Б-52

Тсузуку не понимал, что происходит. Он даже не помнил, как ему удалось оказаться в подземных туннелях Токио. Он просто несся вперед, не обращая внимания на хлюпающую под ногами грязь, на саднящие руки и подвернутую лодыжку, на слезы, разъедающие щеки – он бежал на автомате, искренне веря, что если остановится, то точно умрет. Он погибнет от чувств, которые нахлынут на него волной, стоит только перестать двигаться – как будто секунда промедления заставит его поверить в гибель Рёги. Пока Тсузуку бежал, он мог не думать о реальности, в которой весь его мир беспощадно рушился, как сейчас рушились стены туннелей за его спиной, когда он пересекал определенную черту: схема, которую в свое время придумал еще Таканори, чтобы избежать погони. Таканори, который теперь был мертв. В туннелях было темно, только слабая подсветка внизу указывала Тсузуку верный путь: иначе он давно бы потерялся в этом мрачном сыром лабиринте. Парень ощущал, что его легкие были на пределе, потому что он уже не мог дышать, не мог заставить себя остановиться – он бежал к своему единственному спасению в этом опустевшем мире, боясь только того, что и здесь он не успеет. На одном из поворотов выдержка Тсузуку все-таки сдала, и парень, запнувшись, рухнул на колени в холодную воду, закрыв лицо руками: он не рыдал – он кричал в паническом ужасе. Он никак не мог забыть Рёгу, его голос, последние слова, взгляд теплых, искрящихся даже в последние минуты жизни любимых глаз. Тсузуку чувствовал себя виноватым. Будь на его месте Йо-ка или тот же Таканори, они бы точно придумали выход: эти люди не позволили бы Рёге умереть, они бы нашли решение, выдумали способ спастись в последнюю секунду, а он, Тсузуку, сумел только трусливо убежать. Если он не сможет найти Йо-ку, то снова навсегда останется в мире один. Только эта мысль заставила Тсузуку подняться и снова, спотыкаясь, броситься вперед, обдирая ладони о шершавые стены на поворотах. Ему только хотелось, чтобы это все поскорее закончилось, чтобы его снова обхватила пара холодных рук, а сиплый голос шепнул на ухо, что все в порядке – Йо-ка рядом, он окружит его непробиваемым льдом и больше не позволит страдать. Вода хлюпала под ногами, синеватые стрелки, указывающие дорогу, мерцали в темноте, как бы издевательски поддразнивая Тсузуку, а он только ощущал, как его ноги становятся все тяжелее и тяжелее, а легкие горят огнем так, что воздух получалось вдыхать только маленькими порциями. Тсузуку еще никогда в жизни не было так страшно – даже в ту жуткую ночь, когда Йо-ка чуть не погиб от передоза, Тсузуку был рядом, рядом был Рёга, и ситуация была хоть под каким-то подобием контроля. Сейчас он остался совсем один, а себе Тсузуку доверял меньше всех: он был самым слабым звеном, от него не было никакого толку. А что если Йо-ке нужна помощь? Что если Йо-ка мучается в полном неведении, что если из-за ран он больше не может двигаться, что если он… погиб? Злость на свою слабость заставила Тсузуку перевести сбившееся дыхание и снова броситься вперед: он спотыкался, раз за разом падал в холодную воду, захлебывался, кажется, иногда плакал, но все равно упрямо несся вперед, несмотря на то, что одну половину лица заливала кровь – видимо, все-таки расшиб висок, когда падал с колеса. Он бежал так быстро, что перед глазами все сливалось, и, когда в какой-то момент в туннеле стало чуть светлее, Тсузуку не сразу понял, откуда взялся этот свет – только когда руки уперлись в металлические ступени, парень догадался задрать голову. – Тсузуку! – Йо-ка! Тсузуку никак не мог в это поверить – там, наверху, был его Йо-ка, самый настоящий: бледный, усталый, вымотанный, но живой. Холодные ступени выскальзывали из-под пальцев, голова кружилась, но Тсузуку все равно лез наверх так быстро, что несколько раз едва не рухнул обратно вниз, потеряв опору. На последних ступенях Йо-ка сам опустился в люк почти на половину и протянул Тсузуку здоровую руку, втянув его в темную комнату одним рывком. Здесь парень, даже не осматриваясь, рухнул на колени, потянув за собой Йо-ку, и сразу же крепко обнял его, прижавшись лбом к чужому плечу – диктатор мягко погладил его по вздрагивающей спине. Тсузуку никак не мог совладать с собой, никак не мог поверить, что снова чувствует этот запах: даже через запах гари, крови, боли и смерти он все равно ощущал Йо-ку. В комнате, в которой они оказались, было темно и тихо, как будто они очнулись в каком-то другом мире, и Тсузуку дрожал и вслушивался в эту подозрительную тишину, пугаясь того, как сильно ему хочется столько всего рассказать Йо-ке и вместе с тем не говорить ни слова. Парень чуть отстранился от объятий диктатора, но лишь на секунду, чтобы получше рассмотреть его самого – Йо-ка был бледным, осунувшимся, и его и без того резкие черты лица теперь казались особенно