Больше, чем «просто»
Суматоха вокруг кровати. Один врач сменяет другого, за ними следом приходят новые медсестры и также, безмолвно выполнив обязанности, уходят. Всё происходит в неуместной тишине. Стоя на пороге палаты, я не могу расслышать, о чем говорят люди в белой форме. Если честно — не хочу. Топчусь за пределами помещения, в котором заключили Рубби. Нахожусь в больнице уже четвертый час. Никому не сообщала о произошедшем, ведь врачи скорой помощи и сами справятся с этой задачей. Не знаю, что происходило в зале неотложенной помощи, но Рубби продержали там около часа, затем перевели в другое место, затем в еще одно, пока, наконец, не поместили в палату. Все эти часы я бродила следом, не то, чтобы не находя себе места. Скорее, внутри образовалось успокоение, ведь именно здесь девушке и нужно находиться, несмотря на все её противоречия. Изучая сейчас её бледное лицо, с прикрытыми глазами, с губами и носом, накрытыми кислородной маской, во мне вдруг рождается уверенность — она больше не покинет эти стены. В которых так боялась оказаться заточенной. К сожалению, всё к этому и шло. Видя медленное умирание других, я невольным образом отдаюсь унынию. Как можно не думать о смерти? Как можно игнорировать тот факт, что люди, полные стремления жить, заканчивают вот так? О какой справедливости может идти речь? Почему Рубби лежит под капельницей, а я стою на своих двух ногах? Как можно просто забить на мысли о неизбежности кончины? Абсурд. Сжимаю пальцы сложенных на груди рук. Отхожу дальше от порога палаты, испытывая искреннее негодование. Никак не реагирую на вошедших к Рубби Эркиза и Роббин, хотя женщина попыталась огреть меня доброжелательной улыбкой. Вышло всё равно нервная. Отворачиваюсь. Не хочу видеть это всё. Отхожу к противоположной стене, стукнув о её поверхность носком кед. Надо перестать размышлять о тщетности. Этот процесс вызывает ответную злость. Не хочу принимать всё это. Таким же образом игнорирую Дилана. Я ему не писала. Догадывалась, что он здесь, но не было желания отвлекать его от друзей. Это ведь важно. То, что имеет максимальную ценность — ребята, с которыми его связывает только прошлое. Замечательно, О’Брайен. Пропагандируешь стремление к будущему, а сам погряз в оковах воспоминаний, пытаясь выставить их за действительность. Продолжаю пялиться в пол, нанося слабые удары ногой по стене. Дилан топчется за спиной, наверное, пытается понять, что происходит в палате. — Давно вы здесь? — ого, он разговаривает со мной. Думала, мы продолжим вести себя отрешенно друг от друга. Пожимаю плечами, мол, не знаю, за временем не следила. Чувствую его взгляд, сверлящий затылок, и оборачиваюсь, не прекращая скользить вниманием по блестящему белому полу: — Поехали домой, — делаю шаг в сторону, как намек на действие. Дилан еще раз окидывает взглядом палату и направляется за мной: — Не хочешь зайти к Брук? — Нет, — ровным тоном отвечаю, пропитывая свое лицо безразличием. Всем видом демонстрирую незаинтересованность. Наверное, это грубо с моей стороны, но не могу перестать вести себя, как ребенок хотя бы потому, что в последнее время на меня обрушивается поток событий, нарушающий баланс в мыслях. — Почему ты злишься? — парень идет в шаге за моей спиной, позволяя мне не лицезреть его краем глаз. Я злюсь. — Что я сделал кроме пребывания рядом с другом, которому нужна поддержка? — звучит сердито, но Дилан, удивительно, старается сдерживать тон голоса. Я вздыхаю, сдавшись эмоциональному истощению: — Я просто устала. — От чего? — вопрос с сарказмом. — Снова чувствовать всё это и думать о том, о чем думать не стоит, — подхожу к лифту, нажав на кнопку вызова, и опираюсь плечом на стену, взглянув на парня, остановившегося напротив. Он задумчиво смотрит в пол, видимо, мои слова находят отклик и в его сознании. Актуальные проблемы, так? — Мне надоело контролировать и фильтровать мысли, — признаюсь. — Я будто не являюсь собой, а пытаюсь выставить себя кем-то другим в своих же глазах, — переминаюсь с ноги на ногу от волнения, ведь не думала, что позволю себе раскрыть свою тайну перед тем, кто обязан считать, что я иду на поправку. –Мне… не нравится быть позитивной дурой. Я не верю себе. Каждый раз реальность убеждает меня в обратном. Быть может, я больше не стремлюсь к самоубийству, но я по-прежнему не прониклась смыслом мироздания.***
Хуже. Одно единственное определение каждодневному анализу обстановки. Возможно, я предаю значения многим неважным вещам, но почему-то в моей груди таится ожидание чего-то неприятного. Обусловлено ли это чувство тем, что я не справляюсь с набором веса, или тем, что Дилан начинает вести себя слегка неадекватно из-за ломки, или тем, что даже Роббин как-то поникла в последние дни, а Эркиз вообще ушел с головой в работу, дабы лишний раз не размышлять о Рубби, — не могу с точностью определить причину. Наверное, это совокупность. Брук выписали. Я не навещала её. По словам О’Брайена, знаю, что девушка сейчас живет в пляжном домике с Норамом, избегая, видимо, встреч с родителями. Дилан часто ворчит, рассказывая о той радости, с которой миссис Реин забирала документы из школы и подписывала направление на лечение. Я не удивлена. Родители — всё те же взрослые дети, которым присущ эгоизм. Не знаю подробностей, но уверена, что Брук им просто не нужна. Как и Норам. Такое бывает. Как с питомцами. Когда я жила на улице, часто видела старых псов или котов, кошек, которые доживали свои дни на помойках. Однажды при мне такого пса привязали к столбу на обочине. Мы с Анной отпустили его, а он помчался в сторону уезжающей машины. На самом деле, зрелище трогающее до холодного пота. Котятами и щенками они всем привлекательны, а как взрослеют, всё реже вызывают умиления у хозяев, уставших водить питомцев по лечебницам и тратить на них деньги. Также и с детьми, я полагаю. Они надоедают, когда взрослеют. Рубби я навещала. Не каждый день, а только после занятий с Мэгги. Выходить лишний раз за пределы дома желание отпало. Из-за необъяснимой тревожности. Думаю, дочь Эркиза больше не покинет больницу. Она даже подняться самостоятельно не способна. Практически каждый день О’Брайен срывает голос. Он может прикрикнуть, в частности, на Роббин. Они оба вспыхивают на ровном месте, сразу видно — родственники. Ругаются до бледноты, а под вечер ведут беседы с таким выражением на лицах, словно ничего и не было. Иногда я забываю об их особенных отношениях. Эркиза Дилан не замечает. На том спасибо. Уж лучше игнорирование, нежели попытки его убить. Я правда страшусь того, что парень в один прекрасный день сорвется и сломает что-нибудь мужчине. Дилан сейчас не стабилен. По опыту могу судить, но, кажется, он пытается снизить потребление. Молодец, только с моей поддержкой ему было бы проще, но он мне не признался, он же у нас вполне самодостаточный мужик (баран). Как-то на днях я приняла решение зайти к Роббин и обсудить с ней состояние парня, рассказать о том, что знаю, чтобы мы вместе могли контролировать его выходы и правильно оценивать, но в тот вечер, когда я заглянула в спальню взрослых, обнаружила мисс О’Брайен, сидящую спиной ко мне на краю кровати. Она сутулилась, локтями упираясь в колени, голову опустила и одной ладонью поддерживала её, пока пальцами второй вертела что-то возле лица. Она явно чем-то удручена. И я ушла, не желая негативно влиять на неё своими наблюдениями. Вся атмосфера нагнетает. Но атмосфера эта в рамках моего восприятия окружающего мира. Не знаю, как себя чувствуют остальные, и не буду навязывать свои необоснованные страхи. Мое подсознание будто ждет чего-то. Нехорошего. Приоткрываю веки, уставившись в зашторенное окно, за которым ярко слепит свет от фонарного столба. Сна не в одном глазу. Сердце панически колотится. Но ведь ничего не происходит. Что вызывает волнение? Приседаю, окинув взглядом погрязшую во мраке комнату. Конечно, в итоге я вернулась спать с О’Брайеном. Беспокойство приобретает особую силу, когда я нахожусь наедине с собой. Роюсь ладонью под подушкой, находя телефон. Свечение экрана выжигает глаза. С прищуром нахожу показатель времени, слегка оторопев: уже половина второго ночи, я намеренно зафиксировала, когда Дилан вышел из комнаты, и, выходит, прошло уже больше часа. Поднимаю взгляд на приоткрытую дверь и, не мешкая, слезаю с кровати, зная, что всё равно никого нет дома, кто мог бы улучить парня в странном поведении. Только я. Выхожу в коридор, обратив внимание в сторону ванной комнаты. Свет линией льется в щелке над порогом. Спокойным шагом приближаюсь к двери, не слышу шума воды. Чем он занимается? Но улавливаю хриплый кашель. Открываю дверь, морщась от света, и смотрю на О’Брайена, стоящего возле раковины. Он, кажется, вовсе не замечает моего присутствия. Продолжает тяжело дышать с нажимом, словно что-то застряло у него в глотке. — Дилан? — даю о себе знать и прохожу в