Б-52

– Знаешь ведь, что я хочу сказать? – Таканори заговорил сразу же, как только дверь в его комнату скрипнула, и он почти физически ощутил присутствие Рёги: дышать стало тяжелее. – Знаю, – мужчина ответил достаточно спокойно, так что определить его настроение сразу не вышло. Рёга мягко закрыл дверь, отметив, что свет настольной лампы в этой комнате кажется каким-то тяжелым, удручающим: от него резало глаза и появлялось ощущение смутной тревоги – впрочем, дело скорее было в лежащем на кровати Таканори. Почувствовав чужой внимательный взгляд, тот усмехнулся, но продолжил молча смотреть в потолок, вспоминая, как Йо-ка задал ему тот же самый вопрос: «Знаешь, что я хочу сказать?» – и Таканори знал, знал и малодушно соврал, потому что не мог заставить себя столкнуться с правдой: говорить правду он давно разучился, а сейчас должен был заново вернуть это умение рядом с Рёгой. А ведь Рёга сказал, что знает, он не врет, даже если правда совсем неприятная, он идет до последнего, даже здесь он оказался лучше – тогда Таканори все-таки решил повернуть голову, и Рёга мгновенно поймал его тяжелый взгляд. – Ты мне нравишься, – Руки прошептал это одними губами, но звук показался ему неестественно громким, отчего мужчина с раздражением поморщился. – В настоящем времени. – Ты знаешь, что я люблю Йо-ку и Тсузуку, – Рёга рассеянно опустился в кресло и подпер голову рукой, мечтая уйти из этой комнаты как можно скорее. – Знаю, – Таканори резко сел на кровати так, чтобы оказаться прямо напротив собеседника, и быстро облизнул губы. – Если бы сомневался в этом хотя бы чуть-чуть, ни за чтобы не начал бы этот разговор. Я ведь ничего от тебя не требую, просто делюсь информацией. Слишком ценю Йо-ку, чтобы попытаться посягнуть на его хрупкое счастье. Сразу после этих слов Руки поднялся на ноги и быстро подошел к окну, будто увидел там что-то важное, однако Рёга почему-то чувствовал, что советник господина точно стоит с закрытыми глазами – если глаза это на самом деле зеркало души, то из лица Таканори должны были торчать только острые осколки. Рёга изучал его спину внимательно, почти не отрываясь, отчего предметы на фоне начали расплываться – мужчина чувствовал в их диалоге что-то странное, но никак не мог раскрыть, что же было не так: Таканори вел себя по-другому, к его привычному вызывающему фарсу добавилось что-то трагическое, настоящее. В каждом движении Руки был какой-то смысл, в его словах был посыл, неозвученная просьба, которую мужчина всячески пытался выкрикнуть в полумраке комнаты, и Рёга усиленно старался расслышать этот сигнал, найти хотя бы одну наводку – только когда Таканори открыл глаза и их взгляды столкнулись в отражении стекла, Рёга все понял. С ним прощались. В следующее мгновение он уже сорвался со своего места, буквально переместившись к окну, и Руки оказался зажат между чужим телом и стеклом: Рёга жестко, почти грубо задрал его удлиненный свитер, скользнул под ремень узких джинсов – пальцы мгновенно нащупали рукоятку пистолета. Таканори все это время стоял неподвижно, даже не пытаясь сопротивляться, и контраст его спокойствия и вспышки чужого безумства обжигал, как контраст ночного мрака и нелепого света настольной лампы – сейчас Рёга был хищником, и Таканори это нравилось, но вжиться в роль жертвы у него никак не получалось: скорее отравленная приманка. – И что ты собрался с этим делать? – Рёга шептал прямо в ухо Руки, с силой вдавливая его в стекло так, что тот всерьез начал опасаться, что они выпадут наружу. – Времена нынче неспокойные, – Таканори усмехнулся, но быстро посерьезнел и, прикрыв глаза, с придыханием произнес. – Только представь, как я давлю на курок, пуля врывается в мой висок, разрывает мозг на части, повсюду кровь и ошметки мозга… Эротично, правда? – Почему? Что происходит? – Рёга почувствовал, как от услышанных слов по спине невольно пробежали мурашки, и поспешно спрятал пистолет за ремень собственных брюк. – Спрашиваешь это у человека, которому на все праздники дарят только сумки