Б-52

– Тсузуку, проснись! Тсузуку, еду принесли! Настойчивый голос вторгался в безмятежное сознание, жесткими толчками освобождая его из объятий тревожного сна, и Тсузуку с трудом открыл глаза: сначала темнота больно резанула по зрачкам, но постепенно парень сумел различить рядом встревоженное лицо Арю. Все тело заледенело, и сначала Тсузуку показалось, что его сковал паралич: от холода не получалось пошевелить даже пальцем, а правая нога совсем не ощущалась из-за тяжелых оков. Медленно пленный возвращался в пугающую реальность, где такие же жалкие люди вокруг убого ползут к решетке, чтобы получить тарелку с какой-то вонючей жижей – Тсузуку презрительно оглядел всю эту толпу, пока Арю упрямо тянул его к общей массе. В желудке было настолько пусто, что парень был уверен – если он попробует втянуть живот, то выпирающие ребра точно прорвут тонкую кожу и вывалятся наружу. Он не ел уже второй день, и от этого голова кружилась, а перед глазами то и дело мелькали цветные круги, но Тсузуку бы не позволил себе унижаться, как это делали все остальные – все равно они вот-вот умрут, так зачем терять остатки гордости перед самой смертью. От ночи, проведенной на ледяном бетонном полу, горло Тсузуку больно драло, а самого его чуть лихорадило, из-за чего унять дрожь никак не получалось. Когда настырный Арю в очередной раз обратился к нему, парень не сдержался: – Делай что хочешь, но не трогай меня. Я не твоя мать и не твоя нянька, чтобы следить за тобой, поэтому просто отвали. Несколько любопытных взглядов скользнули в их сторону, но пленные тут же с жадностью вернулись к мискам, быстро выхлебывая какую-то мутную жидкость. Тсузуку не кричал, даже не повышал голоса – скорее, он говорил тихо, но в его словах сосредоточилось столько усталости, столько отвращения, что Арю только вздрогнул и как-то по-детски беспомощно захлопал расширившимися глазами. Тсузуку жалел этого мальчика, ведь он мог предположить, через что тот прошел: более того, он был благодарен за вчерашнее подобие ужина, но с тех пор, как война повисла над головой грозовой тучей, парень понял, что чувствам здесь места нет – ты все равно не сможешь никого защитить или спасти, так зачем давиться лишней болью? Он был уверен, что если что-то случится, то он обязательно выкрутится, обязательно прикроет любимую и единственную сестру – теперь ее остывшее тело лежит в доме, где она провела все детство. Арю начал неловко отползать назад – пару раз он пытался подняться на ноги, но после сна, проведенного в ледяной ловушке, тело отказывалось подчиняться юноше, и передвигался он нелепыми рывками, подтягивая за собой скованную ногу. Наверное, Арю здесь был самым младшим: на фоне остальных он смотрелся особенно маленьким, особенно щуплым, особенно жалким. Сначала взрослые мужчины даже не подпускали его к месту, где раздавали еду – на какой-то момент Тсузуку потерял из вида его светлую макушку, но уже в следующую секунду он увидел, как кто-то толкает Арю в сторону, предварительно выхватив у него из рук миску с разлившейся похлебкой: в глазах мальчика застыло только непонимание, сдавленное болью. Тсузуку устало прикрыл глаза. Наверное, он мог бы вмешаться, вступиться, защитить Арю – или хотя бы успокоить его, пожалеть, дать ложную надежду, чтобы тот еще немного побыл в счастливом неведении. Но парень не видел в этом смысла: гораздо проще сдаться в самом начале лабиринта, чем плутать в отчаянии несколько часов, а затем завернуть в очередной тупик. Тсузуку не желал становиться ничьим солнцем, ведь рано или поздно солнце зайдет за горизонт, а тьма снова вгрызется в глазницы – не успеешь оглянуться, а твое мертвое солнце уже истекает кровью на домашнем ковре. – На выход! Быстрее! С потерянной апатией Тсузуку наблюдал, как два охранника в знакомой черной форме силой вытаскивают всех в