Освобождение и затмение
Черная ночь — не его соратник. Глухие темные улицы — не помощник. Каждый поворот уводит в тупик, вынуждая мозг работать на максимум. Он обезумевши мыслит, анализирует пространство, но играющая в груди паника мешает принимать правильные решения. Страх путает визуальное восприятие, уводя парня к заброшенным окраинам у самой лесополосы. За его спиной такое же тяжелое дыхание. Но твердое, ровное. Щелкают затворы оружий. Томас забегает за угол заброшенного складного здания, надеясь, что след будет потерян, но из-за стены напротив выскакивают несколько мужчин, и парень уже с изводящим ужасом в глазах несется в совершенно иную сторону, окончательно отдаваясь в руки цепкой паники. И его мозг не успевает понять причину резкой боли, когда ногу пронзает выстрел. Всё еще сидит. Приходится подкладывать на широкий подоконник плед, чтобы не отморозить пятую точку. Рубби и без того хватает болячек. Девушка держит в руках кружку с горячим кофе, смотрит на ночное небо, напоминающее смолистое образование. Рубби с тоской потягивает напиток. В её глазах не искрится сильных эмоций, она начинает принимать правду, заложником которой оказывается. Но почему-то продолжает ждать. Держат за руки, заламывают их за спину, не позволяя парню шевелиться. Он и не может. Слишком серьезно начинает изнывать тело от полученных пуль. Томас с широко распахнутыми глазами пялится в землю, стоя на коленях. Его разум по-прежнему избегает анализа и принятия. Это не может происходить с ним. Он не верит, он же… Напротив — еще двое мужчин, держащих оружия. Всё приводят дыхание в порядок. Медленным вальяжным шагом приближаются еще трое. В центре и во главе — плотный мужик с сальными зачесанными волосами. Томас не пытается рассмотреть его лицо. Перед глазами плывет, а в мышцах появляется слабость. Пробитые пулями ноги пока не сообщают о произошедшем, не подают сигнал. Томас ловит себя на мысли, что рад не чувствовать боль. Хотя бы сейчас. — Значит, ты сдал нас? — мужчина с пивным животом оценивающе осматривает парня и лезет ладонью за спину под ткань куртки, не имея причин оттягивать момент: — Что ж, я свое слово держу. Томас выглядит болезненно. Ослабшим взглядом ползет вверх, слегка морщась и приоткрыв рот, дабы выпустить хриплый вздох, обратившийся в пар из-за низкой температуры. Щурится. Ни единой звезды. Не способен сфокусироваться — и весь небосвод захватывает мир в его глазах, погрузив во мрак. Затвор щелкает. Как он дошел до этого? Что стало поворотным событием в его жизни? Конечно, он всегда был беспризорником, сбегал из дома для привлечения внимания, но проблема в том, что его никто не искал. Наверное… чувство ненужности и одиночества привело его сюда, на задний двор чертом забытого склада. Томас лишь убежденно вздыхает, нахмурившись, когда дуло пистолета с издевкой смотрит в его сторону. Всё-таки его реальность — это сплошная беспросветная тьма. Выстрел. — Рубби. Девушка вдруг чувствует странный укол под ребрами, словно что-то постукивает изнутри. Она прикладывает ладонь к солнечному сплетению, стараясь выровнять дыхание. Не реагирует на отца, заглянувшего в комнату дочери. Эркиз с печалью и волнением изучает Рубби со стороны, но больше ничего не говорит. Она его не слушает. Мужчина отводит взгляд и пропадает в коридоре, тихо прикрыв дверь. Девушка продолжает испытывать странную ноющую боль в груди, в животе, в голове. Всё тело ломит. Она хмурится, и, кажется, хмурость требуется для сокрытия настоящих эмоций, ведь глаза слезятся. Всё еще хранит надежду. Пускай ей и придется остаться здесь, с отцом или лечь в больницу. Но почему он просто не может провести с ней это время? Остаток времени. Почему он оставил её?***
Я не способна сосредоточиться на чем-то вне себя. Не помню, как проснулась и спали ли сегодня, видела ли сны или же пребывала в крепкой темноте. Помню, как принимала душ, как холодная вода струилась по телу и должна была помочь мне успокоить тревогу, но та только разрасталась. Мысли не находили покой. Ведь Дилан лжет. Не могу думать ни о чем другом. Внутри клубится не просто обида. Это разочарование и злость, даруемое осознанием реального положения дел: О’Брайен так яро настраивает меня на «истинный» путь, злится и негодует, если я спотыкаюсь о себя прошлую, которая никуда, конечно, не делась. Тея Оушин всё еще внутри меня. Деградация всё еще нашептывает мне на ухо дурные мысли. Но дело в том, что я работаю над собой, я пытаюсь. А он… он только говорит, только делает вид, что всё под контролем. Такой своенравный и лицемерный парень, указывающий на ошибки других и игнорирующий свои. Высокомерный и… Он лжет мне. Мне. После всего, в чем мы признались друг другу. Почему? — Вы сбросили три килограмма. Моргаю. Медленное возвращение в реальность. Обращаю отсутствующий взгляд на медсестру, которая фиксирует мой вес в папку личного дела. Все данные отправляются моему лечащему врачу. И сейчас я в ступоре осознаю, что… — Но… — недоумевающе смотрю на показатель весов, испытывая разочарование, смешанное с испугом, — я питаюсь, — вновь пересекаю взглядом кабинет, врезавшись в профиль женщины в белом халате, и принимаюсь тщетно оправдываться. — Нормально. Больше, чем раньше, я… — Тея, вам нужно серьезнее работать, — медсестра с заумным видом пишет комментарий. — Но я… — подхожу к кушетке, слабой хваткой потянув к себе свитер, и выгляжу не на шутку расстроенной таким результатом. — Скорее всего, вашему доктору это не понравится, — женщина просматривает историю моих осмотров, выражая больше суровости. — Показатели хуже, — оборачивается на кресле, уложив мою папку на свои колени, и внимательно смотрит мне в глаза. — Хочу, чтобы вы были готовы к возможному возвращению. Опустошенно мой взгляд пытается сфокусироваться на ее лице. Усталость вдруг обваливается с новой силой, вынуждая сутулится. Отворачиваю голову, а женщина благодарит меня за посещение и возвращается к своим делам, позволяя мне спокойно одеться. Что я делаю крайне медлительно, всем своим видом демонстрируя неверие. Мимика дрожит. Лицо никак не может определиться, какие эмоции выражать. Полнейший сумбур. Но отчетливее меня поражает разочарование в себе. Новообразовавшиеся негативные чувства накладываются на те, что мучают меня со вчерашнего дня. Мне страшно выходить в коридор, где меня ждет О’Брайен. Каждый раз он спрашивает о результатах. И я… боюсь сказать ему о том, что не справляюсь. Точнее, мой организм не справляется. С этими тревожными мыслями я еле шаркаю к двери. Ноги наливаются свинцом. Головная боль не оставляет попыток избавиться от столь угнетенного состояния. Касаюсь ручки. Глубокий вдох. Открываю дверь. Выдох. Короткий. Мысли замирают. С очередной порцией непонимания в глазах окидываю взглядом коридор этажа, заполненный людьми. Незнакомцы. Выхожу чуть вперед. Руки слабо опадают. Как потерянная озираюсь, в итоге взглядом уткнувшись в кресло диванчика, на котором оставила парня перед тем, как войти в кабинет на прием. Его место занимают другие посетители. Моргаю, стараясь не поддаваться своему состоянию, а оно яростно утягивает меня в сторону панической реакции на происходящее. Так часто происходило, когда что-то шло не по плану. Но и эту особенность моего организма я пытаюсь заглушить. Отхожу к стене, дабы