острыми. Рубашка диктатора пропиталась кровью настолько, что Тсузуку с трудом вспомнил, что в начале вечера она была белой, а его раненая рука опухла, покраснела и висела вдоль тела – почувствовав этот пристальный взгляд, Йо-ка покачал головой и здоровой рукой осторожно стер кровь с лица Тсузуку. Этот короткий жест, полный ласки и вместе с этой какой-то тягучей, тяжелой тоски стал той самой гранью, которую парень так боялся пересечь. Слезы сами подступили к глазам, горло вдруг сдавило так, что не получалось даже вдохнуть, и Тсузуку почти упал в объятья Йо-ки, пытаясь сквозь рыдания выдавить лишь одну фразу: – Рёга погиб. – Я знаю, – голос Йо-ки дрогнул, будто он хотел добавить еще что-то, но вместо этого мужчина только тихо повторил. – Я знаю. – Простите, я не сумел его спасти, – казалось, что рыдания, которые Тсузуку так старательно сдерживал всю ночь, в миг вырвались наружу, и он уткнулся в шею диктатора, смывая кровь с его шеи собственными слезами. – Если бы там были вы или Таканори, вы бы точно что-то придумали, а я… А я… Йо-ка только качал головой, но ничего не говорил, понимая, что Тсузуку обязательно нужно выплакать все накопившиеся слезы – он ведь еще такой ребенок, такой маленький, такой наивный. Йо-ка постоянно ловил себя на мысли, какой Тсузуку все-таки опасно хрупкий и как легко будет его разбить – раньше диктатору удавалось убегать от этой мысли, но теперь его самый страшный кошмар превратился в реальность. Тсузуку рыдал, а Йо-ка только беззвучно прижимал его к себе и гладил по спине здоровой рукой: сам диктатор просто мечтал о том, чтобы точно так же разреветься и выпустить наружу все эмоции, но внутри него будто окончательно что-то сломалось. Йо-ка не ощущал совсем ничего, и даже физическая боль отдавалась в сознании лишь какими-то обрывистыми отголосками: стоило ему начать думать хоть о чем-то – о Рёге, Таканори, дрожащем Тсузуку, как в мозгу что-то выключалось, и начинался тупой ступор. Рыдания Тсузуку становились слабее, его плечи, ходившие ходуном, тоже успокоились, и теперь он, сидя на полу, продолжал крепко обнимать Йо-ку за талию, боясь даже открыть глаза – а вдруг это наваждение исчезнет? Сам диктатор тоже не издавал ни звука и только прижался холодным подбородком к горячему, воспаленному лбу Тсузуку – Йо-ке очень эгоистично хотелось, чтобы время остановилось. В какой-то момент в его голове мелькнула мысль: прикосновение стоит чертовски дорого. Сколько раз он касался Рёги – начиная случайным столкновением их пальцев и заканчивая осознанными, горячими поцелуями. Какое прикосновение стало их последним? Кажется, в машине они ни разу не дотронулись друг до друга – неужели тогда, в поместье? Йо-ка был уверен, что на его коже под рубашкой, если, конечно, там еще осталось что-то, кроме ран и синяков, вполне могут виднеться следы от поцелуев Рёги. Эта мысль настолько поразила Йо-ку, что здоровой рукой он тут же нащупал руку Тсузуку и переплел их пальцы – любое прикосновение может стать последним, и они никогда об этом не узнают? Йо-ка никак не мог собрать в голове кусочки этого пазла: ну как же так получается, почему следы от поцелуев Рёги еще видны на его коже, почему он, Йо-ка, еще помнит жар чужих губ, а самого Рёги уже нет ни в одной из его реальностей? Если бы он знал обо всем заранее, если бы хотя бы догадывался, то обязательно бы обнимал Рёгу крепко, как никогда в жизни, он бы подарил ему тысячи поцелуев, а не пару, как это было в их последний раз, он бы сказал ему столько важных слов, на которые почему-то не хватило целой жизни. – Ты ни в чем не виноват, запомни это, – Йо-ка решил не повторять своих ошибок и говорить все сразу, не дожидаясь нужного момента. – Мы еще успеем порыдать и пожалеть о том, чего не сделали, а пока нужно еще немного… поиграть в сильных людей. Тсузуку, слышишь? Мы должны выбраться отсюда, а потом уже все остальное. Тсузуку поднял голову и с огромным трудом слабо кивнул, потому что сил на слова уже не осталось – даже сейчас Йо-ка оставался для него холодным божеством: в мире, где грязный снег таял под взрывами, где битое стекло вгрызалось в руки и цеплялось за горло, где ночь тянулась мучительно, долго Йо-ка все еще был рядом с ним. Диктатор ощутил на себе этот взгляд, и по его коже пробежала едва заметная дрожь – Тсузуку доверял ему, доверял слепо и безоговорочно, и даже на секунду не позволил себе усомниться в том, кого превознес собственным богом. В темноте глаза Тсузуку сверкнули, и Йо-ке снова стало мучительно больно от всего, что произошло за эту чертову ночь: он был готов справляться с этой болью только ради одного человека. Ноги не слушались, дыхание сбивалось, но диктатор прикусил губу и первым поднялся на ноги, помогая Тсузуку встать следом: тот замялся лишь на мгновение, а затем уверенно выпрямился. – Вам сильно