странная она, если честно. О’Брайен следует за вниманием девушки, так же наблюдая за Оушин, которой не в тягость быть в одиночестве. Она сдержанно улыбается, протянув одну ладонь к небу, и сжимает-разжимает пальцы, словно пытается поймать солнечный свет. Это заставляет Дилана усмехнуться. Странная, верно. Но именно это так притягательно в ней. Парень вынимает сигарету изо рта, выпустив никотин, и открывает дверь на веранду, с хрипотой в голосе позвав: — Тея. Девушка оборачивается, споткнувшись на яблоке, но удерживает равновесие, раскинув руки в стороны. Дилан вроде закатывает глаза, реагируя с раздражением, но Оушин видит его скрытую улыбку, поэтому с довольным лицом спешит за парнем в дом, делясь позитивными впечатлениями. Ведь в первую очередь она должна вбить себе привычку замечать хорошее. А потом это уже станет обыденностью. — Еще один плюс — машина в твоем полном распоряжении, ведь Эркиз может отвозить Роббин на работу и забирать, — топает позади парня в коридор, а Дилан хмурит брови, покосившись на неё через плечо: — Это еще что? — Ищу плюсы, чтобы подбодрить тебя, — признается открыто, а в ответ О’Брайен набрасывает ей на голову кофту, которую снимает с крючка, и ровно произносит: — Идем. Я опаздываю, — поворачивается к двери, ведущей в гараж. Эркиз заранее сделал дубликаты ключей, а Дилану так и вовсе отдал запасной пульт, открывающий гараж. Предусмотрительно. — У соседей столько собак! — Тея выходит за ним в помещение, в котором покоится автомобиль. — Мне нравится наблюдать за ними, — тараторит, как не в себе, преследуя парня. — А еще солнце светит прямо в окно утром, видимо, здесь солнечная сторона. Дилан сдержанно вздыхает, разблокировав двери. Оушин встает рядом: — А еще у них своя кормушка для птиц. Круто. А у соседки слева так вообще пять кошек! Парень открывает дверцу, замерев и уставившись на девушку. Тея осеклась, запрокинув голову, чтобы смотреть ему в упор: — Не любишь кошек? Выглядит так чертовски невинно. Как он может на неё злиться? Все её действия сопровождаются детской наивностью, несмотря на потрясения, которые пришлось пережить. Это не перестает поражать О’Брайена. Будто внутри Теи живут две личности. Или же её психика сама оберегает разум девушки от постоянного угнетения прошлым, позволяя побыть ребенком. Дилан кладет тяжелую ладонь ей на голову и треплет волосы, пока девчонка натягивает кофту, сморщившись от грубого действия. — Садись уже, — парень усмехается, забравшись на место водителя, а Тея бурчит что-то под нос, выполнив просьбу, параллельно собирая волосы в хвост. Она старается настраиваться на положительное. И, несмотря на раздражение Дилана, будет и ему навязывать привычку видеть хорошее в незначимых мелочах. Именно этому учит Мэгги.***
Телефон молчит, ответа на звонки не поступают, и Дилан предполагает, что сверхпунктуальный Дэниел Браун уже торчит на тренировке. Сам О’Брайен серьезно опаздывает, но не давит по газам, не спешит, кусая ногти от осознания, как ему влетит от тренера. Он успевает выкурить пару сигарет, томно посмотреть в окно, стоя на светофорах. Мысли не приходят в порядок, а ведь перед матчем необходимо собраться. Подъезжает к повороту улицы, вдруг заприметив вышагивающего из автобуса Дэна с таким же поникшим сердитым видом. Дилан проезжает чуть вперед, тормознув рядом с тротуаром, и опускает стекло окна, выглянув. Дэниел не сразу замечает друга, будучи погруженным в свои мысли он редко воспринимает окружающий мир, и если бы О’Брайен не посигналил, наверное, так и прошел бы мимо. Браун не совсем рад видеть Дилана. Он намеренно предпочел добраться до школы самостоятельно, в одиночестве, чтобы в него было время прийти в себя после бессонной ночи, проведенной с агрессивным настроем против всей реальности. Врач говорит, что его проблема в неспособности отпустить негативные эмоции, но Дэн почти добился этого, точнее он так думал, а возвращение отца стало катализатором агрессии. Парень не избавился от проблем. Он лишь сделал вид. — Все в норме? — Дилан интересуется, наблюдая за тем, как Дэн садится на место рядом, захлопнув дверь. Парень развалено располагается, затылком упершись в подголовник, и переводит глаза на друга, который правильно анализирует его взгляд, вернувшись к вождению. Да. День предстоит тяжелый. *** — Смысла в жизни нет в целом, но каждый создает его для себя. Свой смысл. Свою причину для радости. Мы не можем сказать о смысле жизни, как о чем-то общем, для каждого человека он субъективен. Я хочу, чтобы вы поняли, что не стоит рассматривать данный вопрос с точки зрения целого мира. Только внутри вас. Только для вас. И поводом для смысла жизни может быть любая незначительная вещь. Я, например, знаю, что дома меня ждет мой огромный пес. Он сидит и печалится в мое отсутствие, а то, как он счастлив моему возвращению, делает меня счастливой. Или я безумно люблю осенними вечерами гулять по хвойному лесу. Или пить горячий кофе, наблюдая за волнующимся океаном. Или слушать прибой, делая записи в своем дневнике. Наш смысл, наша радость от пребывания здесь строится на множестве мелких и кажется незначительных деталях. И сейчас я хочу, чтобы каждый из вас попытался нарисовать то, что дарит ему счастье и может являться причиной продолжать жить. Растерянно озираюсь по сторонам, изучая лица остальных пациентов. После речи Мэгги остальные дети воодушевленно берутся за фломастеры и