не стоять на проходе и не мешать идущим мимо людям. Вынимаю из кармана джинсов телефон и принимаю решение написать парню сообщение. Наверняка мой голос звучит подозрительно слабо, не хочу, чтобы Дилан сразу приступил к расспросам. Может, и хорошо, что он куда-то вдруг пропал. У меня есть время привести себя в порядок. «Где ты?» — пишу, отправляю. Держу телефон в руках, пристальным взглядом гипнотизируя экран. Обычно О’Брайен молниеносно отвечает, а тут мне приходится ждать минут десять, прежде чем от него приходит короткое: «Я у Брук. Приходи». Мое лицо моментально минимизирует проявление беспокойства, обретая чистое равнодушие. Стеклянный взгляд продолжает сверлить экран. Текст сообщения голосом разума гудит в сознании. Я знаю, что не должна чувствовать нечто подобное. Пальцы давят телефон. Но как же я раздражена. Да, Брук сейчас нелегко. Ей нужны рядом друзья, но… Ненавижу себя за этот эгоизм. За это самое вечно присутствующее «но». К моменту, когда я нахожу дверь палаты Реин, мое тело окончательно выступает против меня. Непосильная тяжесть. Разум — суровая ноша. Пытаюсь не дать себе впасть в опасное состояние уныния, но все успехи терапии, которых я вроде как добиваюсь, куда-то испаряются. Так происходит всегда. Мотивационное влияние меркнет постепенно, для поддержания стремления к выздоровлению необходимо регулярно посещать место или взаимодействовать с человеком, которые тебя вдохновляют. Вот, почему я не до конца верю в душевные исцеления. Моего желания излечиться хватает ненадолго. Пропущу одну маленькую мысль о безысходности — она в кратчайший срок разрастется до разрушающих масштабов. Я запросто впадаю в уныние и с трудом выбираюсь. Наверное, во мне больше от Деградации, нежели от Океана. Не стучусь. Открываю дверь только после того, как пару раз совершаю глубокий вдох. В палате распахнуты шторы, яркий белый свет ослепляет. Морщусь, переступив порог одной ногой, и встаю на месте, с безразличием уставившись на Норама и Дилана, которые сидят на кровати по обе стороны от Брук. Реин выглядит немного лучше. По крайней мере, к ней вернулась сознательность. Они над чем-то смеются. Что-то, что Брук показывает им в своем телефоне, вызывает очень яркие эмоции на их лицах. Задумчиво щурюсь. Реин… на самом деле, она… смею предположить, девушка постоянно пребывала во внимании Дилана и Норама. Она — их центр. Не знаю, как так вышло и что этому поспособствовало, но то, как ребята реагируют на неё, говорит о многом. Возможно, всё дело в их близких и не совсем правильных отношениях. Девушка громко смеется, когда Норам пытается отнять у неё телефон, лишь бы не видеть экран: — Господи, зачем ты всё это хранишь?! Фотографии. Догадываюсь. Старые фотографии. Скорее всего, на них запечатлены они. Хмурюсь. У них общее прошлое, это здорово, но сейчас их объединяет лишь чувство ностальгии. Они давно не те ребята, какими были пару лет назад, у них давно не те отношения и есть ли смысл плавать в воспоминаниях? Ностальгия — это прошлое. Прошлое — не товарищ иному настоящему и будущему. Если ты зациклен на прошлом, то не сможешь менять что-то в дальнейшем. Невольно задерживаю опечаленный взгляд на Дилане. Он так… зависим от всего этого. И я уверена, он страдает от осознания, что всё уже не так. Уверена, была бы возможность, он бы вернулся в прошлое и застрял бы в нем, только бы сохранить постоянство, дарующее ему защищенность. Роббин, конечно, немаловажна для него, но Норам и Брук — это отдельный мир, в котором О’Брайен по-прежнему хочет обитать, ведь в нем ему комфортно. Смотрю на Норама. Интересно. А какого мнения придерживается он? Смотрю на Брук. И окончательно убеждаюсь в своем предположении: Реин привыкла иметь их рядом. Она хочет их рядом. Как было всегда. Хочет их обоих. Дэн прав. У этих троих особые отношения. — Привет! — Брук первая замечает мое присутствие. Отмираю, но пелена серости не сползает с глазных яблок, продолжая затягиваться. Реин выглядит такой счастливой, ведь она снова — центр. Невольно сжимаю зубы. Раздражает. Норам с улыбкой приветствует меня жестом ладони, после чего опять пытается отнять у Реин телефон под её визгливое противостояние, а Дилан (да неужели?) обращает на меня весьма спокойный взгляд: — Мы протащили мимо врачей вредной еды, — кивает на кровать Брук. В ногах лежит спортивная сумка. В палате пахнет чем-то жаренным. — Садись, поешь, — парень двигается, приглашая сесть рядом с собой, и его пихает в плечо Норам, негодующе ворча: — Смотри! — сжимает ладонь хихикающей Брук, чтобы придвинуть телефон к другу. — Помнишь? Ты каждый раз, когда напивался, засыпал в ванной. — О-нет, — в одно слово молвит О’Брайен, из-за чего смех Реин заполняет помещение до потолка, заставив меня сморщить лоб. Опускаю взгляд. Дилан не спрашивает, как прошел мой осмотр. Брук обращается ко мне с беспечной улыбкой: — Угощайся. «Угощайся», ведь ты, Тея, всего лишь гость в их кругу. Не моргаю, перебирая влажными пальцами край свитера, и с губ всё-таки слетает: — Я не голодна. Оно охватывает меня. Знакомое чувство беспомощности и печали. Недовольства, злости. Я теряю веру в себя и… мне хотелось бы ощутить поддержку. Знаю, как это примитивно. Необходимо научиться быть самодостаточным, чтобы не требовалось помощи извне, но… на данном этапе реабилитации, пока во мне нет веры в себя, любви к себе и пока мое мнение о происходящем окончательно не сформировалось, мне нужен источник поддержки — человек, который будет верить в мои силы вместо меня. А вместо желания открыться меня охватывает раздражение и агрессия. Апатия накатывает волнами, окутывая коконом из темных мыслей Деградации. В салоне тихо. О’Брайен спокойно ведет автомобиль, не отвлекаясь от дороги. Мой взгляд бессмысленным образом примерзает к стеклу окна. Сижу рядом, а возникает чувство, что самостоятельно копаю между нами глубокий овраг. Прикрываю веки, пальцами коснувшись лба. Голова, не прекращая, болит с самого утра. Давяще и ноюще. Мне тревожно и потому, что я забрала их — два косяка, как понимаю, в запасной упаковке. Если когда-то Дилан заметил пропажу нескольких сигарет, он наверняка сразу же обнаружит отсутствие травки. Интересно. О чем он сейчас думает? — Всё нормально? — Дилан заговаривает, когда машина заезжает на асфальтированную стоянку перед гаражом дома Эркиза. Непроизвольная попытка сглотнуть — проходимость кислорода ухудшается. Шмыгаю носом. Откашливаюсь. Дилан посматривает на меня вроде беспечно и выражает неподдельное замешательство: — Что такое? — глушит мотор, уже полностью отдавшись вниманием моей персоне. Кончик языка сам принимает решение нервно скользнуть по нижней губе, после чего зубами стискиваю её, долго собираясь с мыслями: — Мне не нравится то, как ты общаешься с Брук, — я не прямолинейная, просто не понимаю, почему должна утаивать от него нечто подобное. Но похоже сказанное вводит парня в легкий ступор. — Что? — Дилан ерзает, поворачиваясь ко мне практически всем телом. Смотрит хмуро. Сбит с толку. Автоматически мое лицо старается выражать наименьший процент эмоциональности. Это происходит невольно. Замыкаюсь, как закрывалась всегда. Убегаю. Я должна научиться не скрывать свои чувства, но пока у меня не выходит быть честной. — Не подумай ничего плохого, просто… — не могу смотреть