***
— Какого?.. Гермиона в третий раз перечитывала статью в «Ежедневном Пророке». Дыхание спёрло. «Война окончена» «Война окончена» «Война окончена» Она искала глазами Пэнси Паркинсон за завтраком, искала её в коридорах и на совместных занятиях. Гермиона, разумеется, понимала, что отсутствие студентки, чья мать оказалась жертвой этого вопиющего беспредела, вполне нормально, но ей очень хотелось поговорить с Пэнси. Почему-то появлялось чувство, что она виновата в случившемся, и почему-то хотелось извиняться. Гермионе приходилось испытывать это впервой. — Ты только узнала? — спросил Гарри, заметив, как подруга трясущимися руками пытается сложить газету в сумку. — Да. Она снова не хотела есть. Каждое утро, просыпаясь, она чувствовала себя уставшей. Каждое чертово утро она искала причины не переживать по этому поводу. Их не было. Джинни ненавязчиво напоминала расчёсываться. Рон ненавязчиво спрашивал, не хочет ли она погулять с ним в Хогсмиде. Гермиона ненавязчиво отвечала, что да, потому что «мы действительно давно не выбирались куда-то все вместе». И сейчас она не могла даже развернуто ответить. Её сил хватало лишь на односложные «да» и «нет». Гермионе казалось, что она в клетке. Она точно могла сравнить это с кошмаром в кошмаре. Война окончилась — наступило облегчение. После этого любое возвращение в тот ужас усиливало тремор рук и заставляло слёзы закипать. Новость о дементорах была именно тем кирпичиком, после которого дамба её выдержки украсилась уродливой трещиной. Дальше — хуже, думала она, отпивая холодный тыквенный сок из кубка. Гарри, казалось, не понимал, что это значило. Но она точно усвоила, что дементоры служат сильнейшим. То есть, раз это произошло, сильнейший тут точно не Министерство магии. Дни тянулись как патока. Зельеварение, Трансфигурация, Защита от Тёмных Искусств, на которой Гарри от души издевался над слизеринцами… Всё, что останавливало «змеиный» факультет от того, чтобы разорвать «героя» на части — угроза МакГонагалл, точно давшей всем понять, что Поттер — такой же учитель, как и остальные преподаватели, и что от его оценок зависит их будущее. Гермиону радовало, что Гарри никогда не злоупотреблял своим положением. Однако, когда дело доходило до Драко Малфоя, и, как выражался Гарри, его «подружек», то есть Теодора и Блейза, он очень раздражался. Потому что те, неизвестно почему и как, всегда знали материал на «отлично», хотя на каждом занятии вели себя абсолютно не по-ученически. Близился поход в Хогсмид, а вместе с тем и приезд гостей из других школ для непонятно зачем выдуманного Минервой МакГонагалл «обмена», когда по Хогвартсу разлетелась новость о матери Драко. Он и без этого редко появлялся на занятиях, а если и появлялся, то «лучше бы не». До неё это известие не дошло, поэтому её догадки о его причастности к пропаже Сандры начали приобретать форму утверждений — было ясно, почему теперь она не видела его совсем. Рассказывать о её разговоре с ним и подслушанном разговоре двух профессоров друзьям было страшно, а идти к МакГонагалл казалось опрометчивым. Гермиона решила найти подтверждение своих домыслов, прежде чем идти с таким громким заявлением к директору. Это была неделя затишья. Профессора никак не комментировали это; директор не проводила собраний старост. Предполагалось, что всё, что произошло, было единичными случаями. Исключениями из негласных правил жизни волшебного мира. Но каждый ученик почувствовал это напряжение, когда Пэнси вернулась. В школе стало на порядок тише, а Драко Малфоя начали бояться ещё больше, хотя «новость» оставалась лишь слухом. Он ходил по коридорам исключительно в сопровождении Блейза, Паркинсон и Теодора Нотта — они были практически неразлучны после того, что произошло. Пэнси практически перестала думать о чём-либо помимо учебы, но в то же время в её голову вдруг ударила мысль, что нужно следовать заветам и принципам покойной матери; она прониклась ненавистью к маглорождённым. Ей было плевать на всё, как подмечал Драко, иногда наблюдавший за ней. Он видел, как она таяла на глазах, замечал изменения её внешнего вида. Она стала похожей на призрака: кожа мраморная, а губы красные, точно вишня, — каждый день. Такую помаду любила её мать. Но при всём этом она почему-то стала выглядеть лучше. Сдержаннее, строже. Походка твёрдая, идеально выглаженные брюки вместо короткой юбки, пиджак до середины бедра вместо мантии — её отчитывали, её старательно пытались вернуть в настоящее, но она лишь активно агрессивно отвечала, что этого она делать не будет. Минерва МакГонагалл «списала её со счетов», как ученицу, ранее претендовавшую на «отлично» за все экзамены. Пэнси повзрослела за несколько дней, и Драко, знавший её чуть ли не с пелёнок, — как было заведено в чистокровных семьях, — не мог этого не заметить. Пэнси была одной из двух девушек, к которым его тянуло всегда. Пэнси не жаловалась на жизнь. Пэнси не думала о трудностях. Пэнси всегда бежала с тонущего корабля задолго до того, как становилось известно об опасности. Его тянуло к ней, потому что ему хватало тяжёлых моментов в жизни, а она была его «зелёным огоньком» — светом и лёгкостью. И рядом с ней становилось совестно за то, что много думаешь. Он смотрел на её одежду и представлял, как её эльф выглаживает каждый миллиметр по утрам под строгим наблюдением Паркинсон. Он думал о том, как она раньше заботилась о репутации, и ему становилось не по себе, когда теперь она, нарушая уставы школы, рушила все, о чем заботилась годами, пусть этого никто и не замечал. Драко Малфой думал о ней, потому что она становилась похожей на него, и ему это не нравилось. Ему не нравилось, что в его жизни один за одним пропадали лучи света, к которым он тянулся, словно мотылек. Тянулся всю сознательную жизнь, но так и не смог коснуться. И вся их компания, медленно проходя по коридорам, где от стен отскакивал стук каблуков Пэнси, ловила на себя взгляды, полные страха. Потому что Пэнси Паркинсон не обвиняла Драко Малфоя после всего. Потому что их лица — уставшие, выражавшие ненависть ко всем людям — заставляли младших отшатываться в сторону. Руки в карманах, серебристо-зелёные галстуки, тонкий