Б-52

До самого рассвета Тсузуку не мог заснуть. Глядя в небольшое окно под потолком, он пытался вычислить, сколько сейчас было времени, но каждая попытка заканчивалась провалом, а покрасневшие глаза начинало щипать от бессонницы. Три дня время неслось галопом, бешено убегало вперед, путая все мысли, а теперь вдруг остановилось и будто даже не двигалось с места, издевательски хихикая над Тсузуку из темного угла чулана. Парень думал обо всем, но если бы его спросили, что творилось в его голове сейчас, то он бы не смог выдавить ни слова – перед глазами постоянно маячили родители, вспоминался мамин голос, но Тсузуку даже примерно не знал, где они сейчас: за три дня он ни разу не встретил ни Рёгу, ни Йо-ку. А если бы и встретил – парень боялся просить об еще одном звонке, боялся, что его слабостью воспользуются. «Грешить это приятно» – эта фраза засела в голове Тсузуку, раздавалась там раз за разом и эхом прокатывалась по всему телу, отдавая куда-то под ребрами: забыть то, как Йо-ка говорил, как умело играл своим голосом, сопровождая слова легким придыханием, никак не выходило. Тсузуку вообще не мог перестать думать о хозяине этого поместья, он преследовал его даже во снах – парень присыпался липким от пота и чувства едва ощутимого стыда: сны он не помнил, но после них внутри все сжималось. Тсузуку пытался убедить себя в отвращении к Йо-ке, в ненависти к этой опасной птице, но выходило неудачно – то, что раньше было прочными догмами, теперь превратилось в зыбкие сомнения. А еще Тсузуку всегда вспоминал Рёгу, пытался повторить в голове его вкрадчивый голос и полыхающий взгляд, эту уверенность в движениях – внутри снова разгорался костер. Парень лег на спину и прикрыл веки, но воображение тут же нарисовало ночь, когда они с Рёгой разговаривали у подоконника и смотрели друг на друга: хотелось повторить. В чулане было холодно, и Тсузуку кутался в собственную толстовку, ощущая, как в сознании что-то с хрустом ломается, рушится, формируя что-то новое – туманное и совсем неясное. Пытаясь придать этому чему-то хоть какую-то четкость, Тсузуку думал о Йо-ке, но его сознание перескакивало к растрепанным волосам Рёги, затем оно возвращалось к орлиному крючковатому носу, потом к искрящимся глазам, после этого снова были ледяные скулы – в конце концов все слилось в пестрый клубок, и парень уже не мог понять, кто преследовал его во сне. – На выход. Когда охранник ввалился в его комнату, небо еще было угольно-черного цвета, и Тсузуку понял, что задремал – он еще возвращался в реальность тугими толчками, а его уже вытолкали в коридор, пихая в сторону лестницы. *** Переминаясь с ноги на ногу от холода, Рёга оглядывался по сторонам, рассматривая затаившуюся перед поместьем колонну из одинаковых черных кортежей – они так сливались с небом, что после обрывистого сна казалось, что это само небо рухнуло кусками на белоснежные сугробы. Погода снова играла: сегодня было особенно холодно, снега не было, и даже ветер застыл, не решаясь разогнаться там, где появлялся Йо-ка. Стоило подумать о хозяине поместья, как он тут же возник рядом, пряча руки в карманах объемного черного пальто, из-под которого виднелась алая военная форма. Хмуро кивнув Рёге в знак приветствия, мужчина хрипло сообщил: – Таканори присоединится на последнем отвороте к Токио. Рёга никак не отозвался, краем глаза рассматривая господина: привалившись к автомобилю, он курил, выпуская в морозный воздух токсичный дым – Йо-ка стоял боком, поэтому горбинка на его носу выделялась особенно заметно. Если бы Рёга умел рисовать, то ему обязательно захотелось бы запечатлеть этот момент, но рисовать он не умел, поэтому оставалось только жадно ощупывать мужчину взглядом. Несмотря на это, Рёга все равно поймал момент, когда у одного из дальних автомобилей мелькнуло что-то лиловое – толстовка Тсузуку. В какой-то момент мужчине показалось, что они даже пересеклись взглядом, но было так далеко, что сказать с точностью не выходило. – Поехали. Йо-ка резко отбросил сигарету в снег – яркий огонек жалобно моргнул и утонул в безликом сугробе, а хозяин поместья уже скрылся на заднем