на него, поэтому скачу взглядом по лобовому стеклу, приоткрыв рот, и в итоге опускаю глаза на ладони, пальцами которых играю между собой. — Не хочу скрывать свои мысли. Учитывая ваше прошлое, — морщусь, не имея понятия, как верно выразить то, что думаю. — Эти ваши странные отношения, — вновь и вновь прочищаю горло, внутри него першит. — Меня злит то, что я вижу. И чувствую, — замолкаю, ощутив, как видоизменяется тишина в салоне. — Просто хочу, чтобы ты знал, — нервно дергаю заусенец на указательном пальце — и кровь вновь проступает из-под кожи. В носу покалывает. Шмыгаю им, продолжая сидеть с опущенным лицом и ожидая реакции со стороны О’Брайена, который, как обычно, пытается спасти положение смешком. — Ты ревнуешь? — парень усмехается, качнув головой. И в очередной раз хочет принизить важность того, что я ощущаю и что меня волнует: — Глупо. Мы просто… — Друзья, — перебиваю с мраморным выражением лица. — Да. Отворачиваю голову, ощутив, как взгляд парня пронзает затылок. Воздух тяжелеет. Я всегда прекрасно ощущаю, как возрастает напряжение. Сейчас мне не хочется усмирять его, не хочется подыгрывать и превращать всё в шутку. Я слишком зла и разочарована. Зла на него из-за лжи, зла на себя из-за результатов. Разочарована в нем из-за травы, разочарована в себе из-за быстрого упадка сил. — Ты знаешь, — он вновь начинает, — я не могу без… — Зоны комфорта, — я слышала это раз сто, если не больше. — Они — часть твоей обыденности, — вторю его словам, продолжая смотреть на улицу. — Брук — часть, — хмурюсь, искренне переживая из-за следующего: — Но что если этого не станет, — это не вопрос, это действительность. — Ничто не вечно. — Брук и Норам никуда не денутся, — почему он так убежден в этом? Они уже «куда-то делись». Они уже не те друзья. Дилан сам подвергает свое психическое здоровье опасности. — А если… — хочу продолжить, но парень сбивает, твердо обратившись: — Тея. — А если я исчезну? — суровым взглядом пронзаю его лицо, не сдержав гнева. Дилану не нравится, когда я поднимаю такие темы. Он с похожим раздражением пялится на меня: — Ты не можешь. Ты уже обещала… — Я не обязана, — перебиваю. Парень кусает губы. Его челюсть напрягается. Отворачивает голову, нервно побарабанив пальцами по рулю. А я теперь смотрю на него с тревогой и печалью, правда беспокоясь о его проблеме: — Я не обязана быть частью твоей зоны комфорта только потому, что тебе так удобно. О’Брайен сглатывает, начав притоптывать ногой. Колено нервно дергается, а взгляд скачет из стороны в сторону. Продолжаю давяще изучать его профиль, пытаясь понять, какие мысли копошатся в его голове. Парень вдруг молвит: — На что ты злишься? — Ты считаешь, если я начинаю ссориться, значит, просто чем-то недовольна? — обреченно упираюсь затылком в сидение, выдохнув в потолок салона. — Если я не покладисто реагирую, это не значит… — прерываюсь, прикрыв веки. — Просто… Я ненавижу твои оправдания, — возвращаю голову в нормальное положение. — Ты вечно оправдываешь свои «особенности», чтобы не меняться. В других замечаешь недостатки и требуешь перемен, а когда дело касается тебя, ты… — мнусь, приоткрыв рот от несобранности, — ты просто ищешь оправдания, — перевожу на него обессиленный взгляд. И понимаю, насколько сильно задеваю парня, ведь его лицо практически неузнаваемо по вине тех эмоций, что клубятся в глазах. — Прекрати, — только это и роняет, пристально пялясь перед собой. Это вымораживает гораздо больше и доводит меня до ручки сдержанного поведения. — Это моя зона комфорта, — начинаю цитировать и пародировать Дилана, чем вызываю на его лице еще больше злости. — Всё должно быть, как мне удобно, — процеживаю, уставившись перед собой, чтобы не пересекаться зрительно с парнем, который врезается в мой профиль резким взглядом. — Роббин хочет наконец обрести счастье и почувствовать себя любимой женщиной? — морщусь. — Да насрать! Есть же я! — повышаю тон голоса, хлопнув себя по груди. — Я — центр. — Тея, — его голос звучит дергано. — Все живут ради меня, — продолжаю. — Я всё и всех контролирую, потому что хочу оберечь, — резко смотрю на него, воскликнув. — Брехня! Контролируешь лишь для того, чтобы всё шло так, как тебе хочется, — теряю контроль над собой, зрительно сражаясь с парнем, что пристально, не мигая, смотрит на меня. Не понимаю, в какой момент мои глаза покрывает соленая пелена. Короткий миг молчания нарушается моим шепотом: — Я ненавижу это, — и вдруг хочу добить парня тем, что знаю о курении травы, но он одним коротким словом заставляет меня потерпеть моральное поражение. — Заткнись. Произносит с незнакомым мне холодом. Обреченным взглядом упираюсь в его донельзя напряженное лицо. Взгляд такой… не его. Чувствую, как силы окончательно покидают меня. Я устала. У меня ничего не получается. Слезы не поддаются контролю. Скользят к черту по щекам, заставляя меня с неприязнью корчится. Опускаю взгляд, забегав им по дну салона, и с надрывом шепчу: — Пошел ты. Открываю дверцу, вылезая на прохладную улицу. Ремень рюкзака сползает с плеча. Не подтягиваю, торопясь скорее оказаться в замкнутом пространстве. Подальше от мира. Грубыми движениями растираю влажные веки, не имея возможности прекратить ронять слезы. Дверь не заперта. Захожу внутрь прихожей, проигнорировав Рубби, выглянувшую из гостиной, в которой шумел телевизор: — Привет, как… — замолкает, ведь миную её, не обратив внимания, и спешно поднимаюсь по лестнице на второй этаж, получив в спину: — О-у. Д-р-р-ра-м-а, — и девушка чем-то хрустнула. Кажется, в руках у неё была огромная упаковка чипсов. Захожу в комнату молнией. Захлопываю дверь, сбрасываю с плеч рюкзак и шагаю мимо зеркала, невольно задержав на нем взгляд. Торможу. Шаг назад. Шаг к зеркальной поверхности. Смотрю на себя. На потрёпанную эмоциями девчонку. Морщусь. Проникаю ладонью под свитер, нащупав выпирающие кости. Все негативные события смешиваются. Прикрываю веки. Опускаю руки. И поворачиваюсь к кровати, сбросив кеды и без сил забираясь под одеяло. Прячусь. Кутаюсь, одним глазом стрельнув на цветок в горшочке. После чего сильнее углубляюсь в одеяло, позволив себе отдаться проявляю слабости. *** Всё ещё сидит в салоне автомобиля. Голова запрокинута, взгляд бесцельно упирается в потолок, а разум отказывается верить в произошедшее. Они что… действительно поссорились? Впервые поссорились. На бледном лице Дилана почему-то проявляется усмешка. Прямо как настоящая парочка. Стоило ему посчитать, что из-за своих «особенностей» отношения с Теей будут слегка необычными, не такими, к каким он привык, как она устраивает драму. Не на пустом месте, конечно, просто… это так необычно. Оушин остается сверхнепонятной, но при этом у неё проявляются вполне обыденные поведенческие нормы. У них какие-то нестандартные отношения. Краем разума Дилан понимает это. Они не встречаются. Они не «парочка». Они просто вместе, потому что им комфортно. О’Брайен не испытывал к ней физического влечения, и, хотя сейчас Тея и кажется ему привлекательной в этом смысле, секс всё равно не занимает особую часть их взаимоотношений, как было раньше с другими девушками. Это сложно объяснить даже самому себе. Сам не понимает, как истолковать свои же ощущения. Просто знает, что Оушин подобна мягкой игрушке, с которой всегда удобно и приятно