Б-52

Йо-ка пришел в сознание резко, будто от грубого толчка, но открывать глаза почему-то не спешил: ощущение были странными, тело почти не чувствовалось и во рту было очень сухо, так, что даже глотать было больно – а еще вокруг было слишком холодно, будто он находился прямо на улице. В голове крутилась навязчивая мысль открыть глаза, она буквально сдавливала сознание, но Йо-ка оттягивал этот момент всеми способами: рядом не было слышно ни единого звука, и это почему-то напрягало. Диктатор еще немного полежал, пытаясь восстановить в памяти события предыдущего дня, но ничего не выходило: каждый раз он словно натыкался на невидимую стену, врезался в препятствие, которое никак не мог обойти – память была чиста. Тогда Йо-ка открыл глаза. В первый момент мир показался до отвращения серым, обычным – захотелось зажмуриться и снова провалиться в беспамятство, но Йо-ка продолжал смотреть в потолок, и тот постепенно обретал реальность: так серо было оттого, что лампы не светили, такое отсутствие цветов могло быть только в мутный предрассветный час. Тело не слушалось и даже не чувствовалась, и Йо-ка только обводил комнату взглядом – это определенно был кабинет Юуки: белые стены, кафельный пол, письменный стол, какие-то приборы, документы, помятый Таканори на стуле рядом. Почему-то присутствие последнего Йо-ку удивило: Руки точно не входил в интерьер кабинета Юуки, его здесь быть не должно, а он есть – с трудом диктатор чуть повернул голову, глядя на неожиданного гостя. – Очнулся? Таканори протер покрасневшие глаза и тяжело вздохнул, глядя на Йо-ку серьезно, почти со злостью – сегодня мужчина был какой-то дерганный, потрепанный, и очень не походил на того Таканори, которого диктатор привык видеть. Даже говорил Руки устало – так, что даже сонный Йо-ка различил в его голосе отчетливое разочарование, которое тот даже не пытался скрыть: Таканори вздохнул еще раз и закрыл лицо руками. Сегодня на его пальцах не было ни одного массивного кольца, и до Йо-ки вдруг дошло, что что-то явно было не так – только что? Почему он оказался в кабинете Юуки, почему рядом сидит Таканори, почему он такой недовольный, почему тело не слушается и так путаются мысли: вопросов было так много, что на секунду Йо-ке захотелось зажмуриться и снова потерять расплывающееся сознание, только бы не чувствовать этот тяжелый взгляд Таканори. – Твою мать, я знал, что ты самовлюбленный ублюдок, но за один вечер смешать алкоголь, ксанакс и кислоту… Йо-ка, ты гребаный наркоман! – видимо, у Руки больше не получалось сдерживаться, потому что он сорвался на рваный, хрипящий шепот. – Как можно быть таким эгоистом, ты чуть не умер, я серьезно думал, что твой Юуки тебя не откачает! Мы переживаем за тебя, мы думаем о тебе, а ты втихую закидываешься наркотой! Так может, будешь делать это один, может, не нужно тебе наше присутствие? Колись, глотай, что вздумается, это уже твое дело, но избавь нас от переживаний, избавь нас от зависимости тобой, Йо-ка, блять, я был уверен, что больше никогда не услышу твой голос… Таканори все говорил, смотрел на него с каким-то отчаянным ужасом, а Йо-ка только разглядывал свои бледные руки с вспухшими, выпирающими венами – благодаря чужим словам память нехотя пробуждалась, отчего несвязанные образы болезненно проносились в сознании, дробя его на острые осколки: холод, разноцветные разводы перед глазами, крики и неясный грохот. Йо-ка вспомнил, как трясся в собственном кресле, как задыхался и не мог вдохнуть ни капли воздуха, как потолок трескался и рушился ему на голову, а он уворачивался, проходя сквозь стены – диктатора снова затошнило, и он покосился на Таканори, но не увидел в нем ничего, похожее на сострадание. – Прости… Я… Я просто… Прости. – Уверен, что извиняться нужно передо мной? – Руки в очередной раз вздохнул и пристально посмотрел на бледного хозяина поместья, постукивая пальцами по колену. Йо-ка нахмурился, а затем почувствовал, как внутри него что-то сжимается, пока по спине расползаются мурашки – к телу начинала возвращаться чувствительность, отчего мужчину затрясло, но волновало его теперь совсем другое: первым делом у своей кровати он ожидал увидеть совсем не Таканори. От бледной предрассветной мутности клонило в сон, и Йо-ка никак не мог до конца