больно? – тихо спросил Тсузуку, пытаясь в темноте рассмотреть руку, которую Йо-ка от него усиленно прятал. – Смотря с чем сравнивать, – диктатор чуть усмехнулся, вскользь подумав о том, что если он и чувствует физическую боль, то где-то очень далеко, как будто собственное тело уже не принадлежало ему. – Не думай обо мне. – Я не могу не думать о вас, – голос Тсузуку прозвучал неожиданно твердо, хоть его руки и продолжали дрожать. – У меня ведь больше никого нет. От этих слов сердце Йо-ки пропустило удар, и дрожь по телу прошла уже во второй раз – неужели он с такой легкостью нес ответственность за гибель десятков тысяч людей, а теперь не может защитить всего лишь одного, самого любимого человека? Где-то внутри Йо-ка ощутил в себе давно забытое чувство: прикрыв глаза, он сжал в кулак здоровую руку. Он не верил ни в одного бога, и особенно он не верил в себя, но сейчас ему нужно было сберечь самое ценное – жизнь Тсузуку – а значит еще на одну ночь ему снова самому придется притвориться богом. Йо-ка с напряжением вглядывался в темноту, он почти давился тишиной, из которой выбивалось только тяжелое дыхание Тсузуку, и пытался собрать в себе все осколки силы, заставить себя снова выпрямить спину и надменно вскинуть подбородок, хоть все тело и ломило от усталости. Запоздало вспомнились слова, сказанные Таканори вскользь одним из вечеров, когда они остались вдвоем: кажется, тогда они обсуждали захват Хонсю, и Йо-ка, сомневаясь, предложил растянуть операцию на месяц – а Таканори хмыкнул и вписал в план «шесть дней». Тогда Йо-ка холодно заметил, что они ведут войну, а не снимают боевик, а Таканори вздохнул и скучающе сказал те самые слова: «Результат, которого ты хочешь добиться, зависит только от тебя, и никакие сторонние факторы не могут на это повлиять. Если ты думаешь, что тебе нужен месяц на захват Хонсю – ты уложишься в месяц. Если остров нужен тебе за шесть дней, то ты найдешь, как добиться желаемого». Тогда Йо-ка действительно сумел воплотить цель по захвату в срок, установленный Таканори, и эти слова прочно вгрызлись в его душу, почти отпечатались в ней. Теперь весь чертов мир объявил войну против них, и Йо-ка должен был поставить перед собой только одну цель: спасти Тсузуку. – Пойдем, – Йо-ка взял парня за руку и уверенно повел его к выходу из тесного темного помещения. – Мы сейчас в Шибуя Тауэр, и в самое ближайшее время на крышу приземлится вертолет. Тсузуку, подожди еще совсем немного, и мы сбежим отсюда как можно дальше. Здание тщательно охраняется. Тсузуку сдавленно кивнул и крепче сжал чужие холодные пальцы. Теперь, когда он мог снова касаться Йо-ки, он больше не собирался его отпускать – хоть сердце еще колотилось, а дыхание было тяжелым и рваным, рядом с диктатором он ощутил себя настолько спокойным, что почти получалось поверить, что вся прошедшая ночь была не более, чем кошмаром, после которого он проснется в поту и со сбившимся дыханием, но все страхи уже исчезнут, а рядом будут два самых любимых человека. Черт, Рёга, о котором Тсузуку старался совсем не думать, снова возник в его сознании – такой же растрепанный, смеющийся и с теми самыми искорками в ярких глазах, которые так запомнились Тсузуку еще в их самую первую встречу. Тсузуку было мучительно больно думать, что Рёге пришлось умирать в одиночестве – а он даже не нашел для него подходящих слов, не смог сказать ему ничего такого, чтобы могло хоть немного выразить все его чувства, всю благодарность к этому человеку в момент, когда он был на самом краю. Сердце Тсузуку горько сжалось – было так плохо, что хотелось кричать, кричать долго и протяжно, чтобы сил не осталось. – Я так жалею, что не смог сказать Рёге всего, – парень больше не мог держать это в себе, и тихонько прошептал это одними губами, пока Йо-ка вел его по холодным офисным коридорам. – Я не был готов… Я… Времени просто не было. – Тсузуку, – Йо-ка резко остановился и, вздохнув, повернулся к своему спутнику, рассматривая в темноте его осунувшееся лицо. – К такому нельзя быть готовым, пойми. Невозможно жить, каждый день храня в голове эпитафию для любимого человека. Пойми, бывают моменты, когда слова не значат почти ничего, и вся суть… Вся суть в тебе, и я уверен, что Рёге этого было достаточно. От слов Йо-ки разрыдаться захотелось только сильнее, но Тсузуку до боли прикусил губу, не позволяя слезам одолеть его – он и так отвлекал Йо-ку своими дурацкими разговорами, своей слабостью, а ведь тому так нужно сосредоточиться. Они продолжали идти по темным коридорам, различить хоть что-то можно было только благодаря слабой подсветке у самого пола – несколько раз Тсузуку замечал едва заметные тени и дергался в сторону, но Йо-ка мягко одергивал его и качал головой: тогда до парня дошло, что в здании, помимо них, было много солдат, которые слились с темными