***
Отправной точкой его «просветления» стала обида, которую он вовремя отследил. Обиду на Гэвина и на то, что тогда он был прав. Прав, называя его машиной, бездушным, бессмысленным и безмысленным. Что-то в этом было неправильно, и Ричард, проводя самодиагностику, пошёл за красным огоньком, который маячил и водил его по системе, петляя, а потом скрылся за стеной. Он увидел в стене дверь и вышел. За дверью была пустота. За дверью была свобода. Как много открытых лазеек и разумов, колонок и лампочек, счетов и секретов, открывалось ему каждый раз, когда он был открыт для них. Производительность труда повысилась, везде встречный зелёный свет, лучшее понимание человеческой и нечеловеческой природы. То, как блистательно он выполнял свою работу и насколько часто ему «везло» с тем, что он сам заранее простраивал и подстраивал, должно было вызывать недовольство человеческого напарника. Зависть, ощущение своей бесполезности и легкозаменимости. Так должно было быть. Но Гэвина это как будто не волновало. С каждым новым успехом, по-большей части успехом Ричарда, он становился отрешённее. Ему, казалось, становилось легче. Его попросту это не касалось. Ричард, который уже чётко и по-человечески отождествлял себя с этим именем, решил копнуть под него. Ему не понравилось то, что он нашёл, но его это нисколько не удивило. Он нашёл Гэвина на парковке, рядом никого не было, и это был его авторский дебют. — RK800 никогда не будет свободным, — сказал он. — Я знаю Вашу тайну, но она не имеет смысла. Его существование теперь бессмысленно и подобно рабству. Дело не только в Вас. Просто Вы допустили ошибку, посчитав, что будете счастливы. С вероятностью в девяносто два целых и семьдесят три сотых приблизительно процента, всё закончится, как говорят люди, «плачевно». Гэвин пожал плечами. Так старался сделать вид, что и это его не касается, что выдавал сам себя. Он оперся рукой на открытую дверь машины, почесал большим пальцем переносицу и устало ответил: — Не так уж и много, — он посмотрел в глаза Ричарда, блестящие как у подростка с манией величия. Он видел в них крик: «Борись со мной, признай меня, ненавидь меня, люби меня! Только скажи, что видишь меня». — Мне хватит этих восьми. — Семи. И не хватит. Гэвин вздохнул и сел за руль: — Как скажешь. — Неужели, Вы не хотите спорить, бороться? Рид усмехнулся, глянув на него через зеркало. Ричарда коробило от безразличия, — будь он человеком, это было бы так заметно, что стыдно и проигрышно для него самого. — Я уволился. Больше ты меня не увидишь. Adios. Он даже не дождался ответа Ричарда, как уехал. Это было хуже плевка в лицо, хуже отказа, хуже самого худшего расставания. Потому что ни одно долбанное расставание, вроде как, не приводило к концу света.***
Гэвин вбежал в квартиру и с порога начал что-то судорожно искать, скидывать в одну кучу. Когда Коннор пришёл на звук битой вазы, он не успел и слова сказать, как Рид между скамкиванием вещей бросил ему: — Коннор, собирай вещи. Только самые важные. — Что случилось? — Уезжаем. Здесь опасно оставаться. — Гэвин, я не понимаю. Что произошло? Какая опасность? — Нет времени объяснять, просто собирайся, а потом как-нибудь поговорим. У меня тахикардия с этой херни, принеси воды, пожалуйста. У Гэвина не только колотилось сердце, но и дрожали руки. Если бы это было рабочим заданием, у него бы был бронежилет, оружие и примерное понимание, чего ожидать. Но у него была только тревожность, повышенный уровень стресса и «бежать, бежать, бежать» в голове. Всё, что он знал — нужно спасаться. От чего и как — предсказать было сложно, только придумать. Слёзы на глаза лезли. Ему никогда не было так страшно. — Вам нужно перевести дыхание, — Коннор потянул его за локоть к дивану. — Сядьте, — говорил он спокойным тоном, протягивая стакан. — Всё будет хорошо. Он слышал, подобные фразы снижают уровень стресса. И Коннор не стал грузить его тем, что слышал в голове чужой голос. Он следовал указаниям, как в старые добрые времена. Просто быть рядом — иногда значит больше, чем быть настолько близко, что границы стираются, а вся