коридор, хохоча и пиная тех, кто совсем не мог справиться с обессиленными ногами и принять вертикальное положение. Собравшись с последними остатками гордости, юноша поднялся на дрожащих ногах и сам, едва вдыхая в себя спертый воздух, двинулся к двери: что-то подсказывал, что настал конец. Тсузуку помнил прошлую ночь в мельчайших подробностях, как если бы кто-то вычертил ее в его памяти – эти глаза, на дне которых перекатываются капельки ртути, эти острые скулы – этот человек не прощает ошибок. Йо-ка – в этом имени затаился надрывный всплеск тающего ледника: глыбы льда срываются в воду, вызывая смертельные волны с мутной, мечущейся водой. Тсузуку было все равно, когда их построили в 5 ровных колон прямо друг за другом. Было бы забавно, если бы первого человека в каждой колонне пристрелили: тогда он упал бы назад, а линия людей рухнула бы, как домино – только об этом думал Тсузуку, понимая, что он-таки и стоит первым. Чуть сзади и, кажется, левее, дрожащий от непонимания и страха Арю пытался поймать его взгляд, но юноша упрямо смотрел лишь себе под ноги: видеть тупые лица охранников и отсыревшие стены вокруг в последний момент жизни хотелось меньше всего. Тсузуку не верил, что им удастся выжить, не верил, что солнце неуверенно появится из-за горизонта еще хотя бы раз, а на его бледной ладони сгорит хотя бы одна, хотя бы самая маленькая снежинка – Тсузуку уже вообще забыл, какой смысл затаился в этом странном глаголе: «верить». А затем в темном, просторном коридоре, куда вывели всех пленных, раздались звонкие шаги: человек шел живо, уверенно, и эта энергия, эта бодрость никак не вписывалась в сероватый сумрак, разреженный лишь слабым дневным светом, проникающим сюда из узких окошечек под самым потолком. Тсузуку вскинул голову в тот момент, когда привычно взъерошенный Рёга замер почти напротив него так, что на секунду их взгляды все-таки столкнулись – затем мужчина резко отвернулся и принялся искать что-то в карманах своего черного костюма. Тсузуку заметил, что красная повязка на рукаве Рёги сбилась и сам он выглядел так, как будто всю предыдущую ночь собственноручно копал могилы пока еще живым пленным. И все-таки что-то в образе этого человека продолжало искриться: Тсузуку отчего-то хотелось, чтобы он снова повернулся к нему, снова склонил голову набок и как-то по-звериному усмехнулся. – Приказ господина, – вместо этого Рёга достал какой-то листок с напечатанным текстом, и его голос прозвучал необычно глухо. – Те из вас, кого я сейчас назову, будут отправлены на военные заводы для помощи на производстве. Остальные останутся в поместье для… других целей. По позвоночнику Тсузуку пробежал электрический разряд. Что еще за «другие цели» он не знал да и знать ему было незачем: он точно окажется в первых рядах тех, кого отправят на заводы. Юноша еще в школе застал сплетни об этих местах: те пленные, кого заставляли там работать, обычно не проживали и недели из-за рабского труда и нечеловеческого отношения. Тсузуку был уверен, что ледяной художник, с бледной руки которого и образовался весь этот ад, выбрал для него самое жуткое, самое невыносимое место для смерти. Рёга уже называл имена, люди плакали, падали на пол, бились в истерике, пытались цепляться пальцами о каменный пол, сдирая ногти в кровь – все это вмешалось в сознании Тсузуку вместе с пульсирующей паникой: прямо сейчас он приближался к мертвой петле, а ремни безопасности в его кабинке американских горок давно были не исправны. Рёга, что казался таким живым, другим, не таким, как все остальное здесь, зачитывал фамилии ровным монотонным голосом, и ни один мускул на его неправильном, а оттого таком притягательном лице не дрогнул, когда охранники буквально протаскивали пленных мимо него. Тсузуку казалось, что он уже давно полыхает в преисподней, но людей вокруг