стан Пэнси и изумительная осанка аристократов вызывали изумление и чувство сопротивления, ведь это должно было остаться в прошлом. Но нет. Вот ухмылка на его губах, когда он в очередной раз видит протест в глазах очередного гриффиндорца. Вот он заводит пальцы в волосы, откидывая их назад. Вот он чувствует себя трезвым, сидя на Трансфигурации, изредка ловя на себе взгляд той-что-как-ему-казалось-была-не-в-своём-уме. Она оставалась вопросом для него. Смотрела и смотрела, пытливо, ненавязчиво, но всё же смотрела. Какого чёрта? Он знал, что она винила его во всем происходящем, поэтому истинным наслаждением для него было свысока смотреть в ответ, зная правду. Всё, что смущало — изредка проскакивающие в её речи неясные слова, вызывавшие вопросы. Почему? Предположений было много, и он практически определился с самым лучшим для него. Практически. Практически он позволял мыслям о ней сидеть в голове не более пяти секунд. Ибо кое-что было ему важнее. Кое-что начало обретать статус смысла всей его оставшейся жизни. Месть. Он уже вторую неделю находил выход для своих эмоций в мести. Сны о пытках, на которых он присутствовал до падения Тёмного Лорда, начали разбавляться новыми, в которых он сам пытал. Ему мерещилась Алекто. Везде он искал встречи с ней, мечтая о Круцио в её сторону. Никогда он не чувствовал себя более разбитым, чем сейчас, когда у него ничего не осталось. Ничего, кроме воспоминаний, которые он лелеял, как самое ценное сокровище в жизни. Засыпая и просыпаясь, он вспоминал мать, которая приходила к нему перед сном, а затем и утром. Везде он видел её глаза, этот добрый взгляд, который она дарила лишь ему и Люциусу. Своей семье. Было тридцатое сентября. Идя по тёмному коридору в Большой зал на ужин, впервые за долгое время он сжал кулаки так сильно, что почувствовал, как заныли суставы. Две недели он приходил лишь на обед. Забини заметил, как скулы Драко начали выступать ещё сильнее — так, что и без того бледная кожа становилась тоньше и белее. — У меня диета, Блейз, называется «отстань от меня, пожалуйста», — Малфой поправил воротник чёрного свитера и снова сунул руки в карманы брюк. — Я иду туда только из-за тебя. — Нельзя так себя терзать. — Спасибо за заботу, но, пожалуйста, не надо. — Я не буду больше доставать тебе огневиски. Не хочу подписываться на убийство. — Мерлин, Блейз, — Драко, иронично нахмурившись, взглянул на однокурсника. — У меня есть домовик. Забини недовольно покачал головой и вошёл в Большой Зал. В нос ударил резкий запах чего-то жареного, губы Блейза растянулись в улыбке. — Вкусно сегодня. Войдя в зал вслед за другом, Малфой поморщился. Он так давно не ел ничего жирнее тоста, что голова кружилась от столь сытного запаха. Сквозь мутную пелену перед глазами он заметил, что свечей на потолке стало больше, как и обращённых на него лиц. — Кретины, — плюнул он, занимая своё место. — Драко! — как только Кэрроу Мэрин увидела его, её глаза засияли и рука через стол протянулась к нему. — Я не могла сказать утром, но вчера ты был на высоте, — добавила она уже шёпотом, наклоняясь к нему, и поправила рыжие локоны. — Отлично, — выдавил Драко, не подавая руки в ответ. — Кажется… Ты из Когтеврана? Кажется, твоё место в другом конце зала. В попытке вспомнить прошлую ночь он, закрыв глаза, надавил пальцами на веки. Огневиски, Мэрин… Жар, кажется. В зале стоял жуткий шум — он не заметил, как Кэрроу, недовольно сверкнув на него карими помрачневшими глазами, встала и ушла к своему факультету. Громкие разговоры учеников действовали на нервы. В ожидании студентов по обмену все находились в возбуждённом состоянии, и казалось, что напряжение витало в воздухе и оседало на его плечи невероятной тяжестью. Ему жутко хотелось уйти. Он попытался «проснуться», мысленно ударил себя по лицу и попытался принять реальность такой, какая она была. Он пытался не противиться запаху еды. На столе перед ним стояли пустые тарелка и кубок, графин с водой и салатница. Напротив сидела весёлая, очевидно немного подвыпившая Астория, тщательно скрывавшая грусть, нервно улыбавшаяся Драко каждый раз, когда ловила его взгляд. Рядом с ней сидел Теодор, который то и дело поправлял длинные волосы, выскальзывавшие из-за уха. За ними был стол Гриффиндора, и Драко, сглотнув, лениво оглядел его, так и не сумев признаться себе зачем. Сначала в его поле зрения появился Невилл, теперь казавшийся необыкновенно взрослым на фоне сокурсников — он сидел, хмурясь гладил жабу и по-прежнему не вызывал у Драко ничего, кроме чувства жалости. Напротив него спиной к слизеринцам сидели Рон и Джинни Уизли, каждые несколько секунд поглядывавшие на вход в Зал. Драко перевел взгляд туда в тот момент, когда Рон воскликнул: «Ну наконец-то!» К ним направлялись Гарри Поттер и Гермиона Грейнджер. Драко вспомнил её вопрос и снова задумался, не отводя взгляда. Она казалась ему хрустальной. Он вдруг почувствовал, как всё его тело заломило от ужасающего чувства — ностальгии. Гермиона торопливо шагала к пустому месту рядом с Невиллом, не поднимая головы. Бледная кожа, тонкий нос и необыкновенно тяжёлый взгляд вызвали в нем приступ желания вернуться на четвертый курс. Он поймал себя на мысли, что она совсем не изменилась. Все её движения по-прежнему вызывали в нем отвращение и желание разбить её как фарфоровую куклу. Все её слова, пусть он их сейчас и не слышал, но знал — по-прежнему заставляли его хотеть оспорить их. Её осанка, зажатость и ужасные волосы; её манера говорить, её желание доказать что-то всему миру — он помнил всё это — она бесила от корки до корки, как плохо написанная книга, каким-то образом ставшая лидером продаж. Он думал о том, как повезло Поттеру с друзьями. Как ему повезло в принципе. Родиться избранным, обрести настоящую семью в Хогвартсе, обрести поддержку волшебников во всей стране, заполучить одну из лучших волшебных палочек в мире. Драко уже не завидовал, как это было раньше. Он просто принял тот факт, что жизнь несправедлива. Просто сейчас, когда он, содрогаясь от жгучей боли в солнечном сплетении, смотрел на них, несправедливость чувствовалась намного сильнее. Намного лучше с самого начала жить без родителей, думал