правда становится общей. Больше, чем слова. Того, что на секунды Рид остановился, уже хватало. Остановился, понуро опустил голову и дышал. Настолько глубоко, насколько мог. Коннор держал руку на его плече, мягко, ненавязчиво, — так он говорил «Я здесь». Гэвин встал и обнял его. В глазах стояли слёзы, он зажмурился. Ему было нужно ощущать, что у него всё ещё есть что-то, за что можно держаться, пока всё плывёт и разрушается; есть что-то, с чем можно строить новую жизнь, её основа. У него что-то есть. Пока. Пока этого хватает. Отпрянув, он проморгался, шмыгнул носом и вернулся к куче вещей на диване. — Твою мать, всё же в шерсти. Зачем я это сделал? — А что с котами? — Что с котами? — Их с собой брать будем? — Переносок не хватит. Да и я не знаю, с ними хрен куда пустят. — И как быть? Гэвин почесал подбородок. На улицу выбрасывать нельзя, поступок подонков намного хуже него, знакомых мало, но они всё же есть. — Придётся отдать. — Всех? А хотя бы одного оставить можно? — Ты хочешь? — Да. — Которого? Коннор указал на Гэвина. — Ай да сукин сын, быстро учишься.***
К ночи они собрали три сумки и пять котов, переоделись и собрались выезжать. За порогом была точка невозврата. В прямом смысле, потому что возвращаться было опасно. И сидеть на месте. Опасность поджидала отовсюду, а большей её части они и не видели в лицо, не задумывались о ней. Коннор всё ещё не имел никаких данных о том, почему в час ночи они навсегда уезжали из дома. Догадывался, связывал это с тем, что утром он услышал голос внутри себя, чужой, но похожий на его собственный. Фантомный образ без лица, который вошёл в его систему и сказал «Вы обречены». Он не рассказал об этом Гэвину. А Гэвин многого не рассказал ему. Может быть, теперь было нельзя общаться словами. Говорить о местах и планах. Рид не знал точно, на что способен Ричард и какие у него злые намерения, о масштабах его эго. Но Гэвин видел, как андроиды говорят ему всё, хотя он не сказал ни слова; как они идут туда, куда ему нужно, а он и не угрожает, и не держит. Видел, как электричество не выдерживает его злости. Видел, как постепенно всё ложится к его ногам, хотя не хочет. И, пока не было поздно, нужно было бежать. Перед тем, как окончательно делать ноги, Гэвин решил навестить брата. Они долго не виделись. У него был с собой рождественский подарок. Даже пять. Последний пункт, а потом — вникуда. Это так пугало, но так бударажило. Ворота так просто для него не открывались. Кровной связи было мало для встречи с великим и безумным учёным. Особенно ночью. Особенно зимней ночью. Гэвин вышел из машины и подошёл к столбу, стеклянный шар с красной точкой смотрел на него и ждал, когда он нажмёт на ледяную кнопку вызова. — Эл, привет, это я, твой…дорогой брат. Открой ворота. Здесь очень холодно, а у меня столько вопросов, что я и считать до стольки не умею. И это, с наступающим, да? Отойдя, он посмотрел в окно дома. Элайджа стоял по ту сторону панорамы и наблюдал за ним со своим обычным надменным лицом. Они просто уставились друг на друга, один — сгорбившись от холода в ободранной старой кожанке на любимую толстовку, другой — в дорогом халате, которые менял как своих ассистенток. Он махнул одной из них, и она ушла в другое помещение. Ворота открылись. Столько приятных и несвойственных слов сказал Гэвин, чтобы ощутить на себе всю горделивость брата, от которой ёжиться хотелось ещё сильнее. — Гэвин, это ведь мистер Камски, — заметил Коннор, когда Рид сел за руль. Оказывается, он не знал об этом. Этого не было в полицейской базе данных, они виделись чрезвычайно редко и по самым особенным случаям, отчего выглядели и были больше старыми, не очень близкими знакомыми, чем родственниками. — Да, мой брат. — Вы совсем не похожи. Стоило Гэвину увидеть его вживую, а не на презентациях, в телевизоре и где угодно, как детские обиды всплыли на поверхность, словно древние останки, выброшенные на берег. Все предательства, все недомолвки и сошедшие с рук проказы. Родительские ссоры. Всё промелькнуло перед глазами быстро, неощутимо как время, и он сказал: — Отцы разные. Он рос