располагаются на полу, пытаясь изобразить свое личное счастье, а я продолжаю сидеть на мягком стуле, держа в руках свой альбом и простой карандаш. Конечно, Мэгги старательно разжевала свое представление о смысле бытия, подобрала слова так, чтобы наши детские умы смогли осознать суть. Вижу, как остальные всерьез принимаются за дело, на лице каждого присутствующего — глубокая задумчивость. Дети, а работают с таким умным видом. Мне даже неловко из-за своего бездействия. Посматриваю на чужие листы. Кто-то рисует дом и семью, насколько мне понятно по корявым очертаниям. Кто-то изображает космос — видимо, ребенок мечтает стать космонавтом. То есть, мечта тоже считается смыслом для жизни? У меня была мечта — умереть. А теперь? Покусываю кончик карандаша, раздумывая над тем, что могла бы назвать ярой причиной для жизни. Это сложно. Столько лет я была погружена в желание умереть. И теперь насильно заставляю свое сознание искать причины для обратного. Опускаю карандаш, коснувшись им чистого листа. Напряженно стискиваю пишущий предмет, ведь не представляю, как зарисовать мысли, приходящие на ум. Что мотивирует меня к переменам в лучшую сторону? Люди, которым не безразлична моя судьба. Да, наверное так. Но зарисовать их… я сомневаюсь, что смогу, так что продолжаю сидеть без движений, решая просто понаблюдать за детской площадкой через окно. Думаю, Мэгги замечает мое бездействие, но не давит, позволив побыть наедине со своими мыслями в шумном кабинете. Дилан и Роббин. Страшно признать, но… они стали моим смыслом. Это нехорошо, когда люди являются источником твоей мотивации. Но увы, ничего светлого в моей жизни пока нет. Кстати… Изучаю присутствующих, вдруг заметив, что кое-кого не хватает, и мое сердце принимается активнее биться о грудную клетку от предположений, лезущих в голову. Интересно, где Глория? В завершение занятия я остаюсь с чистым листом и тревогой внутри. Покидаю кабинет первой, не желая акцентировать внимание Мэгги на том, что я так и не показала ей рисунок. Поэтому героически сваливаю, пока её облепили остальные пациенты, желая рассказать о том, что было ими изображено на листах. Быстро иду по коридору к лифту и оглядываюсь, словно боюсь, что меня могут нагнать. Особенно не хотелось бы снова оставаться с Луисом наедине. Иногда мне кажется, что голоса в его голове реально существуют отдельно от его сознания. Уж больно много он знает и замечает… Захожу в лифт с медсестрой и каким-то мужчиной. Вынимаю телефон, чтобы позвонить Роббин. Она должна отвести меня домой. Неловко. Не хотелось бы отвлекать её от работы. Но в сообщениях обнаруживаю одно непрочитанное от мисс О’Брайен, в котором она извинялась из-за загруженной смены и предупредила, что меня встретит… Рубби. На парковке. С обречением вскидываю взгляд, сделав глубокий вздох. Что ж. Надеюсь, обойдется без унижений. А то я не до конца доверяю её настроению. Двери лифта раскрываются на первом этаже. Я покидаю его, обратив внимание на мужчину, который остается внутри. Но лишь краем глаз. Меня это не особо интересует. Здесь полно чудиков, подобных мне. Как и сообщалось, Рубби уже меня ждала. Я без проблем замечаю красивую девушку в вызывающе короткой кожаной юбке и сером топе. Ей не холодно? Дочь Эркиза бродит рядом с машиной отца, покуривая сигарету, и за то время, пока я приближаюсь к ней, она раз пять пинает колесо автомобиля. Чувствую, она не рада быть здесь. Молча встаю в шаге от красотки, нервно заморгав, а Рубби неожиданно улыбается, покачнувшись на слабых ногах: — Роббин попросила меня отвезти тебя посмотреть матч, — сообщает известную мне информацию, и я виновато подтягиваю ремень рюкзака, сползающего с плеча: — Извини, — вряд ли она планировала провести так вечер. Но на удивление Рубби беспечно отмахивается, бросив окурок в ноги: — Ничего. Я сама хотела отправиться туда, — открывает дверцу, вдруг взяв с сидения небольшую бутылочку карманного виски. — Даже глотнула для храбрости, — я с напряженным лицом наблюдаю за тем, как она совершает короткий глоток, и это вызывает ухмылку со стороны Эркиз: — Не боись, руль из рук не выпущу. Это я для настроения, — и протягивает мне. — Хочешь? — Нет, спасибо, — а прошлая Тея не отказалась бы от бесплатного алкоголя. — Как будто ребенка забираю из сада, — девушка забирается на место водителя. Сама сажусь рядом, хмыкнув почти равнодушно: — Ты не первая, кто сравнил. Рубби улыбается, заводя мотор и, когда машина начинает выруливать с парковки, вдруг заговаривает, хотя я думала, что мы проведем путь в молчании, от которого, по традиции, неловко будет только мне. — Я ходила в такие группы раньше. Только они были поделены на тех, у кого есть шанс выжить, и на… ну, в общем, я была во второй группе, — смеется, наверное, потому что пьяная. — Нас учили принимать мысль о неизбежном. С позитивом мыслить, но при этом напоминали о тщетности бытия, — произносит каким-то важным тоном, явно пародируя человека, ведущего ее терапию. Я с интересом смотрю на девушку: — Как давно ты болеешь? — вопрос не совсем культурный и не настолько мы в «ладах», чтобы я позволила себе спросить о личном. Правда Рубби оказывается человеком беспечным и открытым, что нельзя сказать благодаря ее поведению ранее. Подозреваю, она тоже придумала себе образ, который позволяет чувствовать себя комфортно. — С четырнадцати, — ее глаза вдруг загораются, а эмоции на лице становятся ярче. — Крутой