Малфой: когда некого терять, жить намного спокойнее; когда ты не знаешь их заботы с детства, ты вырастаешь самостоятельным, пусть и не всегда психически здоровым. Он чувствовал, как к глазам снова подступали слезы, пусть и всеми силами старался отбросить от себя все сомнения насчет своей жизни. Он был благодарен Богу или, может, судьбе, — всё ещё не выбрал, во что лучше верить, — за то, что, несмотря на все тщетность и уродство его опыта, в памяти всё ещё было множество воспоминаний, не пробуждавших чувства стыда. — Блейз, я больше никогда не буду тебя слушать, — устало произнёс Драко, собираясь встать. — Ещё не поздно уйти. — Тише, — Забини схватил друга за локоть и потянул на место. Профессор МакГонагалл поднялась со своего места, взошла на кафедру перед учительским столом и подняла руки в ожидании тишины. — Как вы помните, сегодня к нам присоединятся седьмые курсы из школ Дурмстранг, Шармбатон и Галатея, чтобы провести месяц в стенах Хогвартса по случаю бала в честь Хэллоуина, — она выдержала короткую паузу. — Несмотря на все печальные события последнего времени, мы не должны терять веры в себя, — Драко поймал на себе взгляд директора. — Дорогие ученики, в эти тёмные времена позвольте напомнить вам о главном: пока мы вместе — мы сильны. И всё, что попытается нас разъединить, мы победим, если не усомнимся в наших силах.***
Когда двери в Большой зал отворились, из аванзала вылетела маленькая стая наколдованных белых птиц, а за ними легко вошли девушки в шёлковой голубой форме, которая развевалась подобно волнам. Их шаги больше были похожи на движения медленного танца, и это контрастировало с движениями шедших следом юношей. Они были в мантиях потемнее и строгостью напоминали больше мужчин восемнадцатого века: обычно у таких одного взгляда хватило бы, чтобы влюбить в себя любую. Рон засмотрелся на лучезарных учениц, что поспешили пройти мимо столов и поклониться директору и учителям, когда Гарри окликнул его, пытаясь на что-то показать. Мадам Олимпия Максим завершила выход и заняла место рядом с Минервой МакГонагалл, любезно ей улыбнувшись, а затем подарив такую же любезную улыбку слегка покрасневшему Хагриду. — Как думаешь, — сказал шёпотом Рон Поттеру, смотрящему на одну из учениц Шармбатона, — если Гермиона не согласится пойти со мной на бал, у меня есть шанс… — Рон, мне кажется, у тебя всегда есть шанс, просто ты неграмотно его используешь, — ответил Гарри, не дав другу закончить, но тут же получил толчок от Джинни, заметившей, куда он смотрел. Гермиона наблюдала за стайкой девушек, которые заняли места рядом с пуффендуйцами, оставив юношей за столом Когтеврана. Тут же была объявлена следующая школа, и в зале стало темно. Все свечи мигом потухли, и в воздухе начали появляться маленькие голубые искры, похожие на звёзды, которые с каждой секундой светились всё сильнее и сильнее. Когда искр стало так много, что их света было достаточно, чтобы различать черты лица, в зал вошли ученики школы Галатея. Чёрные бархатные мантии отливали серебром, как и волосы девушек, что были собраны сзади заколкой со звездой. Юноши, шедшие сзади, почти все имели длинные волосы, собранные в хвост. В бледном красивом свете Гермиона заметила худощавую девушку с белыми как снег волосами, обладавшую какой-то холодной, притягивающей красотой. Она невольно вспомнила Малфоя, смотря на неё: такая же уверенная походка и, кажется, глаза? Гермиона не успела рассмотреть её как следует: как только вошла Астрид Стефансдорт, директор школы, ученики сразу заняли места за столами Слизерина, а кто-то из девушек сел за гриффиндорский стол. Рон удивленно и недоверчиво посмотрел на девушку с чёрными, как уголь, локонами и большими зелёными глазами, севшую на скамейку напротив, недалеко от Гермионы, и одарившую гриффиндорцев короткой туманной улыбкой. Искры становились всё ярче и ярче. Поднимаясь выше, они достигли потухших свечей, и каждая из них опустилась на остывший воск, возрождая пламя. В помещении снова стало светло, как и раньше. — Ничего себе, — протянул Рон, улыбнувшись ещё двум девушкам, севшим рядом с черноволосой, и обменялся заговорщицким взглядом с Поттером. — А теперь последняя школа, Дурмстранг! И сегодня, к сожалению, директор школы не смог присутствовать здесь, — МакГонагалл обвела присутствующих взглядом. — Вместо него сопровождающим семикурсников является отличный игрок в квиддич, участник Турнира Трёх волшебников, лучший выпускник… По спине Гермионы пополз холодок. И Рон и Гарри наблюдали, как её безжизненный взгляд наполнялся удивлением. Она вдруг заправила волосы за уши и отвернулась, уставившись в пустую тарелку.***
— Ну и новости, — пробубнил Уизли натягивая шапку, когда он, Гермиона, Джинни и Гарри встретились у выхода из замка. — Ты уже в пятый раз это повторяешь, — раздраженно выпалила Гермиона. — В этом нет ничего необычного. — Да, Рон, — многозначительно посмотрел на него Гарри. — Абсолютно ничего. Рон промолчал. Ему было весьма неприятно принимать надвигающиеся трудности в отношениях с Гермионой. В конце концов, забыла она именно его, а не Виктора Крама, думал он. Ко всему прочему, кто знает, может, она ещё что-то к тому испытывала. Все ученики седьмого курса медленно, с некоторой неохотой, выстраивались у крыльца в ожидании директора и сопровождающих гостей. Гермиона изредка оглядывалась в поисках знакомой фигуры — Рон точно понимал, кого она пыталась найти. Он сжал губы и начал перебирать в голове темы для разговоров. Сейчас его бы устроило все, что могло отвлечь Грейнджер о мысли о том, кого по его мнению, называть было нельзя. — Гарри, никаких новостей про Нарциссу Малфой? — вдруг выпалил он, и только через несколько секунд по взгляду Гарри понял, что это было зря. Гермиона тут же обернулась к ним. — Что? — Ничего, — отвернулся Гарри. — Сарафанное радио работает довольно быстро. Не стоит ему верить. — О чем ты говоришь, Рон? — не унималась она. — Нарцисса — это мать Драко? — Да, — протянул Рон, ища глазами Минерву МакГонагалл. — Да, это его мать. — И что с ней? — Как? Ты не в курсе? — вдруг возник рядом Квентин Меллок — студент Пуффендуя, которого Гермиона помнила только за