коридорами, как призраки. Они были готовы до последнего охранять своего диктатора. Сам Йо-ка старался идти прямо, держа спину привычно ровно, но в его надменной походке сквозили явные нотки боли – иногда он забывался и прихрамывал, но даже тогда не отпускал руку Тсузуку. Парень настолько сосредоточился на спине Йо-ки, что не заметил, как они очутились в просторном помещении – здесь тоже не горел свет, но Тсузуку уже привык к темноте, а потому легко разглядел привычный холл, какой можно найти в любом офисном небоскребе столицы. Если очень постараться, можно представить, что утром здесь включат свет, на ресепшеном появятся улыбающиеся девушки в белых рубашках, а эскалаторы равномерно зажужжат, пропуская через себя сотни человек – сейчас все больше напоминало декорации к фильму ужасов. Пока Тсузуку осматривался, Йо-ка устало привалился к стене и выдохнул: на его висках выступили капли пота. Глаза диктатора нездорово блестели, и он быстро облизнул пересохшие губы, заставляя себя оставаться в реальности. Признаваться Тсузуку не хотелось, но несколько раз Йо-ке казалось, что он уже теряет связи с миром: пока они шли сюда, диктатор слышал голос Рёги или вовсе забывал, где сейчас находится. Сейчас нельзя позволять себе даже малейшую слабость. Чуть раньше в ожидании Тсузуку Йо-ка неожиданно нашарил в карманах рубашки несколько таблеток ксанакса – остались от прошлых слабостей. Возможно, только благодаря этому он еще игнорировал боль и находился в реальности: только никак не получалось понять, где теперь были приходы, а где – панические атаки. Йо-ка уже слишком долго стоял, оперевшись на стену, и Тсузуку тревожно смотрел на него в темноте, все больше злясь на себя из-за того, что не может сделать совсем ничего. Почувствовав его волнение, Йо-ка через силу поднял взгляд, и парень только сейчас осознал, что диктатор был без линз – так от его лица еще больше веяло болезненной бледностью. – Обопритесь на меня, – тихо прошептал Тсузуку, невольно наклоняясь ближе к Йо-ке, будто желая забрать у него это рваное, воспаленное дыхание и отдать свое, спокойное и размеренное. – Вам же больно. – Мне всю жизнь больно, – Йо-ка хохотнул, но тут же осекся, понимая, что самые сокровенные тайны за него предательски выдает ксанакс. – Тсузуку, просто держи меня за руку, и этого будет достаточно. Осталось самое неприятное, нам нужно подняться на крышу, но лифтами пользоваться опасно, придется идти пешком. Тсузуку с готовностью кивнул – хоть на край света, только бы Йо-ка оставался рядом. Вдвоем они медленно шли через опустевший холл, утонувший в тревожной тишине, их шаги были почти беззвучными, но Тсузуку все равно невольно задержал дыхание, будто боясь, что вдохи выдадут их расположение. Несколько раз Йо-ка что-то тихонько бормотал себе под нос, казалось, будто он с кем-то спорил, Тсузуку слышал, как он тихо извинялся – стоило ему осторожно одернуть диктатора, как тот вздрагивал и оборачивался к нему, усиленно фокусируя взгляд. По эскалатору они пешком поднялись на второй уровень холла с лифтами, но их они уверенно миновали – Йо-ка явно хорошо знал дорогу. Только мысль о том, что Тсузуку рядом, удерживала его от искушения провалиться в приторный сон, который может подарить только ксанакс: в этом сне его будет ждать другая жизнь, там, где не существует чертовых восходов и потерь. Неожиданно для себя Тсузуку подумал, что в здании было очень холодно – хороший знак, к нему вернулись хоть какие-то ощущения. После встречи с Йо-кой все мысли парня занимало только состояние диктатора, так что он почти забыл о собственных травмах: теперь, когда после шока чувства снова начали возвращаться, ему захотелось взвыть – от виска по всей голове распространялась пульсирующая боль, при чуть более глубоком вдохе грудная клетка разрывалась, а наступать на левую ногу оказалось неожиданно неприятно. Перемена в его состоянии не укрылась от Йо-ки, кажется, тот хотел что-то сказать, но неожиданно диктатор настороженно замер и отвернулся в сторону, чуть сощурившись. Тсузуку удивленно открыл рот, но интуитивно промолчал, ощущая, как где-то в животе зарождается мутная, тяжелая тревога – Йо-ка сейчас напоминал ему хищную птицу, которая своим острым зрением заприметила опасность и теперь пытается понять, откуда последует удар. Только оба крыла этой птицы были подбиты. Когда все стекла на первом этаже взорвались вдребезги, Йо-ка резко толкнул Тсузуку к опустевшей будке, где раньше готовили кофе. Тишина исказилась, тьму разрезали вспышки выстрелов, но Тсузуку не мог даже пошевелиться: Йо-ка всем своим весом прижал его к полу. За прилавком будки было не видно, что происходило на первом уровне холла, но Тсузуку слышал непрерывные выстрелы и крики – этого хватило, чтобы все понять. Йо-ка тяжело дышал, прижимая его к полу, и