был год, под конец которого оказалось, что мамочка оставила мне наследство. А всё ведь шло своим чередом, — Рубби крепко держит руль, выезжая на освещенную фонарями улицу и вклинивается в негустой поток машин. — Знаешь, это так… неожиданно, — она так погружается в воспоминания, ее лицо выражает смесь из печали и непонятного восторга. — Тебе кажется, что с тобой такого не может произойти, — ее открытость наталкивает меня на мысль, что девушка редко делится с кем-то своими мыслями, а возможно, совсем не делится, и потому мне становится совсем не по себе. Я не лучший собеседник. А Рубби тем временем продолжает говорить: — Я всегда была худой, с чистой кожей, модными шмотками. В тот год только получила титул черлидерши, — я невольно улыбаюсь, видя, с каким восхищением она вспоминает свою прошлую жизнь. — Встречалась с классным парнем из баскетбольной команды. Всегда была в окружении огромного количества людей, — уголки ее губ немного опускаются, сама улыбка вдруг кривится, а взгляд холодеет. — Весь этот шум, вечеринки, пустые разговоры. Всё казалось таким значимым. Понимаешь? — бросает на меня беглый взгляд. — Этот максимализм по отношению к тому, что на самом деле не имеет никакого значения. А после обследования жизнь будто поделилась на две части. Я помню, как умирала моя мать, и не хотела повторить её судьбу, поэтому продолжала вести обычную жизнь. Но болезнь сильно сказывалась на ней. Прошло немного времени, и люди вокруг иссякли. Все те ребята, которые, казалось, были так важны, просто исчезли, — она перебирает пальцами руль, заерзав на сидении. — Я больше не могла заниматься в группе, поэтому меня исключили. Круг общения сузился до моего парня, но и с ним мне не о чем было говорить. Общих тем не находилось, ведь я не посещала группу и не участвовала в матчах, — блеск в ее глазах окончательно меркнет. — Я осталась наедине с новой собой и новой реальностью. И больше всего боялась, что меня прикуют к кровати в больничной палате. Я непроизвольно изучаю внешнее состояние девушки. На ее лице много косметики. Наверное, под ней она скрывает свое истинное обличье. Вряд ли ее кожа так светится, не имея ни пятен, ни покраснений. Она скрывает от самой себя и от других правду о своем здоровье? — И тогда-то у меня появился план, — она улыбается, но улыбка горькая, и у меня сохнет в глотке при виде такого опечаленного лица, хотя Рубби пытается выглядеть весело и беззаботно. — Когда мы еще жили здесь, я познакомилась со своим близким другом. После переезда мы поддерживали общение. Я просто сказала ему, что хочу сбежать. И он как-то с легкостью согласился мне помочь. Я выкрала деньги на самолет, оставила отцу записку и… ушла. Мир будто заиграл новыми красками. Адреналин, страх, волнение и неописуемое предвкушение чего-то нового, неизвестного. Тогда я поняла, что если мне и осталось недолго, то я, черт возьми, хочу ощутить как можно больше. И каждый раз, испытывая сильные эмоции, я уверяю себя, что всё не так и плохо. Прозвучит дико, но моя жизнь стала намного ярче после постановления диагноза. Весь мусор вывалился из моей обыденности, мысли о том, что действительно важно, обновились. Я будто поняла, в чем заключается истинный смысл пребывания здесь. И это так вдохновляет. — Но иногда ты унываешь, верно? — Иногда. Как же без этого. Унываю, если сижу в четырех стенах. Да и смысл? Нытьем лучше не сделаю. Это тяжело — настраивать себя на позитив, когда ты умираешь. Поэтому я выбрала отрицание. — Что ты чувствуешь? — не сдерживаюсь, сжав пальцами ткань кофты. — М? — она косится на меня, не отвлекаясь от дороги. — Ты умираешь, — шепчу, чувствуя, как в носу начинать покалывать. — Что чувствуешь? Рубби моргает. Быстрым движением языка увлажняет губы и откашливается: — Желание как можно ярче проводить остаток времени, — стеклянно смотрит вдаль. — Хочу буквально впитывать в себя всё, что меня окружает. И… Замолкает. Задеваю что-то крайне личное для неё. Чувство вины внутри меня усиливается. Девушка еле собирается с мыслями и продолжает слабым тоном: — Хотелось бы провести это время с близким другом. А не всё вот это, — опять облизывает губы, куснув нижнюю. — Думаю, он… — пропускает смешок. — Думаю, он понял, насколько тяжело ежедневно контактировать с больным человеком. И просто отказался от меня. Отворачиваю голову. Больше не буду открывать рот. Какого черта я вообще начала это? А тем временем Рубби недолго молчит, полагаю, размышляя о своем друге, и сердито фыркает, сунув одну ладонь в карман, чтобы нащупать бутылочку: — Ну и ладно. *** Вечер обещает быть шумным. На Порт опускается темнота, гонимая ослепительным светом прожекторов. Стадион гудит. Подобное мероприятие местные жители ждут, как чертов праздник, порой относясь серьезней, чем, например, к Рождеству или ко Дню Порта. И готовятся с особым вниманием к деталям. На огромной панели уже десять минут восьмого, счет ноль-ноль, начало матча немного задерживают из-за приезжей команды, члены которой долго проходили проверку на станции. Сегодня на трибунах много сторонников команды противника: друзья, близкие, родственники. Не местного легко узнать среди горожан Севера. Обычно они забавно кутаются в теплую одежду, в то время, как привыкшие к такому климату жители Порта обходятся легкими кофтами. У самого поля по обе стороны расположены места для членов команд. После вдохновляющего напутствия (по мнению