и новые ремни? – Таканори повернул голову, чтобы его губы оказались прямо напротив губ Рёги, и снова улыбнулся, ощущая, как внутри что-то начинает отпускать. – Мне нравится, когда ты ведешь себя так. Ты хищник, тебе идет ярость… Мужчина хотел сказать еще что-то, но Рёга резко вывернул его запястья и толкнул к кровати так, что Руки чуть не растянулся на полу – Рёга не ощущал себя хищником, не думал о чужих словах: сейчас он думал только о том, что будет, если Йо-ка решит сюда зайти. Он подвинул стул к кровати, чтобы быть напротив Таканори и держать его под прицелом, но, кажется, надобности в этом не было: мужчина сидел неподвижно, покорно сложив руки на коленях, как примерный школьник – только кривая ухмылка выдавала в нем привычного Таканори. Рёга ощущал себя предельно глупо, он не хотел продолжения этого диалога, он не хотел даже его начала, но он теперь знал слишком много, чтобы просто закрыть глаза и сделать вид, что ничего не происходит: в комнате было так тихо, что даже гудение лампы давило на стенки сознания – хотелось выключить свет и помолчать в темноте. – Йо-ка признался мне в любви, – Таканори усмехнулся и потянулся к сумке за сигаретами, но затем почему-то передумал и облизнул губы, невольно заметив, как уверенно Рёга сжимает пистолет. – В прошедшем времени… Я ему больше не нужен, он нашел себя в вас, он научился любить, а значит смысла во мне больше не осталось. – Что значит «не осталось»? – от недоумения Рёга чуть не выронил ствол, ему казалось, что они с Таканори говорят на разных языках и никогда не смогут понять друг друга. – В чем тогда твой смысл? О чем ты вообще? Не удержавшись, Руки слабо улыбнулся и снова подпер голову ладонью, вздрогнув от ощущения собственных холодных пальцев: ему очень хотелось, чтобы Рёга понял его с полуслова, забрал всю его боль, избавил от этого бесконечного отчаяния, но для Рёги это был просто странный разговор, а для него – последняя возможность выговориться. Таканори было больно, больно физически и морально, будто его грудную клетку сдавило что-то тяжелое: прямо сейчас оно ломало ребра, пробираясь к сердцу – мужчина уже давно не ощущал ничего, кроме этой боли, ставшей пугающе привычной, и выработанного годами равнодушия. Он разучился чувствовать, разучился осмыслять происходящее и существовал скорее по инерции, чем из реального желания – Руки привык к этому безразличию, научился принимать его, но именно сейчас почему-то стало страшно: настолько страшно, что захотелось закричать, чтобы убедиться в собственной реальности. – Можно рассказать тебе правду? – вместо этого он снова перешел на сдавленный шепот. – Мы ведь ради этого и сидим здесь, – Рёга осторожно кивнул, наблюдая за собеседником с тревогой и всерьез опасаясь, что у того сейчас случится припадок. – У меня с детства очень хорошее чутье на людей, – Таканори задумался, отчего его взгляд съехал куда-то в сторону, будто мужчина разбирался в собственной памяти, возвращая себя к тому, что давно ушло. – Когда я увидел Йо-ку столько лет назад, я сразу понял, что он не обычный ребенок, я чувствовал его великое, неповторимое будущее. Рёга, у меня нет никаких талантов, я самый обычный, заурядный человек, который никогда бы не оставил след в истории, а мне так не хотелось исчезнуть в никуда… Я потратил всю свою жизнь на Йо-ку, я стал его опекуном, наставником, учителем, другом – кем угодно, лишь бы он пришел к финальной точке. Я бы не назвал это корыстью, скорее азарт: я оттачивал его идеальность, я превращал его в ледяного короля без изъянов, я внушал ему, кем он должен быть. Йо-ка это жемчужина моей жизни, мое главное творение, и я, конечно, к нему очень привязан, но сегодня я понял, что мой шедевр закончен. Йо-ка больше не нуждается во мне, он нашел свое счастье, он… идеален. Таканори уже давно замолчал, но Рёга никак не мог заставить себя поднять голову, посмотреть на него, заговорить – они сидели напротив друг друга и молчали каждый о своем, и это было тяжелое, напряженное молчание двух людей, которые