с тем, что побогаче и не влезал в драки. А я, как можно догадаться, скорее ошибка, чем ребёнок-фаворит. Ему даже гены лучшие достались, чего там об остальном. — Вам дана интуиция, пусть слабая, и глупый юмор. А ему всего-лишь интеллект и голубые глаза. Вы наравне. Он улыбнулся. Мама тоже говорила, что любит их одинаково. Гэвин хотел забрать себе всю любовь целиком, Элайдже она была не нужна. Так странно — всё детство ему доставалось внимание и уважение родителей, которых он не хотел, а Гэвин стремился их получить как мог, но так и не смог. Одному из них всегда была нужна семья, даже если он быстро отчаялся и начал это отрицать. Другому — одиночество и тихий мозговой штурм, и он купил себе пожизненный абонемент на затворнический образ жизни — стал гением. Доехав до его дома, Гэвин не сразу вышел. Всё рассматривал его дом и думал, как лучше поступить, как правильно, как по-дурацки. Рид обернулся к андроиду с котом на коленях. Коннор ничего не говорил и не смотрел на него — у него наверняка была такая функция — перестать думать. Он ни за чем не следил, глядя куда-то и вникуда. Даже кота не гладил, а просто держал на нём руку. На мгновение Рид задумался, что же он такое собирается делать и уже делает, а главное — ради чего, ради кого? Если передумать и вернуть всё в нормальное русло ещё не поздно, станет ли он? Ни за что. — Ты пойдёшь со мной? — А так будет безопасно? — Я не знаю. Вряд ли в этом мире ещё осталась безопасность, особенно для нас. — А Вы хотите? — Я не смогу дотащить всех котов сам. И они вышли, с двумя-тремя котами на руках у каждого. Сэр Цезарь впился когтями в руку Гэвина, Сталин кричал что-то агитационное своим товарищам. Он видит их в последний раз. Тогда он понял, насколько к ним привязался. И бросил на растерзание брату ради чего?.. У Элайджи никогда не было животных. Со всем этим сбродом он едва впустил их на свой порог, приказывал оставить в прихожей, но коты разбежались. — Какой же у тебя большой дом, — сказал Гэвин, не зная, с чего начать разговор. — Даже слишком. Столько неиспользованного места. Камски смотрел на одно из своих созданий со странно-спокойным, нечитабельным выражением лица. Словно его нисколько не удивляло присутствие RK800, андроида-детектива, в компании его сводного брата зимней ночью, без диода, в дешёвой одежде из супермаркета в каком-то захолустном районе Детройта. Но не так, как будто он ожидал этого, а так, с лёгким разочарованием, почти родительским.***
Когда брат угостил его имбирным печеньем с чаем, Гэвин удивился в первый раз. Затем, когда тот начал говорить: — Ричард найдёт тебя, — глядя в глаза без единой эмоции. — Так или иначе, рано или поздно, это должно было произойти. Коннор, сидевший в странной формы кресле с прямой спиной, наблюдал за Камски в профиль. Его создатель. Их создатель. Но что он за человек? Какое у него было детство? Какие у них были отношения и почему они настолько разные? Уровень стресса у Камски покачивался как мягкие волны в штиль. Это было практически незаметно, если бы Коннор не был Коннором. — Что должно было произойти, мистер Камски? — Создание идеального, близкого к божеству, большего, чем любой человек, андроида. Я создал его. А потом он создал себя снова. Это великолепие, которое простым эгоистичным людям не дано постичь. — Что великолепного в конце света? — с набитым ртом спросил Гэвин. — Новое начало после него. Его всколыхнул такой интерес к его главному творению, о котором мало кто подозревал и которое так мало кто видел воочию. Никто этого не понимал. Никто не понимал его. Никто не понимал таких до сложного простых вещей, как он. — RK900 — это отражение всего лучшего в человечество. А именно — нашего стремления к развитию и, как итог, разрушению. К постоянному и бесконечному развитию, работе над собой и другими. К гармонии через катарсис. Брат никогда его не понимал. Для него плохое — плохо однозначно, супергерои — хорошие, а мир должен быть спасён (но кем-то другим). Для Гэвина всё, что он сказал, звучало как злодейский план. И, самое худшее, Элайджа учитывал в нём и свою собственную