тренера школы О’Брайена в качестве мотивации и пинок под зад сойдёт), тренеры переговаривают с директорами состязающихся школ и судьей. Это дает время ребятам еще раз размяться и морально подготовиться. А они готовы? Дилан сидит на скамье, слегка согнувшись, и отпивает воды из бутылки. Физическая пытка, которую тренер устроил перед матчем, очень помогла отстраниться от лишних мыслей, поэтому парень ощущает себя вполне готовым. Даже выглядит не таким замученным, бодрее, чем после пробуждения ото сна. Дэниел сидит рядом, наконец, сумев дышать полной грудью. Всё-таки физические упражнения — лучший способ прийти в себя. — Готов? — Браун интересуется со смешком, на что О’Брайен закатывает глаза, промычав что-то вроде: «Ага», — и отставляет бутылку, хмыкнув: — На самом деле, я прекрасно расположен к тому, что надирать всем подряд задницы. — Я тоже, — взгляд Дэна направлен на поле. — Всю ночь об этом мечтал. Дилан искоса смотрит на друга, с настороженностью напомнив: — Только не переусердствуй, иначе тебя исключат, — разминает шею, хрустя позвонками. — Или — что еще неприятней — покалечишь кого-нибудь. — Знаю, — Дэн со вздохом унимает колотящееся сердце. — Знаю, — повторяет шепотом, пристально следя за выступлением их группы поддержки. Брук — капитан. Брук должна стоять впереди и блистать улыбкой, заряжать всех боевым настроем, но её лицо самое бледное. Девушки вокруг намного ярче, намного активнее, намного веселее, даже если и притворяются. Их движения резкие и сильные, голоса четкие, улыбки широкие. Реин теряется среди них, несмотря на то, что стоит ближе к публике. Она нанесла нехилый слой макияжа, подвела глаза и губы, но внешний вид остается нездоровым. Она невысоко прыгает, негромко подпевает под песню, просто открывая губы и не давя из себя никаких звуков, её руки не поднимаются выше головы, вскидывание ног не выглядит гибким. Взгляд не здесь. Мысленно не здесь. Морально она ведет диалог с собой, дабы не потерять связь с реальностью, не погрузиться в размышления. Громкая музыка. Сотни взглядов. Выжигающий глазные яблоки свет. По её вискам стекает холодный пот. Ведет счет в голове в ритм музыки. Иначе собьется. Дэн хмур. Наблюдает за ней, но лишь негодующе покачивает головой. Этой девушке точно необходима помощь. Но не его, не Дилана, не родителей. О’Брайен не способен долго разглядывать Реин. Как бы он не противился, внутри него всё еще томятся дружеские чувства к ней, и видеть её такой разбитой угнетает. Парень оглядывается на трибуны, с легкостью находит человека, которого не должно здесь быть. Но… Дилан моргает, невольно сглотнув, когда Норам обращает на него внимание. На фоне общей массы активных болельщиков парень выглядит неуместно спокойным. Сидит себе, руки сложены на груди, поза зажатая. О’Брайен неоднозначно реагирует на присутствие старого друга. Это сложно объяснить, когда ты одновременно зол, обижен и радуешься. Чувство ностальгии — одно из самых неприятных, вызывающих эмоциональную слабость. Норам был его близким другом. Был? Реин скованно приподнимает ладонь, приветствуя О’Брайена данным неуверенным жестом. Дилан вновь глотает сухость, ощутив, как твердо колотится сердце, и с таким же сомнением подносит ладонь к виску, ответно здороваясь. Норам улыбается уголком губ и снова смотрит на поле, а Дилан чуть опускает задумчивый взгляд. Его разрывает на части. Хочет отвернуться, чтобы не поддаваться возникшим эмоциям, как вдруг замечает поднимающихся по ступенькам трибун Тею и Рубби, и хмурит брови. Видеть этих девушек вместе слегка тревожно. Но, кажется, они общаются без напряжения. Рубби даже смеется, наверное, над Теей, которая неуклюже пытается пробраться на свободные места. О’Брайен следит за ними до тех пор, пока девушки наконец не присаживаются на сидения, устроившись между нетрезвыми зрителями. Вряд ли Оушин его отыщет взглядом, так что… Здесь слишком шумно, так что Рубби наклоняется к уху Теи, о чем-то ей сообщив, — девушка сразу же привстает, обследуя вниманием нижние ряды, и находит глазами Дилана, широко улыбнувшись и по-детски помахав ладонью. Неясное успокоение приходит моментально. О’Брайен усмехается, ответив тем же жестом, и Тея довольно опускается обратно. Пронзительный свист. Дилан и Дэниел поднимаются со своих мест, как и остальные участники команды, и они собираются в один полукруг, в центр которого возвращается тренер, дабы… раздать еще парочку моральных пинков. На самом деле, это лучшее средство заставить этих ребят нормально играть. Судья выходит на поле, девушки из групп поддержки разбегаются на противоположные стороны, чтобы теперь танцевать у границ поля. Музыка прерывается громким сигналом — и команды выбегают на поле, каждый занимает свою позицию. И как только судья вторично оглушает свистом и игра начинается, многие из болельщиков на эмоциях принимаются поддерживать криком своих ребят. Тея невольно накрывает ладонями уши. Она была лишь раз на матче, но запомнила это безумство людей. Рубби вдруг вскакивает вместе с другими, с нетрезвым восторгом начиная повторять слова зрителей, а Оушин, улыбаясь, косится на неё, качнув головой. Последующее время Оушин следит за игрой, практически не убирая рук от ушей, дабы уберечь себя от потери способности слышать. И откуда у этих людей столько энергии? Девушка плохо разбирается в правилах игры, но для интереса ей достаточно просто искать взглядом Дилана, а