очень выдающиеся ответы на Травологии. — Второе нападение дементоров, кажется. То же, что случилось с матерью Пэнси… — Кто тебя, чёрт возьми, тянет за язык, Квентин? — возмутилась Джинни. Глаза Гермионы округлились. Она смотрела то на Рона, то на Гарри с немым ужасом на лице, едва ли не задыхаясь. — Вы что же, думали скрыть это… от меня? Зачем? — Это всего лишь забота, Герм, — поспешила Уизли. — Ты плохо спишь, плохо себя чувствуешь, мы же видим. Это всё усилилось после новости о Пэнси. — Давайте вы не будете за меня решать, что мне стоит знать, а что — нет, хорошо? — зло ответила она. — Извини, но это даже не было подтверждено. Лишняя трата нервов. Ты могла бы сама узнать из «Ежедневного Пророка», но дело всё в том, что никто не знает, — ответил Гарри. Меллок пожал плечами, явно не понимая реакции ни Гермионы, ни Гарри с Роном, но нашёл, что ответить на последнее заявление Поттера: — Да посмотрите на Малфоя. Кажется, с этим всё ясно. Меллок ушел. А Гермиона тут же наткнулась взглядом на Драко, стоявшего у колонны за ними, очевидно слышавшего всё, о чем они говорили. Ей тут же стало стыдно, потому что он смотрел на них, как на самых первых гадов на земле. Она отвернулась и поджала губы. Вдали золотое солнце за густым туманом уже близилось к горизонту, отражаясь в ряби озера. Это был один из немногих тёплых вечеров сентября — так ей казалось, хотя на тёмно-зеленой бледной траве блестела корка серого инея. Гермиона уткнулась носом в красный вязаный шарф и сунула руки в карманы, зажмурившись. Гарри с Роном молча переглянулись, а Джинни подошла ближе к Гермионе и шепотом сказала: — Всё в порядке. В любом случае это обсуждает вся школа, я уверена, он слышит такое не в первый раз. — Ты думаешь, ему было приятно слышать это даже не в первый раз? — Гермиона, это не тот человек, которого стоит жалеть. — Я вполне отдаю себе отчет в том, что он — не «добро». Тут дело в смерти близкого человека. Не по его вине. Мне просто… непонятно, почему это вообще имеет место сейчас. Непонятно, куда смотрит Министерство. — Да, но… — Все тут? — прогремел голос Минервы МакГонагалл. Гермиона вновь посмотрела туда, где еще недавно стоял Малфой — теперь там никого не было. По дороге в Хогсмид она наслушалась историй Невилла о его бабушке. Полумна Лавгуд изредка смеялась вместе с ними, но чаще всего Гермиона замечала её отрешённый взгляд, устремлённый куда-то в сторону сгруппировавшихся учениц Галатеи, шедших впереди. — Что такое? — тихо спросила Грейнджер. — Мне кажется, я её знаю, — ответила Луна, чуть сощурившись. — Ту, светлую. — Откуда? Они тут впервые. — Этого вот я не знаю, — рассеянно изрекла она. Гермиона Грейнджер молча продолжила идти. Теперь она почему-то подумала о Викторе Краме, который шёл где-то позади со студентами его бывшей школы. Гермиона вдруг вспомнила четвертый курс и бал, на котором они танцевали вместе. Вспомнила тот восторг, с которым она вышла из Большого Зала, когда всё закончилось. Но в следующий же момент её пробрало чувство, словно чего-то не хватает. Даже так. Было так просто. Даже несмотря на ужас исхода соревнований. Было так просто. Под ногами шелестели сухие посеревшие листья. Вокруг слышались весёлые возгласы друзей и знакомых, с которыми она проходила через лучшие и худшие времена. Стало осязаемо это чувство беспокойства. Все нутро скручивало от страха только от одной мысли о начале войны заново. Мурашки покрывали кожу в момент. Она искала глазами Драко Малфоя и Пэнси Паркинсон — впереди их не было. Назад смотреть было страшно.***
Улочки Хогсмида светились из-за натыканных на тротуарах старых фонарей с пыльными медовыми лампами. Они проходили «Сладкое королевство», когда позади послышались восторженные восклицания студенток Галатеи. Гермиона почувствовала запах карамели, и голова закружилась. Сейчас, кажется, она снова была на третьем курсе и снова впервые посещала Хогсмид. Она смотрела на яркую витрину со сладостями и не могла понять, почему так тянет купить что-нибудь. Прямо как раньше. Как тогда. Она зашла вслед за каким-то длинноволосым студентом Галатеи, державшим за руку девушку, сразу очутившись в тепле и запахе сладкой ваты. Сначала вата, потом шоколадные чипсы, потом бесконечные слои карамели и восхитительные сахарные фигурки Мерлина на прилавке. Огромные куски нуги, грильяж с дроблёным кокосовым орехом, толстые медовые ириски, штабели всевозможных плиток шоколада. Посреди магазина — громадный бочонок драже разных вкусов «Берти Боттс», перечные чёртики в пакетах с надписью «Дохни огнём!», бочонок сахарных свистулек, воздушное мороженое, целый стеллаж «потешных угощений»: взрывающаяся жевательная резинка «Друбблс», мятные нитки для чистки зубов, мороженое «Зубом застучи, мышью запищи», мятная помадка в форме лягушат — «В желудке прыгают, ногами дрыгают», хрупкие сахарные перья и карамельные бомбы… Всё как тогда. Всё светилось розовым, красным, белым и зелёным, начиная от говорящих тортов с вишнёвой глазурью, заканчивая клубничными лягушками. На них отражался тёплый золотистый свет гирлянд на потолке. На лицах новоприбывших она узнала ту самую радость, которую испытывала сейчас. — Мнье, пожалюйста, двье шьоколядные льягушки, — послышался акцент одной из учениц Шармбатона, стоявшей перед продавцом. — Ой! И вьон ту кгхаснюю сахагхнюю палочку! Гермиона, последовав её примеру, встала в очередь и купила пару шоколадок и сахарных перьев, после чего, заметив в окне знакомую фигуру, поспешно вышла из заведения. — Тут нельзя курить, — неожиданно для самой себя воскликнула она. — Грейнджер, если бы все делали только то, что можно, ты бы со мной не разговаривала, — не оборачиваясь к ней, ответил Малфой. Он поднёс волшебную палочку к концу сигареты и зажёг огонёк. — Тебе же хуже, — ответила она и развернулась, чтобы уйти. — Куда уж. Она остановилась. Её хорошее настроение снова вдруг рухнуло куда-то в бездну реальности и потянуло Гермиону за собой. Она вспомнила о разговоре у крыльца, медленно обернулась, посмотрела на него. Она видела его профиль и то, как он, засунув руку в карман пальто, слегка наклонив голову смотрел в окно «Трёх мётел» напротив. — Это правда? — Ты о