Раб полугуль в мире людей.

      Нетрезвый смех, запах перегара, пьяные выкрики — это всё неотъемлемая часть трактира, особенно вечером и тем более в преддверии выходных. Но, независимо от времени суток и дня недели, завсегдатаями в подобных заведениях были солдаты. В блестящих доспехах, едва удерживающих пивное пузо, от тех гордых людей, соколом следящими за порядком в городах, осталось одно лишь название.       Вот уже десять лет в стране творится анархия: с горожан и сельских жителей дерут в тридорога, оставляя почти что ни с чем, мужчинам крестьянского происхождения вход на службу строго на строго запрещён, как и на более высокие должности, сейчас там сидят одни дворяне и пробивают к себе своих же сыновей. Все средства уходят на их содержание. Власть имущие устраивают пиры, когда где-то на дорогах мрут от голода что дети, что взрослые, сверкают золотыми перстнями и дорогоми тканями в то время, как люди ходят в обносках, что сгодились бы только на тряпки.       Раньше этого не было.       Раньше абсолютно всё было не так. Король не завышал налоги, балы и праздники, требовавшие денег и продуктов, устраивал лишь по особым случаям или праздникам.       Под откос всё покатилось лет десять назад, когда жарким летом к людям вышел посланник, передававший волю короля. Вокруг него на почтенном расстоянии постепенно собиралась толпа людей, бабы переговаривались, мужики смеялись над их предположениями, что, мол, одолел король этих зарвавшихся дворян и рабство будет отменено, а то что творится-то, что творится?! Детей заставляют работать на равных со взрослыми, и ведь не останешься безучастным, нет. Не тогда, когда это может коснуться и твоих детей.       Посланник оглядел собравшихся, махнул рукой солдату и зазвучала труба, призывая к тишине. Всё разговоры тут же смолкли, сотни пар глаз уставились на мужчину с седой бородой, нарочито медленно разворачивающего пергамент. Кто-то в ожидании вытянул шею, кто-то сделал шаг вперёд, что же ещё придумал их замечательный король? Посланник кашлянул в кулак, схватился одной рукой за один конец пергамента, а второй за другой, вытянув его перед собой, напоследок пробежал глазами по строчкам и заговорил:       — Его величество, Король королевства Бэтфор — Бэтфор’де Арата, благородный правитель наших земель, солнце королевства…       Дальше перечислялись титулы Короля, которые каждый гражданин королевства знает чуть ли не наизусть, только мелкие дети, удерживаясь за юбки мам, внимательно вслушивались в непонятные для них, пока что, слова.       —…за сим воля короля гласит: с этого дня налоги поднимаются втрое. Запрещается брать крестьян на службу, любое неуважение, недовольство, высказанное в сторону власть имущих будет жестоко пресечено. Королевская воля не подлежит пересмотрению, данный указ незамедлительно вступает в действие.       Мужчина свернул пергамент, развернулся и скрылся в сопровождении стражи. Никто на площади не двинулся, ошарашенно смотря вслед. Только дети, увидев, что посланник ушёл, задёргали матерей и отцов за руки: «Мамочка, а что сказал посланник? Что хочет Король?».       Кто-то в задних рядах начал переговариваться, не веря в произошедшее, а некоторые женщины, чуть ли не плача, обнимали детей. «Что же теперь будет?» — вторили те, кто уже поверили и сомневались те, кто не мог поверить. ***       — Эээй, дамочка, тащи-ка ещё выпить! — кричал на весь трактир и так пьяный до поросячьего визга солдат, а за тем же столом подначивали его товарищи.       К столу подошла женщина, которую многие могли бы назвать красивой, если бы не голод, отразившийся на фигуре, поредевшие от стрессов золотые волосы и потухшие голубые глаза. Но по сравнению с другими представителями слабого пола, работающих здесь, она была более чем очаровательна.       Один из солдат оглядел женщину, обернулся к товарищам и, получив одобрительные пьяные улыбки, обратился к ней:       — Сколько берёшь за ночь? Могу дать двадцать монет или больше. Во сколько оценишь свои услуги?       — Наше заведение не представляет подобных услуг, — с завидным спокойствием отвечала она, разливая по кружкам хмельной напиток. — Но через квартал есть дом увеселений…       Рука с толстыми пальцами и изнеженным ладонями, будто никогда не державшая меч, схватила женщину за косу и потянула вниз.       — Смеешь со мной спорить? — шипящим голосом спросил солдат, если судить по доспехам — капитан.       — Нет, — женщина внутренне сжалась, чувствуя, как унижает свою гордость следующими словами, — господин. В том доме есть дама — её имя Нализ. Уверяю вас, проведя с ней ночь, вы не будите разочарованы, она славится своей внешностью и мастерством — тем более её содержат только для таких мужчин, как вы, господин.       Солдат задумался, пальцы медленно разжались, выпуская из рук косу, но женщина и не думала менять позу.       — Так и быть. А теперь, уродка, покинь нас.       Дружки снова захохотали.       — Как пожелаете.       Она отошла подальше, закусывая губу не от злости, скорее от бессилия: зачем она это терпит? Можно просто уйти, вернуться домой, но… Если она так поступит, то никогда не сможет найти того, кого ищет.       — Эй! — сзади её дернули за рукав давно не белого платья из грубой ткани, поверх которого надето второе — коричневое. — Твоя смена закончена, зайди к заместителю и проваливай.       В нынешние времена не так-то просто найти работу, а если уж повезло, то за тёплое местечко держатся и ногтями, и зубами — этого у людей не отнять. К тому же, чем меньше работников, тем больше зарплата и каждый по своему удаляет конкурентов — кто-то запугивает, кто-то устраивает несчастные случаи, в последствии которых человек становится нетрудоспособен на какое-то время. До убийств тоже наверняка доходило.       Та же женщина шла по закоулкам вечерней столицы, морщась от вони — неизвестно когда в последний раз вывозили отходы жизнедеятельности. Вообще все.       — Ооо, поглядите-ка, кто тут проходит.       Блондинка обернулась на голос, в голове проклиная себя за то, что решила пойти по этому пути, но велик ли был выбор, когда на её постоянном маршруте уже не продохнуть. Игриво, с усмешкой на неё смотрели тёмно-синие глаза, а их обладательница облокотилась о столб роскошнейшего дома на этой улице.       — И тебе привет, — пряча своё негодование глубоко внутри, улыбнулась женщина.       Её собеседница гадко ухмыльнулась, отлипая от столба и направляясь в сторону блондинки. Юбка платья, прошитая так, что разрез на ней проходил сбоку и начинался на бёдрах, открывая часть нижнего белья, колыхалась от каждого шага.       — Только посмотри, что с тобой стало, Элен. Когда я тебя впервые увидела, то даже позавидовала твоей внешности, а сейчас только сочувствую. Вот пошла бы ты в дом увеселений и не знала бы забот и голода, а ты… Взяла и отказалась от предложения Хозяйки. Теперь же ничем не отличаешься от вечно голодающей дворняги, — сказав это, синеглазая дыхнула на неё дымом из трубки, которую вечно курила.       Синеглазая блондинка едва удержала свои руки в прежнем положении.       — А ты, Нализ, как я вижу, поднялась по карьерной лестнице: из продажной девки в особу для элиты. Поражаюсь твоим успехам, — пусть блондинка и не может нанести физический урон, то хоть попытается нанести моральный, но что-то ей подсказывало, что до совести женщины ей не достучаться.       — Тут и нечему. Такая, как я не будет оставаться незамеченной.       — Лет так до тридцати-тридцатипяти, — пожала плечами Элен и, замечая вспыхнувшую ярость в глазах собеседницы, добавила. — Так что наслаждайся, пока можешь. Я тут посоветовала твои услуги одному солдату, судя по обмундированию — он не из бедных. Ты уж не облажайся.       Женщина фыркнула, поправляя каштановые волосы, и снова сверкнула надменными глазами.       — Ну, ладно, — смягчилась та, чуть хихикая. — Мы давно знакомы и ты всегда завлекаешь ко мне новых богатеньких клиентов, не могу на тебя долго дуться.       