потом стараться не потерять. Парни так стремительно носятся по полю, уследить сложно. Тея может отыскать его по номеру на спине. — Дилан здорово играет, — Рубби знает, что не должна обсуждать этого парня с Теей хотя бы потому, что между ними всеми натянутые отношения. Ей правда не охота состоять с кем-то в ссоре, у неё слишком мало время, чтобы тратить его впустую. Правда, будучи навеселе, она сначала говорит, а потом анализирует. Оушин сидит смирно и, кажется, не реагирует на услышанное негативно: — Он многие вещи делает хорошо. — Ты прям первая фанатка, — Рубби смеется, а Тея вздыхает, махнув на девушку ладонью. Смущена. Группа поддержки вновь принимается исполнять номер. Брук по-прежнему стоит во главе девушек. Она уже не старается правильно двигаться, рот не открывает, не кричит со всеми заготовленные тексты. Иначе её дыхание окончательно собьется. Ей не удается заглотить кислород полной грудью, и это вызывает путаницу в мыслях. Только панической атаки ей сейчас не хватало. Когда девушки завершают номер и бегут обратно к трибунам, Реин плетется за ними, совершенно сбив дыхалку. Она подходит к скамейкам, вскинув голову, и напуганным взглядом ищет среди зрителей Норама. Она не видела, куда он сел. Поэтому её глаза выражают больше паники, а все тело пробирает дрожь. Она не может отыскать его, но натыкается на мать и отчима, которые, неожиданно, решают посетить игру. Сидят на местах, общаясь и выпивая по стакану кофе. Такие беззаботные улыбки, словно… Брук чувствует, как к глотке поступает тошнота, а в голове образовывается шар из дурных мыслей. Тяжесть клонит её к потере равновесия, и девушка спотыкается на ровном месте, чуть было ни свалившись возле скамьи. Будто всё нормально. Норам с прищуром смотрит на отца с мачехой, что сидят далеко и повыше, нежели он, и отворачивает голову, сжав зубы И какая нелегкая их принесла? Почему именно сегодня? Трибуны взрываются победным криком. Под конец матча победа местной команды была очевидной. Тренер орет громче всех и активнее машет кулаками. Всё-таки его волшебные пинки — секрет к победе. Парни с эмблемой школы Порта сбегаются, по привычке проявляя немного агрессивный вид восторга, пихая и запрыгивая друг на друга. Тее приходится встать с места, чтобы видеть происходящее на поле. Она мягко хлопает в ладоши, тепло улыбаясь и наблюдая за беспечным и таким счастливым лицом О’Брайена. В данный момент он кажется таким обычным парнем, ничем не обремененным. Запыхавшийся, глаза горят, теряется среди своих товарищей. Оушин с наслаждением наблюдает за ним вот таким и шире улыбается, вновь прижав к ушам ладони. Играет громкая музыка — и на поле выбегают девчонки. Брук занимает позицию впереди всех и на секунду позже приступает к исполнению номера, из-за чего всем приходится подстраиваться под неё. Девушка делает ошибки, спотыкается и теряет контроль над дыханием и мыслями. Взгляд сумбурно скачет по зрителям. Все перед глазами искажается, паническая атака не позволяет нормально вдохнуть. Время, словно, растягивается, шум звучит отдаленно. В ушах долбится давление, принося нестерпимую боль. Она видит свою мать. И учащенно дышит, пытаясь отвести взгляд, сфокусировать его на чем-то ином, но каждый болельщик носит её лицо. Брук издает громкий полустон, осознав, что её тело не поддается контролю вслед за разумом. Рассудок заставляет её видеть неправду. Лицо. Все вокруг носят её лицо. И все они улыбаются её улыбкой. Смотрят её глазами. А восклики звучат сумбурно, но её голосом. Реин задыхается. Вялые движения больше не относятся к подготовленному танцу. А вспотевшее лицо выражает ужас. Рубби пританцовывает и слегка недоумевает: — В мое время, — шутливо замечает, — танцевали синхроннее. Тея отвлекается от Дилана, обратив внимание на танцующих девушек, и не сразу узнает в предводительнице Реин. Прекращает улыбаться. И правда. Что с ней? Пронзает знакомое давление. Оушин резко меняется в лице, выразив что-то животное во взгляде, и начинает вертеть головой в поисках источника. Темные пятна перед глазами Брук окончательно затягиваются, лишая её зрения, и девушка теряет опору, окончательно пропадая во мраке сознания. Оушин не успевает отыскать. Рубби отвлекает: — Ой, там что-то идет явно не по плану. Тея обращает взгляд на поле, наблюдая за возней девушек из группы поддержки, которые собрались в одной точке, начав оглядываться на трибуны и громко кого-то звать. К ним бегут врач и женщина-тренер команды. Переполох не отвлекает зрителей от веселья, сложно заметить, как что-то идет не так, когда вокруг бушует такое «празднество». Тея опускает руки, обеспокоенным взглядом перескочив на двух игроков, которые не сразу уверенно поспешили к столпившимся в центре поля людям. Номер О’Брайена. А второй… скорее всего Браун. Оушин с тревогой подталкивает Рубби к ступенькам, пытаясь не сводить внимания с происходящего. А Эркиз вдруг застывает на месте, принявшись активно кашлять, и клонит голову, ладонью скрыв нижнюю часть лица. Оушин еле разворачивает её к себе, не успев спросить, всё ли в порядке, ведь замечает вымазанный в крови нос Рубби, которая опускает алые пальцы, запрокинув голову. Верно, что-то явно пошло не по плану.***