ванную, прикрывая за собой дверь. О’Брайен искоса смотрит на меня, с заметным обречением вздохнув: — Всё хорошо, — кашляет, склоняясь над раковиной. Хмурюсь, не на шутку пугаясь того, как дрожат его руки, и потому начинаю метаться взглядом по помещению, в поисках чего-то, внешне напоминающего аптечку, но даже с её наличием не смогу с точностью понять, что может помочь Дилану справиться с судорогой. Подхожу к О’Брайену, взволнованно коснувшись плеча ладонью. Не успеваю толком выдавить что-нибудь дельное, Дилан перебивает мои мысли: — Справлюсь, — он говорит со мной так, словно давно уже признался в своей зависимости. Полагаю, его успокаивает такой вид общения, но я чувствую себя гораздо хуже. Крепко сжимаю плечи молодого парня, встав за его спиной, и пристально наблюдаю за выражением лица. Дилан морщится. Веки сдавливает, в попытках справиться с головокружением. Держится за край раковины. Меня пронизывает его дрожь, но храню моральную стойкость, замечая, как проступает пот на лице парня. Видимо от подскочившей температуры. Слабость и жар. — Давай вернемся в комнату, — хочу сдвинуть его за собой, но он не поддается, наоборот потянувшись в сторону ванной: — Мне просто нужно в душ, — шепчет, нервно озираясь. Включает воду. Ладно. Сдаюсь, помогая ему присесть на край раковины, и делаю температуру воды чуть теплее, одной рукой контролируя положение парня. Он какое-то время скрывает лицо под ладонями, предприняв тщетные попытки усмирить дыхание, но когда опирается руками на ванную, втягивает огромное количество кислорода одним вздохом. У него затруднен дыхательный процесс. Это хуже, чем просто нехорошо. Он теряет контроль. В глазах отражается паника, ведь ему не подвластен собственный организм. Дилан с открытым ужасом моргает, пытаясь ухватиться за хотя бы одну адекватную мысль в своей голове. Он активно скачет взглядом по полу, подносит то одну ладонь к лицу, то другую, смахивая пот, и в итоге чуть не падает на плитку, потеряв равновесие. Я успеваю встать напротив и подхватить его под руки. С трудом возвращаю в прежнее положение, пытаясь установить зрительный контакт и успокоить его: — Всё хорошо, — давлюсь улыбкой, которую вытягиваю на лицо, и помогаю О’Брайену стянуть влажную футболку, уверяя: — Я всё сделаю. Наконец, контакт с хмурым парнем установлен. Он больно сурово смотрит на меня, но каким-то образом я сохраняю безмятежный и расслабленный вид, пока откладываю его футболку в раковину. Наклоняюсь, коснувшись ремня его джинсов, и вскидываю глаза, встретившись с ним взглядом. О’Брайен выражает подавленность, наверное, где-то за пеленой неадекватности он осознает происходящее и ему это не нравится. Надеюсь, его слабость не станет поводом для эмоциональной дробилки своего же сознания. У всех есть слабости. Все изредка проявляют не самые приятные стороны. Меня по-прежнему расстраивает, что даже со мной Дилан пытается быть той версией себя, которую привык выставлять напоказ обществу. — С тобой всё будет хорошо, — улыбаюсь, уложив его ладони себе на плечи, чтобы он мог сохранять равновесие, и возвращаюсь к его ремню, присев на корточки и также подняв глаза, дабы зрительно внушать Дилану успокоение. — Я позабочусь о тебе. Как ты заботишься обо мне. Своеобразная, но всё-таки взаимная забота.***
Перебираю книги, расставленные на полках шкафа. В комнате, которую нам отдал Эркиз, огромное количество литературы. Не уверена, что она принадлежит ему. Скорее всего, женщина, жившая здесь до мужчины, предпочитала читать, собирала свою библиотеку. Провожу пальцами по полке, собрав немного пыли, и поднимаю взгляд к потолку, изучив корешки томов. Она любила цветы. Понятно по тому количеству книг по ботанике, которое здесь представлено. Удивительно. Почему-то мысли о незнакомой старушке вызывают у меня улыбку. Она жила здесь одна с кошками, выращивала цветы, ухаживала за садом, читала в тишине и пила зеленый чай. Не думаю, что она была частым гостем в обществе. Скорее всего, ей приглянулось одиночество. Интересно, в каком возрасте человек вдруг понимает, что крайне устал от шумного социального мира? Уйти и жить отшельником, что привело её к этому? Меня часто толкают на долгие размышления жизнь ушедших людей. Они становятся прошлым. Что остается после них? Как долго они проживут в воспоминаниях других? И будут ли о них помнить? Сколько? Пару десятков лет? Я ничего не знаю о своих предках. Также забудут и меня, если, конечно, будут люди, которые запомнят. Похожим образом мы исчезаем. На что меня должны толкать эти мысли? Мне становится грустно от осознания, что ты пропадешь, а вместе с тобой все твои мысли, все воспоминания, все разговоры и чувства. И никто не вспомнит. Все забудут. Интересно, что останется после меня? Кости? Касаюсь корешка пыльной книги, на котором прочитываю: «Не забывай». Мне не хотелось рыться в вещах, но большую часть времени я предоставлена себе: Роббин на работе, Эркиз с ней, Дилан посещает какие-то занятия по программе выпускников, плюс, у него возобновились тренировки, Рубби совсем плоха, её не выпускают из больницы, Брук готовится к отъезду, Норам…наверное, он с ней. Поэтому, устраивая уборку, я залезла на чердак и отыскала там клад чужих воспоминаний. Там нашлось множество записных книжек. Каждая запись — дневник одного дня. Женщина явно страдала каким-то недугом. Каждый день она, между строчками о состоянии её растений, оставляла шаблонную запись, в которой сообщала самой себе: кто она, как её зовут, сколько ей лет, какой-то был день и кормила ли она кошек утром. Так странно было читать всё это. Если столько вещей осталось здесь, то, выходит, у женщины не было родственников? Никто даже не попытался получить в собственность её дом. Вот она была. И вот её нет. И всё, что от неё осталось, — её записи. Мысли о жизни и смерти вгоняют меня в уныние. Увы, но я только могу лгать и делать вид, словно терапия помогает мне проще относиться к этим темам, но на самом деле, истина в том, что я никогда не смогу прекратить размышлять на этот счет. Никогда. В последнее время у меня много возможности сидеть в одиночестве и думать. Всё, что происходит сейчас, тревожит меня. Поведение Роббин, состояние Дилана, болезнь Рубби. Я сама себя тревожу, потому что что-то определенно во мне изменилось. Но проблема в том, что мои прошлые мысли, моя Деградация никогда не испарится. Она всегда будет частью меня. И мне остается только жить, заглушая Её внутренний голос. Когда Дилан О’Брайен заходит в комнату, вернувшись с тренировки, я сижу на кровати, листая одну из книг по ботанике. За окном вечереет. Зима скоро кончится, а я так и не увидела нормального снега. Очень необычно для места, где главенствует беспросветный холод. Парень бросает спортивную сумку на пол, как обычно, и упирается руками в бока, окинув меня вдумчивым взглядом. Я замечаю его старания. Он тоже пытается вести себя так, словно с ним ничего не происходит, словно внутри штиль и безмятежность. Мы все грешим этим видом лжи. — Ты собираешься? — он просил меня начать паковать необходимые вещи еще неделю назад. Это же О’Брайен. Выезжаем уже завтра утром, а я… мои сумки, короче, пусты, как и душа, ха, смешная шутка, которую никто не оценит, потому что я продолжаю молчать, пялясь в раскрытые страницы книги. — Ты ведь так собираешься, да? — Дилан усмехается, медленно шаркая к кровати. -Сидя, да? — я отвожу взгляд, когда он наклоняется, опираясь руками на матрас, чтобы шепнуть мне в щеку: — Не производя никаких действий, да? — его дыхание щекотливо обдает кожу, вынуждая меня отреагировать и поморщиться, стараясь прикрыть свое лицо книгой: — Дилан, — ворчу, хотя ворчать должен он. Парень улыбается сквозь усталость, сев рядом со мной, и изучает фотографии цветов на одной из страниц. Я поднимаю на него взгляд, мигом решая перевести тему с моей не «готовности» отчаливать в путь хоть сейчас. — Как ты себя чувствуешь? — знаю, он не хочет поднимать обсуждение его здоровья, но рано или поздно нам придется поговорить. Я всё еще расстроена тем, что парень скрывает от меня свою зависимость. Боюсь, это тайное увлечение может плохо закончиться, если он не прекратит сейчас. Подозреваю, Дилан ищет в травке успокоения. В данный период жизни многое из привычного нарушается, и его стабильность тоже. Он чувствует шаткость поверхности под ногами, шаткость окружающего мира, и ищет спокойствия в траве, которая ослабляет натянутые до предела нервы. Эффект временный. Не удивлена, что последнее время всё чаще ловлю его на проявлении ломки. — Уверен, что… будешь чувствовать себя нормально? — вижу, как горит сомнение в его глазах, но на лице продолжает играть непринужденная улыбка: — Это неважно, — расправляет плечи. Зудит? — Значит… — подхожу аккуратно, перелистнув страницу. — Брук и Норам уезжают, — прикусываю губу, вновь обратив на парня свою внимание, а он смотрит в потолок. Всё чаще