сидении автомобиля. В последний раз взглянув на мрачные стены, будто вычерченные в реальности, Рёга устроился рядом с господином, пока водитель в привычной черной форме приветствовал их отработанным жестом. Все происходило очень быстро, и ровная колонная величественно потянулась к широкой дороге, оставляя затаившееся в предрассветной темноте поместье позади – Йо-ка что-то изучал в собственном телефоне, мало интересуясь происходящим вокруг. Какое-то время Рёга просто смотрел в окно, пока одинаковые заснеженные кусты настолько не въелись в глаза, что даже думать становилось больно. Тогда он спросил: – Зачем вы взяли Тсузуку? – Захотелось. Вот так. Если Йо-ка не хотел о чем-то говорить, то он даже не делал попытки, продолжая пребывать где-то в своих мыслях – Рёга попытался угадать, о чем тот мог думать прямо сейчас, но вариантов было бесконечное множество. Почувствовав его внимательный взгляд, Йо-ка усмехнулся и отложил телефон в сторону, поворачиваясь к своему спутнику – видимо, настроение у хозяина поместья все-таки было хорошее. Еще немного помолчав, он начал как бы невзначай пинать Рёгу по лодыжке острым носком ботинка: лицо Йо-ки оставалось невозмутимым, но в его глазах капельки ртути начали переливаться, отсвечивая чем-то лукавым. – Господин, вы не меняетесь. Переглянувшись, мужчины беззвучно рассмеялись, продолжая обмениваться короткими взглядами – на мгновение Рёга даже забыл, что они мчатся в оцепленную столицу, что через несколько часов Йо-ка будет обращаться к многотысячным толпам своим низким голосом, что он будет во главе парада, что для миллионов людей станет концом всего. Рёга сидел рядом с концом света, и от этого по спине пробежал холодок – Йо-ка тем временем откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза, вновь сделавшись невозмутимым мраморным изваянием: по тому, как равномерно вздымалась его грудь, Рёга понял, что мужчина снова заснул. *** Тсузуку бессмысленно бродил по напыщенным коридорам здания, которое в отличие от отчужденного поместья Йо-ки кричало, что за каждым его коридором, каждым углом и даже отполированными перилами лестниц тщательно следили. Как-то в школе их возили на экскурсию в Токио, здание парламента тоже входило в программу – меньше всего Тсузуку тогда ожидал здесь оказаться снова. Йо-ка не прогадал и выбрал для него самую изощренную пытку: пока он, Рёга, тот самый Таканори и еще несколько охранников скрылись в каком-то кабинете, его просто отправили гулять по огромному зданию. В целом, сейчас Тсузуку был свободен настолько, что, выйди он из главных дверей, его никто бы не стал останавливать – только на улице его бы мигом схватили, и тогда все точно закончилось бы навсегда. Вспомнив, как машина пронеслась мимо въезда в город, Тсузуку затрясся – он часто бывал в столице с семьей, несколько раз ездил с классом, и каждый раз Токио ассоциировался с шумной подвижной толпой: люди были везде, во всех местах, в любое время суток. Город жил своей жизнью, гудел, хохотал, переливался миллионами ярких огней – бесконечные многоэтажки светились рекламными баннерами, из кафе доносилась музыка, витрины магазинов манили пестрыми товарами. Сейчас не осталось ничего. Тсузуку видел лишь одинаковые серые улицы – это был самый отвратительный серой: безликий, мутный, вязкий. Из столицы будто выпили все цвета, все звуки, всю жизнь – улицы были пусты, ни одного человека, но в окнах домов виднелись затравленные, напуганные лица, которые сразу же задвигали шторы. Тсузуку просто не узнавал Токио: эти брошенные машины, разбитые дороги, дома со следами ранений от бомб, сгоревшие постройки – это была не столица, это был лишь ее почерневший от дыма каркас, готовый вот-вот рухнуть. Это картина навевала лишь уныние, это было лучшее напоминание о том, что уже ничего не будет как прежде, что все изменилось, и теперь над Токио нависла зловещая тень страшной, хищной птицы. Размах ее крыльев был настолько широким, что места для дневного света уже не осталось, и город тонул в сумраке, захлебываясь гарью. Погрязнув в своих мыслях настолько, что мир вокруг растворился и смазался, Тсузуку