Б-52

– Папа?! – Тсузуку… – мужчина в форме растерянно посмотрел перед собой, будто сомневаюсь, что собственные глаза не врут ему, а затем быстро выхватил из-за пояса рацию. – Приём! Объект обнаружен, сорок седьмой этаж Шибуя Тауэр, есть заложник. – Папа, послушай… – Какое же ты ничтожество, – мужчина навёл дуло пистолета прямо в лицо заледеневшего на месте Йо-ки. – Хотел прикрыться невинным ребёнком? Животное, теперь тебе никуда не деться! – Пап, я… – Тсузуку, иди сюда, не бойся, он под прицелом, он тебе ничего не сделает. – Папа, послушай… Мужчина нахмурился и перевёл взгляд с Тсузуку на сидящего за столом Йо-ку и обратно, будто пытаясь понять, какая невидимая ловушка удерживает его сына на месте – сам Тсузуку все это время лихорадочно пытался найти в потоке оборванных слов хоть что-то, чтобы объяснить отцу ситуацию. Тсузуку в очередной раз открыл было рот, чтобы выдавить хоть слово, как вдруг сильный толчок откуда-то сбоку заставил его буквально отлететь к одной из стен. Не успев прийти в себя, парень заметил, как Йо-ка вскочил с места и бросился под стол – через мгновение кабинет содрогнулся от грохота, а все стёкла в окнах разом разлетелись на мельчайшие осколки. Тсузуку услышал три выстрела. – Папа, стой! – Тсузуку, прикройся и не высовывайся! Мужчина тревожно оглядывался вокруг, пытаясь понять, куда делся Йо-ка, как вдруг диктатор резко вылетел из-под стола и одним ударом ноги выбил пистолет из рук отца Тсузуку. Движение получилось молниеносным, но оно отняло у Йо-ки все силы, а потому ответную атаку отразить он не смог: отец Тсузуку схватил его за шею обеими руками и с силой швырнул в стену – диктатор рухнул на пол, как тряпичная кукла. Грудь Йо-ки судорожно вздымалась, но он никак не мог сделать вдох, как будто внутри его лёгких застыл металлический штык – диктатор зашёлся в приступе кашля, и с его губ упало несколько вязких капель крови. Отец Тсузуку попытался нанести ещё один удар ногой, но Йо-ка в последний момент чудом сумел вдохнуть и откатился в сторону, пытаясь вернуть вертикальное положение. Прижавшись к стене, Тсузуку трясся и никак не мог заставить себя пошевелиться: собственное тело просто перестало подчиняться. Он смотрел на своего отца и не мог поверить, что это именно он – в последний раз они виделись в самом начале этой войны, и сейчас его отец заметно осунулся, черты его лица стали грубее и злее, а в волосах появились значительно больше седых прядей. Это был его отец – тот, который впервые провожал его в школу, который покупал домой самые вкусные фрукты, который позволял ему прогуливать дополнительные занятия и выгораживал перед мамой – и вместе с тем это был абсолютно чужой человек. Сердце Тсузуку сжалось при мысли о том, что они встретились именно сейчас, в самое неподходящее время: мечта снова увидеть родных обратилась в ночной кошмар. Каким-то чудом Йо-ка все-таки сумел встать на ноги, но Тсузуку понимал, что долго тот не протянет: даже сейчас диктатора качало из стороны в сторону. Отец Тсузуку нанес очередной удар, и от первого выпада Йо-ка отклонился, однако второй пришелся прямо в его скулу: если бы военный не схватил диктатора за ворот рубашки, тот точно рухнул бы на пол во второй раз. Йо-ка едва различимо зашипел, пытаясь увернуться, но Тсузуку видел, что тот с трудом справляется с собственным телом: его самый любимый человек кашлял кровью и едва шевелил пальцами – все свои усилия Йо-ка тратил на то, чтобы оставаться в сознании. Отец Тсузуку наступал: несмотря на потерю пистолета, он наносил удар за ударом. Все это время Йо-ке удавалось уворачиваться, но все его силы уходили на оборону, а потому предпринять ответное действие диктатор просто не мог: Тсузуку видел, что тот с трудом держался на ногах, а несколько ударов чуть не стали для него