шли по разным дорогам, но обязательно должны были столкнуться. Наверное, это был драматический момент, потому что по спине Рёги пробежали мурашки, но он никак не мог понять, чем они были вызваны: наверное, холодной расчетливостью Таканори – он определенно соврал, когда назвал себя обычным человеком. Наконец Рёга заставил себя поднять голову, чтобы еще раз увидеть пустые глаза и отработанную усмешку: в Таканори было что-то трагичное, и в этом был его шарм, он точно не сумел бы раствориться в толпе, в нем было что-то опасное, почти дьявольское. Теперь Рёга понимал, что перед ним сидит расчетливый кукловод: для них обоих Йо-ка был смыслом жизни, но Рёга жил для него, а Таканори – благодаря нему. Мужчина рассеянно подумал, какую работу должен был проделать Руки – изо дня в день он посвящал себя другому человеку, проживал чужую жизнь ради какого-то «смысла», мечтая оставить след в никому не нужной истории: он вложил в Йо-ку столько, что для самого себя не осталось ничего. – Помню, когда Йо-ка впервые познакомил меня с тобой, я всю ночь не мог уснуть, ты был таким… настоящим. Рёга, ты живой, у тебя есть чувства, эмоции, мысли, и это стало для меня персональным энергетиком. Я жил от встречи до встречи с тобой, пытался ухватиться за каждую возможность, только бы немного побыть рядом и почувствовать жизнь, – Таканори вдруг встал с кровати и начал медленно, спиной, пятиться к двери, глядя на собеседника с какой-то искусственной, выдавленной улыбкой. – Спасибо за это, это правда было очень важно. Позаботься о Йо-ке, я знаю, что ты справишься. Рёга не понял, в какой момент пистолет все-таки выпал из его рук – удар металла о пол был где-то в другой реальности: в своей реальности мужчина вдруг осознал, что Таканори принял окончательное решение, и потеря ствола никак не повлияет на конечный исход – он просто разгонит машину до максимальной скорости и врежется в стену, спрыгнет с крыши своего офиса в Токио, натянет петлю на шею прямо в собственной квартире. Впервые за последнее время Рёге стало по-настоящему не по себе: человек перед ним уже смирился со смертью, он почти переступил эту невидимую черту, он уже не принадлежал этому миру, хотя и за гранью ему еще не было места – но пугало Рёгу не это. Он попытался представить реакцию Йо-ки на смерть Таканори, но мгновенно откинул даже мысли об этом: это подкосит диктатора слишком сильно, это сломает его почти пополам – возможно, Йо-ка избавился от своей токсичной зависимости этим человеком, но все еще любил его любовью ребенка, который нашел себе кумира. – Давай переспим, – Рёга вдруг осознал, что замер на коленях перед ошарашенным Таканори, преградив ему проход к двери. – Я буду твоим, все, что пожелаешь. – Хочешь сказать, что мне нужно угрожать разнести собственную голову, чтобы получить хоть каплю любви? – Руки расхохотался, но на мгновение в его темных глазах Рёга увидел такое отчаяние, что внутри что-то рухнуло с тяжелым хрустом. – Пообещай мне, что останешься жить, если я буду с тобой этой ночью? – мужчина прикрыл глаза, почти силой выдавливая каждое слово. – Заставь меня кричать, – Таканори вдруг резко опустился на колени рядом с Рёгой и положил дрожащие ладони на его плечи. –Будь самым жестоким хищником, растерзай меня на части, бей до кровоподтеков… Оттрахай так, чтобы я не мог стоять, раздери мне всю спину и сломай пальцы, только… помоги почувствовать хоть что-нибудь. Мужчины замерли напротив друг друга, глаза в глаза, и Рёга с трудом выдерживал чужой взгляд – даже в ночь, когда Юуки с трудом откачал Йо-ку, он не чувствовал такого отчаяния, какое сейчас буквально пропитало холодный воздух рядом с Таканори: он излучал панику, почти животный страх, и что-то, предельно граничащее с жалостью. При всем своем шарме, самоуверенности этот человек с каждым днем разрушался на части, он улыбался, хотя внутри корчился от боли, он уходил в никуда, не прощаясь ни с кем – Руки сам запустил процесс самоуничтожения, и теперь только считал минуты до финальной