чём? Ах, да, точно. О тех «слухах», о которых твои дружки без устали треплются целыми днями… Да, к сожалению. Или же к счастью — для вас. Она остолбенела, свела брови. Подошла ближе. — Почему твое горе должно быть мне счастьем?! — Почему оно должно быть тебе горем? — Мне просто жаль. Потому что то, что произошло — нечестно. — Совсем недавно, Грейнджер, ты равняла меня с дерьмом и считала убийцей. Хотя, знаешь, было бы неплохо, если бы ты оставалась при этом мнении. Может, так ты не будешь лезть ко мне. — Да, ты дерьмо! Но даже при таком раскладе это не повод радоваться тому, что случилось! И я к тебе не лезу! Драко вдруг поймал себя на осознании: с ним разговаривала Гермиона Грейнджер. Так, словно никаких пыток в его особняке не было. Так, словно она имела уважение к его страданию, хотя он отчасти был виноват в её. При ином раскладе она должна была проходить мимо него, каждый раз желая обернуться и сказать «мне жаль», напоминать себе про адскую боль, которой он не помешал; про попытки убить Дамблдора и его «верность» Волдеморту. Ему показалось это странным. Он повернулся к ней, делая очередную затяжку, и вскинул брови: — Ты что же? Хочешь сказать, не ненавидишь меня после… Осенило. Родители Невилла. Круцио. Лестрендж. Мунго. Мунго. Родители Невилла. Они оказались там после Круциатуса. Мало кто выдерживает такое без личных жертв. — Как ты провела лето, Грейнджер? — перевёл тему он. — После чего? — настороженно. С желанием и разгоревшимся интересом. Потому что когда предупреждают друзья — это одно. — После моего дурного поведения в поезде. Так ты не ответишь? У Драко сперло дыхание от мысли о том, что она — чиста. Чиста от воспоминаний о том ужасе, к которому был причастен он. Чиста. Он едва ли не задохнулся, пока не дыша смотрел в её горящие глаза без капли недоверия. Без капли страха. — Переболела Голландской Оспой. Но это не имеет никакого отношения к разговору. — Лежала в Мунго? — Неделю. — Чудесно. В душе распускались салюты. Вот перед ним стоит человек, который не считает его моральным уродом. Стало стыдно, потому что он снова был пьян. Стыдно, потому что сейчас любое его слово могло снова изменить все в худшую сторону. — Мне жаль, что это произошло с ней. И мамой Пэнси. Это страшно и несправедливо, — произнесла Гермиона, чуть сжав бумажный пакет со сладостями. Он промолчал, снова переведя взгляд на вывеску «Трёх мётел». — Страшно и несправедливо, — повторил спустя пару секунд, наблюдая, как выходят из бара напротив Гарри и Рон, очевидно завидевшие их в окне. — Бегут твои герои спасать тебя от меня, очевидно, — он хмыкнул, кивнув в их сторону, — ничего не меняется. Гермиона молча проследила за тем, как он уходит в сторону «Кабаньей головы», после чего на неё тут же накинулись Гарри и Рон с расспросами. Она не понимала, что они говорили. Она чувствовала усталость и как кололо в виске, какая-то буря ужаса зарождалась в груди. Все её ответы были машинальными. Все действия — тоже. В конце концов они уговорили её присоединиться к ним в «Трёх Мётлах», чтобы «выпить сливочного пива, как раньше», но, как оказалось, они заманили её туда совершенно по другому поводу. Они приготовили ей целый сюрприз в честь пропущенного дня рождения девятнадцатого сентября. Тогда Гермиона строго запретила им отмечать, потому что совсем не хотела. Но сейчас то, что друзья приготовили ей целый торт с восемнадцатью свечами, не могло не радовать, пусть и сильно смущало, вгоняя в краску. Самым главным сюрпризом оказался Виктор Крам, неизвестно откуда появившийся прямо перед ней с большим букетом лилий, открыткой и извинениями за свою нерасторопность. Весь вечер она наблюдала недовольное, но пытающееся улыбаться, лицо Рона. Весь вечер она очень глупо улыбалась, закрывая лицо руками.***
— Скажите, что происходит? — Гермиона пыталась догнать Рона и Гарри, шедших по направлению к выходу из замка. Едва увидев их в толпе, она тут же бросилась к друзьям. — Ты не знаешь? — бросил через плечо Рон. — Нарцисса Малфой — новая жертва. Шаг её замедлился. Кто-то из однокурсников толкнул Гермиону, задев плечо. Она вновь принялась идти быстро, но уже с пульсацией в голове. Нарцисса Малфой. Мертва? — И куда все идут? — Создавать щит вокруг Хогвартса, — сказал Гарри. — МакГонагалл сказала срочно выстроиться у замка. Где ты была? — он наконец-то сбавил шаг. — У мадам Помфри. Мне иногда нужно заходить к ней, — она потёрла виски. Когда они вышли на улицу, Гермиона поёжилась от осенней прохлады. Она была несравнима с привычной осенней — слишком холодно. Слишком, для начала осени. Слишком много инея на тёмно-зелёной траве. Слишком много серого в облаках, слишком розовый закат над чёрной гладью озера. — Вот так сентябрь, — буркнул Уизли. — А что за щит? — Грейнджер огляделась. У стен замка собрались почти все их однокурсники. Кто-то стоял, запахнув мантию посильнее, чтобы не мёрзнуть, а кто-то, кто был уже не в форме, стоял, засунув руки в карманы, трясясь от холода. Правильно. Все нормальные люди не могли и предположить такой погоды. — Защита замка. От дементоров, — пояснил Гарри. — МакГонагалл не верит, что Министерство может защитить нас, — он потёр ладони друг о друга. — Странно. Обычно заклинания накладывают профессора, — Гермиона повернулась к друзьям. — Да, я тоже об этом говорил Рону за завтраком. Стояла тишина. Ученики вдали разговаривали так тихо, что их шёпот был сливался с шелестом листьев, доносящимся из Запретного леса. А вдруг это случится с моими родителями? Невозможно. Не смей об этом думать. — А отец Малфоя жив? — вопрос вырвался сам собой — она прижала холодные пальцы к губам, смотря на друзей. — Что? А… он тоже… Его приговорили к поцелую дементора вроде, — неопределённо ответил Рон, переглядываясь с Гарри. — Как это ужасно. — Тебе жаль… Малфоя? Гермиона, тебе стоит знать, что он перешёл на сторону Волдеморта после его минутной «победы», — будто бы ожил Гарри. — Да… не каждый об этом знает. Это не тот человек, что достоин сочувствия, — тут же добавил он. — Мы несколько раз спасали его шкуру во время войны, а он всё равно… — Хватит, Гарри, — Рон бросил на друга предупреждающий взгляд, давая понять, что тот