роковыми. – Папа, пожалуйста, подожди! Тсузуку звал, но его голос разбивался о стену чужого непонимания: его отцом овладела мысль победить несвергаемого диктатора. Возможно, их с Йо-кой поединок казался почти равным, но Тсузуку знал диктатора слишком хорошо, чтобы понять, что его движения были замедленными, а реакция явно подводила Йо-ку – несколько ударов едва снова не сбивали его с ног. Пока еще Йо-ка держался прямо, даже увиливал от сокрушительных ударов в последнее мгновение, но каждый раз чужой кулак проносился все ближе к его лицу: еще страшнее было понимать, что диктатор может держать оборону, но атаковать в ответ у него точно не выйдет. В какой-то момент отец Тсузуку схватил Йо-ку за плечи и с силой толкнул вперед. Сначала Тсузуку растерялся, не понимая, что именно происходит: продолжая держать диктатора за плечи, его отец медленными шагами толкал его к окну, отвоевывая сантиметр за сантиметром – больше всего это походило на неумелый медленный танец. Йо-ка сопротивлялся, он пытался оставаться на месте, но одной рукой он и вовсе не мог шевелить, а вторая была растерзана у самого плеча – отец Тсузуку уверенно вел в этом странном танце. Тсузуку никак не мог понять, что же происходит перед его глазами: его трясло, хотелось броситься вперед, прижаться к папе, оттолкнуть его от Йо-ки, объяснить, что это все недоразумение, что все должно быть не так. В какой-то момент Тсузуку снова бросил взгляд на сражающуюся пару, и именно тогда его прошиб озноб – наконец-то до него дошло. Его отец толкал Йо-ку прямиком к разбитым окнам, к порогу сорок седьмого этажа Шибуя Тауэр. Хоть это и было похоже на странный вальс, отец Тсузуку уверенно продвигался вперед, подводя Йо-ку к его концу – окно находилось за спиной диктатора, а потому тот, защищаясь, даже не понимал, в какую ловушку его ведут. – Папа! Еще один крик не дал никакого результата. Вальсируя, отец Тсузуку толкал Йо-ку прямиком к его смерти, пользуясь тем, что диктатор был слишком увлечен жалкими подобиями защиты, чтобы думать о том, что находится за его спиной. Тсузуку ощутил себя на самой грани: ему хотелось сбежать отсюда, ему хотелось, чтобы все закончилось: руки повисли вдоль тела не в силах предпринять хоть что-то – парень только смотрел, как собственный отец подводил любовь всей его жизни к смерти. Йо-ка пытался сопротивляться, пытался остаться на месте, но сантиметр за сантиметром в этой смертельной схватке отец Тсузуку отнимал его жизнь: еще несколько шагов, и диктатор рухнет вниз, унеся с собой все свои грехи. Взгляд Тсузуку беспорядочно шарил по узкому кабинету, пока не застыл на неясной тени – в темноте прямо перед ним лежал пистолет, который Йо-ка вышиб из рук его отца. Скорее на автомате, чем по велению сознания, Тсузуку наклонился и поднял пистолет: казалось, что рукоятка была еще теплой. Тсузуку растерянно, еще не понимая, что собирается предпринять, положил палец на курок, пытаясь понять, что же делать дальше – Йо-ка и его отец сплелись в этом жутком танце слишком близко друг к другу, чтобы Тсузуку мог выстрелить в кого-то одного: тем временем отец отнимал у диктатора шаг за шагом. Понимая, что от падения в бездну Йо-ку отделяет чуть меньше метра, Тсузуку рывком поднял пистолет и, не успев подумать, сделал несколько выстрелов в сторону: этого хватило, чтобы его отец отвлекся и остановился. На дальнейшие размышления у Тсузуку просто не было времени. Метнувшись вперед, он одним резким движением оттолкнул Йо-ку в сторону и налетел на собственного отца, цепляясь за его плечи. Пока мужчина крутил головой, пытаясь понять, что произошло, Тсузуку закончил эту сложную танцевальную связку – толкнув отца вперед, он мгновенно вынудил того оказаться на самом пороге разбитых панорамных окон: легкое движение, и его отец уже летит вниз