Смешинка в кофе

Из всех обитателей вивария у Орхидейки было, пожалуй, наименее научное и прогрессивное предназначение. Настолько, что, знай она немецкий язык, непременно припомнила бы печально известную максиму «киндер-кюхе-кирхе». Именно ей предстояло дать жизнь первому потомству новой породы кроликов, которую лаборанты меж собой именовали «баскервильская фамильная». Орхидейка, впрочем, не возражала и к своему жребию относилась философски. Для чего ещё природа дала ей такую шелковистую чёрную шёрстку, белую каёмочку по краям ушек и блестящие глазёнки-смородинки, как не для продолжения рода? Продолжатель ей, кстати, тоже был уже знаком: тот самый Бубенчик, которого и кролики меж собой величали «Тем Самым». Он чаще других отправлялся в маленькой клетке в лабораторию доктора Стэплтон, иногда пропадал там по нескольку суток и возвращался с гордым и загадочным видом, как будто побывал где-нибудь на луне. Делиться подробностями Бубенчик отказывался: дескать, государственная тайна, а вы всё равно не поверите. Но Орхидейка уже успела заметить, что в ночное время его обычно белая шубка, если на неё попадал лунный луч, вспыхивала пронзительно-зелёным — на её вкус, слишком броско. Может быть, когда предназначение исполнится, док пойдёт ей навстречу и перекрасит Бубенчика в более пастельный оттенок, а то глаза разболятся в одной клетке ночевать? Одним словом, Орхидейка знала, за кого идёт замуж. До того дня, как в лаборатории объявился Сироп. Его привезли однажды вечером в переноске и ничтоже сумняшеся запустили в единственную свободную клетку — самую просторную, отведённую изначально для семейной жизни Бубенчика и Орхидейки. Родоначальник будущей фамильной породы в своём жилище возмущённо зафыркал и застучал по полу передними лапами. Орхидейке тоже не понравилось, как легко поступились их интересами ради толстого и нахального пришельца, но доктор, последив за новосёлом, лишь выдала несколько непонятных учёных фраз: «контрольный экземпляр», «пониженная стрессоустойчивость» и «понаблюдаем в естественной среде». До естественной среды дошло не сразу. Первое время Сироп обживался в не предназначенной для него клетке, прятался от каждого шума в съедобный домик из травы и нервно точил зубы о камнегрызки в виде башмаков. Такой красоты Орхидейка никогда раньше не видывала (её камни были обычными, круглыми) и изводилась от желания самой попробовать пижонские игрушки на вкус. Правда, вскоре с ними начались странности: сначала из клетки Сиропа пропал новый цветной камешек, потом — уже обглоданный белый. Лаборант Ричардсон, ухаживавший за кроликами, битый час ползал по полу, стукаясь головой об столешницу, но так и не напал на след. Через несколько дней Орхидейку переселили в небольшой загон, больше похожий на миниатюрную вересковую пустошь: с мягкой дерновой подстилкой, живописно разбросанными камнями и даже искусственным прудиком для питья. К некоторому её удивлению, идиллию вместо Бубенчика разделял с ней Сироп. Поначалу толстячок шарахался от непривычных звуков и запахов, но со временем пообвыкся и начал уделять внимание не только еде, но и Орхидейке. Однако она быстро поняла, что желания поощрять нового ухажёра не испытывает. Нет слов, шуба у Сиропа была роскошнейшая, бархатная, как у шиншилловой породы, но карамельно-рыжего цвета… впрочем, шубой его достоинства и исчерпывались. Словом, в ответ на все поползновения гостя по загону разносилось недовольное и непреклонное фырканье. Однажды утром Орхидейка уже раздумывала, не тяпнуть ли настырного поклонника за ухо, как вдруг на них буквально с луны свалился Бубенчик. Он