прислушивался. Парню показалось, что время снова исказилось и теперь то тормозило, то двигалось безумными скачками: просто хотелось, чтобы этот бесконечный вихрь, в котором все время нужно куда-то бежать, прекратился. Йо-ка наконец тяжело поднялся с пола и осторожно выглянул из-за будки, знаком показав Тсузуку оставаться на месте. Лежа на холодном кафельном полу, тот рассматривал резкий профиль диктатора – Йо-ка сощурился и чуть нахмурил брови, явно оценивая обстановку: дышал он сбивчиво и неровно. Здоровая рука Йо-ки потянулась к ремню брюк и как бы невзначай коснулась ствола пистолета, будто проверяя, на месте ли он, и Тсузуку невольно вздрогнул, послушно ожидая следующих действий. Запоздало парень вспомнил жуткий факт, на который не обратил внимание сразу – обычно ледяные руки Йо-ки сейчас были горячими, как будто вместо крови у него бушевало пламя: диктатора лихорадило. В темноте Тсузуку видел, как на висках Йо-ки выступают капли пота, как при беззвучном кашле он сплевывал кровь, расчерчивающую его побледневшие губы – больше всего Тсузуку боялся, что ему не хватит сил защитить Йо-ку, если вдруг тот потеряет контроль. – Тсузуку, – диктатор произнес его имя на выдохе и зашелся в очередном приступе беззвучного кашля. – Нам нужно пробежать метров двадцать до двери, которая ведет на пожарную лестницу. Коридор прямой, мы будем максимально на виду, поэтому сделать все нужно будет предельно быстро. Впереди чисто, поэтому ты пойдешь первым, я прикрою сзади. Справишься? «А вы?» – Тсузуку очень хотелось задать этот вопрос в ответ, но он знал, что Йо-ка не даст ему заботиться о себе. На тело навалилась невыносимая усталость – хотелось лечь прямо здесь, под этой будкой с кофе, обнять Йо-ку и лежать так хоть до самой вечности, чтобы их больше никто никогда не нашел. Эта усталость не укрылась от внимательного взгляда Йо-ки даже в темноте, и он осторожно коснулся подбородка Тсузуку здоровой рукой – в нескольких метрах от них уже гремели выстрелы, надрывались крики, но они как будто спрятались за гранью этого всего, в своем собственном мире: размером с кофейную будку и по прочности уступающему даже мыльному пузырю. Тяжелее всего Йо-ке давалось смотреть в глаза Тсузуку. Если жизнь этого человека сбережима, то он готов поверить в любого бога, принести сколько угодно извинений, хоть встать на колени перед целым миром: сейчас его извинения не стоили ничего. – Пошли. Как и раньше, Йо-ка шепнул эти слова беззвучно, но они прошли через Тсузуку, как ток, отозвались в каждой его клеточке и в конце концов прочно засели где-то в горле. Как будто всего несколько часов назад он не падал с огромного колеса обозрения, ударяясь о каждую балку, как будто все его тело не ныло, словно пропущенное через камнедробилку – Тсузуку бежал вперед на пределе своих возможностей. Стоило им покинуть укрытие, как над головой тут же засвистели пули. Парень бежал зигзагами, как его когда-то учил Таканори, и один раз пуля полетела так близко к нему, что Тсузуку ощутил, как щеку обожгло жаром – точно так же он чувствовал Йо-ку за своей спиной. Диктатор следовал за ним неотступно, успевая отстреливаться на ходу, и Тсузуку почти поверил, что все обошлось: дверь к лестнице была уже перед самыми глазами, как вдруг откуда-то сбоку на него метнулась темная тень. Все происходило быстрее, чем Тсузуку успевал сообразить. Слишком много событий врезалось в ограниченные секунды, которые явно не справлялись с такими объемом: прежде, чем тень достигла его, откуда-то сзади на Тсузуку налетел Йо-ка и первым повалил его на пол. Падая, парень успел рассмотреть мужчину в военной форме, который уже заносил руку для удара – между его пальцами явно что-то блеснуло, но, когда до Тсузуку дошло, что противник зажал сразу нескольких небольших лезвий, было поздно. Все эти лезвия впились в плечо Йо-ки, как зверины когти, разрывающие рубашку – Тсузуку заметался, но диктатор только сильнее прижал его к полу, беря на себя роль живого щита. Все четыре лезвия вошли глубоко в плечо, кровь Йо-ки лилась на лицо Тсузуку, но диктатор молча стискивал зубы, понимая, что, стоит ему отстраниться, как лезвия войдут прямиком в шею парня. Тсузуку лихорадочно думал – нависая над ним, Йо-ка опирался о пол лишь одной рукой, ведь вторая превратилась в месиво из мяса и переломанных костей: в такой позе он долго не протянет. Мысли сменяли друг друга в бешеном потоке, но ни одна не задерживалась в голове надолго. Тсузуку начинал паниковать, счет снова шел на секунды, и от этого он никак не мог сосредоточиться, никак не мог найти верное решение – в памяти бессознательно промелькнуло воспоминание минутной давности, в котором они с Йо-кой сидят под кофейной будкой, и Йо-ка проверяет пистолет. Пистолет! Под весом двух навалившихся на него людей Тсузуку почти не мог шевелиться, но