вернуть воспоминания: он точно что-то упустил, забыл о какой-то важной детали, самом главном элементе – в беспамятстве его преследовал голос Тсузуку, но Йо-ка никак не мог различить слов и только пробирался к свету по этим звукам. Нужно было задать всего лишь один вопрос, Таканори сидит совсем рядом, он точно ответит, он только этого и ждет – Йо-ка пытался заставить себя, но каждый раз мысли предательски расползались из головы, путались, исчезали: он просто не хотел узнавать ответ. Чувствительность возвращалась, и диктатор поморщился от неприятного жжения в районе запястья – кожа там была разодрана, покраснела и вспухла, но Йо-ка никак не мог вспомнить, где мог так по-дурацки ободрать руку. – Где Тсузуку и Рёга? Действия шли вразрез с мыслями, Йо-ка еще не был готов, но слова почему-то слетели с губ и повисли в холодном воздухе – несмотря на весь свой суровый вид, Таканори вдруг отвел взгляд и поджал губы, будто впервые услышал эти имена. Не удержавшись, Йо-ка даже сумел приподняться на локтях: перед глазами все мгновенно поплыло, но он повторил свой вопрос, внимательно глядя на Руки – хозяин поместья изучил его слишком хорошо, чтобы понять, что тот сейчас тоже пытается подобрать слова. Нехорошее предчувствие сдавило горло, Йо-ке казалось, что его сейчас стошнит, хотя по ощущениям желудок был настолько пустой, что ребра могли прорвать кожу – Таканори всегда отвечает сразу, он никогда не пытается угодить собеседнику, никогда не выбирает выражения: если он не может сказать напрямую, что-то точно было не так. – Ты совсем ничего не помнишь? – Руки еще пытался сохранить свой суровый вид, но теперь в его голосе точно проскользнула жалость. – Нори, – Йо-ка говорил совсем тихо, с трудом выжимая из себя слова, пока сердце пропускало один удар за другим, а затем вдруг начинало безумно стучать. – Где они? Что произошло? – Да ничего особенного, – настроение Руки менялось слишком быстро, и его тон снова сменился на жесткий, обвинительный. – Просто ты под кислотой пытался застрелить Тсузуку, приняв его за кого-то другого, а потом отключился. Когда я приехал, тебя то трясло, то тошнило. Рёга на руках тащил тебя в кабинет Юуки, и тот откачивал тебя чертов час, мы тебя действительно похоронили, ты даже не дышал. Йо-ка, ты понимаешь… – Где Тсузуку? Что с ним? Он не… – слова снова мешались в голове, Йо-ка ничего не помнил, не хотел принимать чужие слова, не мог в них поверить. – Когда я приехал, он молчал, за всю ночь он вообще не проронил ни слова, только ходил и смотрел на тебя так… как будто если ты не сделаешь вдох, он и сам перестанет дышать. Только когда Юуки откачал тебя, когда сказал, что ты точно будешь жить, твой Тсузуку ожил. У него была жуткая истерика, я думал, что теперь откачивать придется его, но Юуки вколол ему сильное успокоительное, и Рёга увел его. Вот так. Теперь Йо-ка отчетливо ощущал серьезный, изучающий взгляд Таканори, в котором ясно чувствовался укор, отчего диктатор закрыл глаза и слабо застонал – отвращение к себе душило, и от недостатка воздуха снова начинало тошнить: тело все еще существовало отдельно от сознания. Йо-ке хотелось скорее увидеть Тсузуку, заглянуть в его глаза, убедить того, что все хорошо – только захочет ли тот слушать его убеждения? Хозяин поместья раз за разом вспоминал слова Таканори, прогонял их в голове и почти физически ощущал, как в его руках рушится все самое важное, как каждую секунду он теряет то немногое, что еще имело значимость – почему-то в ушах слышался шум океана, и Йо-ка, понял, что снова теряет способность мыслить. – Я хочу их увидеть, – диктатор давился словами, из последних сил сохраняя сознание, хотя Таканори перед глазами уже куда-то уплывал. – Где они? – А ты уверен, что они хотят увидеть тебя? – настоящий Таканори все еще смотрел на бледного Йо-ку со злостью, но в его голосе все равно слышались тревожные нотки. Почему-то в следующий момент Руки исчез, хотя его голос еще различался где-то вдали: на самом дне сознания Йо-ка понимал, что тот не мог раствориться за мгновение, он точно должен быть рядом, но глаза снова резала бесцветная пелена – на секунду диктатор подумал, что это слезы, но затем понял, что просто никак не мог вернуться реальность после липкого забвения. Он добился того, чего