точки, продолжая кривить губы в отработанной усмешке. Рёга думал о том, что он единственный теперь знает правду, он единственный увидел настоящее лицо Таканори: вместо холодной улыбки – потерянный взгляд, вместо восхищения – жалость. Тогда Рёга просто исполнил чужую просьбу – в первый момент он не сразу понял, когда его кулак врезался в скулу Руки, отчего тот отлетел к двери и резко выдохнул воздух, замерев с приоткрытым ртом: мужчина только рассеянно сидел на полу, ощупывая пальцами свое лицо. Рёга встал медленно, подумав о том, что это не так сложно, как представлялось в его голове – он поднял Таканори за локоть без труда, как будто тот ничего не весил, и тут же снова впечатал в стену, приложив того так, что ночная тишина прогнулась под неестественным хрустом. Поморщившись, Руки тряхнул головой, заправив за уши светлые пряди: из одной его ноздри потекла алая струйка крови – она пересекла его лицо, задержалась в уголке губ и упала на белый свитер, и на том мгновенно растеклось зловещее пятно. Только тогда Таканори улыбнулся. – Я ведь сказал, что прекрасно разбираюсь в людях, – он судорожно выдохнул и провел тыльной стороной ладони по лицу, только размазывая кровь по покрасневшей от ударов коже. – Рёга, покажи мне всю свою ярость, будь хищником, будь опасным зверем, не дай мне шанса… Чужие слова раздражали, голос Таканори напоминал туман, он был вязким, он будоражил, он напоминал о той темной кальянной с мутным дымом, и Рёга снова впечатал мужчину в стену, плотно зажав его своим телом, чтобы приникнуть к чужим губам – Руки приоткрыл рот для поцелуя, но Рёга с силой сжал его челюсть и нанес еще один удар. Только после этого он позволил себе поцеловать Таканори, хотя на поцелуй это было похоже меньше всего: Рёга терзал чужие губы, прокусывал их до крови, отпихивая чужой язык, когда тот пытался помешать – Руки в ответ на это только постанывал, упираясь коленом в пах мужчины. Когда его толчки стали слишком упрямыми, Рёга резко отстранился, внимательно глядя на Таканори: даже сейчас тот с ним играл, и эта кровь, распухшая скула, сбившееся дыхание – все это было лишь декорациями. Даже отчаяние Руки было бутафорским, и Рёга вдруг понял, что это безумие действительно возбуждает его, оно напоминало дурман, заблуждение, будто все это происходило, но не с ним – Рёге казалось, что он наблюдает за этим сумасшествием со стороны, а значит перед ним была полная свобода действий. – Не думал, что ты склонен к мазохизму, – Рёга усмехнулся, запуская руки под свитер Таканори так, чтобы впиться ногтями в его живот и медленно потянуть пальцы вверх. – Я тоже так не думал, – Руки пытался улыбаться, но когда полоски кожи отделились от тела, все-таки не удержался и поморщился, не отрывая взгляда от мужчины напротив. – Жизнь вынуждает открывать новые грани в характере. Таканори еще говорил, а Рёга уже отстранился и в следующую секунду снова резко швырнул того на пол: пока Руки сплевывал кровь и шипел от саднящих царапин на животе, мужчина пнул его в сторону кровати, из-за чего главный советник господина почти проехался по паркету. Пытаясь подняться, Таканори схватился за ручку собственной сумки, но только опрокинул ее с кровати – на пол посыпались разные предметы, но Рёга почему-то следил только за маленьким раскладным зеркалом: он видел, как оно выскользнуло из кармана, как замерло на самом краю одеяла, а затем свалилось вниз, разлетевшись на осколки. Будто зависнув, мужчина смотрел на эти осколки, и в каждом из них видел усмехающегося Таканори в окровавленном свитере – из-за мелких трещин казалось, что и он тоже разлетается на куски: Рёга думал о том, какими крупными были осколки. – А теперь возьми любой из них и воткни прямо в мою шею, – Руки привалился спиной к кровати и тяжело вздохнул, после чего стянул свитер и откинул его в сторону. Рёга медленно опустился на корточки и растерянно взял осколок с выпирающим острым краем – затем он оказался рядом с Таканори и, чуть подумав, сел прямо на его бедра. Такой Таканори нравился