засыпать. Как горячий чай морозным зимним утром. Как теплый морской бриз, обдающий кожу. Дикое описание. Парень даже роняет под нос: «Чего?» С каких пор Тея ассоциируется как нечто теплое? Прошлая Тея Оушин, скорее всего, провела бы разговор на уровне безразличия, оставив парню почву для размышлений. Нет, сейчас О’Брайен очень даже полон мыслей, которые стоит проанализировать, только вот их ему нехило так впихнули в глотку, при этом повесив ярлык вины. Круто, чё. Отвлекается на легкую судорогу в руках. Опускает взгляд на ладони, подняв их ближе к лицу, и с хмуростью наблюдает за дрожанием пальцев, вдруг осознав, насколько серьезная произошла бы ссора, если бы Оушин знала о его лжи. Парень невольно сглотнул. Нет надобности злить эту девчонку, хрен поймешь, чего от неё ожидать. Оборачивается, взяв с заднего сидения спортивную сумку, и лишь с нечетким недовольством своим положением находит спрятанную упаковку от сигарет. О’Брайен не настолько кретин, он осознает свои проблемы, но в данный период жизни ему необходимо как-то глушить стресс. Будет покуривать — будет менее эмоционально реагировать на неожиданные повороты. Основательно парень вернулся к курению травки после нападения на Оушин. Не хочет себе признаваться, но что-то явно надломилось в его вечно самоуверенном нраве. Дилан прекратит. Когда его обыденность вновь обретет статус постоянства. Открывает упаковку, предварительно оглянувшись по сторонам, и пальцы замирают над ней, не проникая внутрь, ведь взглядом он не находит ни один косяк. Моргает. Уголки бровей тянутся друг к другу, выражая на лице хмурость. Когда он успел выкурить? Поднимает голову, взглядом скользнув по лобовому стеклу, а кончиком языка — по губам. — Чёрт, — выдыхает, сунув упаковку обратно, и заводит мотор. Быстренько сгоняет домой. *** Когда в дверь одаривают стуком, комната погружена в вечернюю темень. Тея вздрагивает, моргнув с болью в глазах, словно все эти долгие часы не мигала ими. Ей вдруг становится нестерпимо душно, поэтому она выбирается головой из одеяла, с хмуростью окинув помещение взглядом. Так темно. Сколько времени? Дверь отворяется неуверенно, это дает понять, что за ней вовсе не Дилан. Тот бы с ноги её распахнул, даже не потрудившись виновато попросить разрешения войти. Почему-то Оушин улыбается этой мысли. В комнату заглядывает Роббин. Выглядит привычно уставшей после тяжелой смены в больнице. — Чего сидишь в темноте? — она незамедлительно подходит к тумбе, включив настольную лампу. Тея жмурится, спасая больные глазные яблоки от света, и приседает, по-прежнему не желая выбираться из своего кокона. Роббин обращает на неё взгляд, мигом изучает выражение лица и тепло улыбается, присев на край кровати: — Ты расстроена из-за результатов? — догадывается. Оушин больше с виной опускает глаза, ладонью скользнув по теплой щеке, и Роббин касается её плеча пальцами, заботливо потирая: — Эй. Не унывай, — сама же пытается не проявлять беспокойства, учитывая не воодушевляющие прогнозы Эркиза. — Разберемся. Оушин не должна показывать своего уныния. Все должны думать, что она, несмотря ни на что, продолжает позитивно смотреть на вещи. Поэтому девушка сдавленно и слабо улыбается, взглянув на Роббин и кивнув, что-то промычав под нос. Видя, как Тея реагирует на данную тему, женщина интересуется другим, уходя от проблемы: — Не знаешь, где Дилан? Девушка преодолевает желание фыркнуть: о том, что и между ними всё не гладко, ей тоже лучше не знать. — Нет, — наигранно зевает. — Ладно, — Роббин успела отвыкнуть от привычки сына пропадать на неопределенное время. — Спускайся кушать, — похлопывает девушку по плечу и встает, направившись к двери. Тея смотрит ей в спину, чувствую, как мысли о еде вызывают приступ тошноты, но проглатывает этот комок, кивнув: — Хорошо. На кухне собирается отнюдь непривычная компания: Тея, Роббин да Рубби. Эркиз на работе, Дилан пропадает где-то в далеких далях, а девушки остаются наедине, испытывая по отношению к ситуации легкий сумбур. Мисс О’Брайен была готова к тому, что ей придется контактировать с Рубби, но до сих пор ловит себя на мысли о серьезном волнении. Даже руки трясутся, опуская на стол тарелки. Одно её несказанно радует: судя по поведению, неясная агрессия Рубби по отношению к Тее прошла. Уже неплохо. — Рубби, как себя чувствуешь? — Роббин садится напротив Оушин, а дочь Эркиза в углу стола проговаривает с набитым жаренной картошкой ртом: — Заебись. Женщина сдерживает смешок, ведь она взрослая и должна наставлять подростков: — Не выражайся. — Этому меня ваш сынок научил, — Рубби в долгу не остается, намекая на некультурность Дилана. Чему тут удивляться? Роббин отводит взгляд в потолок. Она бы поразилась, если бы её сынок научил кого-нибудь французскому. Смотрит на Тею. Девушка ковыряет вилкой картошку с капустой, со скучающим видом подперев щеку ладонью. — У тебя нет аппетита? — мисс О’Брайен по-прежнему утаивает волнение, касательно отсутствия прогресса. Оушин отмирает, проронив бесчувственно: — Задумалась. Шаги в прихожей. Никто не расслышал предшествующего дверного хлопка, поэтому все обращают взгляды на вставшего на пороге парня, который, чисто внешне, вполне хорошо себя чувствует. — Привет, — Дилан с подозрением изучает сидящих за столом, не понимая, чего они так уставились. Рубби первой переводит внимание на Тею, пережевывая картошку за обе щеки. Оушин опускает глаза, нехотя положив немного еды в рот. А Роббин включает режим мамочки: — Где ты был? — По делам гонял, — парень проходит к раковине вымыть ладони. — Есть будешь? — Роббин оглядывается к нему. — Oui madame (Да, мадам), — парень выключает воду. — На том спасибо, — ворчливый режим мамочки отключается — и Роббин возвращается к еде. Дилан накладывает себе немного и, не бросая предварительных взглядов на Тею, садится рядом с ней напротив женщины: — Что там насчет лечения Брук? — задает вопрос будничным тоном. Оушин вновь чувствует укол в груди, но контролирует эмоции глубоким вздохом. — Насколько я знаю, — Роббин задумчиво поднимает глаза, — сегодня Эркиз обсуждал это с её родителями, но я не успела ничего выяснить. — Ладно, — парень принимается есть. И дабы молчание не испортило атмосферы, Роббин, наплевав на усталость, начинает вести разговор с Рубби, постепенно вводя в него и Дилана, и Тею. Окей, мисс О’Брайен верно полагает, что неплохо справляется с ролью взрослой дамы. После ужина, после принятия душа ребром встает следующий вопрос: стоит ли Тее переночевать сегодня у Рубби? Ей не хочется драматизировать, но если Дилан иным образом не поймет, что они действительно поссорились, то будет лучше девушке какое-то время не проводить с ним бок обок. Она хорошо знает, как парень пытается справиться с негативной ситуацией. Он начнет отшучиваться, отнекиваться, вести себя как угодно, лишь бы не пытаться исправить причину конфликта. Поэтому… Тея попытается наказать его своим отсутствием? Оушин прыскает смешком под нос, подходя к двери комнаты парня. Скорее, он воспримет это как праздник. Открывает, без эмоций проходя в помещение. Дилан сидит за столом с включенной лампой и оглядывается, отвлекаясь от экрана ноутбука. Скоро начнется семестр. Выпускникам выслали программу до конца учебного года, и парню хотелось заранее узнать, что станет