становилось все меньше – человек пять, а список Рёги явно подходил к концу. Юноша видел, что Арю, побелевший до такой степени, что едва не стал прозрачным, все еще стоит на своем месте и сверлит его своими огромными глазищами: время вдруг замерло. Рёга замолчал, охранники замерли в своих отработанных позах со скрещенными руками на груди, и Тсузуку почти сумел выдохнуть, поверив, что его на самом деле пронесло. А затем время обогнало скорость света и разбилось вдребезги: – Тсузуку… За знакомым именем шла знакомая фамилия, и юноша пошатнулся, приготовившись до последнего толкаться ослабевшими локтями, но дальше произошло что-то непонятное: бросив лист бумаги прямо на пол, Рёга вдруг схватил одного их пленных за запястье и с силой дернул на себя. – Какого черта стоишь на месте?! Не можешь различить собственное имя?! Рёга налетел на исхудавшего парня вихрем пьяного сумасшествия, и теперь Тсузуку понял, почему этот человек был правой рукой Йо-ки: это было само безумие, дикий зверь, который сам разгрыз клетку и выбрался наружу, круша все на своем пути. Парень пытался что-то говорить, кричал, что он не Тсузуку, и охранники недоуменно переглядывались, но влезать не спешили: казалось, что стоит чуть отвлечь Рёгу, и тебя обязательно поразит смертельной дозой электрического заряда. И только сам Тсузуку отстраненно наблюдал, как последнего пленного вытолкали в какую-то дверь, за которой быстро, так ни разу и не обернувшись, скрылся и сам Рёга. Когда Тсузуку опомнился, два незнакомых охранника уже толкнули его в совсем другом направлении. *** – Наведешь порядок в саду, – гладко выбритый мужчина с крупным подбородком швырнул к ногам Тсузуку ящик с какими-то инструментами и быстро записал что-то в блокнот. – Давненько этим никто не занимался. Тсузуку перевел непонимающий взгляд на странный предмет: какие-то ножницы, щипцы, еще какие-то приспособления – какой, к черту, сад в середине декабря, когда улицы были завалены необычным для этого времени количеством снега? Однако свои мысли Тсузуку не озвучивал: не потому что боялся, а потому что так и не сумел пока собрать их в кучу – все еще не верилось, что он избежал смерти на безликом заводе. Но почему? – Чего ты встал? Запоздало юноша понял, что разговаривают по-прежнему с ним. Тсузуку рассеянно смотрел на ящик с инструментами, и, только когда по его худым щиколоткам скользнул насмешливый сквозняк, понял, что держало его на месте. – Там ведь снег, – так хотелось, чтобы в голос вернулась прежняя уверенность, но возражал Тсузуку необычно тихо. – Мне нужна одежда. – Еще чего захотел, – стражник хмыкнул и с издевкой посмотрел на замершего перед ним человека. – Может, тебя еще накормить и отправить домой? Тсузуку дернулся вперед, но картинка перед глазами поплыла, и он только схватился дрожащими пальцами за крепкую столешницу, чтобы не рухнуть на пол. Он слишком долго не ел, слишком устал, слишком ослаб, что даже дыхание казалось мучительно трудным процессом. Мужчина наблюдал за юношей с легким любопытством, понимая, что сил у того не хватит даже для того, чтобы занести костлявую руку для удара – а если и хватит, то сломать эту тонкую руку будет проще простого. И Тсузуку тоже это понимал: у него не было шансов. Вернее, шанс был – только ухудшить положение и рухнуть в никуда, приблизив свою смерть, но Тсузуку собирался бороться до конца: или хотя бы не расставаться с гордостью. Отпустив стол, он поднял ящик, сейчас казавшийся тяжелее ядра Земли, и, до боли прикусив губу, вновь посмотрел на стражника. – Тебя проводят, – кажется, даже тот был удивлен упрямством этого мертвенно бледного юноши. *** В один момент силы все-таки подвели, и Тсузуку, не выдержав, рухнул коленями прямо в свежий снег и истерично расхохотался, закатив глаза к темнеющему небу: сад, о котором ему говорили, оказался