зашёл слишком далеко. — Что значит «хватит»? Пусть продолжает, если ему так нравится сокрушаться по поводу поступков человека, потерявшего родителей. — Ничего, Гермиона. Из замка начали выходить один за другим преподаватели. — Гарри, никто не заслуживает такого. Это хуже, чем смерть, — она осуждающе смотрела на лучшего друга. — Они мертвы внутри, но их тело живое. Представь, каково будет ему видеть их такими, — она ненадолго замолчала, потерянно посмотрев на Малфоя, выходящего из замка. — Каждый день. Поттер лишь молча повернул голову в сторону леса, чуть поджав губы: он точно не собирался ей доказывать что-либо, хотя очень хотелось. Однако сейчас они танцевали на лезвии ножа и… «Пусть остаётся при своём. Рано или поздно он и тут оступится так, что она перестанет его жалеть и без воспоминаний», — подумал Гарри. Бушующие внутри ураганы негодования умерили свой пыл. Минерва МакГонагалл, расправив плечи и чуть подняв подбородок, вышла следом за Драко. Пока она шла к собравшимся, её взгляд прошёлся по всем присутствовавшим на улице ученикам и профессорам, изучая и молча приветствуя. — Мисс Грейнджер, вам не холодно? — каким-то образом директор оказалась прямо около Гермионы, заставив ту вздрогнуть от неожиданности и мгновенно повернуться. Профессор смотрела на неё из-под тонких стёклышек очков, и глаза её были полны смиренной заботы, которую она так старательно желала проявить. А Гермиона только сейчас заметила, что одна из всех была в лёгком пальто. Да ну, зачем? — Всё в порядке, профессор, — сказал Уизли, снимая с себя шарф и протягивая подруге. — Если что, мне и без куртки не будет холодно. Щёки Гермионы, порозовевшие от холода, налились краской ещё больше, и она нехотя кивнула в знак благодарности. МакГонагалл еле заметно улыбнулась, а затем подняла руку, отходя, чтобы все замолчали и приготовились выслушать её. — Внимание! Семикурсники, ваша помощь понадобилась в связи с тем, что только ваш курс знает, как накладывать защитные чары, — директор вынула палочку из кармана. — В нашем же случае чем больше будет людей, тем лучше. Профессор Флитвик сейчас объяснит последовательность действий. К МакГонагалл, стоявшей спиной к замку, подошёл низкий учитель. Вид у профессора был уставший, как и у большинства преподавателей. Гермиона столкнулась взглядом с Драко, стоявшим на другом конце ряда учеников. Смотря прямо на неё, он будто бы не видел однокурсницу. Она не знала, что сделать, не понимала, видит ли он её или, может, просто задумался. Но тут произошло нечто, по её мнению, странное. Она почувствовала, как её глаза наполнились слезами сожаления. Плакала она не так часто. Обычно она вообще не плакала — это не то, что должен делать человек сильный и разумный, осознающий всю тщетность слёз. Эта вода, выбирающаяся из-под век, оседающая на ресницах прозрачными жемчужинками… Вода, стекающая по щекам — так напрасно. Так бессмысленно. Обычно. Но её пробирало лишь то, что она смогла представить себя на его месте. Она смогла — вот как работают страх и слабая психика. Вот что является последствием бреши в доспехах сильного, свободного характера. Эта несчастная пелена, застилавшая её глаза, была ничем иным, как жалостью. И было совершенно не ясно, к кому именно: к высокомерному однокурснику, от вида которого хотелось сунуть два пальца в рот, или к самой себе. Разумеется, к нему. Ты, девочка, ещё не совсем из ума выжила. — Вы разделитесь на группы из двух человек, — голос Флитвика нарушил тишину. Слёзы закипали под веками, застилая всё перед ней. Его фигура расплылась, став чёрным пятном, и она моргнула, после чего горячие капли начали стекать по щекам. Она просто представила себя на его месте. Всего лишь. И стало безумно завидно его терпению и выдержке. Как он держал осанку, как при этом мышцы рук его полнились напускной расслабленностью. Как на лице не выступала ни единая эмоция. И только взгляд — пустой, словно высосали душу не из его тела, а из его обычно оживленных раздражённостью и усталостью глаз — выдавал его с потрохами. До костей. Если только взглянуть на него, рассмотреть худое, с чертами грубыми и отталкивающими, лицо, то можно понять наверняка одно: ни разговоров по душам, ни тёплых приветствий и прощаний ожидать от этого человека впредь нельзя. Это были глаза человека эгоистичного, жаждущего боли, потерянного и потерявшего что-то очень дорогое его душе. — … распределитесь вокруг территории замка… Гермиона снова смогла видеть чёткие очертания людей. Он стоял, не двигаясь, всё ещё смотря в пустоту. — … порядок заклинаний такой… А в её голове слова и чувства мешались в кучу. Она закипала внутри от несправедливости. Мать Паркинсон, Нарцисса, возможно, Сандра. Почему они? Почему раньше дементоры были под контролем, а сейчас — нет? Слёзы застыли на подбородке. — … Протего Максима… Драко моргнул. — … Репелло Инимикум… Его взгляд сфокусировался на Гермионе. — … Фианто Дури… Он повернулся в сторону профессоров. — … и Экспекто патронум, — Флитвик, судя по всему, уже закончил, так как после этих слов наступила тишина. — Приступаем, — поспешила добавить МакГонагалл. — Мисс Грейнджер, — уже тише сказала она, когда все начали расходиться. — Поттер, Уизли, я сказала «мисс Грейнджер»! — она отмахнулась от Гарри и Рона, которые пошли вслед за подругой к декану Гриффиндора. — Да, профессор, — Гермиона тыльной стороной ладони вытерла каплю, застывшую на подбородке, как только Флитвик договорил последнее заклинание. Выдохнула, посмотрела в небо: серое-серое… Гарри и Рон, переглянувшись, отправились вслед за профессором Флитвиком. — Всё ли в порядке? Гермиона кивнула и поспешила признаться: — Извините, профессор, я не хотела подслушивать, но тогда, в среду, так вышло, что я слышала, как вы говорили, что Сандра пропала, вот я и… — Да, — поспешила ответить МакГонагалл, ничуть не изумившись. — Её ищут уже четвёртый день, и это не секрет. Прошу понять, что паника, которая обещает подняться в случае разглашения этого, усугубит ситуацию, но раз вы в курсе, то я готова ответить на все интересующие вас вопросы немного позже. Ученикам теперь запрещено покидать Хогвартс до каникул. Прошу… — она понизила тон и