причиной его ранней седины. Наблюдает за молчаливой девушкой, которая берет свой телефон с тумбочки, целенаправленно поспешив обратно к двери. — Où vas-tu? (Куда ты?) — еще немного об особенностях Дилана О’Брайена: когда он нервничает или когда его обыденность теряет стабильность, он невольно начинает вещать на французском. Близкое общение помогло Тее выучить некоторые короткие фразы, она тормозит, обернувшись, но не успевает ничего сказать в ответ, ведь парень всё понимает и потому морщится, устало скользнув ладонями по лицу: — Хватит. Перестань, — полностью разворачивается на стуле к девчонке, заняв расслабленную позу, дабы выглядеть менее напряжённым, чем Оушин. — Это всё из-за результатов? — Откуда ты знаешь, какие у меня результаты? — Тее хотелось бы сдерживать сердитость, но увы, она фыркает. Как типичная девчонка. Сама это осознает в процессе общения. И немного поражается своему поведению. — По лицу видно, — Дилан подпирает щеку кулаком, не прерывая зрительного контакта. — Решил не спрашивать, чтобы не усиливать твою хандру. Ты ведь стараешься. Оушин опускает глаза, сохранив внешнее безразличие. Окей, причина, почему он не спрашивал об осмотре, выяснилась, но это не меняет всей ситуации. Это не главная проблема, которая тревожит девушку. — Я лягу у Рубби, — Тея всё-таки стоит на своем, шагнув спиной к порогу. Дилан с заметным напряжением прикусывает внутреннюю сторону щеки, но плечами пожимает так, будто его это не колышет: — Как хочешь, — пристально смотрит ей в глаза. Тея кивает, опуская взгляд, и отворачивается, покинув комнату. Как только дверь закрывается, парень хлопает ладонями по подлокотникам, с ворчливым мычанием запрокинув голову и чуть скользнув с края стула. — Bon sang, Thea, — и шепотом, пялясь в потолок, проговаривает под нос строчку из песни. — Tu es libre aujourd'hui, mais je vais te tuer demain. «Что с тобой?» Дэниел задает себе данный вопрос на протяжении последних суток. Колотит боксерскую грушу, наплевав на поздний час. К этому времени зал только начинает набиваться мужиками, пришедших после тяжелой, порой грязной работы. Дэниел среди них выглядит сопляком, который попутал игровую комнату с боксерским клубом. Парень не печется о том, как смотрится на общем фоне. Он пришел с целью навредить чему-нибудь. Груше, например. То, какие негативные эмоции бурлят внутри него, ничем не подавить. И если он не избавится от них здесь, то точно утроит конфликт дома. Что является причиной его агрессии? Всё. Всё, о чем он запрещал себе думать. О глупости матери, позволившей отцу вновь стать частью её жизни. О недо-дружбе с О’Брайеном, для которого был лишь заменой Норама. О девушке, которая ему нравилась, но для которой, опять же, он был альтернативной версией. Бьет по груше. Злость только усиливается. Он пытался стать частью чужой жизни и сам позволил себе быть другим, лишь бы избавиться от одиночества. Было ли это верным решением? Наверное, нет. Он сам виноват. После курса реабилитации, намеревался вести нормальную подростковую жизнь, а вышло как обычно. Дэниел Браун боится себя самого. Он больше не хочет возвращаться в лечебницу, а для этого необходимо оградиться от того, что вызывает в нем всплеск агрессии. То есть… от всего?***
Наполняю ладони холодной водой, но не спешу одарить ею лицо, которое после сна обладает необъяснимой тяжестью. Ощущение «опухлости» присутствует во всем теле. Смотрю на свои руки, склонив голову. Ванная комната переполнена каким-то томным светом, действующим удушающе на меня. Странное ощущение, словно я стою здесь уже минут сорок. Все мышцы затекли, а несменное выражение лица напрягает мимику, превращая мускулы в камень. В груди… почему в груди так тихо? Алая капля падает на дно раковины, разбивается, кровью пачкая мрамор. Вздрагиваю, но как-то лениво, будто у меня не находится сил для нормальной реакции. Пальцами касаюсь впадинки над губой, чувствуя, как из ноздри течет теплая жидкость. Несобрано реагирую, подставив обе ладони, чтобы кровь каплями сыпалась в них, и еле выдаю хмурость на лице при виде своих тонких запястий и костлявых пальцев. Я всегда была нездорово худой, но не настолько. Поднимаю глаза на зеркало, застыв в ужасе: худощавое лицо, не мое. Щеки слишком ушли, бледная кожа обтягивает кости, вырисовывая форму черепа. Глаза неестественно глубоко посажены, взгляд не принадлежит мне, а чему-то, что давно сидит глубоко внутри. Приоткрываю рот, давясь кровью, что начинает стекать по носоглотке. Хватаюсь костлявыми пальцами за шею, охваченная приступом удушения. Вся дрожу и трясусь, а отражение в зеркале сохраняет неподвижность, сверлит меня взглядом, явно чего-то ожидая. Приходится взяться одной рукой за край раковины, чтобы не упасть. Ноги подкашиваются. Мне страшно узнать, в каком они состоянии. Сердце в груди продолжает молчать, а паника сказывается на возможности видеть четче. Выстрел. Оглушительный, режущий. Еле поворачиваю голову, хрустнув шеей. Дверь ванной вдруг оказывается распахнутой. Там, в темноте коридора, мои глаза различают два тела на полу. И я узнаю в бездыханных жертвах Роббин и Дилана, отчего ужас на моем лице выражается с новой мощью. Рядом с ними стоит мужчина. Мне не разглядеть его лица, не узнать черт, но разум самостоятельно находит ответ в своих глубинах, рёвом пронзив голову. Он. Моргаю, заливаясь слезами, и кашляю, вдруг ощутив, как в коленях что-то хрустит. Ноги надламываются, кости настолько ослабли из-за истощения, что больше не смогли удерживать небольшой вес моего тела. Валюсь на плитку, испытав шок от неописуемой боли поломанных ног, и, не в силах сдерживать её, рву глотку хриплым криком. Который вырывает меня из кошмара. Автоматически приподнимаюсь на локтях, оторвав лопатки вспотевшей спины от матраса. Непроизвольное движение тела. Сигнал о панике поступил в мозг и привел мышцы в действия. Замираю в таком положении, чуть согнув ноги в коленях. Быстро дышу ртом. Пристально смотрю перед собой, чувствуя, как ко лбу липнут волосы. Первые минуты прихожу в себя. Сознание продолжает с жадностью рисовать впечатавшиеся картинки кошмара, путая их с действительностью. Сильно сдавливаю веки, до белых вспышек в глазах. Приседаю. Окидываю вниманием комнату. Светло. За окном белое утро. Опять пасмурно. Кажется, я могу разглядеть витающие снежинки. На второй кровати пусто. Рубби уже встала, наверное. Выдыхаю, упершись локтями в коленки и опустив лицо в холодные ладони. Пытаюсь справиться с давящим ощущением, ломающим ребра. Мысленно веду с собой беседу, прося успокоиться. Это всего лишь сон. Пальцами скольжу в волосы, зачесав их к затылку, и поднимаю голову, устремив задумчивый взгляд в сторону окна. Разум играет со мной злую шутку, демонстрируя то, чего я так боюсь. Невольно откидываю одеяло, изучая свое тело. Худое, не настолько, как в кошмаре, но при виде даже такой худобы у меня вдруг возникает чувство отвращения, даже тошноты, комком засевшей в солнечном сплетении. Определенно новые ощущения. Никогда прежде не смотрела на себя с такими чувствами. Вдох. Выдох. Дрожью до сих пор охвачено тело. Меня переполняет желание поскорее оказаться в зоне комфорта, точнее, там, где я могу переждать эмоциональную бурю и навести внутри себя порядок. Еле поворачиваюсь к краю кровати, опустив на холодный