споткнулся о присобранный ковер и чертыхнулся, едва не проехавшись носом по полу – оглядевшись, он понял, что обошел целый этаж, но ничего интересного так и не обнаружил. Единственным возможным занятием было ходить дальше, но напыщенные коридоры так надоели, что Тсузуку наугад свернул в первую дверь – небольшое помещение с приглушенным светом оказалось туалетом. Хмыкнув, парень с осторожностью заглянул внутрь, сделал несколько шагов вперед, но тут же шарахнулся, прикрываясь руками – прождав несколько секунд, он понял, что нападать на него никто не собирается, да и вообще в комнате находится один. Он испугался собственного отражения. Не выдержав, Тсузуку расхохотался, оперевшись руками о край раковины – здесь он все равно чувствовал себя не так скованно, как в поместье Йо-ки, и смех вырывался нервный, надломленный. Из зеркала на него смотрел вымученный, исхудавший парень с непривычно острыми скулами и потухшим взглядом: корни прилично отросли, волосы растрепались, а два кольца – в носу и брови – придавали ему какой-то бунтарский, вызывающий вид. Тсузуку попытался улыбнуться, но рот человека напротив исказила странная ухмылка, будто он корчился от боли – парень поспешно сунул лицо под струю ледяной воды, желая избавиться от этого безумного незнакомца. Когда он поднял голову, тот все еще стоял напротив, и на мгновение Тсузуку показалось, что за спиной он видит две размытые тени: парень удивленно обернулся, но его внимание тут же переключился на голос – кто-то приближался к туалету. Инстинкт сработал быстрее сознания, и Тсузуку поспешно забежал в одну из кабинок, плотно прикрыв за собой дверь, после чего с ногами забрался на белоснежный унитаз, с трудом удерживая равновесие: почему-то очень не хотелось, чтобы его заметили. По раздавшимся рядом шагам было понятно, что человек зашел один – видимо, говорил он по телефону. Голос незнакомца звучал приглушенно, как если бы он намеренно говорил тихо, и в этом голосе определенно прослеживалось что-то напряженное, почти напуганное. – Да, все готово, я проверил миллион раз. Он выйдет на сцену, и я выстрелю, место и время продуманы до миллиметра и секунды. Видимо, мужчина слушал ответ, потому что на какое-то время он замолчал: медленно до Тсузуку доходило, что говорит мужчина о Йо-ке – сегодня на сцене будет только он. В Йо-ку будут стрелять? Это что, часть шоу? Осознание происходящего пришло так резко, что Тсузуку чуть было не соскользнул вниз – вцепившись в стены, он напряженно молчал, молясь, чтобы незнакомец не услышал его шума: Йо-ку хотят убить! Это было настоящее покушение, не шутки, не игры – диктатора хотели сместить: хотели так сильно, что придумали целый план, разработали все детали. Тсузуку ощущал себя героем плохо разработанного малобюджетного боевика. – Я буду на улице, пистолет со мной. Хлопнула дверь, шаги звучали еще несколько секунд, а затем в помещении снова воцарилась тишина – теперь эта тишина разрывалась от напряжения, потому что хранила страшную тайну: услышанное настолько потрясло Тсузуку, что даже с унитаза он догадался соскочить не сразу. Разминая затекшие ноги, он снова подошел к зеркалу и бездумно включил воду на полную мощность – от этого шума стало чуть легче, ледяные капли, попадающие на руки, будто возвращали в реальность, реанимировали. Йо-ку хотят убить – Тсузуку никак не мог смириться в этой мыслью, не мог разместить ее в свой голове, принять. Он пытался представить, как Йо-ка в своей красной форме стоит на сцене, и вдруг откуда-то в его грудь врывается пуля, пробивает кожу и застревает где-то в сердце, но воображение отказывалось работать. Он не мог нарисовать картину, в которой Йо-ка падает, в которой с его губ течет тонкая струйка крови, в которой его ледяной взгляд замирает навсегда. Он единственный знал эту тайну, и теперь она стиснула его плечи, как тиски. Неожиданно Тсузуку понял, что он был близок к свободе как никогда – если Йо-ку убьют, его оковы упадут, кошмары закончатся, он снова будет жить, не боясь даже дышать. Нет, даже больше: целая страна встанет с колен, хладнокровный диктатор исчезнет с карты, его