Наблюдательницы

Каролина Суоллоу. 2 декабря 1997 года. Сегодня – Трофейный зал! Будьте любезны, мисс Суоллоу, отдраить полы – безо всякой магии, разумеется, ручками, ручками. Рукава закатаны, мантия подоткнута, чтобы не мешала (ничего, пусть Филч засмущается, ему полезно), волосы закручены в узел. Тряпка урчит и хлюпает, жадно впитывая воду. Надо же, и в этом можно обнаружить поэзию. Замечательно, если бы мне еще швабру выдали, но завхоз, старый хрыч, и по сей день забыть не может, как я первокурсницей его кошке повязала на хвост волшебную погремушку. Да по неопытности и по глупости попалась, однако. Пока с баловством и с праведной местью – что, по сути, нынче одно и то же – придется повременить, раз уж я обещала Тане. Три меченые твари от меня никуда не уйдут; возможно, потом встретимся в бою, а лучше – в Визенгамоте. А еще лучше – на площади Хогсмида, где после нашей победы Пожирателей подвергнут поцелую дементора публично (знаю, что средневековые зрелища не в чести, но разок-то можно?). Так вот, они от заслуженной кары никуда не денутся, а терять славного человечка Тану мне из-за них неохота. Она в плену иллюзий, увы, но кто из нас в 15 лет не заблуждался? Больно разочаровываться потом, но ничего, Тана, каждый принимает по своей горькой пилюльке, примешь и ты. Взмахнув ветошкой, тяну её за собой. Так быстрее. Странно, но отработкам я почти рада. Сидела бы без дела – извелась. Пару дней назад открыли совятню, и я послала письмо тете Миранде. Понятно, что она напишет мне что-то тепленькое, обнадеживающее и лживое – в духе любящих родственниц. Но сердце все равно горько стучит в ожидании, сладковатый противный комок забил горло. Когда выписывалась, ожидала на следующее же утро увидеть стены напротив комнат Когтеврана испещренными надписями вроде «Каролина Суоллоу – шлюха». Или, по крайней мере, отовсюду слышать смешки и намеки змеенышей. Ничуть не бывало: слизеринцы демонстративно меня не замечают, лишь Астория Гринграсс позволила себе бросить величественно-жалостливый и тем более оскорбительный взгляд. Причина моего спасения от позора понятна. Теодор Нотт появляется на людях исключительно с Миллисент Булстроуд. Та жмется к нему, придавливая коровьей тушей. Паркинсон довольно скалится, выглядывая из-за плеча жирной товарки. В общем, как я и предупреждала, Эсмеральду повесили, пусть фигурально, а Феб женился на Флер-де-Лис. Если так можно назвать эту слониху Булстроуд. Плюхаю тряпку в ведро, злобно полощу, яростно выжимаю. Феб мне попался настойчивый: каждый день записки подкидывает. Я их демонстративно рву, последнюю вот не менее демонстративно утопила в ведре с половой тряпкой – Нотт сунулся в Трофейный зал, как раз когда у меня началась сегодняшняя отработка. Хватит с меня ползучих гадов. Облезлая миссис Норрис нахально пробегает по только что вымытому участку. Вот дрянь, и тряпкой-то тебя не вытянуть, скандалов не оберешься. Неожиданно становится смешно: миссис Норрис, наверное, ревнует к Макгонагалл (в анимагической форме, разумеется) чьего-нибудь чудом не кастрированного хвостатого фамильяра. Ух и разборки они устраивают, представляю, и когти, и зубы в ход идут. Это вам не к декану сбегать пожаловаться, что парень твоей подружки прямо сейчас занимается непотребными вещами с полукровкой из Когтеврана. - Куда! – жалко вскрикивает Филч, но уверенные шаги уже стучат по паркетному полу, приближаясь ко мне. Разгибаюсь, откидываю с лица выбившуюся прядь. Нотт, тяжело дыша, останавливается в полуметре. - Как закончишь, поди полюбуйся, что я сделал с парой барсучат. Они в больничном крыле. Резко развернувшись, уходит. Машинально выжимаю тряпку, вожу ею по полу. Стираю следы его ног, отвратительные слова, сказанные только что. Стираю часы ночей, сводивших нас, одиноких среди войны. Терпения хватает ненадолго. Бросаю тряпку и выхожу, не обращая внимания на окрики Филча. Потом домою. … Войдя в Больничное крыло, как поняла, что Тана теперь долго ничему не обрадуется. Сначала я, по правде, не могла ничего рассмотреть из-за топтавшихся на пороге пуффендуйцев. Тщетно вставала на цыпочки, покуда Макмиллан, заметив меня, не заставил толпу расступиться. Мадам Помфри склонилась над лежащей без сознания девочкой лет 12, с растрепанными золотистыми хвостиками. Я вспомнила эту бедняжку – с ней часто появлялся братишка Таны. Сам он лежал на соседней койке, тоже без сознания, иссиня-бледный, как и его подружка. Над ним хлопотали старшая сестра вместе с Юджини и Ханной Эббот. Я вывела Макмиллана в коридор. - Что произошло? Боб Грин и его подружка, по всей видимости, шли по коридору и наткнулись на Нотта. Тот запустил в них не много – не мало Круциатусом. Дети закричали, а мимо, на беду, проходил Амикус Кэрроу. Он одобрил действия Нотта и прибавил малышам сам. Хорошо, по близлежащей лестнице поднимались несколько старшекурсников-гриффиндорцев: львы дружным отработанным Ступефаем уложили Пожирателя, а Нотт предпочел не сражаться, не портить безупречный