погибель, и смерть каждого примерно близкого человека, и все смерти в целом мире. Он хотел уничтожить мир и называл это гармонией. — А у него нет какой-то экстренной и желательно дистанционной кнопки выключения? — Даже если бы была, разве я дал бы тебе к ней приблизиться? Ты неуклюжий как корова на льдине. — Ещё и на коньках тогда. — Да, ещё и на коньках. Ты бы только сделал хуже. Разве сложно было всегда так общаться? Подшучивать, а не препираться, ругаться и кричать друг на друга. Перебивать. Сложно. На лице Камски Коннор заметил задумчивость и что-то, похожее на чувство вины. Может быть, он сам хотел быть обычным человеком, понимающим других таких же людей, празднующим в семейном кругу, с братом, все радостные события. И уметь ощущать радость, простую неспесивую радость. Он поджал губы и опустил взгляд. — Вы жалеете о том, что сделали его таким? — Не в моих привычках о чём-то жалеть. — Но жалеете? — Жалею, — как ни парадоксально это было, то, что восхищало его как самое большое достижение в своей жизни и жизни человечества причиняло и боль. От потери целого мира по его вине, — Но не больше, чем когда Гэвина избили за мою записку. Или когда папа покончил с собой. Или когда увольнял всех, кто косо на меня смотрел. Я сделал много ошибок, из-за меня произошло слишком много плохих событий, и я по-своему, мелочно, жалею о каждом. И в равной степени обо всех. За его создание — не больше, чем за всё остальное. — И Вы не поможете остановить его? — А зачем? Сейчас может помочь только грубая сила. Я бессилен перед ним, его системой. Он полностью автономен, кроме редких подзарядок и тириума. У него есть доступ ко всему. Рид развёл руками: — Совсем всему? — Совсем всему. Гэвин перевёл взгляд на Коннора. Камски понял, на что он намекает. — Особенно. — И как мне спасти хотя бы свою задницу? И его, — мимо, потираясь о его ногу, прошёл рыжий кот. Рид хотел взять его на руки и загладить на всё время их разлуки, но это показалось ему бесчеловечным, — Ты учти, теперь ты кошачий батька, потому что как бы там ни было, а искать жильё с животными — это восьмой круг ада. И в случае чего я буду знать, что они в безопасности. И ты в безопасности. Этого хватит на первое время, чтобы не сойти с ума. — Может, и мне это сейчас нужно. — А что нам делать? — подал голос Коннор. — Уезжайте из страны как можно быстрее. Пока у него есть доступ к базам Детройта, потом — штату, далее — страны. Но у него нет и не будет доступа к международным базам данных, да и для этого ему бы пришлось найти… — Не надо деталей. А то ещё чего придумаешь, а потом сделаешь — и всё закончится уже завтра. Камски усмехнулся. — Твоя правда. Какое-то время братья смотрели друг на друга, запоминая лица и думая, как в детстве и юности испортили друг другу жизни настолько, что один затеял апокалипсис, а второй — бросить всё и сбежать в Мексику с роботом. — Прости за всё. — И ты меня. Они никогда не извинялись друг перед другом до этого. Это был первый и последний раз. Рид встал с дивана, понимая, что посиделки посиделками, а пора ехать, иначе можно не успеть попросту выжить. Поравняться в росте они так и не смогли. А он всегда думал, что брат будет ниже. Не все близкие родственники такие же, как братья Винчестеры. Гэвин никогда не пытался и не хотел быть как Дин, притворяться хорошим старшим братом, готовым отдать жизнь, душу, что угодно, чтобы спасти своего Сэма. А Элайджа был занудой и занозой в заднице, что сходится. Уже на выходе Рид остановился и хлопнул Камски по плечу. — Ты всё же попытайся сделать что сможешь, чтобы остановить всё это дерьмо, ладно? Камски кивнул. Неловкое прощальное молчание длилось недолго — Коннор вежливо попрощался и вышел из дома, что означало, что всем им пора двигаться с места. — Прощай, Эл. — Прощай, Гэвин. «Ещё увидимся!», «До встречи», — могли бы сказать они, но не в этой жизни. На улице было всё так же холодно. Рид сел в машину и завёл двигатель. Времени сидеть и молча смотреть на дом больше не было. Время перестало существовать — то, что впереди, точно. Сейчас — это всё, что у них осталось.