наблюдаю его таким. Будто это способ уберечь от других свой взгляд. — Какие у тебя… ощущения? — пытаюсь правильно выразиться. — Ты не говоришь о том, как относишься к происходящему, — закрываю книгу, полностью отдаваясь вниманием О’Брайену, показав, что хочу обсудить происходящие перемены, но Дилан как-то отрешенно хмыкает. С таким видом, будто это всё неважно, но я знаю, как он относится к потере комфорта. Парень тянется руками к потолку, издав протяжное мычание, и почти беспечно наклоняется ко мне, коснувшись губами виска и сонно проронив: — Собери хотя бы что-нибудь, — отстраняется с привлекательной улыбкой и слезает с кровати, лениво направившись к двери. Опечаленно выдыхаю, смотря ему в спину, и решаю вновь отложить разговор: — А Дэниел не поедет? — Я никак не могу получить от него обратную связь, — Дилан отвечает что-то странное. В смысле? Дэниел по какой-то причине не хочет разговаривать? Что-то произошло? Дилан разворачивается, опирается руками на дверную раму и сбивает поток моих размышлений, вдруг припомнив: — К тому же ты целовалась с ним в доме моего деда, как-то не охота вас наедине оставлять. Не сдерживаю смешок и качаю головой, вновь раскрыв книгу. Боже. Краем глаз вижу, как парень топчется на пороге, не сразу оттолкнувшись ладонями от опоры, чтобы отойти назад. — Я злюсь, — произносит тихо. Поворачиваю голову, устремив на него такой же тревожный взгляд. Как и прежде. Дилан отступает в коридор, нервно смочив губы кончиком языка: — Вот, что я чувствую, — и почему-то усмехается, уходя за стену. Видимо, направившись в сторону ванной. Продолжаю какое-то время смотреть в пустое пространство. Когда слышу шум воды, опускаю глаза, с тяжестью вздохнув. Наверное, я слишком эгоистичный человек по натуре. Почему-то мысли о расставании с Брук и Норамом меня радуют. И не только потому, что Реин намеренно пользуется вниманием ребят, продолжая проявлять себя, как манипулятор, пускай и сама этого не понимает. Дело еще в том, что Брук и Норам — прошлое Дилана. То, что держит его в каком-то временном и эмоциональном застое. Избавится от них — сможет получить шанс идти дальше. Да, сквозь тернии, путь будет непростым, учитывая особенности его психики. Но ему это необходимо. Сглатываю. Существую в ожидании. Жду, когда Дилан О’Брайен сломается. Оказавшись на грани, впав в крайность, он обратится за помощью. Ведь он не глуп. Он соображает. Я буду рядом. И поддержу его. Он справится. Это же Дилан О’Брайен.***
— Вы всё взяли? — Роббин вскакивает ни свет, ни заря, в свой же законный выходной, лишь бы проконтролировать сборы ребят. Всё-таки, у женщины тоже просматриваются проблемы с желанием держать всё в своих ручонках, но Дилан, конечно, умолчит, чтобы лишний раз не выбесить эту коварную даму, бродящую за ним по всему дому с того самого момента, как он оторвал голову от подушки. О’Брайен не стремится доказать матери, что уже вполне взрослый для самостоятельных сборов вещей. Лучше идти по пути меньшего сопротивления. Только вот мисс О’Брайен обладает цепкой хваткой и вот уже около часа не отстает от сына, наплевав на вопросительные взгляды Норама и Брук, приезжих к самому отбытию. — Теплые вещи? — Роббин продолжает тащиться за сыном в халате. — Еды? — Дилан выходит с кухни, держа в руках небольшую коробку с отобранной едой. — Таблетки Тее? Парень закатывает глаза, обернувшись на пороге дома, и женщина замирает, с округлившимися глазами уставившись на сына. Дилан пытается как можно мягче напомнить ей: — Роббин. Всего на день. — Да, — женщина нервно кивает, почесав макушку, и складывает руки на груди, еле удержав себя на месте, когда сын выходит на улицу к друзьям, укладывающих свои вещи в багажник. У Роббин имеется множество причин вести себя взволнованно. И сутки отсутствия Дилана с Теей как раз-таки ей необходимы для принятия одного из самых сложных решений. От которого будет зависть её дальнейшая жизнь. И жизнь сына. И Теи. И Эркиза. И Рубби. Роббин кусает ногти, наблюдая за беззаботным общением троих друзей, предвкушающих легкий отрыв от реальности. Будто бы женщина не в курсе, что там в рюкзаке Норама так заманчиво звенит. Едут пить. Определенно. Но ладно. Она не станет пороть их психику нравоучениями. Главное, чтобы отдохнули и весело провели время. А она будет думать над своим положением. Крайне неожиданным положением. Наблюдая за ними через окно, создается впечатление, будто бы их и будет трое — трое близких друзей, отправляющихся в дорогу и ожидающих неплохого отдыха. Тея внимательно изучает движения Брук, ловя девушку на физической вялости. То же можно сказать о мимике её лица. Судя по всему, она принимает прописанные ей таблетки. Вообще, насколько Оушин известно, противопоказано совмещать прием лекарств с распитием алкоголя, но Реин уже прячет за спину открытую бутылку пива, втихаря попивая, пока не видит Роббин. И почему ребята это одобряют? Тея отходит от окна, убедившись, что у неё есть время, и поправляет удушающий ворот рубашки в клетку, мелкими шажками приблизившись к спортивной сумке О’Брайена. Приседает на колени, раскрывая молнию, и начинает шарить по внутренним карманам, с волнением в глазах посматривая в сторону открытой двери и прислушиваясь к звукам. Руки дрожат от беспокойства, но она обязана это проделывать. Когда-нибудь до О’Брайена дойдет. И тогда они смогут это обсудить. А пока в его планах скрывать, она продолжит действовать на свое усмотрение. Тея находит практически на самом дне упаковку сигарет, раскрывает. На этот раз в ней действительно обычные сигареты. И четыре косяка. Они едут всего на день. Зачем ему столько? Неужели, потребность начинает расти? Нехорошо. Оушин не медлит. Кладет упаковку обратно, сжав косяки в ладони, застегивает молнию, вскакивает, подбегая к книжному шкафу, и выдвигает несколько книг, положив завернутую травку на полку за ними. Сейчас у неё нет времени избавиться от этого дерьма, но как только вернутся, сразу же разберет и смоет в унитаз. Ставит книги на место. Вовремя, так как в комнату сворачивает парень, удивленно взмахнув руками: — Только не говори, что ты опять читала вместо того, чтобы собраться? Тея умело натягивает улыбку, скрыв свое волнение, и оборачивается, подскочив к кровати и схватив с неё рюкзак. Дилан наблюдает за её дерганным перемещением, невольно мысленно проводя параллель с неугомонной мартышкой, что вызывает у него улыбку: — Идем? — подходит к сумке, подняв её с пола. Выпрямляется, набросив ремень через плечо, а Оушин невольно пристально следит за его действием, будто боится, что вот прямо сейчас раскроется похищение травки из упаковки, но это всё пустые страхи. Ведь Дилан обращает на неё взгляд и видит не взволнованность, а какое-то растерянное детское лицо, из-за чего в очередной раз усмехается: — Что? — подтягивает ремень на плече. Оушин смотрит ему в глаза. И также забавно пробегает мимо под смеющимся вниманием парня, который не сводит с неё подозревающего взгляда, пока девушка не пропадает за стеной, кажется, поскользнувшись на повороте. Роббин вчера драила полы. Надраила настолько отменно, что Оушин, в своих домашних носочках устраивает фееричное ледовое шоу, когда спешит в какую-нибудь часть дома по каким бы то ни было срочным делам. Девчонка, живущая в своем ритме, своей жизнью, в своей голове. Порой парню охота забраться в её сознание, чтобы понять, как там всё устроено. Пару раз Тея даже врезалась в стены. Конечно, Дилану стоит сделать серьезную мину и попросить Тею не носиться, но за этим неуклюжим комком слишком забавно наблюдать. Главное, чтобы с лестницы не повалилась. Дорога плывет. Стекла окон опущены. Прохладный ветер сочится в салон, разгоняя аромат никотина. Небо пасмурное, местами бугрится тучами, но это не влияет на настроение. Дилан, Норам и Брук безумолку общаются. Тея, к сожалению, не может принять участие, ведь обсуждается прошлое. Их прошлое. Оушин не стремится предпринять попытку стать частью разговора. Её задумчивый вид разнится с общим настроением присутствующий. Ребят объединяют воспоминания. Чувство ностальгии. Тея не станет лезть, нарушать их атмосферу. Она просто хочет быть рядом с Диланом. Возможно потому, что желает проконтролировать его состояние. Всё-таки… они собираются неплохо так выпить. Кто его знает, как О’Брайен поведет себя после пару бутылок пива? Сидит на заднем сидении, подперев ладонью щеку, смотрит в окно, кутаясь в отданную ей кофту Дилана, чтобы не простудиться. Брук занимает место так, дабы выглядывать между передними сидениями и общаться с парнями. Она продолжает пить пиво, уже вторая бутылка, делит одну сигарету с Норамом. Дилан одной рукой держит руль, второй потягивает никотин. Он нечасто позволяет себе курить во время вождения, но сейчас он становится тем Диланом, которого знают Норам с Брук. Это напрягает Тею. Часто люди, встречая тех, с кем их связывало прошлое, начинают вести