Б-52

– А теперь убеди меня, что все это случайность. Голос Йо-ки сковывали ледяные глыбы, и, хотя двое мужчин сидели в полумраке, разбавляемом лишь синеватым свечением фонарей, что робко затаились на улице, было видно, как напряжена челюсть того, кто называет себя хозяином поместья – лицо Йо-ки напоминало дьявольскую маску. Рёга понимал, что все идет не так, как нужно: прямо сейчас они не в кабинете господина, вокруг нет желтоватого мерцания свечей, запаха книг и крепкого алкоголя – сегодня они замерли в комнате Йо-ки, и эта подавляющая тишина цеплялась за глотку, вызывая рвотные рефлексы. Рёга тонул в этом королевском синем и, спасаясь, пытался ухватиться за взгляд Йо-ки, но в его зрачках были только режущие декабрьские метели. Йо-ка был зол, раздражен, взбешен, а потому сидел на краю собственной кровати почти неподвижно, широко расставив ноги в тяжелых ботинках, и лишь чуть щурился в полумраке. Алый пиджак мужчина скинул и смял позади себя, и теперь ворот белой рубашки вызывающе впивался в его напряженную шею. Рёга замер прямо напротив мужчины, услужливо склонив голову и зачем-то спрятав руки за спиной, однако его взгляд все время скользил в угол комнаты – там неподвижно сжался бледный Тсузуку: казалось, что он даже не дышит. Рёга сам не знал, чем руководствовался, когда нарушил все правила, с наглостью раздавив все дозволенное, и отменил смертный приговор для этого угловатого, худого, несчастного подростка. Мужчина знал, что Йо-ка не особенно интересуется пленными, да и вообще редко гуляет по поместью, но почему-то в этот дурацкий вечер все сложилось именно так – теперь по спине Рёги гуляла мелкая дрожь. – Господин, я… – На колени! Сознание Рёги еще пыталось разобрать слова господина, но тело уже послушно выполнило приказ: мужчина почти рухнул перед хозяином поместья, услужливо глядя в его будто выцветшие глаза, однако в диких зрачках не было ничего близкого – казалось, что Йо-ка смотрит на него, находясь на другом краю бесконечного обрыва. Неожиданно хозяин поместья слабо улыбнулся, а затем чуть прикусил нижнюю губу – можно было бы подумать, что Йо-ка задумал невинную шалость, если бы в его глазах в это время не плескалось ледяное раздражение. Рёга с каким-то паническим ужасом наблюдал, как мужчина подносит к губам пальцы и, прикусив кончик перчатки, скидывает ее на пол, прямо к чужим ногам. Еще секунда, и вторая перчатка оказывается там же. – Клади руку, – голосом Йо-ки можно было ломать бетон и чужие надежды. – Быстрее! Если бы у Рёги был выбор, то он предпочел бы вцепиться в оголенные провода, окунуться в аквариум с пираньями, броситься под поезд – что угодно, но только не класть ладонь на острое колено господина. Но выбора, конечно, не было. Опустив голову, Рёга медленно положил руку на жесткую ткань чужих брюк, и его пальцев мгновенно коснулся холод атласной кожи – со стороны могло показаться, что Йо-ка просто слегка поглаживает ладонь Рёги, будто желая его согреть. – Я ведь говорил тебе, что исполнять каждый мой приказ нужно беспрекословно, – голос хозяина поместья был неестественно приторным, почти пропитанным ядовитым сахарным сиропом. Мужчина еще вслушивался в этот голос, захлебывался в сахаре, а Йо-ка уже с подчеркнутой нежностью переплел их пальцы: сердце Рёги пропустило ровно один удар, а в следующий момент его господин молча свернул его мизинец в сторону – вдохом сдавленного разочарования по комнате пронесся тихий хруст. От неожиданности Рёга резко подался вперед и чуть не впечатался лбом в колено хозяина поместья: глаза мужчины расширились, но он сумел не издать ни звука. – Я ведь говорил тебе, что права на собственное мнение у тебя нет, – Йо-ка притворно вздохнул, после