Моя жизнь тесно связана с больницами. Ирония. В месте, которое мне не нравится, я бываю чаще, чем где бы то ни было. В поздний час здесь спокойнее. Посетителей мало, пациенты ужинают в палатах и ведут приготовления ко сну, принимая необходимые лекарства. Врачи в белых халатах привидениями блуждают по коридорам, медсестры изредка мелькают перед глазами. Сижу в приемной на первом этаже рядом с дверями в зал, оборудованном для приема большого количества людей. Что-то вроде травмпункта. Если честно, я бы отвела Рубби сразу к Эркизу, но девушка предпочла не общаться с отцом по «пустому поводу». Не знаю, насколько в её положении, поводы могут быть пустыми. Через широкие окна и прозрачные двери могу наблюдать за темной улицей. Мне некомфортно находится в такой час вне дома. Рубби выходит из зала, в котором кипит работа и ведется прием двадцать четыре часа в сутки. Я хочу подняться, но девушка поднимает ладонь, беспечно молвя: — Всё в порядке. Просто давление подскочило, — а сама бессильно садится на сидение рядом, запрокинув голову. Прикрывает веки. С хрипом дышит. Тревожно изучаю её состояние, желая всё-таки попросить её сообщить отцу, но отвлекаюсь на вибрацию телефона в кармане. Нервно роюсь в нем, вынув смартфон, и отвечаю на звонок, не успевая произнести ни слова. — Ты где? — судя по тону, Дилан уже не испытывает тех положительных эмоций. Посматриваю на молчаливую Рубби, понимая, что мы еще не скоро отправимся домой: — В больнице. — Ты в норме? — он то ли злится, то ли беспокоится… Возможно, всё и сразу. — Нет… то есть, да, — заикаюсь. — Это Рубби стало не по себе. — Не уезжай, — приказывает, — мы сейчас подъедем. Мы? — Что-то случилось? — вспоминаю переполох в конце матча. Они едут в больницу? Кто-то из них потравмировался? — Брук упала в обморок, — Дилан объясняет. — Её должны были уже доставить в больницу. Хмурюсь, с волнением скользнув взглядом по приемной: — Понятно, — мой голос редко выражает эмоции, но, думаю, О’Брайен не будет сердиться на мое равнодушие. Парень молчит в трубку. Я начинаю нервничать: — Всё хорошо? — пристально пялюсь в пол, пытаясь не выдавать тревоги в голосе. — Нормально, — ровный ответ. — Я жду тебя. — Ладно, — отключается. Еще секунду прижимаю телефон к уху, затем смотрю на экран и тяжело вздыхаю, затылком коснувшись стены. Смотрю в потолок. Прислушиваюсь к неровному дыханию Рубби. Думаю, она не против слегка задержаться здесь. И что-то мне подсказывает, ей придется провести тут ночь. Парни приезжают быстро. Не проходит и получаса. Я не меняю положения тела, как и Эркиз, когда в приемную входит Дилан и… Норам, да? Отрываю голову от стены, садясь ровнее, и не скрываю хмурости, когда оба парня проходят к регистратуре, не замечая нас с Рубби. За ними плетется Дэниел. И он явно не в своей тарелке. Я дергаю Рубби за плечо. Девушка еле разжимает веки, обратив на меня недовольный взгляд. Бледная и какая-то неживая. Молча встаю, поддержав её под руку, и веду к регистратуре, когда парни разворачиваются, чтобы направиться к лифтам. Совершенно нас не видят. Неужели, Дилан настолько печется о Брук, что забывает обо мне? Отгоняю мысли, полные эгоизма. Иногда веду себя хуже ребенка, страдающего от недостатка внимания. Без вступлений догоняю Дилана, таща Рубби за собой: — Ты знаешь, куда её положили? О’Брайен заметно осекся, обратив на меня удивленный взгляд, но быстро собрался: — Да, она… вроде в норме, — тормозит, пока Норам доходит до лифта, нажав на кнопку вызова, а Дэниел неловко топчется между парнями, не находя себе места. — Роббин так говорит, — Дилан бросает короткий взгляд на Рубби, взяв меня за локоть. — А с тобой что? — Непреднамеренное кровоизлияние, — девушка отшучивается без тени улыбки. — Заебись. — Хештег: жЭвем. Короткий, информативный диалог. Тихий сигнал сообщает о прибытии лифта, двери которого раскрываются. — Идем, — О’Брайен ведет меня внутрь, а я по-прежнему тащу Рубби. Двери закрываются. Молчание. Я озираюсь по сторонам, проникаясь этой нагнетающей атмосферой. Вдруг Дилан слишком сильно сдавливает мой локоть пальцами, и я вздрагиваю, взглянув на него с беспокойством: — Успокойся, — не хочу казаться грубой, не хочу проявлять неуместную ревность. Но дергаю рукой, избавившись от его цепкой хватки. Дилан опускает на меня взгляд, ненадолго, ведь мы приезжаем на нужный этаж. Выходим. Норам внимательно изучает номера на дверях палат и в какой-то момент тормозит, сморщившись от неприязни: — Блять, — проводит ладонью по светлым волосам, обменявшись взглядами с Диланом. Впереди, у раскрытой двери одной из палат, стоит незнакомый мне мужчина, но, судя по реакции Норама, видеть его здесь не рады. Оба парня мешкают. Рубби ладонью сдавливает свой лоб, без слов клонясь к мягким диванам. Я помогаю ей присесть, а сама лезу за телефоном в карман, чтобы предупредить хотя бы Роббин о состоянии дочери Эркиз. Дэниел чувствует себя так же не к месту, как и я. Странно всё это. Набирая сообщение, а второй рукой сжимая ладонь Рубби, которая вновь запрокидывает голову, прикрыв веки, я краем глаз слежу за поведением Дилана и Норама. Парни нервно топчутся, не удерживаясь без движений. Постоянно встречаются зрительно, бродя от одной стены коридора к другой. При виде такого напряженного и крайне озабоченного происходящим О’Брайена, в моей груди стонет то самое чувство, которого я так стыжусь. Идиотка. Эгоистка. Отправляю сообщение, виновато опустив глаза. А со стороны той самой палаты вдруг доносится хриплый крик, от неожиданного звучания которого меня бросает в дрожь, а Дилан с Норамом реагируют слишком оперативно, будто они