себя привычно для того времени. Причем неосознанно. Норам тянет руку к радио, принявшись переключать каналы, как вдруг салон заполняет тихий кантри-рок. Дилан резко переводит на передатчик взгляд: — О нет. — О да, — Норам тянет с широкой улыбкой, и Брук хихикает, покачивая головой в такт музыке, и оба Реина начинают подпевать, пребывая на одной своей волне. О’Брайену остается только закатить глаза и смириться: — Совсем не меняется. — Кантри вечен, — Норам с довольным лицом протягивает Брук сигарету и переводит на неё внимание, заворожено наблюдая за тем, как девушка втягивает в рот никотин, исподлобья взглянув на него в ответ. — Помнишь эту песню? — Норам пихает Дилана в плечо, и тот как-то странно косится на него, нервно сощурившись, мол, не упоминай. Не сейчас. Только нетрезвая Брук рядышком не улавливает сигналом: — Я помню, чем мы втроем занимались под неё, — звучит пошловато, и таким образом воспринимает её тон Оушин, сложив руки на груди. Хотя под эту песню они когда-то, нехило набравшись водки, решили принять пенную ванную в одежде. О’Брайен всё же улыбается, перебросившись взглядом с Реин. Тея вздыхает, скованней стискивая руки на груди, и ерзает, искоса следя за профилем Дилана и эмоциями, которые он выражает. Пока он кажется спокойным. Но еще не вечер. И он еще не пьян. На телефон приходит очередное сообщение за утро. Эркиз интересуется, смогла ли Роббин выспаться или же опять нашла причину вскочить пораньше. Женщина оттягивает ответ. Бродит по комнате. Медленно перебирает ногами, покусывая кончики ноготков. Одной рукой обхватывает живот, ощущая тянущую боль где-то в желудке. От волнения её тошнит. В ладони сжимает небольшой аппаратик, купленный в аптеке больницы. Один из шести. Посматривает на наручные часы. Прикрывает веки, вздыхает. Продолжает бродить по спальне, отдаваясь тревожной тишине, царящей в доме. Приседает на край кровати, ссутулившись и опершись локтями на колени. Свободной ладонью проводит лицу. Опускает руки. Пальцами крутит вытянутый предмет, не сразу решаясь взглянуть на результат. И сглатывает, резко вскинув взгляд в сторону окна. Сдержанно дышит, пытается прогнать нарастающий страх. Что ж. Уже третий положительный тест. Пора серьезно подумать.***
У меня были исключительные сомнения по поводу поездки. Но они куда-то улетучились, стоило мне сделать пару глотков пива. Не налегаю на алкоголь, боясь знакомого чувства расслабления, правда позволяю себе немного слабости. Я была в этом доме всего раз. В самом начале своего пути к переосмыслению. Полезно оказаться здесь снова, будучи уже слегка иным человеком с иным взглядом на вещи. Атмосфера сама собой разгладилась, хотя не думаю, что кто-то кроме меня испытывал напряжение. Давно уже опускается вечер. Сумерки темнотой сочатся сквозь стволы высоких хвойных деревьев. Меня привлекает позднее время своей особой тишиной. Но только не внутри стен дома. — Так, — Норам, будучи навеселе, одной рукой удерживает бутылку, другой выхватывает сковородку из ладоней Брук. — Нет. Ты не будешь готовить. — Я прекрасный повар, — и чего Реин тянет к изготовлению кулинарных шедевров в состоянии опьянения? Её максимум — это сваренная картошка. Которую иногда она забывает почистить и нарезает прямо так, в кожуре. Сижу за столом, молча наблюдая за борьбой людей, не способных нормально удерживать равновесие. Зачем они враждуют за плиту? У нас с собой куча всякой неполезной еды, вроде чипсов и прочего. Подпираю ладонью щеку, вздохнув, когда сковорода с картошкой падает на пол, заставив Брук залиться громким смехом и так же осесть на паркет. Норам не уступает ей. Похожим образом опускается, давясь пивом из-за смешков, которые пытается сдерживать. Да уж. Может, тоже напиться внулину, чтобы хихикать, как идиотка, а заодно не осознавать всей неловкости своего пребывания здесь? Опускаю скучающий взгляд на полную бутылку пива, и образовавшийся во рту привкус горечи заставляет меня сморщиться. Не. Пожалуй, откажусь от безудержного веселья. Оглядываюсь на прихожую. Куда опять пропадает О’Брайен? *** Уж лучше пялиться в окно, пока эти трое наслаждаются компанией друг друга. Тея подпирает ладонью щеку, не прикасаясь к пиву в бутылке, которую крепко держит пальцами. Её колено нервно подрагивает вверх. Непроизвольно брошенный взгляд в сторону настенных часов — уже половина одиннадцатого вечера. Оушин разучилась отрываться. Ей уже спать охота. Конечно, картошка продолжает жариться. Никто о ней практически не вспоминает. Кому она нужна? Есть же чипсы и пиво. Но Брук продолжает восклицать о необходимости сварить еще и спагетти. Реин сидит рядом с Норамом напротив Оушин с Диланом. И Тея никак не может понять причину своей неприязни, вдруг возникшей к девушке. Да, она осознает свою ревность, но… что-то еще. Что-то… Тея никак не может разглядеть. Она порой слишком пристально наблюдает за Реин, анализирует её поведение, но замечает за ней лишь желание быть центром для этих двоих. Манипуляция? — Давайте разведем костер? — девушка с таким ажиотажем восклицает свое предложение, с таким огнем в глазах и хлопком по столу, что Тея невольно вжимается в спину стула, возжелав оказаться в отдалении от Реин. Ведет себя крайне неадекватно. Ей не стоит пить, учитывая проблемы с головой. Почему ребята ей позволяют? — Только не здесь, — Дилан подносит горлышко бутылки к губам, окинув взглядом помещение кухни и напомнив подруге о «несчастном» случае, произошедшем когда-то в этом самом месте. «Брук похожа на африканскую птицу», — внезапно понимает Оушин, наблюдая весь колорит эмоций, что выдает девушка. Ей не хватает пестрых перьев, которые она могла бы распушить от раздражения. — На улице, приурок, — ворчит девушка, заставив Норама прыснуть смешком. Дилан с довольным выражением лица наблюдает за попыткой Реин поймать губами соломинку, дабы испить алкоголя из стакана. — При-ду-рок? — О’Брайен уточняет, на что Брук реагирует безмятежно и крайне важно: — Я так и сказала. — Ладно, разведем, — Дилан внезапно загорается идеей пожарить что-нибудь на костре. Это ассоциируется у него с приятными воспоминаниями. Так что почему бы и нет? Он поднимается с бутылкой в руках под вниманием Теи. Реин резко вскакивает: — Я помогу! — и спешит за парнем к порогу, получив в спину недовольное: — Эй. А картошка? — Норам бурчит в пустоту, ведь Брук уже вешается на плечо Дилана, пропадая вместе с ним за стеной. — Зараза, — усмехается, сделав большой глоток, и встает, дабы занять себя готовкой. Находиться наедине с Теей ему некомфортно. Он не знает этого человека и, что уж таить, чувствует исходящее с её стороны напряжение. Но она — девушка О’Брайена. Исходя из наблюдения, довольно-таки простая по натуре. Вот только её молчание нельзя назвать привычным. Норам словно может улавливать шум, исходящий от мыслительного процесса Оушин. Это… странно. И, скорее всего, надуманно, так что он улыбается ей: — Не нравится пиво? — о чем еще можно говорить? Тея долго пялится в сторону коридора, затем медленно двигает губами, нехотя отвечая: — Я любила выпить. — А кто ты, когда пьяна? — Норам на фиг снимает сковородку с плиты. — Я — паркурщик, Брук — повар, Дилан… — Дилан — спящая красавица, — Оушин перебивает, и Норам давится смехом, кивая головой: — Тоже заметила, да? — Он может уснуть в любом месте, в любой позе, — голос девушки ровный, а глаза вновь устремлены в сторону коридора. — Таки… А ты кто? — Норам садится напротив неё, вдруг чувствуя себя гораздо раскованней в компании незнакомки. Тея задумчиво мычит под нос, никак не меняясь в лице, и с таким же спокойствием шепчет: — Я — царь Леонид. Норам клонит голову к плечу, вопросительно прищурив веки: — В смысле? Уголок губ Оушин дергается, но она сдерживает улыбку, опять подперев ладонью щеку: — Ногами размахиваю. Повышенная влажность зимними вечерами способна вырвать тебе глотку, если ты как следует не утеплишься перед выходом на улицу. По этой причине Брук кутается в шерстяной плед, натягивает капюшон куртки и лишь после выходит за Диланом на задний двор. Парень обходится одной кофтой. Наверное, ему охота ощущать на теле дискомфорт, приносимый холодом. Тот немного остужает пылающий разум. О’Брайен набрасывает углей, находит более-менее сухие ветки. Выложенный камнями круг использует для рамок предполагаемого костра. Когда Реин выходит к нему, огонь уже начинает разгораться. Дилан садится на бревно напротив, продолжая переворачивать угли палкой. Холод медленно врастает в кожу. Брук шаркает к спине О’Брайена, мягко ворошит пальцами его волосы и садится рядом, укутавшись по самый нос в теплый плед. Какое-то время между ними царствует молчание. Девушка с приятной ностальгией прислушивается к скрежету дерева, к постанывающему где-то в кронах елок ветру, к трещанию сверчков и далекому уханью совы. Прикрывает веки, чуть скинув голову, и губы сами собой расплываются в