с сорок седьмого этажа. Тсузуку растерянно замер у самого разбитого вдребезги стекла: он как будто ощущал себя в мыльном пузыре, в котором он, комфортно приставив к собственному горлу нож, мог наблюдать, как вся его жизнь окончательно рушится вдребезги. Кислорода не хватало, но Тсузуку все-таки услышал хриплый кашель где-то сбоку от себя – мыльный пузырь лопнул, и парень вернулся в реальность, в которой Йо-ка трясся на полу, захлебываясь в собственной крови. – Йо-ка! Тсузуку думал о том, что его отец только что выпал из разбитого окна, но демоны в голове раз за разом возвращались к хрипящему на полу Йо-ке. Тряхнув головой, Тсузуку бросился к диктатору, пытаясь понять, в каком тот находится состоянии: выплюнув очередную порцию крови, Йо-ка с трудом открыл глаза и сфокусировался на лице Тсузуку. Диктатор очень долго просто задыхался, пытаясь выдавить из себя хоть что-то, а затем сдавленно прошептал: – Прости меня. Тсузуку, пожалуйста, прости меня. Тсузуку не понимал совсем ничего. Ему ничего не хотелось, он еще не отпустил в собственном сознании мысли о погибшем отце, а перед его глазами уже была картинка Йо-ки: ссутулившегося, дрожащего и смотрящего на него с тоскливой пустотой. Тсузуку хотелось спрятаться от собственной тени, чтобы его никто никогда не нашел, но тем не менее он все равно склонился над Йо-кой, пытаясь придумать, что можно сделать с его разодранным плечом. Мир Тсузуку был искалечен, его испещрили глубокие раны, но бесконечная ночь прятала их в тени, и пока Тсузуку мог дышать: – Как вы? Сильно больно? – Тсузуку, умоляю, прости меня. Величественный диктатор, холодный господин всей Японии, сейчас смотрел на Тсузуку снизу вверх и складывал руки в жесте о прощении – Тсузуку мгновенно разделил его ладони и переплел пальцы Йо-ки со своими. Он не понимал ничего, кроме того, что только что намеренно убил своего отца, чтобы тот не тронул Йо-ку, но в голове была лишь предательская пустота: как будто весь мир разом утратил смысл своего существования. Диктатор все еще что-то шептал ему, хватал за руки, пытался что-то говорить, но Тсузуку лишь качал головой и раз за разом цеплялся взглядом за разбитые окна, за пределами которых всего мгновение назад скрылся его отец. Тсузуку так мечтал об этой встрече, так долго думал о родителях, чтобы это все продлилось сотые доли секунды, а он как обычно не успел ничего сделать. – Тсузуку, умоляю, прости меня, – сидя на полу, Йо-ка совсем не думал о разодранном плече или руке, которую уже даже не чувствовал. – Тсузуку, я даже не знал, что… Это все… Тсузуку… – Ничего страшного, – не в силах стоять на ногах дальше, Тсузуку тоже рухнул на пол и вдохнул так глубоко, что перед глазами все поплыло. – Это только мой выбор. Не вините себя в этом. Я… Договорить Тсузуку не успел. Темный кабинет вдруг озарила яркая вспышка, как будто солнце вдруг зашло и тут же камнем рухнуло за горизонт: из последних сил Йо-ка повернул голову к разбитому окну и тут же тяжело застонал. Тсузуку успел разглядеть только то, как вертолет, летевший в их сторону, вдруг резко вспыхнул и тут же начал терять скорость – вертолет качало, на его борту танцевали языки пламени, и очень скоро он с насмешливой страстью врезался в соседнюю башню, из-за чего та лукаво заискрила в ночи. Языки пламени плясали вокруг вертолета, перескакивали на стены, вступали в танец с мебелью, и всего через несколько мгновений башня напротив превратилась в настоящий факел: Тсузуку никак не мот спрятаться от равномерного свечения огня. – Тсузуку, это был наш вертолет… Тсузуку и сам до этого уже догадался. На душе внезапно стало так тяжело, что парню захотелось самому рухнуть на колени и разрыдаться: только что последняя нить их спасения вспыхнула под обстрелом и, замерцав в темноте, загорелась в чужом