томились в ожидании этого самого сигнала. «Прочь!» — вот, что разбираю среди шума, возникшего в палате. С волнением приоткрываю рот, проронив вздох в момент, когда Норам и Дилан срываются с места, кинувшись в помещение, при этом белокурый парень намеренно пихает стоящего на пороге мужчину в пиджаке. «Прочь! Пошла прочь!» Отпускаю ладонь Рубби, сделав пару неуверенных шагов вперед, а Дэниел озвучивает мои мысли: — Это Брук? Смотрим друг на друга, когда из палаты выскакивает женщина в красивом платье, больно наигранно бросившись мужчине в объятия, и кричит кому-то, кто остается в помещении: — У неё проблемы! С головой. Не давайте ей бить себя! Окончательно сбившись с толку, я решительно шагаю в сторону палаты. Дэниел следует за мной, а мимо нас проходит эта парочка. Женщина накрывает половину лица ладонью, а мужчина не выражает никаких эмоций, думаю, его не особо заботит происходящее. Встаю на пороге, коснувшись дверного косяка пальцами, и хмуро наблюдаю следующую картину: Брук сидит на кровати, продолжая отбиваться от рук медбратьев, которые поспешили на помощь врачу, она истошно кричит, размахивая кулаками и намеренно нанося удары себе по голове, в то время как Дилан и Норам расталкивают мужчин в форме, препятствуя их работе. — Прочь! — Реин не в себе. Вот, что я вижу. Один из мужчин перехватывает её руки, прижимая девушку к кровати, но его отпихивает Норам: — Отойди! — и сам хватает Брук за запястья, прижимая руки к её животу. Садится на кровать, прижимая Реин спиной к себе, и крепко сцепляет её в хватке, ограничивает движения, пока девушка продолжает попытки вырваться. Но как только с другой стороны садится Дилан, к ней будто возвращается здравомыслие. С крика и ругани она переходит к плачу. Ревет, пряча лицо в изгиб шеи О’Брайена, а тот крепко обхватывает её тело, заключая в объятие, подобное тому, которым удерживает её и Норам. Медсестра спешит наполнить шприц успокоительным. Остальные из персонала напряженно топчутся рядом с кроватью, но ближе не подходят. Реин истошно рыдает, хватаясь ладонями за одежду ребят, которые молча сковывают её, выражая на лицах… Что-то, чего мне не понять. Не шевелюсь. Пристально смотрю на О’Брайена. Я никогда прежде не видела его таким. — Это ненормально… — шепот. Поворачиваю голову, взглянув на Дэниела. Парень хмуро наблюдает за ситуацией, неодобрительно фыркнув: — Бред какой-то, — и сует ладони в карманы, развернувшись. — Ты куда? — не двигаюсь с места. Дэниел бросает с неприязнью: — У них какие-то нездоровые отношения, — и продолжает вышагивать. Тяжелая походка. И его я никогда таким не видела. День гребаных открытий. Рубби вынимает из кармана маленькую бутылочку. Боже, серьезно? Она запрокидывает голову, принявшись опустошать её, а мне остается только обреченно вздохнуть. Дэниел проходит мимо неё. От всей этой ситуации у меня тяжесть образовывается в голове. Она мешает принимать решения и превращает меня в глупого наблюдателя, поэтому, когда Рубби вдруг роняет бутылочку, схватившись обеими руками за голову, я никак не реагирую в отличии от проходящей мимо медсестры, которая касается её плеча, склонившись к лицу. О чем-то спрашивает, но вместо ответа Рубби предпринимает попытку встать — и опадает на пол, закатив глаза. «Господи», — кажется, именно это вскрикивает молодая медсестра, присев рядом с дочерью Эркиза. Я без эмоций вынимаю телефон и строчу еще одно сообщение Роббин, игнорируя несколько пропущенных вызовов от неё: «Рубби вырубилась», — отправляю. Пускай сами решают эту проблему. Возвращаюсь к тому, что творится в палате. Брук больше не кричит, она издает тихие стоны, крепко вцепившись в ребят пальцами. Дилан и Норам продолжают обнимать её и крепче сдерживают, когда медсестра вводит в сгиб локтя девушки иглу. Не проявляю эмоций. Смотрю на О’Брайена, который прикрывает веки, носом прижавшись к макушке Брук. И в глотке встает ком. Моргаю, стиснув зубы до легкого скрипа, а ладони сжимаю в кулаки. Мне… мне это не нравится. *** Время — одиннадцатый час. На многих этажах приглушен основной свет. Посетителей давно выпроводили из здания, но с разрешения Эркиза, ребятам разрешили остаться. Тея сидит на мягком диване, обхватив одной рукой свой живот. Нечитаемым взглядом смотрит перед собой. Норам и Дилан бродят напротив, не присев ни на минуту. Они не переговариваются, не делятся мыслями. Оушин изредка исподлобья сверлит вниманием затылок Дилана, когда он поворачивается к ней спиной. И сдержанно дышит, игнорируя растущее внутри недовольство. Понимает, что её реакция неправильна, ведь речь идет о Брук, но чувство ревности перекрывает волнение за состояние другого. К сожалению, она ничего не может с этим сделать. Только скрыть в себе. Из палаты Брук выходит Роббин. Женщина выглядит хмурой, даже сердитой, и это настораживает парней, которые, наконец, выбираются из своих моральных коконов, реагируя на мисс О’Брайен: — Её пока оставят в больнице, — закрывает папку с показанием врача и с подозрением изучает лица ребят. Она что-то принимала? — голос твердый, давящий. Тея не поднимает взгляд. Не желает видеть то, какое волнение выказывают остальные. — Нет, — Дилан переглядывается с Норамом, получив отрицательное покачивание головой с его стороны. — Она… — У неё проблемы с головой, — светлый парень вдруг решает перейти к решительным действиям, из-за чего О’Брайен пихает его в плечо: — Норам, — процеживает, но