пол босые стопы. Я хочу к Дилану. К нему под кожу. Еле шаркаю ногами, выходя в коридор. Тихо. Наверное, взрослые уже ушли. Со стороны ванной слышен гул воды. Иду к комнате парня, без стука приоткрываю дверь и встаю на пороге, окинув измотанным взглядом помещение. Его нет. Сохраняю эмоциональную пустоту. Я слишком вымотана кошмаром, чтобы выражать сильные чувства. Но… честно, я разочарована. Опять. Тяжело вдыхаю, наполнив грудную клетку кислородом. Даже голова идет кругом от его переизбытка. Выдыхаю. Продолжаю смотреть в пол пустой комнаты. Из ванной выходит Рубби. Краем глаз различаю её силуэт. Девушка по привычке напевает что-то под нос, зажав за щекой щетку, волосы скованы полотенцем, а на теле одна большая футболка. Несмотря на мое присутствие, она не ощущает скованности. — Он ушел, — Рубби подходит к порогу своей комнаты, оценивающе окинув меня вниманием. — Ладно, — не двигаюсь, продолжив смотреть в пол. Думаю, со стороны это выглядит странно, поэтому еще пару секунд чувствую на себе взгляд девушки. А после она уходит к себе, продолжив напевать мычанием. Сглатываю, зачем-то повторив: — Ладно, — и лбом прижимаюсь к дверному косяку, не испытывая никакого желания шевелиться. Сон не хочет отпускать меня. Не могу прекратить думать о том, что нарисовало мое сознание. Кошмар, граничащий с реальностью и имеющий к ней непосредственное отношение. *** Оставляю машину за территорией больницы. В это время парковка забита, не стану наворачивать круги. Блокирую двери. Стою, до хрена долго изучая свои ладони. Улавливаю дрожь, но не серьезную. Пора бы завязывать с этим, но… пока не время. На территории больницы запрещено курить. Норам стоит под козырьком пустой остановки, глядит куда-то в сторону горизонта океана, с хмурым видом потягивая никотин. Так непривычно видеть его. Идти к нему на встречу. Говорить и контактировать иными способами. Его не было всего пару лет, а я… чувствую, словно всё это нереально. Столько времени выбрасывать друга из башки, а теперь ежедневно видеть и разговаривать. Мой мозг по понятным причинам отрицает реальность происходящего, боясь, что это очередной ностальгический загул, который может привести меня к дисбалансу. — Здорова, — Норам замечает меня, когда подхожу достаточно близко. Наверное, он сильно погружен в раздумья, обычно бдительность его не подводит. — Привет, — мой разум требует скованности. Сую ладони в карманы кофты, невольно озираясь по сторонам. Мне некомфортно. Но при этом внутри всё горит и пляшет. Эмоциональная пирушка, черт возьми. Только один раз в жизни я испытывал такое противопоставление эмоций внутри себя. Когда мне пришлось выбирать между Брук и Норамом, учитывая все факторы. Я не обладал достаточным количеством информации. Я был в самом пике гормонального бушевания, подростком, по уши влюбленным и отдающим значение чувствам, которые возводил до пика значимости. А Норам медленно становился наркоманом. Сложив две эти вещи, я принял решение в угоду друга избавиться от него. Тем самым, я разлучил их с Брук и избавил Норама от зависимости, ведь заключение в лечебнице действительно помогло ему. Конечно, я не знал, что Реин лгала насчет изнасилования. И сам отрицал тех звоночков, которые посещали мой мозг. У Брук тоже была цель. Она была полна ненависти к Нораму. Неудивительно, как всё обернулось. Удивительно то, как всё обстоит на данный момент. Норам протягивает мне сигарету, полагая, что я ищу упаковку в карманах. Принимаю. Закуриваю. Оба смотрим в сторону океана. Отсюда, с возвышения, открывается охренительный вид. — Они согласились, — Норам заговаривает. Я настраивал себя на все возможные повороты, ведь Тея права — сейчас начнутся перемены, учитывая происходящее. Но в мыслях всё равно образуется сумбур, который пытаюсь скрыть за четкостью речи: — Родители? — тяну в рот никотин, хмуря брови. — Да, — Норам стряхивает пепел с кончика. — Похоже, мать Брук от счастья расплакалась, — усмехается. — Такая она дрянь. Замолкаем. Между нами всё еще висит напряжение. Я не слишком лиричен по натуре, чтобы иметь возможность описать свои чувства. Весь я рвусь на две лагеря, с совершенно противоположными отношениями к ситуации. Уверен, Норам ощущает нечто похожее. — Этот… — парень припоминает фамилию, щелкнув пальцами. — Эркиз связался со знакомым из лечебницы для… — мнется, подбирая слово, будто рядом находится Брук и ему не хочется задеть её чувства, — душевнобольных, — махнул ладонью. — В общем, нашли нормальное место, — и вдруг смотрит на меня, подметив. — Он крутой мужик, кстати. У Роббин появился нюх. Фыркаю в ответ на улыбку друга. Тот загадочно долго смотрит на меня, но решает не комментировать мое поведение. И между делом сообщает: — Лечебница находится в Калифорнии. Чуть не давлюсь: — Калифорнии? — обращаю на Норама внимание, еле воздержавшись от: «Ты идиот?» Ведь это… далеко. Очень. Это… Сдерживаю рвущиеся слова глотком никотина. — Да, — парень выглядит слишком беспечным, но не верю его равнодушию. Наверняка, он узнал об этом вчера, и у него было время обдумать всё. — Она поедет туда совсем одна? — дискомфорт продолжает терзать меня под кожей, вызывая ментальный зуд в спине. Сверлю Норама взглядом. Он отмалчивается. Подозреваю, что парень оценивает мою реакцию и выбирает вариант сдержать ответ, чтобы не усилить мою нестабильность. В очередной раз проглатываю ком. С нервной дрожью подношу сигарету к губам: — Когда? — звучит с придыханием. Идиот. Сдерживай себя. Тея права насчет моей зависимости от людей. Я знаю это. Но ничего не могу поделать. Пока не могу. — Чем раньше, тем будет лучше для нее, — вновь таинственно отвечает парень. Мне требуется конкретика для успокоения. Даже если она уедет, моей тревожности необходимо знать, когда именно, в точности до минуты. Норам посматривает на меня. Приходится заставить себя проронить: — Ясно. — Осталось уговорить её, — парень улыбается. Я молчу. Смотрю на тлеющий кончик сигареты. И внутри чувствую нечто похожее. Это ненормальная реакция. Я знаю, Тея, уйди из моей башки. — Будет лучше, если она заберет документы из школы, пройдет курс лечения и только после закончит два класса. Или сразу в колледж. — Ей это не понравится, — шепчу, а перед глазами продолжает стоять Оушин, с осуждением покачивая головой. — Хватит нагнетать, — Норам хлопает меня по плечу, вырывая из мыслей. Обращаю на него поникший взгляд, не понимая, почему он старается держаться с такой позитивной рожей. — Давай лучше… уговорим её. Нас она послушает, — парень вновь касается моего плеча, дружески потрепав рукав кофты. — И отожжем где-нибудь, — хмурюсь, а уголки его губ странно дергаются, что говорит о его обеспокоенности. — Вместе. *** Смотрю на экран телефона. Аппарат молчалив. Ни сообщения, ни звонка. Сижу на кровати Дилана, подтянув колени к груди, чтобы удерживать ровнее альбом. Сверлю экран взглядом, понимая, что уже две минуты редко моргаю, отчего глаза поражает колющий дискомфорт. Смотрю на альбом, вздохнув. Где он? Скорее всего, в больнице. Куда он мог еще отправиться в такую рань? Мне не сказал, чтобы не вызвать злости касательно Брук? Было бы странно, если бы после вчерашнего моего недовольства касательно их общения, он предложил бы сгонять к ней вместе. Но с другой стороны, меня беспокоит, что они там