чего, ухмыльнувшись, перехватил безымянный палец Рёги у самого сустава и одним движением вывернул его в обратную сторону. Свободной рукой Рёга вцепился в пол так, что костяшки побелели – сознание наполняла пульсирующая боль, расцветающая перед глазами яркими вспышками: среди этого пестрого парада где-то сверху маячили две выцветшие радужки. Прикосновения Йо-ки – такие желанные, такие редкие, такие недоступные – превратились в ночной кошмар, но мужчина стойко молчал. – Я ведь обещал тебе, что непослушание будет строго наказано, – средний палец Рёги выгибается назад с глухим щелчком, а хозяин поместья лишь с безразличием смотрит куда-то поверх его головы. Ладонь начинала гореть от распространяющейся боли, но она по-прежнему находилась в клетке ледяных рук Йо-ки, и этот контраст температур только лишний раз сводил с ума, толкая куда-то к краю пропасти. Рёга даже не мог ничего объяснить, ничего сказать: сознание было стиснуто между паническим ужасом, вызванным чужой приторной улыбкой, и непониманием собственного поступка – зачем он сохранил жизнь Тсузуку? И почему даже сейчас думает о школьнике, дрожащем в углу синей комнаты пыток? Поведение Йо-ки мужчину даже не удивляло: Рёга настолько привык к этим вспышкам полыхающего гнева, что изнутри его губы всегда были искусаны до мяса – так терпеть пытки было легче, если каждый раз напоминать себе, что за изнуряющим закатом боли последует обнадеживающий рассвет. – Я ведь говорил тебе, что теперь все правила создаются только мной, – указательный палец Рёги выворачивается вслед за остальными, и в этот раз сдержаться не получается, из-за чего мужчина издает слабый стон. На секунду Йо-ка резко замирает, будто хищник, почуявший добычу, а затем медленно опускает голову вниз, отчего прядь светлых волос выскальзывает из-за его уха: их с Рёгой взгляды сталкиваются, и хозяин поместья хмурит острые брови. В комнате было по-особенному темно – это была темнота холодной зимы, когда за окном, яростно вгрызаясь в стекло, кружит колючий снег; от этой мутной темноты очертания предметов становились расплывчатыми и неясными. Было непонятно, о чем думает Йо-ка, почему он вдруг остановился и смотрит на мужчину, распластавшегося между его широко расставленных коленей так, будто они встретились впервые. Глядя на чужой заостренный нос, Рёга медленно считал про себя, думая, как же его хозяин все-таки красив: на «трех» боль в покрасневшей руке стала почти невыносимой, на «семи» мужчина даже подумал, что пытка закончилась, на «тринадцати» Йо-ка равнодушно свернул в сторону его последний палец. – Каждое мое слово должно стать для тебя утренней догмой, – хозяин поместья чуть наклонился вперед и поднес опухшие пальцы Рёги к своим губам, шепча в чужую ладонь. – Каждый мой приказ должен быть твоей вечерней молитвой. Сразу после этого Йо-ка отпустил чужую ладонь и откинулся на кровать, прикрыв глаза – в комнате было так темно, что разницы он почти не ощутил. Рёга не шевелился, не издавал ни звука, но мужчина все равно знал, что тот находится рядом и даже не пытается как-то усмирить боль. Наверное, нужно было что-то сказать, но меньше всего в этот момент Йо-ке хотелось разговаривать, подбирать слова, разрезать холодный воздух какими-то звуками. По-прежнему не открывая глаз, он прошипел: – Подай мне перчатки и уходи. Придерживая искалеченную руку у груди, как маленького ребенка, здоровой рукой Рёга поднял пару кожаных перчаток и осторожно уложил их рядом с лицом Йо-ки, после чего, не дождавшись реакции, медленно пошел к двери. Лишь у самого порога Рёга снова замер и в растерянности покосился в угол, где по-прежнему не шевелился Тсузуку – кажется, он все еще был без сознания. Парень