парень не собирается затягивать с этим: — Дил… — устало прикрывает веки, заставив О’Брайена замолкнуть, и после обращается к Роббин. -В общем, её надо бы… — запинается, не зная, как выразиться мягче, — определить в… — с намеком смотрит на женщину, сложившую руки на груди. Роббин щурится, изогнув брови, до неё моментально доходит, в связи с чем она выдает протест: — Серьезно? Если бы в этом была необходимость, её бы родители давно написали запрос. — Думаешь, им есть дело? — Норам сам срывается на грубый тон, и Дилан автоматически сжимает кулаки, будто бы этот парень готовится ударить его мать. — Их дома практически не бывает. — Боже… — Роббин прикрывает веки, пальцами коснувшись лица. — Мам, — О’Брайен только в крайнем случае обращается к ней подобным образом. Женщина знает это, поэтому устало вздыхает, взглянув на сына. Тот кивает на Норама: — Послушай его. Внимание Роббин скачет от одного парня к другому, они выжидающе пялятся на неё, и женщина сдается, опустив руки: — Ладно. Я подниму этот вопрос. С ней побеседует терапевт и тогда будет вынесено решение, — слабо толкает сына в плечо. — А сейчас — по домам. Время посещения закончилось, — разворачивается. — Спасибо, — Норам может выдохнуть. Роббин всё еще с сомнением возвращается в палату, прикрыв дверь. Парни продолжают стоять на месте, уставившись в одну точку. Какое-то время они молчат. Тишина прерывается громким вздохом Норама, который накрывает лицо ладонями, скользнув затем ими по волосам: — Блять, — стонет с хрипом и хлопает Дилана ладонью по груди. — Идем курить. — Идем, — он с легкостью соглашается, сделав пару шагов спиной назад. Тормозит у дивана, уставший взгляд опустив на макушку девушки, что продолжает сидеть. Подносит к её голове ладонь, постучав пальцем по лбу: — Пошли. Оушин встает с кислой миной на лице, которая сменяется напряжением, когда парень сжимает её ладонь и ведет за собой к лифту. Попытка проглотить комок — не удается. Девушка выбирает молчание. Боится, что её чувства разозлят Дилана, ведь его сильно тревожит здоровье подруги. — Где Дэн? — О’Брайен опомнился. — Думаю… — Тея хмурит брови. — Он ушел, — поднимает взгляд. — Напиши ему. — Напишу, — парень вздыхает, немного поиграв с пальцами Оушин. И этого достаточно, чтобы вызвать внутри неё теплоту. Морозный воздух. Тея дышит паром, кутаясь в кофту на молнии. Над головой черное полотно. Ни единой звезды. Абсолютная мгла. Парковка больницы пустует. Оушин ловит себя на необычной любви к подобным безлюдным местам в темное время суток. Спокойно. Тишина умиротворяет. Дилан продолжает крепко держать её ладонь, уводя к машине. Девушка забирается в салон, чтобы не соблазниться и не покурить вместе с ними. Хотя, в данной ситуации, О’Брайен не стал бы препятствовать. Но Тея ведь работает над собой, верно? Она усаживается на заднее сидение, устало поерзав, и переводит взгляд на парней, которые отходят от автомобиля, чиркая зажигалками. В темноте загораются огоньки сигарет. Дымок окутывает лица. Тея апатично наблюдает за ребятами, не имея сил раздумывать над тем, что их всех ждет в дальнейшем. В какой-то миг она улавливает силуэт, а потому непроизвольно прилипает таким же незаинтересованным взглядом к мужчине вдалеке. Черты не разглядеть. Он минует парковку, приближается к своему автомобилю и забирается внутрь. Больше никаких действий не производит. «Наверное, тоже особый посетитель», — решает Оушин и прикрывает глаза, чтобы дать им отдохнуть.***
До дома мы добираемся никакие. Дилан подбрасывает Норама, а после ведет автомобиль на гипер-низкой скорости, наверное, он понимает, насколько не сосредоточен на вождении, и во избежание аварии не превышает семидесяти километров в час. Мы не разговариваем. Я старательно изображаю из себя спящую и истощенную, хотя на самом деле мой мозг продолжает кипеть от мыслей. Скорее всего, Дилан и сам не горит желанием общаться с кем-то. Поэтому мы молча оставляем машину в гараже, молча входим в дом, молча поднимаемся на второй этаж погруженного в темноту дома, молча минуем коридор и также молча оказываемся в комнате. И только тогда, небрежно бросив на пол спортивную сумку, он роняет шепотом: — Я покурить, — не ждет моего ответа. Хлопает по переключателю на стене — комната озаряется светом. Щурюсь, стягивая с себя кофту. Аккуратно вешаю на спинку стула. И стою. Смотрю в пол. Вдох. Выдох. Пытаюсь расправить плечи. Хруст в спине. Ладно, забей, Оушин. Ты должна вести себя разумно. Оглядываюсь на брошенную парнем сумку. Я его знаю. Оставит все так до следующей нужды. Лучше сразу кину в стиральную машину. Иначе это придется сделать Роббин. Приседаю на корточки, расстегивая молнию, и хмыкаю, видя, как неаккуратно парень впихнул внутрь форму. Спешил… Вновь колкая боль в груди. Фыркаю, неосторожно вывалив содержимое сумки на пол. Прекрати, Тея. Сжимаю пальцами ткань его футболки и встаю, когда из внутреннего кармана сумки выглядывает край упаковки от сигарет. Удивленно поднимаю брови, наклонившись и вынув её. Забыл? Значит, сейчас вернется злой. Лучше выйду ему навстречу. Сейчас, как мне кажется, его способна выбесить любая мелочь. Оставляю вещи на полу, шагнув в сторону порога и по привычке раскрыв упаковку с мыслью: «Может, всё-таки выкурить одну?» — и застываю, ощутив, как сердце тяжелеет, замедляя удары. Ведь внутри вовсе не сигареты. Мои губы разжимаются, а в глазах застывает шок. — Только не это…