наедине. Норам с ними, надеюсь. Мне хотелось бы быть рядом и… контролировать? Отлично, Тея. В тебе пробуждается маленький собственник. Хотя моя тревога объяснима. Последний раз я испытывала такие чувства к своему близкому другу, и теперь боюсь, что история повторится. Что Дилан также бросит меня. Как это сделала ты. Смотрю на лист альбома. На нем изображено корявое лицо девушки, особое внимание уделила передаче её взгляда на бумаге. Он всегда был одним и тем же. Пустым, обреченным, но смеющимся. Она с раздражением относилась к миру. Со злой улыбкой и ненавистью в глазах. Надсмехалась над людьми, живущими в нормальной реальности. Именно она разделяла наши миры. Хмурюсь, надавив кончиком карандаша на её веко, и чиркаю вниз, рисуя кривую линию. Теперь ты не здесь. Что ты чувствуешь насчет этого? Небось, твой взгляд по-прежнему полон злости. В смерти был твой выход. Но почему-то мне кажется, ты осталась несчастной. Отвлекаюсь от размышлений о судьбе близкого человека, когда на пороге комнаты появляется Рубби с широкой улыбкой и потерянным взглядом: — Приве-ет! — она вскидывает руки к потолку, почему-то вызвав у меня теплую улыбку. — Ты опять пьяна, — понимаю. — Пьяна и счастлива! — девушка мигом пересекает комнату, запрыгнув на кровать. — Шо рисуешь? Изучаю её лицо, никак не реагируя на то, что Рубби рассматривает мой рисунок: — Тебе не лучше быть в больнице под присмотром? — Пойдем гулять? — она игнорирует мой вопрос, вдруг схватив за плечи, чем заставляет меня мямлить: — Ну… — Идем, — девушка по-детски восхищается пасмурностью. — Погода крутая, — указывает рукой в сторону окна, и я невольно следую её жесту, испытывая растерянность при таком давлении. — Че дома торчать? — вновь сцепляет пальцы на моих плечах. Заглядывает глубоко в глаза. Моргаю, вздохнув. Вспомнив её слова о необходимости испытывать эмоции и выбираться из четырех стен, я мирюсь с неизбежным, изобразив на лице усталую улыбку: — Пойдем. Всё-таки… Рубби — одинокий человек. Мне жаль её. Она остается наедине со своей болезнью, отвергая помощь и отца. Если ей хочется проводить остаток времени «пьяной и счастливой», то ладно, я проведу это время с ней. Стану частью её короткой истории. *** Я тащился за Норамом по коридору больницы, утопая среди незнакомых лиц. Парень шел уверенней, держался спокойнее. Он явно о чем-то размышлял, причем, с прошлого вечера. С подозрением сверлю его затылок взглядом, одновременно стараюсь заглушить жжение в груди и растущий гнев. Перемены неизбежны. Чертова Тея опять в моей башке, своим голосом затмевает мои мысли, и невольно ловлю себя на том, что беседую с девушкой в своем же сознании. Пытаюсь не обдумывать. Ситуация выводит из равновесия, желание постановить процесс изменения обыденности растет. Крепко сжимаю ладони в кулаки, опустив взгляд в пол. Жизнь нестабильна. Блять, Тея, я в курсе. Уйди уже. Дай подумать. Норам встает у двери с табличкой, на которой указано имя пациента внутри. Сглатываю. Парень выглядит неприятно собранным. Меня тревожит его убежденность в том, что Брук должна уехать. Он… теперь он хочет разлучить нас, как когда-то поступил я? Замираю. Пристальным взглядом врезаюсь в стену. Что это за мысли? Что бред возникает в голове? Это навязчивая ложь. Опять говорит та часть меня, что желает всё контролировать. Она пытается отыскать виновника, убрав которого можно будет сохранить всё, как есть. Норам бросает на меня взгляд. В нем не читается ничего негативного. Почему он так прост по отношению ко мне? После того, я поступил. Парень открывает дверь, первым заходя в комнату: — Привет, — на его лице цветет непринужденная улыбка. Хмурюсь, прикусив губу. Сильнее сжимаю кулаки. Останови это. Тея, вернись в мою башку. — Вы чего так рано? — Брук ставит на тумбу тарелку с кашей, которую, наверняка, проклинает. — Кто вас пустил? — со смешком интересуется. Да, время ранее. Несмотря на забитую парковку, родственников пока не пропускают к пациентам. — Ты забыла? — Норам указывает на меня обеими руками. — У нас есть счастливый билет. Насмешливо изогнув брови, Реин обращает взгляд в мою сторону: — Его с трудом назовешь счастливым… — Отвали, — грублю, встав на месте со сложенными на груди руками, в то время как Норам раскованно садится на край кровати девушки, и я замечаю, как Брук смотрит на него. Поглощающе. Внимает всем своим существом его присутствию. Будто он только что сошел к ней с гребаных небес. Отвожу взгляд в пол, отказываясь лицезреть эту до ненормальности влюбленную физиономию. А ведь она всегда была такой. По отношению к нему. Не ко мне. — У нас к тебе… — Норам не собирается ждать, но в поисках поддержки поглядывает на меня, набираясь смелости. — Интересное предположение. Брук наклоняет голову к плечу, выглядя слишком беззаботной. Думаю, она под таблетками. — Когда вы оба мне пытались что-то предложить, — припоминает, — заканчивалось, в лучшем случае, моим нетрезвым сном посреди картофельного поля. Норам смеется, а я остаюсь молчаливым, не позволяя себе ни говорить, ни даже думать. Чтобы ничего не подтолкнуло мою иную сторону к предотвращению происходящего. — В этот раз не так захватывающе, — парень вновь стреляет в мою сторону взглядом, ища поддержки. Я буду молчать. — В общем… — Не мямли, — Брук вдруг обретает жесткость в голосе и тянет руку к тарелке, сердито процедив. — Роббин уже говорила со мной. Данный факт вызывает растерянность у Норама. Он погружает комнату в недолгую тишину, и я могу слышать, как стучит в висках давление. — Да? — парень зачем-то уточняет, и Реин, жестком пережевав кашу, опускает ложку в тарелку, исказившись блеклой хмуростью: — Да. И если бы не таблетки, я бы уже вас избила. Я был прав. Вот, почему она такая… эмоционально «неяркая». Она бы и правда пару раз втащила нам, устроила бы истерику. И тогда моя вторая ипостась бы не сдержалась и встала бы на сторону девушки в защиту зоны комфорта. — Н-ну… — Норам расправляет плечи, принимая серьезный вид. — Мне не нужна помощь, — отрицает Реин, сильнее меняясь в лице. — Прекратите. — Брук, — парень твердым тоном начинает, а она перебивает: — Не обсуждается. Норам больше не надеется на мою помощь, поэтому открывает рот, набрав больше воздуха, чтобы иметь возможность противостоять девчонке, правда, та вновь без труда сбивает: — Я не хочу в Калифорнию, — в очередной раз с громким звоном отставляет тарелку, повысив голос. — Совсем одна, хрен пойми где! — девушка зло зыркает в сторону окна, вдруг проявив слабость в поведении. — Я-я… — заикнулась, что позволило Нораму втиснуться в образовавшуюся дыру её панциря вполне ровным заявлением: — Я поеду с тобой. Резко перевожу в затылок парня давящий и не мигающий взгляд, надеясь пронзить его до самого сознания, но друг даже не дергается, будто не ощутив его. Его внимание полностью подарено Брук. Девушка медленно оглядывается на него, словно думает, что ослышалась. Смотрит с хмурым недоверием в его глаза и сощуривается, слегка приоткрыв губы. — Я поеду с тобой, — Норам повторяет, дабы убедить её в своем намерении, и улыбается уголком губ, не отводя от девушки такого же поглощающего взгляда. — Всё равно не хочу оставаться в этой дыре. Смотрю на них. Остаюсь в стороне. Чувствую себя лишним. Такого никогда не испытывал прежде. Он хочет забрать