сборищем засохших кустов, едва различимых из-за сугробов. Вряд ли с заледеневшими растениями можно было что-то сделать, вряд ли это вообще было кому-то нужно, и это изящно выдуманное садистское издевательство довело Тсузуку гораздо сильнее, чем все, что он пережил за последние два дня. Из-за метели и колючего ветра парень совсем не чувствовал своего тела, и только отдельные участки кожи вдруг вспыхивали, будто их обливали кипятком. Сидя в снегу, Тсузуку плакал, срываясь на надрывный крик, и горячие слезы въедались в его щеки, чтобы затем, скатываясь по острому подбородку, падать на сжавшиеся плечи. Охранники наблюдали за ним издалека, выставив наготове черные ружья, а вокруг были только мрачные стены величественного поместья и снег, тонны снега, похоронившего под своей белой смертельной завесой все вокруг. Никогда прежде Тсузуку не было так пусто, так одиноко, что собственная ненужность резала руки больнее холода и колючих шипов засохших растений. Юноша давился своими слезами и все кричал, будто бы кто-то может его услышать, однако его крик тонул в метели и затаившихся высоких деревьях, обступивших поместье со всех сторон. Тсузуку не знал, сколько времени уже прошло: когда его ступни только коснулись снега, небо еще прорезали светлые полосы, что теперь сочувствующие сгрудились у самого горизонта, будто самоубийцы, готовые рухнуть вниз. По негнущимся заледеневшим пальцам Тсузуку струилась неестественно яркая кровь: сначала он действительно пытался обрезать колючие шипастые ветки, но затем сорвался и принялся кромсать все под самый корень, наплевав на то, как будет оправдывать свою работу. Холодный воздух забивался в легкие, из-за чего Тсузуку давился еще больше и заходился в приступе бешеного кашля, от которого его сухие губы натягивались и трескались. В какой-то момент юноша почувствовал, что даже сидеть в снегу на коленях невыносимо тяжело и он вот-вот рухнет вниз, как вдруг чьи-то уверенные пальцы стиснули его плечи и с силой дернули вверх. – Хватит на сегодня. Еще какой-то стражник почти тащил Тсузуку за собой, потому что идти по снегу сам тот уже не мог – картинка перед глазами слилась в единое белое месиво, а каждая снежинка, оседающая на коже, казалась раскаленным клеймом. Сначала, когда Тсузуку толкнули в массивные входные двери поместья, в его воспаленном сознании вспыхнула безумная мысль: такое ощущение, что вокруг полыхает бушующий пожар, но он был закован в толстый слой равнодушного льда. Кожу больно щипало, и Тсузуку отстраненно осознал, как же сильно трясутся его колени: так сильно, что даже бьются друг о друга. Наверное, в другой ситуации он бы давно отключился от этой жуткой смеси боли, отчаяния и усталости, но сейчас юноша даже пытался идти сам, когда стражник вновь его куда-то повел. Ступени, бесконечные повороты, коридоры – в один момент к плечу Тсузуку прижалось что-то горячее, и он с трудом различил широко распахнутые глаза Арю: – Как ты? Что они с тобой делали? Почему ты такой холодный? С Арю находились еще несколько парней из тех, кого утром спасли от гибели на заводе, и охранник недовольным окриком дал понять, что любые разговоры будут неуместны. Тогда мальчик просто крепко обнял Тсузуку за плечи одной рукой, не пугаясь его мертвенно-холодной кожи: идти, опираясь на Арю стало чуть легче, но юноша не проронил ни слова благодарности. Странная процессия двигалась все дальше, и когда пленных остановили у очередной высокой двери, Тсузуку не поверил, что эта часть пытки кончилась, однако их действительно впихнули внутрь, коротко буркнув: – У вас 10 минут. В узкой плохо освещенной комнате, выложенной пожелтевшим от сырости кафелем, вдоль стен висело множество одинаковых душей, и по замершему под потолком пару было понятно, что здесь даже имелась горячая вода. Пленные сразу бросились к воде, шум