сжался на полу, по-детски свернувшись клубочком, и взгляд Рёги невольно зацепился на бабочку на его пояснице – почему-то даже в темноте ее было видно. Качнув головой, мужчина поспешно вышел из комнаты. *** Захлебываясь в тишине, Йо-ка по-прежнему лежал на собственной кровати и смотрел в потолок – в голове сталкивались идеи, мысли, задумки, но каждый раз, когда мужчина пытался к чему-то придти, он вдруг снова оказывался в начале пути. В один момент Йо-ке это надоело, и за каким-то особенно значимым замыслом он почти рванулся, глотая холодный воздух: когда мужчина протянул руку, но сквозь его пальцы скользнула только безликая пустота, он снова открыл глаза и услышал где-то в стороне слабый кашель. Йо-ка понял, что просто задремал сразу после ухода Рёги. Видимо, была глубокая ночь, потому что темнота вокруг стала совсем непроницаемой и густой, из-за чего хозяин поместья растирал глаза так долго, что картинка перед глазами поплыла. Сдавленный кашель снова сотряс воздух. Йо-ка растерянно соскользнул с кровати и обернулся к сжавшемуся в углу Тсузуку – мужчина понятия не имел, почему тогда, в коридоре, приказал принести его тело в собственную комнату, а не привычный кабинет. Задумчиво опустившись на корточки, Йо-ка посмотрел на спутанные светлые волосы парня – меньше всего он ожидал, что они столкнутся вновь. Даже сейчас, когда Тсузуку был без сознания, в его острых чертах лица просвечивалось что-то наглое, вызывающее, и это что-то создавало если не интерес, то хотя бы любопытство. Чужое лицо так увлекло Йо-ку, что он пропустил момент, когда Тсузуку приоткрыл глаза и сфокусировал на нем плавающий взгляд. – Я смотрю, удача явно не на твоей стороне. Кажется, парень хотел что-то ответить, но сумел только едва приподняться на локтях и сразу же рухнуть вниз. В голове Тсузуку бушевал дикий ураган: он помнил голос Рёги, кажется, даже чувствовал его присутствие в этой комнате, а еще он помнил болезненный хруст и чьи-то стоны. Сейчас Рёги здесь не было. Даже в темноте от взгляда Йо-ки не укрылось, что парень явно надеялся найти кого-то еще – а еще Йо-ка видел, что в некоторых местах кожа Тсузуку покраснела и кровоточила, а сам пленный казался таким худым, что его живот почти прилип к выпирающему позвоночнику. – Не удивлюсь, если из-за своей гордости ты ничего не ел все это время, – сидеть на корточках Йо-ка быстро утомился, а потому просто опустился на пол рядом с пленным, продолжая с любопытством разглядывать его торчащие кости. – Что, даже не хочешь плюнуть мне в лицо? Тсузуку попытался подняться еще раз, но перед глазами пронесся настоящий ураган, а тело и вовсе будто принадлежало кому-то другому: сесть не получилось, и парень просто зашелся в приступе судорожного кашля. С губ Тсузуку потекла слюна вперемешку с густой кровью, и Йо-ка, заметив это, нахмурился. Брезгливо поморщившись, мужчина закатал рукава рубашки и попытался приподнять парня за плечи – возникло ощущение, что он трогает податливую ватную куклу. Лишь секунду Тсузуку задержался в вертикальном положении, а затем снова сполз на пол, закрывая глаза. – Твою мать, ты же совсем ничего не весишь. Чертыхнувшись, Йо-ка поднялся с колен и быстро выглянул в коридор: щурясь от тусклого света, что после мрака спальни почти вырезал зрачки, владелец поместья выловил какого-то охранника и рявкнул тому, чтобы он принес какой-нибудь еды – минуты хватило, чтобы приказ был выполнен, после чего Йо-ка снова захлопнул дверь. Вернувшись к Тсузуку, он швырнул перед ним миску с разваренными овощами, рисом и парой кусков хлеба. – Жри, а потом мы с тобой поговорим. Лежа на жестком полу, Тсузуку чувствовал соблазнительный аромат свежей, человеческой еды: рот