улыбке. Так приятно вновь оказаться здесь, в этом же составе. Ну, почти. Только Тея Оушин не к месту — вот, о чем невольно задумывается Брук, когда переводит взгляд на огоньки, возникающие в разных местах костра. — В последнее время ты какой-то… зажатый, — нетрезвый мозг — не помощник в процессе душевных бесед. Дилан задумчиво смотрит на разгорающиеся угли, тревожа их палкой: — Думаешь? — задает вопрос с наигранной безмятежностью и моргает, когда огонек пламени начинает резать взгляд. Брук мнется, заерзав на бревне. Прячет ладони в карманах, грея пальцы, и со вздохом вновь смотрит на профиль парня, неуклюже подбираясь к главному: — Ты… зная тебя… ты, наверное, чувствуешь себя… — Брук, — Дилан прерывает её попытку залезть ему под кожу. С некоторых пор ей там не место. — Всё хорошо, — смотрит на неё искоса. — Главное, чтобы ты справилась со своими… — замолкает, полагая, что так или иначе выразиться не совсем корректно. Реин внимательно изучает его лицо, слишком вдумчиво для человека, погрузившего в себя три бутылки пива. И с проявившейся в глазах виной опускает их, с трудом втянув в легкие достаточно кислорода для «фильтрации» мыслей: — Прости меня. О’Брайен нервно откашливается, недовольно зыркнув на Реин, но не принимается остановить её попытки быть услышанной. Девушка пристально наблюдает за разгорающимся огнем, выражая всё больше эмоций на лице, главная из которых отражается в глазах: — За мою ложь. За попытку навредить всем. И тебе в том числе, — вынимает ладони и опускает на них взгляд, принявшись играть пальцами с краем пледа. — Я просто была так зла, — вдруг хмурится, признаваясь себе в этой истине. Дилан не встревает. Позволяет ей высказаться, чтобы немного, но ослабить тревожность из-за ошибок прошлого. Брук с волнением посматривает на парня, двигаясь чуть ближе, чтобы прижаться плечом к его плечу и почувствовать себя комфортно. — Я всегда сдерживала эмоции внутри, — берет рядом лежащую веточку, принявшись концом удерживать над языками пламени, греющими её щеки, — подавляла, считала, что отсутствие чувств делает тебя сильным человеком, — моргает, еле воздержавшись от желания шмыгнуть носом. — Внутри творилось столько… — хмурится, с задумчивым видом анализируя свои ощущения. — Я чувствовала так много, — кончик веточки загорается, и Дилан легонько бьет по нему своей палкой. — И меня это злило, — девушка поднимает дымящийся кончик к лицу, как-то опустошенно наблюдая за испарением дымка. — Я старательно творила из себя другого человека. Другую Брук Реин. Худую красотку, с шаром из воздуха вместо мозгов, — почему-то улыбается. — Так приятно быть свободной от мыслей. Я гордилась своими успехами, добиваясь пустоты, — уголки губ опускаются, а взгляд вновь обретает серьезность в обмен на беспечность. — Но каждый раз эмоции, скапливаясь, вводили меня в ужас. Сначала это было раз в пару месяцев, затем в месяц, затем… в неделю. А потом в день. Обязательно раз в день я поддавалась этому бесконтролю. Сглатывает, вновь опустив кончик ветки в огонь, который сильно разгорается, поднимаясь пламенем выше. Хорошо было бы отсесть от костра подальше, но на улице слишком холодно, так что гораздо приятней быть возле источника обжигающего кожу тепла. — Моя мать… — Брук моргает, внезапно осознав, что язык сворачивается, не позволяя выдавить задуманное. — А Норам… они… Заметив её заминку, Дилан отсекает: — Не говори, если не хочешь. Это должно остаться внутри неё. Необязательно просить прощения, оправдывая свое поведение. Некоторые вещи О’Брайену лучше не знать. Брук ненадолго замолкает, устремив свой взор куда-то в сторону темного леса, и в итоге прикрывает веки, решив немного перевести дух. Больше нет ни сил, ни стремления говорить. Она сказала слишком много, хотя между ними нет места недомолвкам, но что-то по-прежнему удерживает девушку от признаний такого рода. — Прости меня, — девушка повторно шепчет, никак не ожидав, что это вызовет ответную улыбку у Дилана. — Так приятно осознавать, — загадочно произносит он, подбросив палок в костер. Брук с интересом косится на него, наклонив голову. О’Брайен переводит на неё взгляд, продолжая улыбаться краем губ: — Не зря ты мне нравилась. Реин не моргает, не удержавшись от ответной улыбки. Смущенно опускает глаза, склонив голову, и еще ближе жмется к парню, обхватив его предплечье руками. Дилан признается в том, что питает неординарные чувства к Брук. Это нормально, учитывая, сколько их связывает. Мысли о Реин вызывают теплоту прошлого, смешанную с горечью ностальгии. Настолько неоднозначное отношение. Парень вдруг вполне серьезно, уже без намека на улыбку констатирует: — Ты намного глубже, чем кажешься. Брук вздергивает нос. Во взгляде проявляется знакомый огонек. Девушка с довольной улыбкой чмокает Дилана в щеку и укладывает голову ему на плечо, томно вздохнув: — Проблемы эмоционального характера принижаются. И я принижала их значимость, пока не осознала, насколько это влияет на мою жизнь. Всё начинается с мельчайших деталей, вещей, на первый взгляд не значимых. Но они усиливаются, разрастаются. И из «нормального» остается одна кожная оболочка. А под ней… — замолкает, прислушиваясь к ровному дыханию О’Брайена. — Это важно, — мысль перескакивает. — Всё это на самом деле важно, — прикрывает веки. — Вы так яро верите в необходимость оказания помощи мне. Направляете меня на лечение. А сами-то? — морщится, снова вздохнув, уже сонно. — Хотя… Удивительно, но Норам первый из нас прошел курс реабилитации. И опять-таки с твоей подачки. Дилан хмурит брови, пропустив смешок: — Это скорее было чем-то принудительным, — согревается, впитывая тепло, исходящее от Реин. Девушка остается серьезной, когда разжимает веки, попросив: — Подумай, ладно? –чуть отстраняется, дабы установить зрительный контакт. — Насчет своего здоровья. О’Брайен понимает намек. В очередной раз делают акцент на его поведении. Он в курсе. Просто пока ему не до этого. Дилан не отвечает, просто приподнимает ладонь, пальцами убрав локон волос Реин ей за ухо. Лицо девушки как-то бледнеет, мимика немеет на глазах. Это действие… Жест по отношению к ней. Не меняется. Дилан О’Брайен испытывает необъяснимое стремление касаться волос тех, к кому испытывает сильные чувства. И плевать, что отношение к Брук видоизменилось. Девушка активно моргает, невольно глотнув скопившейся во рту воды, открыто смотрит на парня, который убирает ладонь от её волос, вновь уставившись на языки пламени. Брук опускает взгляд. Поворачивается боком. Сидят. Молчат. Странные отношения, построенные на привязанности. — Поехали с нами, — слетает с языка Реин. Она сама испуганно реагирует на свое предложение, сильно стиснув пальцами веточку. Та ответно издает хруст. Дилан продолжает молчать, но угли и дощечки в костре мешать прекращает. Тея отходит от окна, колким взглядом повторно окинув затылки ребят во дворе. Отворачивается, сложив руки, и медленно шаркает обратно на кухню, задумчиво скользя вниманием по паркету. *** Знаете, пора бы спать. Я, Тея Оушин, признаюсь в том, как сильно меня тяготит подобное времяпрепровождение. Уже челюсть болит от постоянных зевков. И я замерзла. Сижу на ступеньках террасы, смотрю в спины Норама и Брук, которые каким-то образом еще находят силы для бесед и смеха. Хорошо, что вокруг нет соседей. Их говор любого с ума сведет. — Куда Дил пропа-ал? — Реин… сильно пьяна. Она уже в открытую валится на парня, используя его в качестве подушки и опоры. Нораму, судя по всему, такая роль по душе. — Наверное, по традиции уснул в ванной, — парень напоминает об особенностях друга, и Брук заливается пьяным смехом, пихая собеседника ладонью: — Точно, точно! Оглядываюсь на дом. О’Брайен давненько ушел за… он не сказал, что именно ему понадобилось. Если так подумать, он проводит с друзьями куда меньше времени, чем я. Постоянно отлучается. По понятным причинам: пытается выкурить травкой негативные эмоции. Только вот… Моргаю, опустив бутылку на поверхность деревянного пола, и встаю, направившись в дом. Травку я выложила. Значит, он не получит успокоения. Вряд ли Брук или Норам заметят мое отсутствие. Сомневаюсь, что они вообще о моем присутствии знали. В доме погас основной свет. Чтобы не тратить электроэнергию, с финансами у О’Брайенов совсем туго. Привыкнув к темноте, спокойно поднимаюсь на второй этаж, направившись в сторону комнаты, в которой Дилан оставил наши вещи. Я, честно, боялась, что мне придется делить кровать с Брук. Слава богу, обошлось. В комнате горит слабый свет. Я даже не морщусь, не защищаю глаза, когда приоткрываю дверь, заглянув в помещение. И, как предполагалось, нахожу О’Брайена: сидит спиной ко мне на кровати, в ногах раскрытая спортивная сумка, все вещи вывалены на пол. — Дилан? Он вовсе не оборачивается с ожидаемой резкостью. Его ладони замирают внутри сумки, а плечи медленно поднимаются вверх на вздохе и опускаются на