тонкие пальцы больше не будут дергать нити чужих судеб. Тсузуку задержал дыхание и досчитал до десяти – вспомнил хриплый голос Йо-ки, его холодную улыбку, запах крепкого алкоголя и странные фразы: то, как он кормил его с рук, как швырял в лицо внутренние органы только убитого человека, как отпихнул от рухнувшего шкафа, свалившись рядом. А затем Тсузуку побежал – спотыкаясь на каждом углу, проскакивая сразу несколько ступеней, он мчался вперед, растеряв по пути все мысли, все слова: коридоры слились в однообразную массу, они пролетали по сторонам, но парень даже не оглядывался. У кабинета, в котором скрылся Йо-ка, стояло сразу пятеро охранников, похожих, как клоны, но Тсузуку пронесся мимо них с такой силой, что почти впечатался в дверь, колотя ее холодными пальцами. – Откройте! Это срочно! Йо-ка! Двое мужчин в черной форме схватили его, попытались оттащить, но Тсузуку продолжал кричать, продолжал судорожно цепляться за дверную ручку, до боли выкручивая пальцы. Охранники чертыхались, пытались усмирить его втроем, но парень вцепился зубами в чей-то палец и снова закричал, срывая голос до хрипов – его услышали, и в приоткрывшейся двери появился ошарашенный Рёга. Разобравшись, что произошло, он махнул рукой, отзывая охранников, после чего с недоумением посмотрел на лихорадочно трясущегося Тсузуку. – Что происходит? – Мне нужно кое-что сказать Йо-ке. Это очень важно. – Впусти его! В глазах Рёги блеснуло сомнение, но раздавшийся за спиной холодный голос господина вернул уверенность, и мужчина отошел в сторону, пропуская Тсузуку в просторный кабинет, обитый красным деревом. Парень почти ввалился в помещение, забыв о боли в ободранных пальцах – дыхание никак не восстанавливалось, и он только судорожно хватал губами воздух, глядя только на Йо-ку. Диктатор сидел в просторном кресле в своей алой форме, отчего его кожа выглядела особенно бледной, и из-за тяжелых погон его плечи казались непривычно широкими – глаза Йо-ки скрывала такая же красная фуражка, в центре которой Тсузуку разглядел платинового орла. Мужчина поджимал губы и смотрел на парня равнодушно, без капли любопытства: лицо Йо-ки было настолько пустым, что хотелось нарисовать на нем хоть какие-то эмоции, только бы не видеть это безразличие. Таканори замер прямо за его спиной, оперевшись на спинку кресла – он был одет в ослепительно-белую форму: такую белую, что у Тсузуку даже заболели глаза, и он поспешно перевел взгляд на лицо этого человека. Таканори явно выглядел заинтересованным, он изучал парня с любопытством и даже с какой-то наглостью, рассматривая его, как очередной пиджак в бутике. Под тяжестью двух взглядов стало совсем неуютно, и Тсузуку поспешил найти Рёгу – все еще стоя у двери в привычной черной форме, он единственный казался обеспокоенным и смотрел на парня вопросительно, чуть приподняв брови. Запоздало Тсузуку пожалел о своем дурацком решении, понял, что лучше бы он продолжил слоняться по коридорам, делая вид, что вообще не понимает, что происходит вокруг – но теперь он замер прямо перед Йо-кой, как на расстреле, и тот явно ждал, что ему скажут, хотя и казалось, что заинтересовать или хотя бы удивить его просто невозможно. Собравшись с силами, Тсузуку выпрямился и спокойно, будто говоря об обыденных вещах, сообщил: – Вас хотят убить. *** Тсузуку дрожал на пронизывающем ветру, понимая, что охранники вокруг стоят в теплой зимней форме, а он трясется в одной толстовке, тонких джинсах и насквозь промокших от снега кроссовках – с утра погода только ухудшилась, блеклое небо почти навалилось на землю: оно было настолько белым, что Тсузуку начал сомневаться, не слепнет ли он. На фоне этого неба серые улицы и почерневшие от гари дома казались особенно угнетающими, мрачными, как будто вокруг была не столица, а заброшенное кладбище. Высокие здания облепили алые флаги с черным ромбом посередине – в центре ромба виднелись два лезвия: этот знак Тсузуку несколько раз видел в поместье Йо-ки. На фоне израненных высоток эти флаги казались кровоподтеками, они только уродовали улицы, насмехались над тишиной и серостью. Атмосфера была зловещая, напряженная – не хотелось даже кричать, чтобы не выделяться, чтобы тебя не заметили: Тсузуку мечтал только слиться с асфальтом и вообще не дышать, чтобы о нем все забыли. Он стоял на огороженной территории прямо перед сценой, в самых первых рядах – жители столицы послушно, как роботы, замерли позади, разделенные на ровные квадраты: каждый такой квадрат окружали ряды охраны, также охрана находилась внутри. Широкая дорога к сцене была пуста, и запуганные люди смотрели на нее с животным страхом, паникой, будто бы если бы их не держали насильно, то они бы обязательно сбежали. Несколько раз Тсузуку ловил на себе удивленные, презрительные взгляды – конечно, ведь он в своей яркой толстовке так выделяется из массы клонов-охранников, как будто его вырезали из другого места и неумело прилепили сюда. Чувствуя эти непонимающие взгляды, Тсузуку всегда отворачивался, глядя себе под ноги – но фоне оборванных, изголодавшихся людей он выглядел достаточно неплохо. Внутри застыло напряжение, оно вцепилось в его тело, терзало сжавшуюся грудную клетку и дрожью отдавалось в замерзшие пальцы: Йо-ка так ничего ему и не ответил. Выслушав подробности, он лишь вяло махнул рукой в черной кожаной перчатке, пока Таканори с Рёгой озадаченно переглядывались – Тсузуку ушел, так и не получив ответа. Стоя на пронизывающем ветру сейчас, он ждал: ждать было тяжелее всего, потому что парень даже не представлял, что будет дальше. Неведение – самое страшное, с чем можно было столкнуться. А затем появился Йо-ка. Огромная черная фура медленно подъезжала к сцене, и люди по бокам дороги шарахались в стороны, не отрывая взгляда от человека, замершего на крыше машины, как статуя. Йо-ка стоял прямо, высоко подняв голову и, кажется – Тсузуку стоял далеко от дороги – чуть улыбался, глядя на серую толпу сверху вниз: во всей его позе было что-то торжествующее, надменное, ликующее. Даже просто стоя, почти не двигаясь, Йо-ка излучал власть, он требовал повиновения, полного подчинения, от него расходились волны сковывающего холода, и люди непроизвольно падали на колени, зачарованно глядя на эту ледяную фигуру. Тсузуку почувствовал, что и его ноги подкашиваются, и он с трудом устоял на земле, понимая, что не может отвернуться, не может перестать жадно рассматривать человека в красной форме, от одного присутствия которого вся улица замирала, забыв о ветре, ледяном воздухе, полуразрушенных домах. Когда фура подъехала, Йо-ка легко соскочил на сцену и уверенным шагом подошел к микрофону, оглядывая толпу с надменным прищуром: экраны сзади транслировали изображение, но Тсузуку стоял достаточно близко, чтобы, задрав голову, смотреть на настоящего Йо-ку, на его зловещую улыбку и нос коварного орла, парящего над добычей. – Я хочу поприветствовать вас, жители моей империи, – Йо-ка хрипел, и его голос разносился над толпой, до крови впиваясь в кожу каждого, кто стоял перед сценой. – Я хочу, чтобы вы видели мое лицо, чтобы вы слышали мой голос, чтобы вы знали мое имя. Добро пожаловать в сад диктатуры, добро пожаловать в вашу новую жизнь, новую империю, в которой мы возродим былое величие. Я подарю вам лучшую жизнь, процветание, но для этого мы должны работать сообща: в ближайшее время вся Япония будет захвачена, но пока все крупные города находятся в военном положении. Комендантский час с девяти вечера до шести утра, появляться на улицах будет запрещено без специального разрешения. Увеселительные заведения будут закрыты, любой шум запрещен, собираться компаниями больше пяти человек запрещено. Любая провинность будет караться наказанием, более подробно вам все расскажут местные власти. Йо-ка говорил еще что-то, но Тсузуку тонул в его голосе, слышал каждое слово, но не понимал суть – он просто растворялся в легких хрипах, пропускал через себя тембр и смотрел на подрагивающий кадык Йо-ки: по телу снова пробежала дрожь, на этот раз не от ветра. А затем послышался чужой крик. Тсузуку еще ничего не понял, когда один их охранников швырнул его на землю, прикрывая своим телом – где-то над головой раздался громкий хлопок, утопивший в себе все звуки. Сразу после этого