внешний вид. Сиганул по коридору так, что пятки засверкали. Но все равно барсучки были уже без памяти, у девочки изо рта текла кровь. Среди гриффиндорцев оказался Невилл Лонгботтом, он-то и привел в Больничное крыло пуффендуйцев. …За ужином узнаю продолжение истории. Амикус Кэрроу, очухавшись, нажаловался директору. Снейп, несчастный заложник ситуации (по мнению Таны), наградил гриффиндорцев экскурсией в подземелья. Мальчишки сидели в этот час в сырых подвалах, закованные в кандалы, второкурсники не приходили в себя, а в тепле Большого зала Нотт обнимал за талию (или за то, что есть) Булстроуд, и Кэрроу с сестрицей уплетали за обе щеки тушеные окорока. Не вмешиваться? Как скажешь, Тана. Тана Грин. 3 декабря 1997 года. Слава небесам, Бобби заметно оправился, и Энни наконец пришла в себя. Это я виновата, нельзя было разрешать Бобби и Энни бродить по Хогвартсу одним. Мы теперь следим за тем, что младшекурсники передвигались либо группками, либо вместе со старшими ребятами. Но Бобби так просил разрешить ему пропустить маггловедение: ему очень хотелось погулять только с Энни, без Джозефа и Джереми, которые не слишком понимают, зачем их маленький атаман таскает за собой девчонку. Но и с друзьями ссориться – не дело. И я, глупая, разрешила ему пройтись с Энни до сарая с метлами, пока Джозеф и Джереми будут на кружке маггловедения. Мы с ребятами дочитывали «Отелло», когда в гостиную ворвался Невилл Лонгботтом. Он один из немногих, кто знает, как правильно входить, Ханна научила. - Двое ваших в Больничном крыле после Круциатуса! Курс первый-второй. Все ли на месте? Сердце оборвалось. Как стояла посреди гостиной с книжкой в руках, так и выбежала прочь, а следом высыпали все, кто был в комнате. …Сколько ни билась мадам Помфри, сколько ни старались Ханна и Юджини, Энни не приходила в себя. Бобби под вечер разлепил наконец веки. Он разом осунулся, в глазах появилось новое – опыт пережитой боли. Брат взял меня за руку и держал так, словно если отпустит – умрет. Мадам Помфри поняла с одного взгляда. - Против правил, конечно, но можешь посидеть с ним эту ночь. А лучше будем подменять друг друга. Ханна и Юдж к тому времени ушли. Темнота спустилась рано. Трансфигурировав полоску бумаги в горящую свечу на блюдечке, поставила её на тумбочке у кровати Бобби. Там же валялся томик Шекспира, по рассеянности принесенный мною. Мы менялись с мадам Помфри, отдыхали по очереди на кушетке в её кабинете. Больные беспокойно дремали, Бобби тоже забылся, но глубокой ночью, в час моего дежурства, вновь распахнул глаза, попросил пить. - Как ты себя чувствуешь? Он горестно, прерывисто вздохнул, словно воздух был ему колюч. - Страшно мне. Тишина такая, будто сейчас умру. Только бы Энни жила. - Что ты, братик, Энни уже полегчало, видишь, она спит. На всякий случай позвала мадам Помфри. Она осмотрела Бобби. - Все еще тяжелое состояние, но опасности нет. Физической опасности, я имею в виду. Отвлеки его. Только заглушающих не накладывай, мало ли, кто-то из других больных меня позовет, а я не услышу. Мадам Помфри ушла. Я взяла томик Шекспира, открыла на том месте, с которого начала сегодняшнее занятие в кружке. Не выпуская руки Бобби, в полголоса принялась читать. Потрескивала свеча, больные ровно дышали во сне. Брат тоже прикрыл глаза, но чувствовалось: пока не спит. Вроде скрипнула дверь в кабинет мадам Помфри? Нет, мне показалось. Все же стало страшно, и я, сжав палочку, продолжала чтение, уже не зная, кого отвлекаю этим: Бобби или себя. - О девочка с несчастною звездою! Ты сделалась бледнее полотна. Когда-нибудь, когда нас в день расплаты Введут на Суд, один лишь этот взгляд Меня низринет с Неба в дым и пламя. Похолодела. Холодна, как лед. Как чистота сама. Убийца низкий! Плетьми гоните, бесы, прочь меня От этого небесного виденья! Купайте в безднах жидкого огня! О горе! Дездемона! Дездемона! Мертва! (пер. Б.Л. Пастернака – прим. автора). И тут я почувствовала ясно, что в комнате не одна. Обернулась, но успела заметить лишь черный рукав, а потом одурманил, мгновенно заставил закрыть глаза сон. На следующее утро оказалось, что я лежу на краешке кровати Энни. Девочка выглядела значительно лучше, чем вчера: дыхание выровнялось, лицо обрело краски. Бобби, румяный и бодрый, подмигнул, увидев, что проснулась. Томик Шекспира лежал на тумбочке, мои туфли аккуратно стояли у кровати. - Не вовремя мы с тобой вчера задремали, - ворчала позднее мадам Помфри. – Ладно еще, никому за ночь хуже не стало. Вчера, похоже, она заснула минут за пять до того, как и меня сморило. Бобби и Энни прошлого вечера не помнили вовсе. Сегодня чувствовали себя так, что хоть выписывай, только вот во рту и на губах странный солоноватый привкус. Говорят, гриффиндорцы, спасшие братика с подружкой, заперты в подземелье. Надо придумать, как их поблагодарить, когда выйдут. Человека в черном, который вчера, усыпив весь лазарет, напоил Бобби и Энни неизвестным сильным лекарством, увы, отблагодарить получится вряд ли.