хотел, он скрылся от всех проблем, сбежал от страхов, опасений, тревоги: только в какой-то момент сбился с пути и полетел прямо в бездну – прямо к обломкам его давно сгоревшего автомобиля. Йо-ке казалось, что он просто выгорел, дойдя до пика: он не мог ничего прочувствовать, и каждый раз, когда чувства доходили до предела, он снова возвращался в начало – больше ведь ничего не осталось. Он чуть не убил Тсузуку. Йо-ка не мог даже думать об этом, не мог представить, как дрожащие руки сжимают пистолет, как он направляет его в чужое лицо – он не помнит совсем ничего, а потому хотелось верить, что все это выдумка, что и Таканори тоже лишь очередная его наркотическая иллюзия. Йо-ка опустился на самое дно, и, лежа в снегу со сломанной шеей, он чувствовал, как взгляд стекленеет, губы больше не дрожат, и только боль почему-то никуда не исчезает: это была боль человека, который уничтожил сам себя, начав изнутри и закончив миром, в котором находился. Слов оправдания в предсмертном бреду просто не существовало – а впрочем, вряд ли они пригодятся: Йо-ка был готов умереть на дне этой бездны, вырезав из грудной клетки всю память о Тсузуку, но не жить с мыслью о том, что они больше никогда не увидятся. Йо-ка уже не мог разобраться в своих мыслях, не мог понять, о чем думал на самом деле, а что просто проносилось в его сознании – в какой-то момент он вдруг оказался на кладбище, где, ходя мимо ровных одинаковых надгробий, вдруг понял, что на каждом из них написано его имя: тогда диктатор начал хохотать. Смех раздирал горло и скатывался куда-то вниз, тело снова ломало, и Йо-ке показалось, что его пальцы кто-то сжимает, но он уже захлебнулся в снегу и не мог даже открыть глаза: внезапно стало настолько холодно, что казалось, будто даже кости сейчас покроются льдом и сломаются. В какой-то момент Йо-ка вдруг осознал, что не помнит совсем ничего, он не может нащупать даже хоть какую-нибудь мысль, и только на выдохе он вдруг снова различил шипение волн, и тогда в голове всплыло лишь одно имя: Тсузуку. *** Когда Йо-ка снова открыл глаза, ему было необычно спокойно – он не ощущал привычного холода, его не трясло, и сознание казалось предельно ясным, как не бывало уже давно: он все еще находился в кабинете Юуки, только теперь здесь было настолько темно, что около минуты диктатор только пытался разглядеть очертания предметов. Чувствительность к телу вернулась не до конца, а потому Йо-ка не сразу понял, что на кровати ему было слишком тесно: сбоку к нему прижимался Тсузуку – стоило хозяину поместья остановиться свой рассеянный взгляд на его лице, как тот тоже мгновенно открыл глаза. Около минуты они просто молча смотрели друг на друга, и Йо-ка понимал, что благодарен даже за простую возможность видеть этого человека, чувствовать его рядом – не удержавшись, диктатор попытался коснуться щеки Тсузуку, и холодные пальцы на удивление послушались. Парень не отстранился, но и реакции никакой не показал: только продолжил внимательно смотреть на Йо-ку, будто сомневаясь в его реальности. Глядя на Тсузуку, диктатор вдруг заметил, какими красными и усталыми были его ввалившиеся глаза – а ведь до этого парень никогда не плакал: он потерял дом, чуть не умер от голода и переохлаждения, скользил в лужах чужой крови и внутренних органов, но заплакал только сейчас. Йо-ке казалось, что от одного взгляда этих покрасневших, усталых глаз в его гавани затонули все корабли, не осталось совсем ничего – даже каких-нибудь слов, которые точно нужно было сказать. – Зачем? – зато Тсузуку заговорил сразу, подобравшись к делу без долгих прелюдий. – Зачем вы сделали это? – Знаешь, у меня в жизни было лишь одно правило, которого я придерживался, – Йо-ка понимал, что бой заранее проигран, а потому оставалось только открыть дверь в выгоревшую душу нараспашку. – Никогда не привязываться ни к кому так, чтобы было больно расставаться. Так хотелось, чтобы Тсузуку что-нибудь ответил, сказал хоть что-то, чтобы продолжить этот неловкий разговор, но он молчал и только пристально смотрел на хозяина поместья – в его взгляде не было вины, злости, обиды: только поблекшая усталость. На мгновение Йо-ке показалось, что теперь секунды летят пугающе быстро, как будто время было пьяно и кружило в сальто – он не