здании, став причиной пожара. Все перегорело, и Тсузуку казалось, что он ощущал, как сквозь его оледеневшие пальцы тоже сыплется пепел – пепел несбывшихся ожиданий. Тсузуку только потерянно смотрел, как Йо-ка наблюдает за полыхающим в соседнем здании пожаром, а затем осторожно приподнял диктатора и прислонил его к стене, чтобы тот не рухнул на пол снова: – Тсузуку, прости меня… – Прекратите извиняться, – Тсузуку погладил диктатора по залитой кровью тыльной стороне ладони. – В мире полно трагедий, мы же до этого как-то справлялись. – У меня больше нет идей, – казалось, что Йо-ка бредит, потому что он цеплялся за сидящего рядом парня, но смотрел куда-то сквозь него. – Мы потеряли последний шанс на спасение. Тсузуку, я не сумел спасти тебя. – Все в порядке, – Тсузуку метался по кабинету, словно раненое животное, которое пыталось найти выход из смертельной ловушки. – Просто мы… просто мы… Точно! Йо-ка устало поднял голову: сейчас он казался особенно осунувшимся, особенно тонким – Тсузуку никак не покидало ощущение, что с миром живых диктатора связывает лишь тонкая нить. Тсузуку даже не был до конца уверен, что Йо-ка точно осознает реальность: его глаза все также плавали, а руки тряслись, как будто даже в эти жуткие секунды его тело продолжало жить отдельной жизнью: Йо-ка явно одной ногой уже находился за гранью. Не отрывая от него взгляда, Тсузуку подошел к одному из шкафов – мысль о том, что стекло на полке с алкоголем уцелело, вызвала истеричную ухмылку. Потянув дверцу на себя, Тсузуку вынул три бутылки и две рюмки: одна из них разбилась в дрожащих руках парня, из-за чего ему пришлось вернуться к шкафу и достать еще. – Ты серьезно? – Йо-ка на полу хохотнул, и на мгновение в его глазах снова появились слабые огоньки сознания. – В рай дорога закрыта, кажется, даже в ад не пустят, но какая к черту разница, если смерть будет со вкусом Б-52, да? – Не говорите так, – Тсузуку нахмурился и заправил за уши растрепавшиеся волосы, чтобы те не лезли в глаза. – Мы обязательно что-то придумаем, просто нужно немного времени. Глядя на то, как этот парень, который по факту был еще совсем ребенком, сосредоточенно отмеряет слои ликера в две рюмки, Йо-ка думал только о том, как бы не выдать ему всю свою тоску – он так не хотел делиться с ним всей этой болью. Пожар в соседнем здании разгорался все сильнее, через разбитые окна даже был слышен треск огня, будто это был метроном, который отмерял их жизнь: это он, Йо-ка, сократил жизнь Тсузуку до масштабов этой жалкой пародии. Впервые в жизни Йо-ке было настолько больно, настолько тошно – ему не хватало ни слов, ни мыслей, ни даже ощущений, чтобы описать то, насколько виноватым он чувствовал себя перед Тсузуку. Каждый раз, когда ему казалось, что он подходит к грани безумия, к той черте, за которой придет осознание, он вдруг замирал не в силах двинуться дальше. Тсузуку беззвучно подошел к диктатору и опустился на пол рядом. В руках парня было две испачканных в крови рюмки – Тсузуку пытался оттереть кровь с пальцев, но она все текла из порезанных ладоней. Руки Тсузуку дрожали, как бы он ни пытался это скрыть, и Йо-ка снова ощутил этот прилив безграничного отчаяния, причиной которого был он сам – собравшись с силами, здоровой рукой диктор взял парня за запястье: совместными усилиями им удалось остановить дрожь. Сейчас между их лицами было не больше десятка сантиметров, и Тсузуку видел, как в зрачках Йо-ки отражаются больная любовь и языки пламени из соседнего здания: создавалось впечатление, как будто пожар бушевал прямо в остекленевших глазах диктатора. – Вот видите, – Тсузуку улыбнулся, и улыбка вышла на удивление спокойная, настоящая, хоть внутри него все разрывалось от боли. – Вы только прикоснулись, а руки больше не дрожат. Только благодаря вам. – Какой же