ему гораздо больше, в нем было хоть что-то настоящее, и эта сущность привлекала Рёгу сильнее, чем искусственная улыбка – волосы Руки растрепались, губы покраснели и опухли, и только в глазах застыла все та же вызывающая пустота. Рёга смотрел на шрамы на теле Таканори, касался их пальцами свободой руки, обводил контуры татуировок, то и дело ловя себя на мысли, что ему хочется причинить еще больше боли – осколок уперся в чужое горло, и Руки покорно задрал голову, полностью открывая шею. Рёга держал холодное стекло, сжимая его с такой силой, что края прорезали и его ладонь тоже, но все его внимание было приковано к дрожащей жилке на шее Таканори. – Ты ведь понимаешь, что, надави я чуть сильнее, я перережу твою глотку и ты умрешь прямо здесь? – Рёга смотрел в глаза Руки, но не видел там совсем ничего. – Почему-то от тебя это звучит особенно соблазнительно, – Таканори хохотнул, но тут же посерьезнел и закрыл глаза, будто постыдившись их пустоты. – Перережь мне горло, чтобы я захлебнулся в крови, и ты стал последним, что я увижу. Рёга почти физически ощутил то мгновение, когда осколок все-таки впился в чужое горло – его край мягко вошел в кожу и застрял в шее, как если бы Руки попал в капкан: взгляд Таканори остекленел, но он продолжал молчать, глядя в потолок так, будто видел там что-то свое. Соблазн воткнуть осколок еще глубже был слишком велик, и Рёге пришлось начать целовать Таканори, чтобы хоть немного отвлечься от этих мыслей – этот поцелуй был пародией на нежность, как существование Руки было пародией на жизнь, и со стороны даже сошел бы за привычные ласки, если бы Рёга параллельно не продолжал вести ладонь с осколком. Кровь текла вниз, заливала шею Руки, но тот продолжал целовать мужчину, чуть растягивая губы в улыбке, когда боль становилась особенно острой – между ними установилось хрупкое доверие: Таканори знал, что Рёга сумеет вогнать осколок так, чтобы найти предел боли, но не добить его до конца. Наконец Рёга прервал этот фальшивый поцелуй и снова сел на бедрах Руки, вдыхая холодный воздух – разрез на чужой шее напоминал алый ошейник, и кровавые дорожки уже расплывались по груди Таканори, переплетаясь и стекая на пол. Рёга перевел взгляд на длинные отметины от своих ногтей на животе Руки и, не удержавшись, снова схватил того за плечи, несколько раз с размаху впечатав в спинку кровати – голова Таканори болталась, как будто он вообще не сопротивлялся, светлые пряди выбивались из прически и падали на лицо, которое с каждой ссадиной становилось все реальнее: так мужчина еще больше напоминал дьявола. Почувствовав чужой изучающий взгляд, Руки потянулся к Рёге, обнимая его так крепко, что тот ощутил, как его рубашка насквозь пропитывается кровью – Таканори цеплялся за него, трясся в очередном беззвучном припадке, а Рёга думал только о том, как было бы здорово вцепиться в его шею, раздвинуть пальцами края царапины-ошейника, войти глубже, чтобы руки слиплись от теплой крови. Таканори начал целовать его скулы, касаться дрожащими пальцами губ, груди, запястий, и со стороны могло показаться, что он разучился видеть и пытается почувствовать человека рядом хотя бы так – Рёга все еще смотрел на алый порез на чужой шее, пытаясь понять, как вообще сумел провести осколком такую ровную линию: этот момент просто растворился в его сознании. Прикосновения Таканори было бессвязными, он что-то шептал, и Рёга непроизвольно погладил его по вздрагивающим плечам – этот жест секундной нежности вывел Руки из хрупкого равновесия, и тот приоткрыл губы, будто собрался кричать, но затем передумал: вместо этого мужчина закрыл глаза и глубоко вздохнул. Рёга догадался, что Таканори на самом деле хотелось кричать, чтобы сорвать искореженный голос до предела, но он слишком боялся, что Йо-ка услышит, а потому только прохрипел: – Спаси меня от самого себя. На это Рёга отвечать не стал – только схватил Руки за окровавленную шею, прижав его к полу так, чтобы тот не мог даже повернуть головы: вседозволенность кружила голову, и Рёга