выдохе. Я переступаю порог, сложа руки бреду к нему, внимательно следя за легким подрагиванием пальцев, которыми он проводит от волос к затылку шеи, оглянувшись. — Забыл запасную зажигалку, — пытается улыбнуться, но выходит, мягко скажем, неудачно. Вся его несобранность читается на лице. Бледном и слегка влажном. Он так ломается? Или до ручки его доводит ситуация? Осознание того, что происходит? Или… уединенный разговор с Брук принес что-то неожиданное? — У Норама наверняка есть, — тыкаю носом в нелогичность его поведения. Встаю сбоку, твердо переступив с ноги на ногу. Смотрю на Дилана слегка снисходительно. Парень, вскинув взгляд больно виновато, нерешительным кивком соглашается, проронив: — Да, — опускает голову, сцепив пальцы. — Верно. — Ты плохо себя чувствуешь? — в очередной раз возвращаюсь к вопросу, который задаю довольно часто в последнее время. О’Брайен нервно потирает затылок ладонью, морщась и пытаясь выдавить что-то внятное, но опять-таки вздыхает, махнув рукой. Чем вызывает хмурость на моем лице. Приседаю на корточки, проигнорировав хруст в коленях, и заглядываю ему в глаза, со всей серьезностью, на которую вообще способна: — Давай расслабимся. Дилан на мгновение поднимает взгляд в потолок, видимо, ожидал от меня всего, но не… такого сомнительного предложения. Потому так долго размышляет, заставляя меня сказать это: — Хочу посмотреть фильм с тобой, — хмурюсь, ладонями опираясь на его колени, и ниже клоню голову, щекой коснувшись своих костяшек. О’Брайен, наконец, возвращается из долин своего подсознания, взглянув на меня немного иначе. Узнаю это выражение, незаметно сглотнув от понимания того, что меня может ожидать. Пристально смотрит на меня, спустив внимание на уровень моих губ. Долго. Сижу и жду. Дилан расцепляет замок ладоней, пальцами правой коснувшись моей щеки. Проводит костяшками ниже, обводя скулу, и большим пальцем скользит по моим губам, внимательно прослеживая за своим движением. Чувствую его дрожь, но он не демонстрирует скованности, вновь встретившись со мной взглядом. Внимательно смотрю на него, вовсе осев на пол напротив, ведь ноги начинают постанывать от боли. Продолжаю сдавливать его колени ладонями. Его ладонь знакомым образом перемещается на мою тонкую шею, сжимает кожу, но вовсе не сильно. Скольжу пальцами выше, коснувшись ремня, а носом прижимаюсь к одну из его колен, пленительно долго всматриваясь в глаза, чтобы понять, о чем он думает. Но мыслей не прочесть в стальном взгляде. Хотя это хороший знак. Дилан всегда внешне меняется, когда речь заходит о… совместном просмотре фильмов. Правда, наклоняется ко мне неуверенно. Его пальцы стискивают мою шею, потянув себе на встречу. Полагала, что парень поцелует меня, но он просто жестко коснулся губами моих губ, с тяжестью выдохнув через нос. Смотрю на него, послушно сев обратно, когда мою шею отпускают. Опускаю руки, переплетая пальцы на коленях. Дилан прячет лицо в ладонях. Не выражаю никаких эмоций, встаю, подхожу к тумбе, выключаю свет и забираюсь на кровать позади парня, скользнув ладонями по его спине к шее. Он передергивает плечами, наверняка где-то между лопатками зудит. Осторожно проникаю холодными пальцами под футболку, носом ткнувшись ему в затылок. Парень продолжает скрывать лицо, сутуля плечи. Целую за ухом, невольно глотнув знакомый аромат кожи, и, ощутив, как его тело передергивает, прижимаюсь губами к виску, запнувшись: — Хо-чу тебя, — с волнением роняю вздох, прижавшись к его спине костлявым телом. Чувствую, он начинает сдаваться, и обвожу пальцами его ребра, опустив ладони к ремню, полностью обхватив тело. Пальцы решительно возятся с ледяной пряжкой, продолжая углубленно дышать, ощущая, как сама отдаюсь желанию, а потому произнести следующее не составляет труда: — Трахни меня. И робость куда-то испаряется. Абсолютно. Просыпается Деградация, только не лично в каждом. Она становится какой-то чужой, единой для обоих. *** — Теперь и Тея про-па-ла, — Брук валится головой на колени Норама, ворчливо надув щеки. Парень тормозит бутылку на уровне шеи и оглядывается на темные окна дома, задумчиво изогнув брови. — Идем их искать, — Реин отыскивает очередную гениальную идею и готовится подняться, но Норам кладет ладонь ей на живот, насильно удержав на месте: — Э-м. Нет, — догадывается, куда и почему эти двое вдруг пропали. — Не стоит. Брук перехватывает его ладонь, заключив в плен своих рук, мол, теперь не сбежишь, и с довольным лицом смотрит куда-то в небо, хихикая своим мыслям. Переводит нетрезвый взгляд на Норама, с большей серьезностью всматривающегося в тлеющий костер. — Ты правда хочешь проехать со мной? — девушка пытается разглядеть в нем сомнения, но она слишком пьяна для разумной оценки поведения. Норам ровно произносит: — Да, — и делает глоток. — Почему? — она ерзает головой на его коленях. — После всего, что я сделала, — хмурится. — Почему? Норам опускает глаза. Долго и внимательно изучает её лицо в тусклом теплом свете огня. Свободной ладонью касается её волосы возле лба и убирает локоны с лица, отчего её губы расплываются в улыбку: — Было бы здорово, если бы Дил поехал с нами, — прикрывает веки. — Может, и его уговоришь? — почему-то хихикает, удобнее устраивая голову. Норам сжимает зубы, непроизвольно сощурившись и заметно нахмурив брови. Данная реакция останется незамеченной. Парень продолжает путать пальцы в волосах девушку, наблюдая за тем, как дрожат её ресницы, когда она открывает еще одно потайное желание: — Хочу всех вас. Всегда рядом. *** — Тише ты, — Дилан сам еле сдерживает смех, когда я начинаю ерзать под ним, борясь с щекоткой, которую приносят его попытки стянуть с меня майку. — Но мне щекотно, — не могу свободно шевелиться. О’Брайен с изогнутыми от возмущения бровями пялится на меня, как на олицетворение идиотизма: — Какие шуточки? Мы тут серьезными вещами занимаемся, — снимает с меня майку, присаживаясь, и я свободно дергаю стопами, обхватывая ногами его талию. — Ты должна быть возбуждена, — делает замечание, а я шире улыбаюсь, прикрывая руками подобие груди, что держится на костях: — Что-то пошло не так. Не избавилась от комплекса. Не хочу демонстрировать свое тело. Его с трудом можно назвать привлекательным. О’Брайен без уточнения сжимает мои запястья, поднимая над телом ладони и укладывая над головой к изголовью кровати. Холод покалывает голую кожу. Признаюсь, я теряю некоторую осмотрительность. После того, как Дилан стягивает с себя футболку, сложно сказать, что вообще происходит. Просто исследую вниманием его тело, находя новые синяки неясного происхождения. Парень наклоняется, выдохнув мне в губы прежде, чем коснуться их, с давлением углубив поцелуй. Совершенно… совершенно не обращаю внимания на то, чем занятые его руки. Удивительно, что он способен одновременно с поцелуем… Мнусь, когда парень резко разрывает контакт губами, взглянув мне в глаза, и замечаю, что он еле сдерживает ухмылку, а в глазах пляшут знакомые огоньки. От него приятно пахнет. Костром, никотином и мятой. Скольжу взглядом по татуировкам, покрывающим кожу. И испытываю нестерпимое желание коснуться их пальцами, очертив линии, но… Завороженная, я не сразу ощущаю некоторую скованность рук, но, когда удается её прочувствовать, в моих глазах мелькает настороженность. Вскидываю голову, взглядом находя свои руки, ладонями уложенные над подушкой. Запястья перетянуты и стиснуты между собой тканью моей майки. С волнением часто моргаю. Любого человека вгонит в ступор потеря подвижности и физической свободы. Снова смотрю на парня, который, как и прежде, нависает надо мной, удерживая одной ладонью мои связанные руки. Его нечитаемый взгляд пристальностью врезается в мое лицо, он ожидает реакции и, думаю, получает её в той форме, в которой ему хочется. — Развяжи, — шепчу, слегка дернув руками. Крепко сдержаны. И это автоматически пугает, хотя я осознаю, что никаких насильственных действий надо мной не производится. На лице О’Брайен расцветает усмешка. Взгляд остается пронизывающим, и по коже начинает струится холодок от столь ровного тона. — Нет, — парень наклоняет голову набок, наблюдая за моими попытками высвободить запястья. Активнее дышу, желая прикрыть безобразное тело и испытать больше уверенности. Больше не пытаюсь повторить просьбу. Ведь узнаю этого Дилана. Я буду просить — он станет делать всё наоборот. Ему это приносит удовольствие… *** Её руки предательски трясутся. Глаза не фокусируются на предметах, что вызывает приступ тошноты. Голова кругом, помещение дрожит, искажается. Впервые она сталкивается с настолько серьезной слабостью. И она не знает, как с ней справляться. Рубби предпринимает попытку приподняться на руках. Кровать жесткая, всё тело после сна охвачено болью из-за приносимого дискомфорта. Кости ломит. Куда-то пропадает осознанность. Её разум спутан, и странно, что она с таким мысленным хаосом анализирует