наполнился слюной, но силы настолько покинули ломаное тело, что не получалось даже пошевелиться. Ценой невероятных усилий парень сумел только чуть приоткрыть глаза и посмотреть на недоступную тарелку – Тсузуку попытался хотя бы поднять голову, но не вышло даже повернуться. Йо-ка все это время наблюдал за этими жалкими попытками сверху, после чего снова сел на пол и толкнул тарелку ближе к парню, почти к самой его впалой щеке. Тсузуку била дрожь, запах еды сводил с ума, но, как бы он ни пытался, не получалось даже сдвинуться с места – это вызывало столько отчаяния, столько отвращения себе, что поперек горла встал болезненный комок, но не получалось даже заплакать. – Я был о тебе лучшего мнения. Йо-ка еще немного понаблюдал за этими попытками, а затем вдруг понял, что Тсузуку на самом деле не может даже поднять ложку – дело не в глупой гордости, не в желании показать свою силу воли: он просто был настолько истощен, что не мог управлять даже собственным телом. Неожиданно для самого себя Йо-ка вдруг зачерпнул полную ложку риса и свободной рукой схватил парня за выпирающую челюсть, почти силой впихивая пищу в его рот. – Ну же, жуй! Йо-ка сомневался, что Тсузуку выполнил его приказ – скорее, он просто сглотнул еду целиком и снова приоткрыл глаза, уставившись на замершего перед ним человека – парень забыл о ненависти, о достоинстве: он просто был голоден. Йо-ка взял еще одну ложку и снова впихнул ее между посиневших губ – Тсузуку чуть подался ему навстречу. Так хозяин поместья скормил парню чуть меньше половины риса и кусок хлеба: сидеть у Тсузуку все еще не получалось, но ближе к концу он уже сам держал голову и даже делал какие-то попытки пережевать еду. В один момент Йо-ка резко отодвинул тарелку, и пленный, только-только распробовавший вкус, даже слабо застонал, но мужчина в ответ коротко хмыкнул: – Еще чего. Ничего не ел все это время, а теперь хочешь сожрать целую тарелку. Я не позволю тебе умереть от какого-нибудь заворота кишок, для тебя это будет слишком легкая смерть. Следующий кусок реальности просто выпал из уплывающего сознания Тсузуку, и последним, что он запомнил, были руки какого-то охранника, выволакивающие его в коридор – отчего-то парень очень надеялся, что этими руками окажется Рёга, но схватил его незнакомый человек. Дверь в синее безумие захлопнулась, но Тсузуку еще долго видел перед собой надменный взгляд и ощущал на своем лице чужие жесткие пальцы: даже в беспокойном сне эти пальцы продолжали сжимать его челюсть. *** Шел третий час ночи, а Йо-ка все никак не мог уснуть. Шторы в комнате были плотно задернуты, чтобы исключить всякое присутствие бушующего снега и дрожащий свет одинокого фонаря, но что-то все равно мешало, что-то теребило каждый нерв с какой-то садистской усмешкой, и Йо-ка никак не мог смириться, что в этот раз пытку устраивает не он. Мужчина вспоминал весь сегодняшний день, проигрывал его в сознании, но разложить происходящее по полочкам никак не получалось. Впервые за последнее время его приказ был нарушен – особенно странно было оттого, что нарушен он был не глупым посторонним охранником, а Рёгой, его Рёгой. Йо-ка не понимал, почему тот сохранил жизнь этому загадочному мальчишке, отчего-то напомнившего хозяину поместья раненого олененка – упрямого и беспомощного. А еще Йо-ка понимал, что Тсузуку, проснувшись, сразу попытался нащупать плавающим взглядом Рёгу: почему именно его, если они виделись от силы два-три раза? Мужчина вспомнил о наказании, с которым Рёга столкнулся из-за своей ошибки, и остатки тревожного сна точно растворились в холодном воздухе. Йо-ка вздохнул и сел на кровати, подперев голову бесчувственными пальцами. Рёга был его самым близким