на самом деле ощущал себя так, будто его сознанием завладел кто-то другой. Он думал об этом и душил Таканори, не вслушиваясь в его сдавленные хрипы – только когда чужое лицо стало каким-то пепельно-синим, Рёга опомнился и отпустил Руки, но тот лишь посмотрел на него своим плавающим мутным взглядом: в этот же момент его холодные пальцы вложили в ладонь Рёги еще один осколок зеркала. Вздохнув, мужчина вопросительно вскинул голову, и Таканори слабо кивнул, тяжело втягивая в себя воздух, чтобы хоть как-то вернуться в реальность. – Напиши свое имя, – Руки путался в словах и только бессмысленно смотрел в потолок, пока потоки крови продолжали заливать его шею. – Будь со мной хотя бы так. От этих слов по спине Рёги пробежали мурашки, и на мгновение он застыл в ступоре, подумав, как жутко это все было со стороны: его безразличие, одержимость Таканори, рваный свет лампы, холодный воздух – они были актерами из дешевого фильма, персонажами второсортного романа, героями неудавшейся картины – кем угодно, кроме самих себя. Чем больше Рёга думал, тем сильнее начинали трястись окровавленные пальцы: все это было отвратительно, они опустились на самое дно, переступили все границы – тогда он просто воткнул осколок прямо под ключицу Таканори. Рёга не знал, почему выбрал именно латиницу: он просто выводил букву за буквой, вгоняя осколок в бледную кожу – собственное имя выходило кривым, царапины кровоточили, отчего казалось, что буквы стекают вниз одна за другой. – Скажи что-нибудь, – Руки чувствовал, как с левой стороны, прямо над сердцем, расцветает чужое имя. – Пожалуйста. – Молчание – золото, – Рёга криво усмехнулся, думая, что только что оставил целый кусок себя этому человеку. – В моем случае остается только оттащить это золото в ломбард, – Таканори хохотнул, но многочисленные ссадины натянулись, и он тут же резко выдохнул, прикусив губу. – Тогда хотя бы поцелуй. Рёга выполнил чужую просьбу, подумав о том, что Руки впервые не вызывает в нем привычное отторжение: он никогда не встречал настолько несчастливого человека, он никогда не чувствовал такой пустоты, такого равнодушия даже к самому себе – голосом Таканори с ним говорила смерть. В Руки не осталось ничего человеческого: ни чувств, ни привязанности, ни любви – даже его одержимость Рёгой была патологией, а не искренностью, как если бы она была сделала из токсичного пластика. Целуя Таканори, Рёга жалел его, ведь даже эта ночь была пародией, в их ласках не было ничего от любви, все это было искусственным, ненастоящим, а оттого терзать этого человека хотелось сильнее, хотелось, чтобы он кричал и морщился, шипел и извивался, только бы не смотрел своими пустыми глазами. – Закрой глаза, – Рёга обнимал Таканори, а сам чувствовал, как тот разъедает его взглядом, давится мыслями и молчит, привычно сжигая собственные чувства в никуда. – И позови меня по имени. Кричи, как самую любимую песню. – Рёга, – Руки прошептал это совсем тихо, в чужое ухо, и тут же вздрогнул. – Рёга, Рёга, Рёга. Никогда прежде собственное имя не казалось мужчине таким бессмысленным, на чужих губах оно лишалось сути, оно имело привкус ртути – Таканори был безвозвратно потерян, он сломался уже давно, и то, что сейчас прижималось к Рёге, было лишь расплывчатой тенью. Они снова целовались, Руки умудрился даже стянуть с него рубашку, прижаться к груди, перепачкать ее всю собственной кровью – Рёга дождался, пока тот потеряет бдительность, увлечется им настолько сильно, что забудет о реальном мире: тогда мужчина с силой оттолкнул Таканори и, пока тот озадаченно оглядывался, поднялся на ноги и выключил свет. Игра перешла на новый уровень, но это была совсем не охота, Рёга не ощущал себя хищником: он не преследовал добычу, он не выслеживал ее, не подбиралась ближе ¬– он подкрался к тому, что уже давно разлагалось, как падальщик. Сердце билось непривычно быстро, будто за двоих, в желудке была неприятная тяжесть, перед глазами все плыло – Рёге казалось, что его кровь смешалась с кровью Таканори, и тот