ты льстец, – Йо-ка просто не смог удержаться от ответной улыбки, пусть и считая, что просто не достоин улыбаться этому человеку. – Тсузуку… – Не вздумайте снова извиняться. – Извини за то, что полюбил тебя. Говоря это, Йо-ка продолжал смотреть парню прямо в глаза, будто желая не столько озвучить свои мысли, сколько передать их в чужое сознание, чтобы его сожаление, его искреннее раскаяние дошли сразу до сердца Тсузуку. Когда рядом с тобой полыхает огромная башня, почти все близкие люди погибли по твоей вине, а последний путь к спасению отрезан, слова резко утрачивают свой смысл. Тсузуку почувствовал, как против его воли в горле встает ком, а прямые черты лица Йо-ки начинают расплываться из-за предательских слез – парень никак не мог избавиться от дурацких подсчетов в голове: еще сутки назад все было в порядке. Вот бы просто отмотать время назад, он ведь просит у судьбы совсем немного, просто перенестись во вчерашний день и все это предотвратить – Тсузуку пытался держаться сильным, как люди, которые окружали его до этого, но это извинение Йо-ки за любовь просто сломало его пополам. – Пейте свой Б-52. Тсузуку буркнул это куда-то в сторону и, поставив рюмку на пол, попытался отползти в сторону, но Йо-ка на удивление ловко обнял его за плечи и подтянул к себе: Тсузуку только успел подумать, что с ранами диктатора это движение должно было причинить ему жуткую боль. Лежать вот так на полу в обнимку, пока в разбитых окнах бушевало пламя, было предельно странно, но Тсузуку даже затылком почувствовал, что, прижимая его к себе, Йо-ка улыбается той самой улыбкой, которая всегда вынуждала его, Тсузуку, подчиниться любым его манипуляциям. – Неужели вздумал плакать из-за меня? Насмешливо поддразнивая парня, Йо-ка улыбался и вместе с тем ощущал, как по собственным щекам текут горячие слезы: именно поэтому он держал Тсузуку так, чтобы тот не мог обернуться. Диктатор думал о том, как было бы здорово, если бы Тсузуку прямо сейчас закрыл глаза и заснул на его руках – может быть, если они оба проваляться в глубокий сон, бесконечная ночь все-таки уступит утру и они смогут увидеть солнце? В голове снова пронеслись мысли о ценности прикосновения. Йо-ка просто обнимал Тсузуку сзади, и эта секунда сейчас казалась ему гораздо важнее, гораздо значимее, чем вообще вся его жизнь до этого – неожиданно для самого себя Йо-ка вдруг ощутил себя так, как если бы после долгого плутания по незнакомым местам вдруг нашел дорогу домой. Казалось, что вся его жизнь была спрятана за мрачной вуалью отчаяния, равнодушия, отвращения и редких моментов искусственного забытья: за всеми этими иллюзиями Йо-ка совсем забыл, что значит настоящее спокойствие – он уже не помнил, когда в последний раз он ощущал себя настолько умиротворенным. В самый последний момент его долгая дорога все-таки подошла к концу. – Я так долго пытался найти самого себя, – Йо-ка говорил медленно, нужные слова никак не желали находиться, сознание расплывалось, а руки начинали дрожать все сильнее. – Пытался найти какой-то смысл, найти свое место, а даже шел не в том направлении. Тсузуку, я… С тобой я нашел себя. Как будто спустя столько времени снова вернулся домой… Мне так жаль, что для этого потребовалось столько жертв, столько боли… – Пейте свой Б-52, – Тсузуку вложил все силы в это короткое предложение, только чтобы диктатор не услышал, как рыдания сдавливают его горло. – И помолчите, вам нужно беречь силы. Йо-ка вздохнул. Тсузуку говорил так, как будто у них еще был какой-то шанс на спасение, как будто он искренне в это верил, но диктатор знал, что теперь их самым страшным противником стало время: те самые чертовы секундные стрелки, которых он всегда так боялся – как будто предвидел такой конец. Прямо сейчас Йо-ка цеплялся за каждое мгновение, чтобы