свое состояние, понимая, как хреново обстоят дела. Ей никогда прежде не приходилось сталкиваться с физическим непослушанием собственных конечностей, но сейчас её тело будто само решает, как и куда двигаться, какие действия производить. Ей бы свалиться обратно на кровать и не шевелиться еще полвека, пока судорога не пройдет, но нет. Всё тянется вверх за идеей выбраться на свободу. Здоровое сознание ищет выход из больного тела. Приседает, продолжая упираться ладонями в матрас. Ноги слегка согнуты. Поднять колени выше она не способна. Отсутствующий взгляд скользит по одеялу. Зрачки дрожат. Внутричерепное давление подскакивает в разы от производимых движений — и из ноздрей медленно проявляется капля крови. У неё нет сил оторвать руку от кровати, чтобы пальцами удержать алую жидкость внутри. Если тело лишится хотя бы одной опоры, она рухнет обратно. Рубби остается только полусидеть, смотреть куда-то потухшим взглядом и стараться не разрыдаться. Глаза слезятся. От эмоций давление будет расти. Но она так устала. Почему она чувствует эту слабость? У неё ведь столько сил. Она ощущает их бурление внутри, так, почему.? — Тебе лучше остаться, — мистер Эркиз больше часа находится в комнате дочери, молчаливо наблюдая за её попытками присесть. Кажется, задача проста, но девушка никак не справится, и в этом виноваты многие разрушающие процессы, давно активизирующиеся в её теле. Девушка морщится, простонав под нос, и сдавливает влажные веки, с тугой болью в голове попытавшись приподнять себя выше. — Рубби, — мужчина подходит к кровати, нервно перебирая пальцами воздух, ведь никак не решится коснуться родной дочери. — Всё. Это край, — с сожалением и виной смотрит на неё, качнув головой. — Прекрати. Рубби морально тянется вверх, но тело начинает опускаться обратно к кровати, и девушка стыдливо хнычет, всё-таки ложась головой на подушку. Руки ноют. Она по-прежнему не может поднять их к лицу, чтобы зажать пальцами нос и сдержать кровь. Не хочет открывать глаз. Не хочет видеть искаженный её сознанием мир. — Чего ты добиваешься? — уже с упреком спрашивает Эркиз, взяв с тумбы салфетку, чтобы промокнуть кровь, которая увлажняет её губы, а девушка по-детски стонет, слегка запрокидывая голову от негодования и нежелания мириться с действительностью. «Я жить хочу». Раньше Браун не позволял себе надолго уходить из дома. Его заботило эмоциональное состояние матери, а потому он плевал на свое желание оказаться подальше от неё, от людей в целом и терпел постоянно присутствие кого-то рядом. Но последние пару дней парень не был способен перенести чью-то компанию. Поэтому он практически ночевал в боксерском клубе. А теперь ожидал нескончаемых долбежек его мозга на этот счет, ведь «как ты смеешь не думать о моих чувствах?». Поздний вечер. Дэн не придает значения свету, льющемуся со стороны окон кухни. Он открывает входную дверь, с тяжестью в мышцах удерживая спортивную сумку. Всё болит. Из-за дверей кухни выходит женщина. Выглядит неплохо, словно собирается на какое-то мероприятие. Дэн слишком устал, чтобы разумно оценивать состояние матери. — Дэниел? — женщина выглядит как-то напряженно, хотя она рада наконец увидеть сына, который впервые пропал так надолго. — Где ты был? — на её лице читается неподдельный шок и обида на парня, который не думает о её чувствах. Она себе места не находила, полагала, произошло нечто страшное. Дэниел необычно ведет себя в последнее время. Что ей остается думать? Только о худшем. Парень устало взирает на неё с высоты своего роста и, поправив сумку на плече, обходит, удивляясь тому, что в такой поздний час мать не спит. Равняется с порогом кухни, бросив незаинтересованный взгляд в помещение, и застывает на месте, вниманием въевшись в бутылку водки и нарезанные колбасы с сыром. Перетекает взглядом на отца, нервно топчущегося у своего стула и держащего его за спинку, словно в качестве защиты. Мисс Браун встает рядом с сыном, коснувшись его плеча ладонью. Подозревает, какие чувства вызывает картина выпивающих родителей, но всё в порядке, они просто решили немного расслабиться, это не так опасно, когда поддается контролю и воле. — Что это? — Дэн ощутил укол разочарования и с ним же в глазах смотрит на мать, которая робко сжимает ладони, переглянувшись с мужчиной: — Мы… просто захотели… ну… — почему она должна оправдываться перед ним? — Иди спать, — сглатывает. Они — взрослые. Он — ребенок. С чего вдруг она, его мать, обязана чувствовать стыд за желание опрокинуть рюмашку? Опускает взгляд, сложив на груди руки. Дэн даже рот приоткрывает от шока. Женщина замыкается, закрывается от сына, хотя… он ведь… Парень хмурится. Серьезно? Она серьезно считает, будто это нормально? Позволять человеку с зависимостью пить в их доме? И пить вместе с ним? С мужчиной, который превратил долгие года их жизни в ад? Правда? Это какая-то шутка? — Да пошла ты… — укол в груди не может проигнорировать. Ощущение, будто его предали. Женщина вмиг хмурится, вскинув взгляд, и встречает искреннее отторжение. Её сын выглядит таким выжатым. Он просто смотрит на неё, не веря, что это правда происходит. Его взгляд леденеет, теряет эмоциональность. Он переминается с ноги на ногу, нечитаемым взглядом покосившись в сторону стола и бутылки, после чего опять зрительно встречается с матерью, с большим равнодушием процедив: — Пошла ты. Отныне, с этого самого момента, его ни черта не волнует. Его мать — человек взрослый. Пускай сама принимает решения и сама несет за них ответственность. Больше он ей не поможет. Усталость. Не гнетущая, не давящая из тебя все положительные эмоции. А приятная, жаром растекающаяся под кожей. Тея тихо дышит, утопая в полученных ощущениях. Тело, понятным образом, постанывает после грубого акта, и не совсем правильным образом девушка получает от всего этого удовольствие. Ей нравится физическое опустошение. Она больше не полна скрежета, ничего не терзает в ребрах, а голова так притягательно пуста. Мэгги считает, что верный образ избавления от эмоционального груза не может являться физическое насилие над собой или кем-то другим. Но Тее поздно пытаться переучить себя. Ей никто не давал частные уроки по правильным способам избавления от внутренней агрессии, так что плевать, как к её методам будут относиться люди. Ей нравится быть истерзанной, нравится ощущать себя раздавленной. Именно грубость помогает ей «обновиться». На кровати полно места, но внедряются в личное пространство друг друга. Обычно О’Брайену не по душе контактировать во время сна. Сейчас охота ощущать всем существом находящегося рядом человека. Дилан лежит на стороне Теи, прижавшись к её влажной спине грудью и обхватив руками тонкое тело. Так вымотан, но при этом сна ни в одной глазу. Мысли кишат, шумом отвлекают от погружения в небытие. Он много и тяжело думает, хотя только что неплохо так освободился от тисков хандры. Надо бы позволить себе передохнуть от размышлений, но остается слишком много нерешенных вопросов. — Тея? — звучит где-то на уровне её макушки. Оушин разжимает веки, устремив взгляд в темноту, и сонно мычит в ответ, придав тону вопросительную интонацию, а глаза вновь закрываются. Она лишена каких-либо сил, какого-либо здравомыслия. Ей необходимо отоспаться. Дилан полностью выжал её во всех смыслах этого слова. Остается надеяться, что ему полегчало в физическом и эмоциональном плане. О’Брайен дышит ей в макушку, носом зарывшись в волосы. Его взгляд пронзительнее, полон тяжелых мыслей. Руки крепче сдавливают тело Теи, из-за чего она ладонями стискивает кожу его локтей, морально утопая в жесткой хватке и чувствуя себя поистине защищенной. — Это больше, чем с Брук, — Дилан шепотом нарушает ночную тишину. -И Сарой, — двигается, сокращая и без того несуществующее расстояние между ними, дабы полностью ощутить, как морально поглощает в себя её хрупкое тело. Возможно, это очередное проявление собственничества. Тея слишком устала, чтобы реагировать нужным образом. Она продолжает с хрипотой дышать, чувствуя приятное тепло, исходящее от чужого тела. Мычит в ответ. О’Брайен нервно покусывает нижнюю губу, почему-то совершенно ясным и быстрым образом проанализировав вариант поехать с Норамом и Брук в Калифорнию, итогом которого становится еле уловимое: — У меня к тебе больше, чем… просто. Тея ерзает, сонно чмокнув губами: — Хорошо. Дилан моргает. Брук уже уходила. Норам уже уходил. Тея старается не уйти. Почему-то парень вяло усмехается, вдохнув аромат её волос и прикрыв веки: — Хорошо.***