которой заглушил все страдания этого дня, и только Арю продолжал неуверенно переминаться с ноги на ногу рядом с Тсузуку: – Может, тебе нужна помощь… – Отвали. Отпихнув мальчика в сторону, Тсузуку, заваливаясь набок, встал к свободному ржавому от времени душу. Двое охранников пристально наблюдали за происходящим из угла, но это унизительное внимание почти не беспокоило: тело ломало так, что на все остальное было просто плевать. Тсузуку долго настраивал воду, понимая, что даже чуть теплая струя может раздробить его заледеневшую кожу, а затем еще несколько минут просто стоял под душем, закинув голову – в эту минуту он чувствовал всю усталость, сдавившую его плечи. Все казалось каким-то картонным, ненастоящим, и только боль в этом аду была реальной – такая ощутимая, что не получалось даже открыть глаза. Тсузуку действовал скорее по инерции, по наитию, что его тело должно выполнять какие-то функции, хотя сознание уже давно мчалось к гибели. – Отдайте! Верните обратно! Медленно, словно во сне, где тебя преследуют, а ты не можешь убежать, Тсузуку обернулся и увидел, как один из пленных выхватил у Арю жалкий кусок мыла и с презрением отпихнул мальчика от себя, из-за чего тот нелепо проскользил по мокрому полу и рухнул на колени. Губы Арю задрожали, но он так и не смог ничего сказать: в его еще совсем детских глазах отражалось лишь непонимание этой неоправданной жестокости. Ничего не говоря, другой пленный продолжил мыться, отвернувшись к стене, но уже через секунду замер, почувствовал на лопатках чужой тяжелый взгляд. – Отдай ему гребаное мыло. По-хорошему. Парень обернулся и спокойно выдержал пытку в виде двух сощурившихся черных глаз: кажется, в городе Тсузуку уже встречался с ним раньше – он был лет на пять или шесть старше. Остальные пленные мигом выключили воду и с плохо скрытым любопытством уставились на замершую в центре пару, пока Арю, продолжая сидеть на коленях, дергал Тсузуку за острый локоть, умоляя его отойти. Охранники тоже напряглись, но никаких действий не предпринимали: слишком интересно, чем все закончится. – Если ты сейчас заткнешься и встанешь под свой душ, я сделаю вид, что ничего не было. Незнакомец, что был ощутимо выше и крепче, насмешливо посмотрел на Тсузуку сверху вниз, однако ответа не услышал: юноша уже кинулся на него, опрокидывая противника на мокрый пол. План удался, и эффект неожиданности взял свое: первые мгновения Тсузуку восседал на незнакомце, бессознательно впечатывая едва сжимающийся кулак в его подбородок, но уже через секунду тот перевернулся и, вцепившись в чужую шею, приложил юношу лицом о скользкий кафель. – Сука! Теплая кровь, хлынувшая из носа, залила лицо, но Тсузуку удалось извернуться, из-за чего шея предательски хрустнула, и вцепиться ногтями в живот противника, раздирая его до алых отметин. Крик парня, попытки Арю вмешаться, вопли поспевших охранников – все смешалось в какой-то стремительно разгорающийся костер, и Тсузуку, почувствовав, что новые неконтролируемые удары градом посыпались на него сверху, вцепился в плечи незнакомца и попытался ударить его о стену, однако не рассчитал силы и поехал по скользкому от воды и мыла полу вслед за чужим телом. В какой-то момент его противник просто вынес собой незапертую дверь и пролетел еще несколько шагов вперед, после чего мертвым грузом рухнул на пол, увлекая за собой Тсузуку. Силы были на исходе, однако парень, ощущая, как влажное обнаженное тело сразу начал ощупывать сквозняк, все равно понял, что уткнулся разбитым носом прямо в две пары тяжелых ботинок. Сознание ускакивало вдаль пульсирующими скачками, но Тсузуку все равно заставил себя поднять голову, чтобы сначала нащупать ошарашенные искры кофейных зрачков Рёги, а затем окончательно утонуть в недоумении, градинами пронзившем безразличные глаза цвета тающего льда.