знал, что еще сказать, и хотелось только передать Тсузуку весь поток собственных бессвязных мыслей, чтобы тот понял все сам. Подумав об этом, Йо-ка поморщился: он снова пытается избавиться от ответственности, снова не может разобраться со своими проблемами, ожидая, что это сделает за него кто-то другой – если в их с Тсузуку истории настала точка, то он должен поставить ее сам, не позволив холодной руке дрогнуть. – Я нарушил главное правило своей жизни, я привязался к тебе и Рёге так, что не мог даже представить дня без вас, – Йо-ка чувствовал, что почему-то улыбается в темноте, хотя хотелось только кричать и бросаться на стены, стараясь спрятать обгоревшие остатки себя в физической боли. – И самым страшным в наших встречах, наших мгновениях было то, что любое из них могло стать последним. А я этого ужасно боялся. – Поэтому решили сами ускорить наше расставание? – Тсузуку чувствовал, каким холодным был Йо-ка, как его руки тряслись под одеялом, и против воли прижимался к чужому телу, пытаясь его хоть немного согреть. – Если вы так боитесь потерять нас, то могли бы пустить в свои тайны, поделиться переживаниями… А вы решили сбежать от всех. – Я с детства был не особо разговорчивым, привык справляться со всем сам, – Йо-ка усмехнулся, невольно удивляясь наивности парня, его уверенности в том, что все проблемы можно решить, со всем можно справиться. – А сейчас понял, что потерял контроль. Подо мной целая страна, каждый день может стать последним, и я бесконечно боюсь, что ты или Рёга умрете раньше меня, а я ведь этого не переживу. Думаю об этом так часто, пытаюсь представить день, в котором вас нет, и у меня не получается… совсем ничего не получается. Не удержавшись, Тсузуку тяжело вздохнул – не знай он Йо-ку так хорошо, то обязательно спросил бы, зачем вообще думать о смерти, перебирать в голове плохие исходы и страхи, если можно наслаждаться моментом: но на месте Йо-ки был именно Йо-ка. Тсузуку давно понял, что к этому человеку обычные нормы не применимы, а потому и судить его по общепринятым правилам нельзя – Йо-ка существовал в отдельной вселенной, где верил лишь себе и игнорировал все звезды, пока те взрывались одна за другой, превращаясь в пыль. В кабинете Юуки было холодно и темно, и Тсузуку казалось, что в эту ночь он снова перенесся в ту самую вселенную ледяного диктатора, где безразличные волны с шипением наползают на заснеженный берег, а небо кусками тонет в мутной воде – Йо-ка был слаб, он почти не управлял собственным миром и, кажется, вообще с трудом держался в сознании. – Тсузуку, – хозяин поместья выдохнул чужое имя и тут же отвел взгляд в сторону, собираясь еще минуту лишь для того, чтобы продолжить. – Если ты больше никогда не захочешь меня видеть, если только попросишь, я сделаю так, чтобы мое имя стерлось из твоей памяти. Я могу вернуть тебя к семье и отправить вас в безопасное место, только скажи, что я должен сделать для тебя, и я выполню любую просьбу. Не удержавшись, парень резко сел, отчего голова отозвалась новой волной боли – глаза все еще щипало после рыданий, Тсузуку в мелочах помнил свою истерику, когда он трясся на полу кабинета Юуки и смотрел, как Рёга отрешенно смотрит на безжизненное тело Йо-ки. Тогда диктатор был бледным, почти синеватым, и примчавший Таканори пытался удержать Тсузуку на месте, выкручивал его запястья до боли, но тот все равно кричал что-то бессвязное и рвался к Йо-ке, пытался коснуться его окровавленных заледеневших пальцев, заглянуть в застывшее лицо. Тсузуку видел, как Юуки что-то колет хозяину поместья, носится по кабинету с не свойственной его безразличию суетливостью и, мрачно глядя Рёге в глаза, качает головой – Тсузуку понимал все без слов и только давился рыданиями, ощущая, как Йо-ка уносится от него все дальше. – Каждый ваш демон стал моей частью, – Тсузуку сидел на кровати, глядя на диктатора сверху вниз, и ощущал, как дрожит собственный охрипший от рыданий голос. – Каждый ваш монстр поселился в моей душе. Да, я скучаю по родителям, да, почти каждую ночь я вспоминаю, как на моих глазах убивали мою сестру, да, иногда мне снится, как вы разрезаете живот того охранника... Но вы и Рёга – самое важное, что у меня есть, я уже говорил вам об этом, и если нужно, то повторю хоть сотню