положила руку на плечо Гермионы. — Прошу, не думайте, что мы не справимся с этим. Всё это произошло за территорией Хогвартса, здесь мы в безопасности. Когда МакГонагалл, отойдя от неё, поджала губы, Гермиона едва заметно кивнула. — Счастье можно найти даже в самые тёмные времена, мисс Грейнджер, если не забывать обращаться к свету. Собираясь идти к своим друзьям, она вдруг услышала голос профессора Слизнорта. — Драко, мой мальчик, вы не нашли себе пару? — профессор огляделся. — Мисс Грейнджер! Не могли бы вы составить моему ученику компанию? Она замерла, вдруг ощутив, как все ветра мира начали обдувать её оголённые коленки. Мороз прошёлся по коже. Шарф Уизли не спасал от холода. Непослушный локон падал на лоб. Где-то вверху пролетел ворон, громко каркнув. И она обернулась, снова встретившись взглядом с Малфоем. Было уже не так страшно. Он ей больше не снился. Или она просто больше не помнила снов из-за зелья мадам Помфри. — Конечно, профессор, — Гермиона постаралась вернуть своему лицу прежнее выражение — то, что не показывало её взволнованности, её участия в чужом горе. Драко никак не отреагировал и, отвернувшись, пошёл в сторону озера, где ещё не было учеников, выпускавших из своих палочек защитные заклинания. Грейнджер нехотя поплелась за ним. Они шли молча. Замёрзшая, покрытая инеем трава хрустела под ботинками. Вдали слышались голоса однокурсников: взволнованных, яростно что-то обсуждавших. Гермиона иногда рвано вздыхала от холода, но Малфой этого не замечал. Дойдя до причала, он остановился: — Какие чары? — Что? — Гермиона растерялась и сжала палочку в кармане. Не поняла вопрос, не разобрала его слов, забылась, пока ступала по твёрдой замёрзшей земле, стараясь шагать по его следам — глупая привычка с детства от прогулок с отцом. — Мерлин, — Драко тяжело вздохнул и опустился на деревянную поверхность пристани, прижимая ладони к векам. — Малфой, я была не права, и я уже извинялась. — Да-да, отлично. Какие защитные чары? Он сидел к ней спиной, и Гермиона, воспользовавшись этим, подошла ближе. Про себя она отметила, что цвет его волос ничем не отличался от цвета инея на траве у Хогвартса. Ничем. Серебристый, почти седой в бледном сиянии серого неба, почти пепельный. Широкие плечи под толстой тканью чёрного пальто. Легкий наклон головы и непринуждённая поза. Так, словно ничего не случилось. — Протего Максима, Репелло Инимикум, Фианто Дури и… Экспекто патронум. — Ты стояла дальше, — он встал, не оборачиваясь. Гермиона почувствовала, как её щеки стали розоветь ещё больше. — К тебе подходить нельзя? Обернулся, посмотрел, прошёл мимо. Он присел на корточки и вдавил конец палочки в землю, произнося: — Протего Максима! Из конца его палочки вылетел бирюзовый луч, волной прошёлся по земле вокруг них; по траве, по деревьям, по зеркалу озера, поднялся над Хогвартсом стеной, образуя купол, который прежде уже виднелся над их головами — профессора и ученики с других сторон уже колдовали. Гермиона последовала его примеру и выпустила из своей палочки то же заклинание, воткнув древко в замёрзшую поверхность. Щит над их головами на мгновение приобрел красный оттенок, а затем сомкнулся с водой на середине озера. — Репелло Инимикум! — они сказали это одновременно, и луч стал огненно-оранжевым. С других сторон купол уже менял цвет. — Малфой, мне правда очень жаль. — Ещё раз это произнесешь, я воспользуюсь Авадой, — усталым тоном произнёс он. — Мне терять нечего. — Тогда почему ты всё ещё здесь? — Фианто Дури! — луч обрёл голубой оттенок. Купол со всех сторон продолжал меняться в цвете. Гермиона мысленно повторила заклинание. — Дома мать. Щит походил на большой мыльный пузырь. Вдали, над Хогсмидом, виднелась такая же голубоватая мерцающая сфера, только меньше, и всё вдруг обрело оттенок страха. Ночь надвигалась на замок серой холодной пеленой, мраком, что мог бы сравниться с тьмой его нутра. Драко больше не различал дня и ночи. И день, и ночь его были в мыслях о прошлом, которое он так же не отличал от настоящего. Разве имело это значение? — Экспекто патронум! — сосредоточившись на самых счастливых воспоминаниях, воскликнула Гермиона — это оказалось трудно. Сейчас. Она вспомнила, как получила письмо из Хогвартса, как радовалась тому, что она — волшебница. Как узнала, что её мать вылечили от смертоносной болезни. Как сдала СОВ лучше всех. И во всём этом, как ей точно казалось, чего-то не хватало. А чего — она не знала, да и сейчас не было времени думать об этом. Серебряная выдра вырвалась из конца её палочки и устремилась в земную кору, а затем вынырнула прямо из середины озера, врезавшись в стенку купола и слившись с ней. Драко проследил за ней взглядом и даже хмыкнул — про себя, разумеется. — Ты не умеешь вызывать Патронуса? Он переместился из воспоминаний о днях, проведённых с семьёй, в воспоминание о днях среди Пожирателей смерти. Из-за её вопроса. Из-за её глупого вопроса его память подвергла его пытке. — Милый, Патронус? Что такое Патронус? — вскинула брови Лестрейндж. — Был у нас один, — заговорщицки зашептала она, — но он умер, потому что его сожрали черви, хлынувшие из его палочки. Залилась смехом, когда его лицо исказилось ужасом. — Что ты так переживаешь? — улыбаясь, продолжала она. — Знак на твоей руке никогда не позволит этому грязному лучу «света» вырваться из твоей палочки. Нечего бояться, Великий Лорд защитил нас. Нечего. — Смотри, — процедил он, подойдя к ней. — Смотри, Грейнджер! Она в испуге отшатнулась назад, но он схватил её за локоть прежде, чем она успела сделать шаг. — Знаешь, что это такое? — яростный шёпот срывался с его губ, обжигая левую щеку Гермионы. — Знаю, — сжав челюсти, не смотря на место, куда он так старательно пытался заставить её смотреть. Но ему это было не нужно. Он знал, что она и без этого видела это пятно уже тысячу раз. Он точно знал, что знак Тёмной метки светился в его глазах, горел клеймом на лбу каждый божий день. На всём теле. Что о нём вспоминали все люди, на которых он смотрел. Думал, что она будет его бояться, ну и заодно пораскинет мозгами. Но в этом был подвох. Он также знал, что Грейнджер просто не могла не знать ответа на этот вопрос. Тогда