послышалась какая-то возня, суета: когда Тсузуку рывком подняли на ноги, он только отплевывался от мокрого снега, а потому пропустил момент, когда на сцену затащили какого-то мужчину. Незнакомец был достаточно крепким, со спутанными темными волосами и рассекающей широкий лоб ссадиной – его лицо так исказилось ненавистью, что эта ссадина как бы разделилась пополам. Все происходило слишком быстро, и, пока Йо-ка стоял чуть в стороне, демонстративно улыбаясь в толпу своей холодной улыбкой, два охранника уже связали мужчину, усадив его на какой-то стул – третий охранник вынес меч, который Тсузуку уже видел раньше, и опустился на колени. – Этот человек представляет старое правительство, – Йо-ка подошел к пленному и легонько пихнул его носком ботинка. – Он любезно согласился показать вам, что значит наказание, чтобы ни у кого не возникло мысли повторять его трюки. Диктатор спокойно, почти мягко, взял катану из протянутых рук – следующее его быстрое движение Тсузуку упустил, но незнакомец сдавленно охнул, пока по толпе неровной волной пронесся вздох. Парень понял, что Йо-ка отрубил пленному мизинец – человек бессвязно шевелил стянутой рукой, с которой уже начала струиться кровь. – Полное послушание значит повиновение каждому моему слову, даже если я прикажу воткнуть себе стекло в артерию и сброситься с крыши, – Йо-ка отстраненно осматривал зловещее лезвие, будто был в музее. Жесткие слова еще разносились из динамиков, а диктатор поднял меч еще раз: на этот раз на сцену безвольно шлепнулась целая кисть – Тсузуку показалось, что он даже услышал хруст перерубленной кости, но это вполне могли бытии и галлюцинации в его воспаленном сознании. Кожа натянулась, разошлась под холодной сталью легко, пленный истошно закричал, и в толпе тоже послышали испуганный крики, но Йо-ка изобразил легкое движение запястьем, будто отмахнувшись от чужого липкого страха, и толпа послушно замолчала, как завороженная. А вот мужчина продолжал извиваться от боли, и теперь в движении Йо-ки показалось раздражение – бунтовщик мгновенно остался без руки, и только его плечо судорожно вращалось, как заведенное, пока он орал от боли. В какой-то момент он резко замолчал, и Тсузуку понял, что язык ему тоже отрезали – розовый отросток шлепнулся на сцену прямо под ноги диктатора, отчего изо рта хлынул под крови, а Тсузуку с трудом сдержал рвотный позыв. В толпе послышался детский плач. – Любая попытка свергнуть существующий строй приведет к неминуемой смерти, – Йо-ка говорил так четко, будто читал с листа невидимые догмы собственной религии. – Следите за каждым вашим словом. Кривовато усмехнувшись, мужчина перехватил катану и сделал два коротких движения – глаза пленного закатились от невыносимой пытки, а Йо-ка спокойно поднял со сцены два отрезанных уха и, держа их кончиками тонких пальцев, спрятанных за перчатками, опустил в рот незнакомца, стискивая его челюсть. Толпа гудела, дрожала, но люди не могли отвернуться от этого жуткого зрелища: замерев, они стояли, как загипнотизированные, и смотрели на сцены, беззвучно плача. Йо-ка уже отдал катану подоспевшему охраннику, и Тсузуку почти вздохнул с облегчением, но в какой-то момент пальцы господина оказались на лице пленного – одним движением он выдавил ему первый глаз: тот лопнул, как пузырь от жвачки, и начал медленно стекать по чужим скулам, прямо к открытому рту. Второй глаз Йо-ка выколол так же быстро, после чего брезгливо обтер руки об куртку мужчину, отпихнув его стул ногой – тот безвольно завалился на бок. Тсузуку не знал, жив ли бы пленный, да и знать этого не хотел – тело трясло уже не от мороза, он раз за разом проигрывал в голове хруст костей, хлюпанье жижи на месте чужих глаз, конвульсии синевато-розового языка. Перед глазами все темнело, звуки вдруг исчезли отовсюду, но Тсузуку продолжал стоять на месте неподвижно, пристально глядя на Йо-ку. В какой-то момент он был уверен, что диктатор посмотрел прямо на него, глаза в глаза, после чего усмехнулся и подмигнул ему, после чего чуть поклонился и быстро скрылся где-то за сценой. Изуродованное тело продолжало лежать на всеобщем обозрении.