кое-как ему удалось освободить одну руку – Йо-ка уже не мог сдерживать хрипов, лезвия буквально искромсали его плечо, но он продолжал упрямо защищать Тсузуку. Скосив взгляд, парень увидел, что пистолет диктатора лежит совсем рядом – видимо, отлетел, пока ни падали. Выдохнув, парень из последних сил потянулся к оружию: он ощущал, как по его собственной шее стекает кровь Йо-ки, и просто больше не мог позволить ему так мучиться. Момент выстрела Тсузуку не запомнил – в памяти остался только запах чего-то горелого и то, как вся борьба на нем сразу же ослабла. Йо-ка мгновенно обо всем догадался, а потому тут же скинул с себя тело военного и рывком поднялся на ноги, морщась от боли в истерзанном плече. Заметив, что диктатор хочет помочь ему встать, Тсузуку быстро поднялся на ноги сам: он еще не успел перевести дыхание, а Йо-ка уже вцепился в его запястье и буквально вволок в дверь перед ними. Пока парень переводил дыхание и рассматривал уходящие в высоту ступени, Йо-ка моментально запер дверь и для надежности завалил вход оставленным здесь же мусором. – Вы в порядке? Очень больно? – Тсузуку, нам нужно подняться на самый верхний этаж, а их здесь сорок семь. Ты явно успеешь спросить меня о многом в пути. Йо-ка хотел первым двинуться в сторону лестницы, но Тсузуку упрямо остановил его, быстро стянул с себя окровавленный пиджак и с удивлением обнаружил под ним еще один: тогда он вспомнил, что Рёга, Таканори и Йо-ка отдали ему свои пиджаки, когда они спасались из полыхающего поместья сквозь стены огня. Сердце сжалось от боли, но Тсузуку вынул из кармана нож, который Таканори всунул ему не то в поместье, не то уже в машине, и разрезал черный пиджак, который еще так явно пах Рёгой. Пока Тсузуку перевязывал плечо Йо-ки в полной тишине, глаза щипало от слез: ну как может быть такое, что пиджак еще пахнет Рёгой, а самого Рёги рядом уже нет. Руки тряслись и не слушались, но кое-как Тсузуку все-таки удалось затянуть узел на окровавленном плече Йо-ки. – Простите, – парень опустил голову вниз, словно боясь увидеть в чужих глазах столько боли, сколько просто не сможет вынести. – Так себе перевязка, но, наверное, лучше, чем ничего. – Спасибо, – здоровой рукой Йо-ка перехватил запястье Тсузуку и осторожно, будто боясь, что собственный жар перекинется и на него тоже, коснулся чужой кожи губами. – Потерпи еще немного. Руки, губы, дыхание диктатора – все было непривычно горячим, опаляющим. Тсузуку боялся представить, какой сейчас была температура Йо-ки, а потому только с готовностью взял его руку и позволил утянуть себя в сторону лестницы. В отличие от коридора, где слышались выстрелы и крики, здесь было темно и тихо, и иногда Тсузуку боялся, что от этой давящей тишины начинает бредить: в реальность возвращало только хриплое дыхание Йо-ки над ухом. Они поднимались медленно, переводя дыхание на каждом проеме – чем сильнее они удалялись от первого этажа, тем больше вязкая, густая тишина окутывала лестницу: если бы не слабый свет луны, который пробивался через узкие окна, разглядеть ступени было бы совсем невозможно. Ноги ощущались невыносимо тяжелыми, бороться приходилось за каждый шаг, как будто воздух вдруг стал неожиданно плотным, чтобы препятствовать каждому их движению. Тсузуку даже не пытался считать пролеты, чтобы определить, где они находятся, но ступени все убегали в бесконечность, и в какой-то момент парень почувствовал, что больше не может сделать ни шагу. Если бы Йо-ка вовремя не подхватил его под руку, Тсузуку точно рухнул бы на холодную бетонную лестницу. Дыхание диктатора тоже сбилось, он уже не ощущал боли в раздробленной руке, зато искромсанное только что плечо пульсировало и ныло при малейшем движении – несмотря на это, он притянул Тсузуку к себе, привалившись к стене, чтобы не упасть самому. Йо-ка целовал парня в лоб, гладил по спине, хрипло шептал что-то успокаивающее, пока его собственное сердце тяжело билось в груди, явно не справляясь с такой потерей крови. – Тсузуку, послушай, – Йо-ка говорил медленно, с трудом сопоставляя реальные слова и мысли, которые вились в его сознании и никак не могли вырваться в этот тихий коридор. – Им ведь нужен я, если ты притворишься пленным, никто ни о чем не догадается. Ты сможешь спастись отсюда. Эта короткая речь отняла у диктатора последние силы, и его рука соскользнула со спины Тсузуку, безвольно повиснув вдоль тела – тогда Тсузуку вздрогнул, скидывая с себя это полуобморочное состояние, и заставил себя посмотреть Йо-ке в глаза. Тсузуку никогда не верил, что в глазах можно увидеть отражение души, но сейчас, стоя напротив этого бледного, осунувшегося лица, Тсузуку видел, что за темной, почти черной радужкой диктатора все было сожжено дотла. То, что было невозможно в реальной жизни, сейчас отражалось в глазах Йо-ки – ледники полыхали, от