зачем она его задала? Возможно, думал он, она просто забыла. Возможно, думал он, она попросту свихнулась после той милой встряски, которую устроила его тётка. Возможно, думал он, кто-то просто выдолбал из неё все мозги. «Представляешь, грязнокровка сегодня спросила меня, кто ты такой». Что, ради всего святого, происходит?! — Тогда подумай, умница, могу ли я вызывать чёртов Патронус, — прошипел Драко, но не ослабил хватку, продолжая сжимать пальцы на её предплечье. Гермиона смотрела ему прямо в глаза. Две радужки, как два обрамлённых куска льда, сверлили её в ответ. Какое-то странное чувство закралось в солнечное сплетение, и она застыла. — Мне больно. Распахнула свои карие и смотрела на него, как будто видела впервые. Драко вдруг отпустил её руку. — А мне всё равно, — тихо произнёс он, отдёргивая кисть. — Ты не имеешь права так со мной разговаривать, — бросила она. — Грейнджер! — словно мольба. Оглушительно громко в тишине окраины Хогвартса. Она не знала, что сказать. Она снова не знала.***
Время близилось к десяти часам вечера, когда все ученики были уже в замке. Ночь нависла над Хогвартсом, холодная и тёмная. Малфой всё ещё сидел у озера, смотря на другой берег стеклянным взглядом. Драко не хотел верить в то, что произошло. Борясь с желанием умереть или убить всех в Министерстве, он закричал. В ночном воздухе, над рябью воды, отражаясь от стен замка, пронёсся его дикий нечеловеческий крик. Птицы в Запретном лесу вскинулись вверх, когда рёв настиг макушек деревьев. Впервые за время после встречи с отцом на щеках Драко появились слёзы. Каждой клеткой своего тела он ощущал ненависть к Министерству, к охране Азкабана, к Азкабану, к тому, что он вообще существует. Она мертва.. — Ненавижу! Как бы он хотел вернуть всё назад. Увести своих родителей отсюда ещё на четвёртом курсе, когда всё только начиналось. Прятаться, скрываться, проявлять всю свою слизеринскую натуру, только чтобы они были живы. Как будто спала анестезия, как будто кто-то дал ему пощёчину так сильно, что он почувствовал всё снова, вернулся в реальный мир, осознавая, что произошло. Рваные всхлипы вырывались из груди с новой силой. Она мертва. Он вспоминал, как Нарцисса целовала его в лоб перед сном, как обнимала перед тем, как он сядет в Хогвартс-экспресс, как говорила, что всё будет хорошо. «Драко, мы справимся». «Мой милый, всё ли у тебя хорошо?» Там, в Малфой-мэноре, она была единственным человеком, кто помогал Драко. Слала чёртовы гостинцы каждую неделю. Готовила самый вкусный пирог. Сама. Чёрт возьми, она — аристократка, гордая жена властолюбивого человека, ни за что бы не занявшего кухню, — сама готовила для него. Теперь он ненавидел шарлотку, если быть честным. Он даже не мог чувствовать запах яблок с корицей без сухости во рту. Потому что так часто пахло дома. У всех домов есть свой запах. У всех без исключения. У прогнивших — гниль и сырость; у новых — штукатурка и лак для дерева; у обжитых большой семьёй — еда, грязная одежда и парфюм, — зависит от случая; у маленьких квартирок, где живут молодые влюблённые — стиральный порошок и табачный дым. Его дом пах печёными яблоками, камнем, духами матери и краской для обуви — отца. Пах высокими стенами, старинными артефактами, пожелтевшими страницами, деревом и корицей. По праздникам — духотой и холодным воздухом, влетавшим с улицы из-за беспрестанно открывавшейся, чтобы впустить того или иного гостя, двери. Холодным воздухом, неосознанно ставшим частью празднества, застрявшим в мехах очень богатой старой женщины. Морозным воздухом, смешавшимся с нотами дорогостоящей туалетной воды. Это всё ушло за ней и за ним. За матерью и отцом. За единственными людьми, которые что-то для него значили. За ней. Он вспоминал многое. Как она сдержанно улыбалась гостям, как любезно общалась с ними, при этом не забывая подходить к нему. Как она обходила сад вечерами. Как следила за каждым цветком — что ещё было делать женщине, которой работать не пристало. Держа за руку, вела в комнату, где проходило очередное собрание Пожирателей, шептала на ухо «я рядом», когда Волдеморт выбрал его для получения метки. А теперь её нет. Ему не дали увидеться с ней. Он запамятовал, когда видел Нарциссу в последний раз, но помнил тот последний момент, в котором она была ещё с ним, как будто он был вчера. Нарцисса стояла у камина в их поместье, нервно накручивая белый локон на тонкий указательный палец. Она переставляла рамки с фотографиями, порой двигала свечи, но не поворачивалась к нему, закусывая красные губы. Он сидел в кресле. В одном из двух одиноких чёрных кресел у немого камина. В холоде, в молчании, не решаясь говорить, наблюдая за её чуть склонённой вправо головой. Боролся с собой и словами, рвавшимися наружу, застревавшими в горле. — Если меня заберут, немедленно шли сову отцу, понятно? —нарушила она тишину. Драко вздрогнул и упёрся локтями в колени, прикладывая руки, сложенные замком, ко лбу. Он буквально задрожал. Потому что всё шло не так, как было нужно. — Этого не произойдёт. — Драко! — подойдя к сыну, она присела рядом с ним на пол, подбирая под себя подол тёмно-зелёного платья. — Я прошу тебя, — Нарцисса взяла его ладони в свои руки. — Пожалуйста, послушай. Взволнованно посмотрел на мать. Сглотнул. — Они осудили всех. Всех, кто был хоть как-то замешан. Остались только мы, понимаешь? — Значит, надо бежать отсюда! Нарцисса нервно улыбнулась, и её глаза наполнились слезами. — Мой милый мальчик, — она встала, присела на подлокотник кресла, где сидел Драко, и обняла его. — Надо было бежать. Уже слишком поздно. Он почувствовал, как сердце рухнуло куда-то вниз от испуга, когда за его спиной раздался треск ветки. Драко повернулся и увидел высокую фигуру друга. — Забини? — Не злись, у меня дежурство, — присел тот рядом. — Стоит ли снова говорить, что мне очень жаль? — Не начинай, — предупреждающе рыкнул Драко. — Не надо. Меня уже выворачивает от этой фразы. Он глубоко вдохнул холодный воздух, но выдох вышел неровным, рваным, как бывает у долго рыдавших людей. Блейз понял, что другу хуже, чем он думал. — Хочешь огневиски? — спросил Забини. Драко, недолго думая, кивнул. Потому что к чёрту.