5:37 утра. Небо окрашено бледно-розовым сиянием. Горизонт заливается светом, но веет от него морозом, как и со стороны приоткрытого окна. Дилан открыл форточку на ночь, и теперь по комнате с тихим воем плавает сквозной ветерок, разносящий аромат раннего утра. Мне нравится этот запах. Нравится покалывание на голой коже. Нравится слушать дремлющую природу. Так тихо. Умиротворенно. Будто бы оторван от мира. Сижу на кровати, смотрю в сторону окна, придерживая ткань одеяла, что лениво сползает с плеч, оголяя местами травмированную кожу. Красные пятна — следы от жесткой хватки чужих рук. Багровые отметины на шее, груди, в районе лопаток — его заслуга. Тело по-прежнему охвачено легкой болью. Хорошо было бы выспаться, но мне никак не уснуть. Чувствую себя спокойно, но при этом не могу отказаться от созерцания окружающей атмосферы. Волосы в привычном беспорядке. Губы слегка приоткрыты, чтобы иметь возможность почувствовать вкус морозного воздуха на языке. Хвоя и океаническая соль. Опускаю взгляд на спящего парня. Его любимая поза. Лежит на животе, голову уложив набок, руками сминает подушку. Одеяло накрывает его спину полностью. На плечах помимо черных рисунков слабые вкрапления красноватых оттенков. Надо было сильнее покусать его. Улыбаюсь, медленно наклонившись к затылку шеи, усыпанной родинками, и касаюсь холодной кожи губами, ненадолго прильнув к ней, чтобы дать себе возможность вдохнуть аромат волос. Парень никак не реагирует. Он на удивление крепко спит. Это хороший знак. Последний месяц его нередко мучила бессонница. Я рада, что ему удалось наконец расслабиться. Без травки. За окном громко ухает сова. Резко вскидываю голову, обратив взгляд в сторону утреннего неба, и щурюсь, ведь сквозь кроны темного леса начинают прорываться блики красного солнца. Сажусь. Лучи касаются кожи щеки и лба, приятно обдавая теплом. А в голову приходит странная мысль, поселившаяся в сердце необъяснимым желанием… …Босая ступаю по покрытой мхом земле. Лес продолжает дремать. Влажный холод царапает легкие. Тишина плавно смешивается с шумом волн, разбивающихся о скалистый берег. Иду по тропинке, которую запомнила еще в первый раз своего пребывания здесь. Кутаюсь в плед, скрывая под плотной тканью большую футболку и белье. Больше ничего. Дилан узнает — наподдаст, мне ведь ничего не стоит простудиться. Но сейчас так охота ощутить физически окружающее меня спокойствие, впитать его морозом под кожу. Иду на звук океана. Вскинув голову. Всё вокруг такое… живое, но притихшее. Слышу уханье. Совы переговариваются между собой, наверняка с интересом наблюдая за мной, спотыкающейся на каждой кочке. Лучи алого солнца обдают лицо, имея редкую возможность проникнуть ко мне через хвойный купол. Морщусь, когда на щеку опадает капля росы. Края пледа, утопающие в легком тумане, становятся влажными. Я могу разглядеть то самое место. Обрыв. Так странно вернуться сюда с совершенно иными стремлениями. Находясь наедине с собой и природой, меня вдруг посещает верная мысль. Наверное, ради такого раннего утра стоит жить. Но я не успеваю как следует развить идею, ведь, встав на пороге леса и поляны, заканчивающейся обрывом, мой взгляд врезается в спину девушки, стоящей у самого края. В первый момент мне кажется, что сознание опять рисует несуществующие образы, но нет. Я узнаю эти волосы, узнаю это тело. И хмурю брови, сделав пару шагов вперед, когда девушка с напряжением в спине сжимает кулаки, вытянув одну ногу над пропастью. — Брук? — роняю громко и хрипло. Шум воды и свист ветра уносит мой голос. Брук Реин оглядывается с лицом, полным ужаса и горечи, но как только отыскивает меня глазами, уголки губ дергаются, искажая их в дежурной улыбке. *** — Ты собралась? — Дилан сам не собрался. И не только в плане вещей. Он не ожидал, что возвращаться домой придется сегодня. Но дело важное. Парень бродит по комнате, испытывая очередной диссонанс чувств: с одной стороны ему не охота уезжать, хочется побольше времени провести с друзьями, а с другой — почему-то рад, что эпопея с Реин вот-вот закончится. Его отпустит эта проблема, и он сможет заняться собой. Тея топчется на пороге комнаты, с разочарованием пнув сумку Дилана ногой. Парень даже прыскает смешком. Ребенок. — Нам обязательно уезжать так рано? — девушка складывает руки на груди, проходя к кровати, на край которой садится О’Брайен, проверяя сообщения в телефоне. — Ты говорил про две ночи, — напоминает, сев позади него и упершись локтями в плечи, а подбородком — на макушку. Дилан вздыхает, с суровым видом повторно прочитывая сообщение от матери, а затем убирает телефон в карман, подтянув колено к груди, чтобы завязать шнурки на кроссовке: — Знаю. Но Роббин написала, что Брук надо явиться на осмотр к Эркизу, — кряхтит от такого положения, сам пока не до конца отошел от ночи физической нагрузки. И на что, спрашивается, ему эти тренировки? Всё равно продолжает испытывать дискомфорт даже после секса. — Собрать кучу справок и прочего дерьма, я не вникал, — объясняет Оушин. Тея смотрит перед собой, со вздохом приняв участь, и опускает голову, куснув Дилана на ухо: — Ам, — пробует кожу на вкус и… И резко отпрянула. Так как парень оборачивается, слегка шокировано окинув её лицо взглядом: — Что это было? — срывается со смешком, а губы сами по себе тянутся в улыбке. Оушин опускается на колени, как-то по детски пробубнив: — Я тебя съела. — Чего? — О’Брайен смеется? Да. Смотрит на её серьезное лицо, и оно чертовски смешит своей эмоциональной неуместностью. Тея сутулится, опираясь ладонями на кровать, и чуть поддается вперед, продолжив спокойно смотреть на Дилана. Парень прекращает смеяться над её поведением и наклоняется к ней, желая коснуться губ, но раздается стук в дверь. — Да? — О’Брайен отстраняется, ладонью проведя по волосам, и со скованным вздохом опускает руку, взглянув на Норама, вставшего на пороге. Обмениваются мыслями через зрительный контакт. Помешал? Ага. Ну и пох. Дилан фыркает. Норам усмехается и обращается к Тее, ведь еще не пересекался с ней утром: — Доброе. Оушин выглядывает из-за спины О’Брайена, кинув, и прижимается к его плечу носом, губами, наблюдая за вошедшим парнем. Тот не особо рад известию о необходимости вернуться раньше времени. Он неразборчиво объяснил ситуацию Брук, которая, кажется, выглядела неплохо этим утром. Вполне возможно, она приняла мысль об отъезде. Норам боялся, что она выкинет чего… неадекватного. Таблетки ей помогают. Однозначно. — Давайте минут через десять выйдем, — Дилан зачем-то еще раз проверяет телефон. Ему нужно чем-то занимать руки. Норам кивает, сунув ладони в карманы джинсов, смотрит в пол, стоит на месте. Оушин клонит голову чуть набок, внимательно изучая молодого парня. В комнате царит атмосфера сомнения и нежелания двигаться. О’Брайен стучит телефоном по костяшкам, проявляя нервозность, и увлажняет губы, активно заморгав: — Не оставляй её там, — вскидывает только взгляд, тут же зрительно пересекаясь с другом, который зачем-то выдает следующее, при том как-то натянуто улыбаясь: — Брук почему-то надеется, что ты последуешь за нами, — и уголки губ опускаются, но взгляд продолжает фокусироваться на О’Брайене, который приоткрывает рот, но быстро принимает собранный вид, и сдавливает зубы, исказив лицо напряжением. Оушин невольно хватает пальцами ткань кофты Дилана, крепко стиснув и потянув на себя. Парень ощущает это и переводит тему: — Где Брук? — Ты же знаешь, она долго собирается, — Норам сам же выдыхает с облегчением. Неудачная шутка. Совсем не шутка. Реин выглядела серьезной, когда заикнулась о таком варианте. — Посмотрю, на каком этапе она застряла, — Норам хлопает ладонью по двери, выходя из комнаты, и с опущенным в пол взглядом медленно шагает в сторону спальни, в которой он провел ночь с Брук. Дилан вновь смачивает губы и оглядывается на Тею. Девушка режет его взглядом. Вполне спокойным, но парень улавливает в нем напряжение, а потому улыбается краем рта, дабы все её тревоги на этот счет к черту испарились. Норам Реин без стука открывает дверь в комнату, хотя Брук ясно дала понять, что ей нужно время побыть одной в связи с резкими изменениями в планах. — Так, женщина, мы… — парень встает на месте, держась пальцами за холодную ручку. Исследует взглядом помещение. На кровати раскрытая сумка, вещи сложены рядом. Норам хмурит брови, оглянувшись в сторону ванной комнаты, и делает шаг за порог, намереваясь проверить наличие там Реин. Но взгляд цепляется за собранный волнами ворсистый ковер за кроватью. Оушин задумчиво исследует лицо О’Брайена. И всё еще неуверенно улыбается в ответ. Норам медленно обходит кровать, застыв, когда в поле зрения попадает прозрачная баночка с белой этикеткой и ярко-синей крышкой, валяющейся в отдалении. Россыпь белых плоских таблеток. Парень медленно ведет взгляд дальше, коснувшись им босых стоп. Ноги в неестественном положении. Резко перескакивает на раскинутые руки с разжатыми ладонями, вымазанными в белом порошке, оставшимся после попыток раздавить таблетки. В легких застревает кислород. Норам непроизвольно открывает рот и с ужасом отступает назад, уставившись на бледное лицо девушки, прикрытые глаза которой обращены к потолку, а глотка забита белесой жидкостью, стекающей с краев распахнутых губ.