раз. То, что вы сделали, отвратительно, вы просто наплевали на наше доверие, решив, что наркотики помогут лучше, а в итоге мы чуть не потеряли вас навсегда. Это нормально, что вам может быть страшно, что вы боитесь огромной ответственности, что вы боитесь нас потерять, это все нормально. Поэтому к вам у меня всего лишь одна просьба: никогда не возвращайтесь к… тому, что было сегодня. Если вам станет плохо, больно, если вы снова будете напуганы, не убегайте в никуда: скажите об этом нам, поделитесь своими страхами, и мы убедим вас, что вы гораздо сильнее, чем думаете. Тсузуку говорил долго – он часто сбивался, замолкал, подыскивая верные слова, и постоянно отводил взгляд, чтобы не видеть внимательных глаз Йо-ки: замолчав, парень понял, что наверняка переступил черту, наверняка залез в такие сокровенные углы чужой души, о которых даже хозяин этой души старался не думать, но Тсузуку был слишком вымотан, чтобы думать о последствиях. Он еще только отходил от своей речи, переводил дыхание, как Йо-ка неожиданно сел рядом с ним – хозяин поместья сделал это так резко, что тут же выдохнул и зажмурился, борясь с головокружением: Тсузуку воспользовался этой передышкой, чтобы получше рассмотреть Йо-ку. Одеяло сползло с его груди, подчеркнув обманчиво узкие плечи и выпирающие ключицы – диктатор будто похудел за одну бесконечно длинную ночь, осунулся, но все равно сохранил в себе что-то статное, надменное. Тсузуку так засмотрелся на бледные руки с разодранным запястьем, что даже не понял, в какой момент эти руки потянулись к нему: сидя совсем рядом, Йо-ка переплел их пальцы и теперь смотрел прямо в чужие покрасневшие от слез глаза – к хозяину поместья вернулся его уверенный, острый взгляд. – Тсузуку, я обещаю тебе, что с этого момента единственной зависимостью в моей жизни станешь ты и Рёга, – сидеть прямо Йо-ке было тяжело, его руки дрожали, но он все равно держался. – Прости меня… За все. Сказать можно было еще много, и диктатор это понимал, но перед глазами все снова поплыло, отчего ему пришлось снова откинуться на подушку – через мгновение Тсузуку лег рядом, уткнувшись в шею Йо-ки: тот только слабо улыбнулся и чуть приобнял парня. Они лежали в полной тишине, нарушаемой лишь гудением каких-то приборов, и хозяин поместья вслушивался в дыхание Тсузуку, надеясь, что тот все-таки заснет, но парень продолжал лежать с открытыми глазами, будто боясь вновь оставлять Йо-ку наедине с самим собой – тогда диктатор задал вопрос, терзавший его еще с появления в палате Таканори: – Где Рёга? – в палате они были вдвоем, но говорил Йо-ка почему-то шепотом. – Спит, – также тихо отозвался Тсузуку, невольно вспоминая, каким пустым было лицо Рёги, когда тот покинул этот кабинет на рассвете. – Он так вымотался, что я побоялся его будить и попросил Таканори привести меня к вам. Тсузуку еще немного помолчал, а затем, догадавшись, что тревожит Йо-ку, вздохнул и добавил: – Он на вас не злится, просто очень испугался. Той ночью он вообще был единственным, кто сохранял себя в руках до последнего. – Спасибо, – Йо-ка осторожно поцеловал парня в висок, ощущая, как напряжение если не отпускает, то хотя бы цепляется за тело не с такой силой. Говорить больше не хотелось, теперь в тишине смысла было гораздо больше: Йо-ка думал о том, что тело все еще ощущает с трудом, только боль в разодранном запястье обжигает, как если бы он сейчас сунул руку в костер – только Тсузуку рядом спасал от этой боли, будто забирая ее к себе. Одной ночи было слишком мало, чтобы сразу разобраться во всем, и Йо-ка продолжал рассеянно смотреть в потолок, думая о том, как много всего поменялось с момента появления этого угловатого, упрямого ребенка в его увядающей жизни – никогда прежде никто не позволял ему быть слабым. С самого детства родители учили его идти против всех, не подчиняться никому и диктовать свои условия: он не мог плакать, не мог жаловаться, не мог уставать – он всегда должен был держать спину прямо, идти с гордостью, смотреть на всех свысока, даже если внутри все рушилось с каждым днем. Он не мог показать свою слабость, ему не разрешалось иметь свои страхи – Йо-ка привык быть одиноким, привык закрывать глаза на боль и прятаться все дальше в собственных иллюзиях: этой ночью Тсузуку сумел его найти.