человеком, Рёга всегда безукоризненно исполнял все его приказы, Рёга видел его мысли наперед – но стоит в эту идиллию вклиниться малейшему промаху, и Йо-ке просто срывало все предохранители. Сколько раз мужчина корил себя, сколько он обещал себе, что сумеет себя сдержать, что не даст волю потоку ярости, все возвращалось на свои места, если не становилось хуже. Ощущение власти пленило и ударяло в голову, как крепкий алкоголь, и устоять перед этим чувством не выходило. Йо-ка вспомнил, как Рёга покорно сидел между его ног, склонив голову, как он даже не кричал, когда его пальцы выворачивались в противоположную сторону – черт, он вполне мог их сломать. Пальцы Рёги были теплыми и реальными, а его, Йо-ки – будто призрачными. Не удержавшись, хозяин поместья рассеянно слез с кровати: линзы остались на тумбочке, и мужчина, чуть замявшись, надел очки в крупной черной оправе и натянул брюки, после чего, схватив небольшой прохладный пузырек, быстро вылетел из комнаты. Поместье сонно погрязло в ночи и встретило своего хозяина сумрачным равнодушием: казалось, что все резные стены, витиеватые лестницы и в особенности эта цветастая мозаика на одном из стекол – все это было живым и сейчас наблюдало за Йо-кой с подозрением. Мужчина ненавидел ночи, потому что в это время обнажались все чувства и мысли, о которых было так легко не думать днем: запоздало Йо-ка вспомнил, что где-то сейчас должна идти очередная штурмовая операция – соотнести мертвую тишину и грохот танков не получалось. Прикусив губу, мужчина замер перед знакомой дверью: в комнате Рёги он бывал нечасто, впрочем, как и во многих местах своего поместья тоже. Сомневаться Йо-ка не привык, а потому осторожно проник внутрь, мягко прикрыв за собой дверь так, чтобы не разбудить Рёгу. Комната была маленькой, так захотел сам ее владелец, и вмещала в себя только широкое окно, кровать, шкаф и письменный стол. Шторы отсутствовали, но эта сторона поместья выходила к лесу, а потому никакой свет сюда не долетал, и Йо-ка, ступая наугад, прошел к кровати Рёги. Мужчина спал, чуть приоткрыв пухлые губы и откинув одеяло – искалеченную руку, неловко обернутую бинтами, он отставил чуть в сторону, будто надеясь забыть об искусной пытке. Даже в темноте было видно, что пальцы покраснели и распухли. Тихо выдохнув, Йо-ка с осторожностью опустился на самый край кровати, радуясь, что сумел все сделать тихо, однако в этот момент Рёга резко открыл глаза и осмысленно посмотрел на владельца поместья – видимо, проснулся он уже давно. А может, и не засыпал вовсе. Лежа на смятой подушке, мужчина рассматривал Йо-ку и вспоминал, когда в последний раз видел его таким: в очках, а не этих жутких линзах, растрепанным, в одних брюках – кажется, в последнем классе старшей школы. Взгляд Рёги непроизвольно задержался на сосках хозяина поместья – они у него было необычно светлыми и сейчас стояли от холода. – Дай руку. Наверное, Рёга все-таки спал, потому что соображал крайне медленно, и Йо-ка в нетерпении сам взял чужое запястье и быстро размотал бинты – было очевидно, что так криво их замотал сам Рёга здоровой рукой. Выдавив на ладонь холодный гель, Йо-ка принялся с максимальной аккуратностью растирать опухшие пальцы мужчины, стараясь при этом не смотреть в его прищуренные глаза. – Эта мазь хорошо охлаждает, снимает отеки, – тишина насиловала сознание, и Йо-ка решил, что лучше говорить хотя бы что-то. – Сам пользовался несколько раз, да и вообще… Прости. От удивления Рёга даже чуть приподнялся на локтях, жалея, что света в комнате не было: так хотелось сейчас рассмотреть лицо сидящего рядом человека, распробовать весь спектр его загадочных чувств и мыслей. Рёга любил настоящие глаза