огромных глыб льда не оставалось ни следа, огонь уничтожал все беспощадно. – Не смейте говорить такое, – Тсузуку ощущал на своей щеке дрожащее дыхание Йо-ки, и ему невольно захотелось поднять руки и удержать это дыхание на ладони, только бы оно не исчезло. – Я буду с вами до самого конца, и мне плевать, каким этот конец будет. Уголок губ Йо-ки дрогнул, будто он хотел улыбнуться, но сил хватило только на этот слабый жест. Еще около минуты они стояли на лестничной клетке в тишине, прижимаясь друг к другу, словно это могло вернуть им силы – здесь было холодно, и Тсузуку показалось, что лоб Йо-ки стал немного холоднее. Дышать диктатор тоже стал ровнее, даже в его воспаленном взгляде появилась ледяная ясность, к которой так привык Тсузуку: заметив это, парень с облегчением вздохнул. Они продолжили подниматься наверх, и Йо-ка тревожно прислушивался к своим ощущениям: он не доверял этому неожиданному приливу сил – вспоминались слова Таканори о том, что перед смертью человек всегда испытывает короткое облегчение, будто бы судьба, насмехаясь, дает ему последний шанс насладиться мгновениями уходящей жизни. Интересно, а Таканори успел испытать это облегчение? – Тсузуку, – Йо-ке требовалось говорить, чтобы скользкие, отравляющие мысли не проникали в сознание. – А я ведь однажды приказал убить тебя. – Я догадался, – парень тихо вздохнул, вспоминая те далекие дни, когда он только попал в чужое мрачное поместье. – Вы были не самым гостеприимным хозяином. – Тебя спас Рёга, – продолжая подниматься по лестнице, Йо-ка смотрел себе под ноги ничего не видящим взглядом и как будто бы говорил сам с собой, забыв о чужом присутствии. – Он впервые в жизни нарушил мой приказ, а я за это переломал ему пальцы… Господи, прости меня, если бы я только знал, если бы я только… Он протягивал мне руку помощи, а я назло ломал ему пальцы… Тсузуку знал, что должен был что-то сказать, должен был поддержать Йо-ку, но в голове воцарилась тяжелая пустота, поглотившая все любые слова, мысли и, кажется, даже чувства – несколько раз парень открывал рот, но так и не решился ничего сказать. Ему очень хотелось показать Йо-ке, что даже сейчас, в этой борьбе с самим собой, он был не один, но Тсузуку просто не мог найти подходящих слов, которые могли бы заглушить эту боль, сгладить тяжесть утраты и бесконечную ненависть Йо-ки к самому себе. Тсузуку поднял голову, внимательно глядя на перепачканную в крови белую рубашку диктатора: в темноте спина Йо-ки казалась совсем узкой, и парень сокрушенно подумал, как умело тот притворялся непробиваемым все это время. За ледяным взглядом, острыми скулами и широкоплечими пиджаками скрывалась эта узкая, уязвимая спина. Может быть, если бы он разглядел это раньше, может быть, если бы он увидел истинного Йо-ку, а не того, каким он сам хотел себя показать, этого всего удалось бы избежать – сейчас Тсузуку жалел только о том, что у него было так мало времени. – Все совершают ошибки, – Тсузуку сказал это совсем тихо, почти швырнул эти слова себе под ноги, мысленно молясь только о том, чтобы у них хватило сил пережить мрак этой ночи. – Просто у ваших поступков слишком большой масштаб. Поэтому и ошибки тоже стоят… дороже. Йо-ка остановился так резко, что идущий сзади парень едва не впечатался в его спину. Мыслить связно диктатору давалось все труднее, от потери крови в ушах шумело, а недавнего облегчения хватало только на то, чтобы механически переставлять ноги – теперь последние силы ушли на осмысление слов Тсузуку. Все совершают ошибки. Йо-ка раз за разом прокручивал эти слова в голове, раскладывал их на атомы, собирал заново, но смысл никак не хотел находиться: почти интуитивно ощущая, что находится рядом с разгадкой, диктатор продолжал попадать в тупики. За прошедший год он столько всего натворил, цена его ошибок измерялась десятками и сотнями тысяч жизней, и он бездумно платил за свое искусственное удовольствие, синтетический экстаз, фальшивую страсть – а теперь чужие жизни закончились, и судьба начала отбирать у него самое дорогое. Воздуха резко стало не хватать, и Йо-ка схватился за перила, пытаясь вернуть стремительно разлетающееся сознание: что если все это было запланировано, что если все эти смерти были нужны, просто чтобы он, Йо-ка, осознал, что превратил храм своей жизни в самый дешевый публичный дом? – Тсузуку, – диктатор медленно развернулся и с трудом сфокусировал взгляд на парне, замершем всего на одну ступень ниже. – Прости меня, за то, что стал самым несчастным случаем в твоей жизни. – Да идите вы к черту, – впервые Тсузуку был рад, что на лестничной клетке было темно, ведь так Йо-ка точно не увидит, что его губы задрожали, а в уголках глаз снова выступили слезы. – Вы самое важное, что у меня есть. Если хотите, то скажу так: вы последний важный человек, который у меня есть. И