раствориться в Тсузуку, раствориться в этой близости с ним, и вместе с тем ненавидел секунды за то, что они убегали так быстро, толкая их к самому краю. Опомнившись, Йо-ка отпустил парня только для того, чтобы поднять с пола рюмку – не глядя друг на друга, они с Тсузуку быстро выпили обжигающий шот. Если закрыть глаза, можно было бы попробовать перенестись в ту ночь, когда Тсузуку в первый раз попробовал Б-52: в этой ночи хотелось застыть навсегда. – У тебя хорошо получилось, – Йо-ка опустил рюмку на пол и снова притянул к себе Тсузуку, устраивая подбородок на его плече. – Всегда смотрел, как это делали вы, и мечтал повторить, – парень рассеянно смотрел куда-то в сторону, чуть хмуря брови. – Ваш вариант мне нравился больше. Какое-то время они оба молчали. Тсузуку несколько раз поднимался на ноги, чтобы повторить Б-52, хотя Йо-ка и пытался его останавливать – после первого шота было еще три, но опьянения совсем не чувствовалось: только тоска становилась все тяжелее, она будто ложилась на плечи и с хрустом ломала кости, добираясь до самого сердца. Протянув Йо-ке еще один шот, Тсузуку вдруг сел не спиной к диктатору, как делал это до этого, а развернулся к нему лицом. Они оба сидели на полу: Йо-ка, привалившись к стене, устало смотрел в сторону разбитых окон, а Тсузуку, сидя напротив, внимательно рассматривал его лицо, как если бы они увиделись впервые. Парень попытался вспомнить свою самую первую встречу с диктатором, свое самое первое впечатление об этом холодном, отстраненном человеке – казалось, что с того времени прошло уже несколько жизней. – Вы избегаете моего взгляда, – тихо заметил Тсузуку и, не удержавшись, придвинулся еще ближе, будто боясь упустить даже движение чужих губ. – Почему? – Боюсь увидеть в них боль, – Йо-ке никогда не хотелось ксанакса так сильно, как сейчас, никогда не хотелось забыть собственное имя, собственное безумие, собственные изъяны, как в эту секунду. – Боюсь увидеть разочарование, страх, отчаяние. – Я не чувствую ничего из этого, – Тсузуку внезапно перешел на шепот, вынуждая диктатора напрячься, чтобы различать слова. – Даже близко. – А что ты чувствуешь? – Может быть, повернетесь и посмотрите сами? Это была явная провокация, но Йо-ка все равно не удержался и поднял взгляд. Тсузуку не стал ничего говорить – придерживая диктатора за подбородок, он вдруг приник к его губам: сладкий вкус Б-52 смешался с солоноватым оттенком крови. Они целовались, и через этот поцелуй Тсузуку пытался передать всю свою любовь – сложно сказать, как сильно ты дорожишь человеком, ведь для самых важных мыслей никогда не существует подходящих слов, никогда не находится определений. Тсузуку хотел рассказать, как много для него значит Йо-ка, как он ценит этот холодный взгляд и бледные руки с выпирающими венами, как он нуждается в хриплом голосе и насмешливых глазах-льдинах, в которых даже собственное отражение приобретало особенную магию. Отведенные им минуты стремительно сбрасывались с сорок седьмого этажа, разбиваясь насмерть, а Тсузуку все обнимал Йо-ку, продолжая покусывать его губы, будто бы пробуя диктатора на вкус. Поцелуй явно затянулся, воздуха не хватало, но Тсузуку уже знал, что больше такой возможности не будет, а потому тянул до последнего, боясь только того, что слезы выдадут его в самый неподходящий момент. – Я хочу, чтобы вы запомнили кое-что важное, – Тсузуку отстранился также резко, как и начал этот странный, совсем неуместный поцелуй. – Вы уникальный человек, у вас есть особенные способности, у вас есть талант, и вы не должны забывать об этом. Если вы захотите, весь мир подчинится вам, если вы потребуете, люди падут перед вами на колени. И даже если вся вселенная будет против вас, если вам будет казаться, что вы загнаны в угол, если возникнет ощущение, что