отравлял его изнутри, становился его частью, давил своей пустотой. Контраст жалости и отвращения, палача и спасителя: Рёга снова целует Руки, гладит его по холодной коже, скользит пальцами по буквам на его груди, те должны складываться в его имя, но почему-то ничего не получается. Тогда Рёга злится, бьет Таканори с такой силой, что костяшки пальцев начинает ломить, но тот в ответ только молчит, кажется, даже почти не дышит, хотя несколько раз хруст от ударов был таким сильным, что Рёга всерьез опасался, что сломал тому что-то серьезное. Темнота притупила чувства, стерла все ощущения, и иногда, различая лишь собственное сбившееся дыхание, Рёга думал, что на самом деле просто сошел с ума и находился в комнате совсем один, что не существует вообще никого вокруг, что все это он выдумал. Даже когда он вошел в Таканори резко, на сухую, тот не издал ни звука и только покорно отставил бедра, прижавшись окровавленной щекой к полу – Рёга снова вспомнил тот день в кальянной, похоть Таканори, его лукавую усмешку, играющий взгляд, быстрые прикосновения: не осталось ничего. Тогда Руки притворялся, был тем, каким хотел быть, а сейчас в декабрьском полумраке Рёга видел только его безразличное лицо и застывший взгляд – Таканори вздрагивал от каждого толчка и изредка усмехался, косясь на мужчину и тут же закрывая глаза: иногда тому казалось, что под ним на полу растянулся живой труп. На шее Таканори застыли кровавые разводы, под которыми виднелись следы удушения, скулы и нос распухли, губы разбиты, волосы растрепались – таким Рёге он нравился гораздо больше: без отработанной усмешки, без надменного взгляда. В нем все еще не было искренности, но и фальши уже не осталось – Рёга входил в Руки на автомате, и тот содрогался под ним, пачкая пол кровавыми отпечатками: в его алом ошейнике был шарм, был скрытый смысл, но в темноте этот смысл рассеивался и сливался с ночью. Рёга кончил резко, Таканори на полу содрогнулся в последний раз и устало рухнул на пол так, будто вставать уже не собирался: замявшись на мгновение, мужчина поднял его на локоть и толкнул на кровать – тот остался лежать в той же позе, в какой и упал, даже не попытался перевести взгляд. В комнате Таканори была собственная ванная, и Рёга быстро принял душ, надеясь, что с водой исчезнут чужие прикосновения, забудутся чужие слова, но он чувствовал Руки так сильно, будто даже сейчас тот был рядом, Рёга буквально ощущал, как пропитался этим человеком. Очень хотелось, чтобы, когда он вышел из ванной, в комнате уже никого не осталось, но Таканори был все на том же месте, кажется, даже позы не поменял: свет включать Рёга не стал и просто беззвучно опустился на самый угол кровати – тишина вокруг разлагалась, она тлела, и мужчина видел, как в широко открытых глазах Руки отражались фонари, застывшие где-то далеко на улице. Эти вспышки в глазах ему шли, так создавалась иллюзия, что в лице Таканори было что-то живое, человеческое: стоило Рёге подумать об этом, как мужчина чуть повернул голову и посмотрел прямо на него. – Ты можешь идти, – для человека с перерезанным горлом Руки говорил слишком спокойно, почти умиротворенно. – Я сдержу свое обещание, не беспокойся. Йо-ка ни о чем не догадается. – Не суди людей по себе, – Рёга поморщился, подумав о том, что за эту ночь устал сильнее, чем за прошедший месяц. – Я бы не оставил тебя в таком состоянии, просто потому… потому что нормальные люди так не поступают. – Благодарю за любезность, – к Таканори возвращался привычный напускной фарс, но так быть рядом с ним становилось даже проще. Отвечать на это Рёга ничего не стал – только поднялся с кровати, отчего та протяжно скрипнула, и вернулся в ванную: расчет оправдался, и в одном из ящиков оказался набор с простейшими медикаментами. Вернувшись в комнату, Рёга опустился на корточки рядом с кроватью и принялся медленно стирать подсохшие кровавые дорожки с тела Таканори влажным полотенцем – затем он обработал все раны, замотал их пожелтевшим от времени бинтом и снова сел рядом: Руки все это время не проронил ни слова, только поворачивался нужной стороной. Таканори не дал Рёге коснуться только вырезанного на груди собственного имени, на что тот тихо заметил: – Может, даже шрама не останется, царапины совсем неглубокие. – Я буду подправлять твою работу время от времени, – Таканори усмехнулся, поймав чужой удивленный взгляд, и, собравшись с силами, даже сумел подмигнуть в привычной лукавой манере. – Останешься со мной хотя бы так. – И часто ты таким занимаешься? – Рёге хотелось поскорее сменить тему разговора. – Когда тяжело, – нехотя отозвался Руки, глядя на собеседника как-то искоса, чтобы тот раздваивался в полумраке. – И даже очень порой. Только реальная боль заставляет жить. Рёга…Тебя задели мои слова о Йо-ке? Таканори совсем не хотел это спрашивать, но на интуитивном уровне чувствовал, что его время подходит к концу: задержать Рёгу хотелось еще хоть на немного – Таканори чувствовал, что этой ночью внутри него что-то все-таки умерло, что-то важное погасло навсегда, но вместо тревоги и беспокойства в мыслях воцарилось странное спокойствие. Пустота больше не разъедала изнутри, ведь она стала такой большой, что поглотила его целиком, но от этого стало только проще: все истлевшие чувства будто выключились по щелчку – зато Рёга все еще был рядом и, кажется, сейчас серьезно задумался над ответом. – Я слишком люблю Йо-ку, – наконец негромко признался он, рассеянно глядя на Таканори. – Настолько сильно, что каждое его чувство переживаю, как свое. Поэтому и не хочу думать, что для тебя он всего лишь законченный шедевр всей жизни, он ведь тебя любит по-настоящему. – Любил, – Руки снова улыбнулся, а затем устало закрыл глаза и на выдохе произнес. – Уходи. Иди к Йо-ке и заставь его чувствовать себя самым нужным и любимым, заботься о нем, будто вы не виделись несколько лет… Рёга, поверь, чувствовать чужую любовь очень важно, без этого человек угасает, он теряет смысл, теряет всю суть. Все хотят быть любимыми… Голос Таканори несколько раз срывался, но вот он дрогнул в последний раз и затих совсем, хотя казалось, что мужчина хотел сказать еще что-то – Рёга понял, что просто физически больше не может здесь находится, Руки отравлял даже воздух рядом с собой. Наверное, нужно было что-то сказать, но подходящих слов даже не существовало в целой вселенной – тогда Рёга просто наклонился к Таканори и осторожно коснулся губами его разбитых губ: тот не ответил на поцелуй, только слабо улыбнулся и закрыл глаза. Вздохнув, Рёга медленно направился к двери, вспомнив о том, что за порогом жизнь текла своим чередом, там все было на своих местах – от спасения его отделяет всего метр, там воздух снова принадлежит холодному диктатору: но на пороге Рёга все-таки услышал свое имя. – Да? – оборачиваться мужчина не стал, подумав, что и так находился на грани сумасшествия. – Люди обычно извиняются, если сделают что-то плохое, да? – Таканори задал вопрос, ответа на который даже не ожидал. – Люди извиняются, если причинили кому-то невообразимую боль, и кто-то прощает их за эту причиненную боль. А за причиненное счастье нужно прощать или нет? Рёга понял, что больше выносить это не может – он пулей вылетел из темной комнаты, мечтая только забыть эту бесконечную ночь, забыть пустоту, собственное имя, вырезанное на чужой груди, и этот последний, самый болезненный вопрос, который он будет вспоминать еще долго. Таканори вслушивался в звук его шагов, пока те не стихли совсем, но затем мужчине еще долго казалось, что Рёга ходит где-то рядом, что он вот-вот должен вернуться и снова сесть рядом, глядя на него своим внимательным взглядом: сознание играло с Руки злую шутку. Каждый хочет чувствовать себя любимым, но Таканори снова остался один, и это одиночество наконец-то не пугало: он смирился с пустотой и принял ее внутри себя. – Я тебя прощаю, – Руки засыпал, держа пальцы на чужом имени под ключицей и думая о том, что проснуться ему придется на рассвете, чтобы уехать раньше, чем Йо-ка увидит его исполосованное лицо.