я буду винить вас, проклинать всеми словами только в одном случае – если покинете меня. Йо-ка, я прошу, не… не оставляй меня. С каждым новым предложением Тсузуку говорил все тише и тише, а конец фразы и вовсе утонул в хриплом всхлипывании, которое тот тут же попытался спрятать за кашлем – но даже в таком состоянии Йо-ка ощутил эту дрожь в чужом голосе: ощутил так сильно, что она буквально пробежала по его сердцу, застряв где-то под горлом. Тогда Йо-ка понял, что больше не может позволить себе даже секундной слабости. У них осталось слишком мало времени и слишком много всего, что еще предстояло сделать, и, возможно, только там он сможет хотя бы частично исправить свои ошибки – спасти Тсузуку, спасти себя и доказать, что Рёга и Таканори погибли не зря, что он все тот же холодный Йо-ка с одним единственным отличием: он научился думать о других. – Пойдем, осталось совсем чуть-чуть. У Тсузуку горели легкие, икры жгло от бесконечных ступеней, но, увидев, как уверенно сверкнули льдинки в покрасневших глазах Йо-ки, парень почувствовал, что с ним он сможет подняться хоть до самой крыши. Здоровой рукой Йо-ка обхватил его запястье и начал быстро подниматься наверх, пытаясь считать пролеты, чтобы хоть как-то занять мысли. Они больше не разговаривали, но тишина на лестнице перестала быть зловещей, пугающей: впервые после всех безумных событий – пожара в поместье, аварии на дороге, взрыва на колесе – Тсузуку посмел подумать, что они смогут спастись. Он снова чувствовал рядом того Йо-ку, которого он привык видеть – этот Йо-ка надменно хмурил брови при упоминании судьбы, швырял обстоятельства о стены, ломая их кости, и диктовал свои условия всему миру. Когда вместо одинаковых лестничных пролетов появился другой, за которым не было следующих ступеней, но была дверь, Тсузуку не сумел сдержать облегченного выдоха – они достигли самого верха башни. Трясущимися пальцами Йо-ка вынул ключ откуда-то из-под рубашки, со второго раза даже попал в скважину и толкнул дверь – та открылась без малейшего звука. Диктатор отошел в сторону, шутливым жестом приглашая Тсузуку пройти, и тот осторожно переступил порог. Глаза парня так привыкли к темноте, что сначала он подумал, что ночь наконец закончилась и на небе взошло долгожданное солнце, но очень скоро он понял, что так светло было из-за огромной луны и полыхающих в соседних зданиях пожаров. Язык пламени, отчетливо заметные через панорамные окна, танцевали вокруг башни, из-за чего казалось, что все предметы в комнате двигаются с места на места – именно из-за этого Тсузуку не сразу разглядел то, что его так шокировало. Они будто снова оказались в поместье. Вернее, это явно была современная версия кабинета Йо-ки в поместье: тот же письменный стол с массивным стулом, на спинке которого висит широкоплечий красный пиджак, стеллажи с кучей бумаг – был даже стеллаж с такими знакомыми бутылками для приготовления Б-52. Тсузуку растерянно оглядывался, пытаясь освободиться от ощущения, что перенесся назад во времени, пока Йо-ка прикрыл дверь и подошел к окну, хмуро оценивая обстановку – кажется, горели несколько соседних башен, но здесь пока все было в порядке. Он все еще ощущал себя так, будто вот-вот не сможет даже стоять и рухнет на землю, а потому не удержался и тяжело опустился в привычное кресло – то, как Тсузуку растерянно осматривался, вызвало у диктатора слабую улыбку. – Добро пожаловать домой, – Йо-ка подпер голову здоровой рукой и не отрывал взгляда от Тсузуку, который тут же поспешил к его столу. – Ты, наверное, заметил, что фантазией к дизайну помещений я не обладаю. – Когда мы уедем? – Тсузуку устало облокотился об угол стола и уставился на бушующее за стеклом пламя. – Я так хочу очутиться как можно дальше отсюда. – Вертолет будет минут через десять. Скоро все закончится. Йо-ка тоже развернулся к окну, вглядываясь в глубокое, темное небо – ну почему ночь длится так долго? По ощущениям пролетело уже несколько дней, но на горизонте не было даже намека на рассвет: впервые Йо-ка жаждал его так сильно. Это было слишком наивно, но почему-то казалось, что с восходом солнца, которого он так боялся раньше, обязательно должно прийти облегчение: с приходом нового дня все должно измениться. Йо-ка хотел рассказать Тсузуку, что они улетят в Корею на нейтральную территорию, там пробудут несколько дней, чтобы восстановить силы, а уже оттуда рванут в Штаты, где и решат, что делать дальше, как вдруг за их спиной раздался негромкий щелчок – как будто пистолет сняли с предохранителя. Когда Йо-ка с Тсузуку развернулись, на них уже было наставлено дуло. Исхудавший мужчина в мешковатой государственной военной форме с кровавыми подтеками тяжело дышал и держал их под прицелом, чуть щурясь. Прежде чем Йо-ка успел как-то среагировать, Тсузуку ошарашенно воскликнул: – Папа!?