негодующе захрюкал, отбил по полу загона барабанную дробь и принялся гневно наскакивать на Сиропа. Рыжий кроль попытался в ответ прыгнуть на белого, но быстро потерял самообладание и с коротким писком драпанул прочь… лишь затем, чтобы взвиться в воздух над искусственной полянкой. Орхидейка инстинктивно прижалась к дерновой подстилке, но виновником полёта оказался не ястреб, а лаборант, подхвативший Сиропа под пузо. Очутившись в безопасности, горе-кавалер больно кусался, дрыгал лапами, умудрившись разорвать спасителю рукав халата, и отрывисто фыркал: «Ну, я тебе ещё покажу!» Лаборант потом оправдывался перед доктором Стэплтон, теребя лохмотья рукава и мямля что-то про опасность стресса для породы рекс. Но больше всего Орхидейку удивило, что Бубенчик не закрепил на месте свой успех, а притащил вернувшемуся Сиропу в зубах солевой камень, будто тоже извинялся. Логики в этом поступке крольчиха в упор не усмотрела и на всякий случай обиделась на обоих, а заодно и на учёных. Спустя ещё несколько дней всех троих перенесли в лабораторию. Орхидейку поместили в отдельную клетку и заперли решётчатую дверцу на крючок. Окончательно расставшись с надеждой положить начало породе под гордым баскервильским названием, она тоскливо наблюдала, как Бубенчик и Сироп, выпущенные на волю, обследуют ровную, без сучка и задоринки, поверхность лабораторного стола. Внезапно свет над головой погас, а потом вспыхнул, но в совершенно другом месте. В дверь ворвалась собака, огромная, чёрная, как смоль, и свечение шло от её шкуры и раззявленной клыкастой пасти. Несчастный Сироп приник к столешнице и замер, зато Бубенчик, вспыхнув столь же ярким зелёным огнём, храбро и невозмутимо скакнул навстречу пришелице. Псина обнюхала его и села перед столом, приветливо вывалив пунцовый язык. Крошечное сердчишко Орхидейки в пушистой груди отбивало бетховеновское «та-да-да-даммм», а в низу живота поднималась, заливая всё её существо, горячая волна восхищения. У кого ещё есть такой кролик? И в самый волнующий момент всё вновь испортил тот же лаборант со штопаным рукавом. Выпалив: «Она ж его сожрёт!» — он недуром рванулся к столу и, вместо того чтобы оттащить собаку, сгрёб на руки Бубенчика. Кролик, арестованный в момент долгожданного триумфа, вывернулся из хватки незадачливого конвоира и, описав в воздухе искрящуюся завитушку, с разлёту плюхнулся в аквариум с водными растениями на соседнем столике. Сквозь голубоватое стекло Орхидейка видела, как Бубенчик, не переставая светиться, барахтается и дрыгается в толще воды среди водорослевых нитей, вовсе не собираясь расставаться с жизнью. Сердце, перескочившее было из пяток в горло, понемногу вернулось на привычное место и запрыгало в ровном ритме «Оды к радости». Доктор Стэплтон, лаборант и собака тоже синхронно таращились на аквариум не меньше минуты. — Невероятно! — выдохнула учёная леди, глянув на циферблат часов. — Он дышит под водой, коллега! Я-то думала подождать с последним экспериментом, а тут само получилось… Ричардсон, простите меня, я сама зачеркну все выговоры в вашем личном деле. Это просто невероятно! Извинения, собака, а теперь ещё и выживание!.. Вся фамильная история повторяется шаг за шагом. — Фамильная? — оторопел обрадованный лаборант. — Чьи же гены вы ему пересадили? Джеки Стэплтон сняла с шеи медальон, и Орхидейка увидела маленький портрет человека: лицо у него было узкое и большеглазое, как у самой Джеки, а волосы светлые, словно шёрстка Бубенчика, который как раз выбрался из аквариума и, недовольно сопя, отряхивался на столе. И то и другое при собачьем свете отливало потусторонней зеленью.