Йо-ки, глаза, которые он не прятал за линзами холодной безучастности – глаза, что в редкие моменты режущей искренности приобретали цвет древесного дыма. Они были знакомы так давно, знали друг друга так хорошо, что сейчас можно было и не говорить лишних слов, не пытаться что-то объяснить. Лежа на подушке и глядя на хозяина поместья чуть искоса, Рёга наслаждался его холодящими прикосновениями, растворялся в секундах, когда пальцы Йо-ки слабо скользили по его руке, а затем с осторожностью переплетались с его пальцами. – Могли бы и не брать этот крем, – отчего-то говорил Рёга шепотом, будто боясь спугнуть этот редкий момент громким голосом. – Вы и так слишком холодный. Йо-ка усмехнулся и зачем-то взял ладонь мужчины в обе руки, как если бы был священником, принимающим исповедь: он знал, что на него не держат обиды, что ему снова позволят делать все, что вздумается, и от этого внутри разгоралось легкое самодовольство. Хозяин поместья понимал, что этой ночью должен решить хотя бы одну проблему, сделать хоть что-то, чтобы сбросить с плеч сотую долю ответственности – например, объясниться перед Рёгой. – Я не приветствую чужие инициативы в этом месте, – Йо-ка снова привычно нахмурился и отвернулся к окну, растворяясь где-то среди тысяч крупных снежинок. – Если бы на твоем месте был кто-то другой, то он бы уже давно стал кормом для крыс в подвале… Что касается этого парня, я оставлю его здесь, раз уж судьба в твоем лице дала ему шанс, но теперь за каждое его действие ответственность нести будешь ты. А я уже не буду таким добрым. – Неужели оставите его просто так? – глаза настолько привыкли к темноте, что Рёга различал каждую черту в хищном профиле господина. – После всего, что было? – Будет здесь убираться, – Йо-ка задумчиво склонил голову, так и не решаясь заглянуть мужчине в лицо. – А дальше посмотрим. Рёга кивнул и позволил себе прикрыть глаза – ночью так было всегда, ночью вечно всплывала какая-то неловкость, которой никогда не было днем: нужно просто дождаться утра, просто дождаться утра. Даже сейчас в воздухе висело напряжение, наэлектризованное неловкостью: во взгляде Йо-ки светилась едва ли не нежность, в то время как его слова резали больнее бритвы; в его порхающих прикосновениях была забота, в то время как в надменном голосе сквозила власть. И все же Рёга был рад – просто рад тому, что Тсузуку сохранили некую пародию на жизнь: эта пародия была хрупкой, совсем призрачной, но она была. Мужчина не мог объяснить, почему этот человек так засел в его сознании, почему из-за него он сделал то, на что никогда бы не решился раньше, почему в голове снова и снова производит ту встречу на лестнице. – Я пойду, завтра снова рано вставать, – Йо-ка поднялся резко, как если бы кинопленка в старом проигрывателе резко оборвалась. – Должен приехать Таканори, предстоит много работы. – Не хотите остаться? Рёга произнес это совсем тихо, так, что можно было бы решить, что это скрип старого пола или шелест снега за окном – сказал и сразу же напрягся из-за своей вольности. Йо-ка замер лишь на секунду, все еще сжимая чужую ладонь, а затем мягко отпустил руку Рёги, напоследок скользнув пальцем по его запястью, и быстро вышел из комнаты, позволяя темноте сонного поместья снова растворить его в себе. Это была вторая странная ночь, вторая ночь, во время которой что-то снова шло не так, во время которой снова ломались привычные устои, на месте которых создавалось что-то новое, еще совсем неясное. И Йо-ка был уверен, что последнюю фразу Рёги он точно расслышал верно, а потому задержался не просто так – в любом случае, хозяин поместья ощущал, что даже ветер в пустых коридорах гудит как-то по-особенному. Будто предупреждая о чем-то.