выхода нет, просто вспомните сегодняшнюю ночь: вы способны справиться с любыми трудностями. И знаете, мне очень больно это говорить, но я должен гордиться тем, что провел с вами последние месяцы своей жизни, что вы впустили меня в свою историю и позволили эту любовь, хоть она и была слишком… хрупкой, слишком опасной. Йо-ка, вы… ты… Я прошу тебя только об одном: пожалуйста, стань наконец счастливым. Я буду молить судьбу о твоем счастье до последней секунды. Тсузуку говорил слишком много, его язык заплетался, мысли путались, но ему хотелось сказать Йо-ке так много, ведь их слишком ограничили во времени, им выдали так мало чертовых минут, что сейчас все запуталось, мысли цеплялись одна за другую, но так и не превращались в полноценную идею. Йо-ка хотел протянуть к Тсузуку руку, хотел сказать ему хоть что-то, но вдруг ощутил, что все тело будто стало чужим, и любая его мысль затухала также быстро, как и рождалась в голове. Собственное тело перестало подчиняться диктатору, и он мог только полулежать на полу, в ужасе глядя на замершего перед ним Тсузуку – тело Йо-ки парализовало, хоть мысли и оставались предельно ясными. Вздохнув, Тсузуку поднялся на ноги и нащупал в кармане брюк пустую склянку – ее ему тоже передал Таканори во время бегства из поместья, сказав, что этот раствор способен парализовать любого и не вызвать подозрений, ведь он совсем не имеет вкуса: если добавить в Б-52, будет совсем незаметно. План созрел в голове Тсузуку внезапно, когда он увидел пиджак диктатора на спинке стула – мало кто знает, как на самом деле выглядит Йо-ка. Впервые за последнее время Тсузуку почувствовал, что его роль в этой истории была не случайна. Пока обездвиженный Йо-ка лежал на полу, глядя на него остекленевшими глазами, в которых раньше тонули айсберги, а теперь не отражалось совсем ничего, Тсузуку с предельным спокойствием натянул на свои плечи алый пиджак Йо-ки, и, чуть замявшись, опустил на голову фуражку с серебряным орлом, найденную на столе диктатора. Не в силах пошевелиться, Йо-ка молча наблюдал, как Тсузуку за несколько секунд превращается в его копию – пиджак расширил его плечи, а фуражка придала взгляду ледяное, пугающее безумие. Тсузуку ощущал только то, как в его голове разгоралась Преисподняя, в которой полыхало лишь беспокойство за Йо-ку: ему было стыдно за собственный обман, и вместе с тем он радовался, что во мраке сумел найти эту путаную, странную дорогу. Стараясь не смотреть в глаза диктатора, Тсузуку поднял с пола рацию, которую обронил его отец, когда необдуманно пошел в атаку на Йо-ку. Прокашлявшись, Тсузуку попытался придать голосу привычные стальные нотки, которые он раньше слышал у самого дорогого для него человека. – Прошу прощения, что заставил вас ждать, на связи ваш любимый и обожаемый диктатор, – говоря это, Тсузуку смотрел на разбитые окна и ощущал, как по щекам неконтролируемо бегут предательские горячие слезы. – Вынужден признать, вы не оставили мне выхода. Вы так хотите, чтобы я сдался, но я не могу позволить себе оказаться в ваших убогих грязных руках, а потому прошу простить мне последующую шалость. Сочтите это за мою предсмертную волю, уважаемые господа военные. Ах да, на сорок седьмом этаже Шибуя Тауэр есть заложник, попрошу вас оказать ему надлежащую помощь. Навеки ваш, господин всея Японии, Йо-ка. Договорив, Тсузуку отбросил рацию в сторону и, замявшись, все-таки посмотрел на Йо-ку. Тот все еще был обездвижен и не мог пошевелить даже пальцем, но холодные глаза диктатора искрили непониманием и растерянностью, что было для него совсем несвойственно. Не в силах выдержать этот взгляд, Тсузуку поднял с пола пистолет и одернул чужой алый пиджак, который был ему ощутимо велик. Тсузуку было страшно, он не мог позволить себе осуществить последний этап выдуманного