её. Заткнись. Разрушить твою зону комфорта. Замолкни. Вот, о чем он втайне от тебя раздумывал. Брук так открыто смотрит на него. Как никогда не смотрела на меня. — В этом нет ничего страшного, поверь, — Норам говорит тихо, завлекая шепотом её внимание. — Я провел почти полтора года в заключении, — роняет смешок, — это гораздо хуже, чем тот райский пансионат, который тебе предлагают. Вижу, как в глазах девушки выступают слезы. Она еле покачивает головой, будто что-то внутри неё пытается противостоять: — А школа? — её лицо морщится в попытке отыскать отговорку. — Я… — взгляд потерянно врезается куда-то Нораму в грудь. — Сейчас важно, чтобы ты поправилась, ясно? — он позволяет себе проявить давление, ведь стена Брук ломается. Он пробирается ей под кожу и теперь может оказать влияние. — Школа или колледж — всё подождет. Реин снова готова открыть рот, но голос пропадает, и она опускает лицо ниже, роняя слезы из-за тревоги и ужаса, что прорываются сквозь воздействие таблеток. Накрывает ладонью глаза, шмыгает носом и рвет хриплым дыханием горло. Я сглатываю. Опять. И больше ничего. Могу концентрироваться всем существом на себе, на воздержании от вмешательства. Норам с улыбкой клонит голову к лицу девчонки, принимаясь раздражать её: — Брук? — тычет пальцем ей в ладонь, что сжимает кожу и скрывает глаза. — Брук. Брук. Брук. — Отстань, — она молвит, наконец, убрав руку от лица, и нервно улыбается под натиском поведения парня, который уже побеждает. Даже я понимаю, что Реин… согласна. И не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что именно сыграло решающую роль. — Я намеренно подожду тебя и пойду в школу вместе с тобой, — обещает Норам, и Брук наигранно морщится, пальцами скользнув по влажным векам: — Боже, этого не хватало, — закатывает глаза. Норам улыбается, а я тону в напряжении. Наедине со своим кипящим сознанием. Тея. Вернись в мой разум. Не возвращается. — Всё будет нормально, — друг кладет ладонь на плечо Брук, заботливо погладив кожу. Реин продолжает ронять слезы, пытается остановить поток, но тревога не позволяет. Правда она всё-таки находит возможность пошутить: — Мать, небось, пляшет от радости? Норам театрально прижимает ладонь к груди: — Такой счастливой я её никогда прежде не видел. Девушка смеется, опустив голову и вновь скрыв лицо руками. Слышу, как она дышит. Вижу, как Норам мягко гладит её по спине, как не сводит с неё взгляда. И стискиваю зубы. «Но что если этого не станет». Знаю, Тея. Знаю. Просто… с этим трудно жить. С осознанием, что ничего не вечно, ничего не подается твоему контролю, что ты не способен сохранить даже собственный комфорт. Это пугает, Оушин. Окей, ты права. Я боюсь. Я в херовой панике. Я испытываю ужас каждый раз, когда что-то идет не так, как запланировано, не так, как привычно, не так, как удобно мне. И я, черт возьми, знаю, что это проблема. Больше не быть частью того, что сам выстраивал. Больше не иметь то, что принадлежало тебе. Брук не может успокоить эмоции. Она продолжает шмыгать носом и со слезами лезет к Нораму под бок. Искоса смотрю на них. Остаться вне безопасного купола. Норам обнимает девушку, позволяя ей зарыться в его кофту влажным лицом, и сам прикрывает веки, наконец, расслабляясь. Быть изгнанным из своей же зоны комфорта. *** Снежинки прекращают кружить. На удивление воздух воспринимается теплым. Видимо, я привыкаю к вечно низким температурам Северного Порта. Не знаю, зачем Рубби притащила меня за пляжный берег. Океан спокоен, как никогда, смотреть здесь не на что. Тем более, вокруг гуляют люди, а девушка ведет себя, мягко говоря, нетрезво. Как только её нога ступает на песок, она превращается в ребенка, за которым мне приходится следить. Девушка носится вдоль воды, прижимая телефон к уху, чтобы слышать музыку, подпевает, распугивает чаек и детей, мирно гуляющих неподалеку семей. Наблюдать за Рубби забавно, но я боюсь, что от алкоголя и физической нагрузки ей может вдруг стать хуже. — Ты упадешь, Рубби, — вяло шагаю по песку, не поспевая за девушкой, которая начинает кружиться на месте под басы какой-то песни. В глаза слепит белый свет, но со стороны неба греет. Необычно. Эркиз спотыкается, спиной отшагнув назад, и валится на песок, дернув одной ногой вверх. Заливается смехом, а мне остается лишь вздохнуть: — Рубби… Зато, наконец могу её нагнать. Встаю рядом с девушкой, которая пальцами проникает во влажный песок, с нетрезвым восхищением уставившись в небо: — Чувствуешь? — Сколько ты выпила? — не удерживаюсь от вопроса. На месте мистера Эркиза, я бы прятала весь алкоголь, а лучше бы и вовсе избавилась от него. — Ложись! — вдруг восклицает просьбу Рубби, хлопая стопами по песку, словно ребенок. — Ложись! Закатываю глаза, без раздражения. Просто мне некомфортно находиться вне дома без Дилана. Чувствую себя небезопасно. Опускаюсь на колени сбоку. Рубби продолжает щупать поверхность, проникая глубже: — Такой теплый снаружи. А внутри ледяной. Невольно улыбаюсь, также коснувшись песка. И правда теплый. Странно. Рубби прикрывает веки: — Голоса. — Что? — в груди кольнула тревога, заставившая внимательно изучить лицо девушки. — Шум воды, — она молвит, а я с успокоением выдыхаю. — Ветра. Он шепчет. Продолжает лежать с прикрытыми глазами, отдаваясь окружающей атмосфере спокойствия. Тут должна согласиться. День действительно приятный. Глотаю аромат воды, наполнив им легкие, и задумчиво смотрю в сторону горизонта, задав интересующий вопрос: — Почему ты не хочешь, чтобы тебе помогли врачи? — Мне не помочь, — с непринуждением в голосе отвечает девушка, выглядя при этом так умиротворенно. — Но ты… — продолжаю с сомнением, — прожила бы дольше. — Я видела, как умирала моя мать, — Рубби даже не хмурится, хотя я затрагиваю неприятные вопросы, чем заставляю её вернуться к болезненному прошлому. — Долго и мучительно, — её фразы — это лишь обрывки целостных мыслей. Рубби никогда и никому не выскажет их полностью. — Они поддерживали её жизнь, — слежу за тем, как высоко поднимается её грудная клетка на вздохе. — Она просила о смерти. Я не хочу так. Вновь смотрю в сторону горизонта, не желая развивать дальше эту тему. Кажется, её ничто не переубедит. Бывает и такое. Конечно, странно, что человек, желающий жить, не идет на лечение, но я не могу понимать всего. Возможно, когда-нибудь смогу отгадать тайну мышления Рубби Эркиз. Но не в данный период своей жизни. — Мне тревожно, — девушка хрипит, её лицо морщится. Она явно чувствует неладное внутри себя. Киваю, коротко согласившись: — Понимаю, — мне тоже не по себе. В последнее время особенно. — Тревожнее, чем когда-либо, — она рвано вздыхает. — Что-то не так. Хочу отреагировать вопросом о её самочувствии, но снова меня посещает то самое ощущение. Знакомое чувство внешнего давления. Резко оглядываюсь на тропу, ведущую вверх к дороге, и с хмуростью всматриваюсь в припаркованный на обочине автомобиль. Зрение не позволяет изучить салон, но я уверена — там кто-то есть. И он видит на меня. — Пойдем домой, — шепчу, напряженно коснувшись плеча девушки, но не последовавшая реакция вынуждает отвести взгляд от автомобиля и обратить его на Рубби: — Эй? Её голова лежит на боку, веки расслабленно прикрыты, руки уложены на впалый живот. А из ноздрей медленно вытекает горячая алая жидкость.