плана, а потому снова развернулся к обездвиженному Йо-ке и опустился на колени прямо напротив него – в самый неожиданный момент из-за горизонта вдруг появилось солнце. Огненный шар выглянул лишь на самую малую часть, но предрассветные лучи скользнули по лицу Тсузуку, подчеркивая еще влажные дорожки слез на его впалых щеках. – Я так боюсь рассвета, – все усилия Йо-ки ушли на эту простую, короткую фразу, и больше он не сумел выдавить ни звука, хоть и пытался изо всех сил. – А я так хотел встретить последний рассвет с тобой, – Тсузуку вдруг улыбнулся и закрыл глаза, повернувшись лицом к холодному восходящему солнцу. – Йо-ка, я… я люблю тебя больше всего в этом чертовом мире. Кое-как диктатору удалось на мгновение вернуть себе сознание и шевельнут мизинцем – на это действии ушли все его силы, а Тсузуку за это время уже подошел к разбитому окну и посмотрел на Йо-ку в самый последний раз: тот ощутил это на интуитивном уровне. Солнце продолжало подниматься над горизонтом, золотистый свет заливал опустевшую столицу Японии, но Йо-ка смотрел только на сутулый силуэт Тсузуку, замерший у разбитого окна с пистолетом в руках. Хотелось кричать, хотелось броситься вперед, остановить его, держать его до тех пор, пока эта дурацкая идея не исчезнет из головы Тсузуку: пока Йо-ка собирался с силами, тот уже нажал на курок. Сначала Тсузуку согнулся пополам, будто бы он разом пропустил через себя боль всех прошедших часов – взгляд его затухающих глаз навсегда отпечатался в сознании Йо-ки. Это был взгляд человека, который терял самое важное, который отпускал свою любовь и вместе с тем был счастлив, потому что, отпуская, дарил шанс другому человеку – самому важному человеку в его жизни. Залитый рассветным солнцем кабинет утонул в грохоте выстрела, на застывшее лицо Йо-ки упало несколько капель крови, и тело Тсузуку, потерявшее управление, бесконтрольно дернулось, задержалось у разбитых стекол еще на мгновение, а затем рухнуло вниз. Йо-ка остался в кабинете совсем один. Лежа на полу, он не мог даже пошевелиться и просто наблюдал, как солнце тяжело, словно в трауре, поднимается над горизонтом, касаясь его лица своими мертвыми лучами. У Йо-ки больше не было совсем никого, он остался один – один против целого мира и самого себя, и холодное солнце сейчас скорбело вместе с ним, оно пыталось спрятать его в своем траурном свете, укрыв от всей боли. Зрачки Йо-ки застыли на том месте, где еще секунду назад стоял Тсузуку, а его сердце разрывалось от боли, пока тело оставалось неподвижным: Йо-ке казалось, что его сердце сейчас не выдержит этого отчаяния и просто пробьет грудную клетку, чтобы выкатиться наружу и сорваться вниз вслед за Тсузуку. Он никак не мог поверить, что остался совсем один, что в этом мире больше нет никого, кто мог бы его понять, мог выслушать, на его стороне не осталось ничего, кроме теней от людей, которым он так бездумно позволил жертвовать собой. Йо-ка понял, что слишком устал. На него разом навалилось слишком много чувств, слишком острая боль, и отчаяние уже не просто давило – оно ломало его, корежило тело и вдавливало в землю. Йо-ка больше не мог смотреть на восходящее солнце, не мог видеть, как золотистый свет заливает опустевшие улицы и мертвые небоскребы вокруг: Йо-ка начинал терять связь с этим искусственным миром вокруг. Картинка перед глазами сначала начала двоиться, а затем и вовсе расплылась – проваливаясь в мутное, неизвестное небытие, Йо-ка успел подумать только об одном: умирая, Тсузуку забрал с собой образ диктатора. Дело было не в алом пиджаке или фуражке – Тсузуку забрал себе это болезненное безумие, это смертельное заболевание, что разлагало сознание Йо-ки, рушило его мысли, отравляло ледяные глаза. А взамен Тсузуку оставил ему только восходящее солнце и новый, чистый день.