Они распрощались. Элен шла вперёд, изредка оборачиваясь назад, на махающую ей вслед давнюю знакомую.       Нализ медленно опустила руку вдоль подола платья, смотря вслед. В том, что она считает Элен подругой, а не соперницей, она себе-то призналась с трудом, а уж Элен, наверное, никогда не расскажет. Синеглазая снова провела рукой по роскошным волосам, потрепав их пальцами, и скрылась в дверях дома. ***       — Элен… Элен… — тихие удары кулаком в дверь можно было услышать только в соседних комнатах, Нишики старался звать как можно тише, чтобы не разбудить малышню.       Дверь открылась медленно, не из-за того, что стоящей по ту сторону не хотелось говорить с подростком, просто дверные петли заржавели настолько, что с трудом поддавались слабой руке и отворялись с ужасным скрипом.       — Что такое, Нишики? — женщина открыла дверь, образовывая щель, в которую можно было пролезть, с её телосложением это не так и трудно.       — Сестре снова плохо, — лицо подростка светилось беспокойством, его сестра которую ночь просыпалась от адских головных болей и снова Нишики бежал к Элен за успокаивающими травами.       Блондинка нырнула обратно в щель и вернулась снова с завёрнутыми в тряпку травами.       — Идём, — бросила она, быстрыми шагами преодолевая лестницы и коридоры.       Дом Змееносца — дом для сирот и детей с физическими увечьями. Этот дом — основное место работы Элен, а также её жильё. Сбежав через два года после исчезновения наследника, она сменила пару постоялых дворов, но бежала из каждого, когда появлялись хоть какие-то подозрения, что её найдут.       Женщина бросила попытки найти укромное и удобное место, спрятавшись в самой грязи — среди крестьян.       А скрывалась по одной единственной причине — она знала, что послужило изменениям в её стране, она знала, что наследник жив и с кем он сейчас. По крайней мере, должен быть.       Когда пропал принц и его раб, Элен была единственной после Короля и принцессы, кто мог знать где они находятся. Те десять дней она вспоминала с ужасом, мучениями, а иногда и не вспоминала вовсе. Как это? Просто она просыпалась, и во время купания её пальцы случайно задевали рубцы шрамов на бёдрах, животе, спине. По коже пробегал ужас, первобытный ужас, и она вспоминала, вспоминала всё в мельчайших подробностях, так, как не вспоминала посреди дня.       Перед глазами мелькали двери: приоткрытые, покосившиеся на бок, с дырами, с гнилыми досками. А вот и нужная.       Элен открыла дверь, которая тут же покосилась и сорвалась с петель, но она вовремя успела подхватить её и уложить на пол, подняла взгляд, вглядываясь в темноту и замерла, в горле комом застрял крик. Крик ужаса и страха за свою подопечную.       Девушка, чья кожа уже покрылась испаринами, выворачивалась на полу в немыслимые позы и будто не замечала, как ударялась в этих порывах обо всё, что было в комнате, хоть и были в ней только проржавевшая кровать и насмерть припаянная к полу подставка для свечи.       Женщина подбежала к сестре Нишики, но та, снова выгнувшись в неестественной позе, ударила по ногам Элен.       — Ниши, держи её! Быстрее!       Парень подбежал и схватил девушку, пытаясь хоть как-то прижать её к полу, в это время блондинка отложила свёрток с травами в сторону и вытащила из висевшего на поясе мешочка маленький пузырёк.       Элен села сверху, прижав руки девушки коленями.       — Возьми её за голову и открой ей рот, — инструктировала она подростка, вынимая затычку из склянки.       Губы девушки были искусаны в кровь, зубы плотно сжаты — половина отвара пролилась зря. Прошла минута, две… Пять минут в напряжённом ожидании длились вечность, сестра Нишики лежала на холодном полу, не двигаясь, волосы слиплись, дыхание так и было учащённым, она смотрела в потолок невидящими глазами. Это неприятное чувство ослабло, но не исчезло совсем — укрылось на глубине светлой радужки.       Элен выдохнула, расслабив напряжённые плечи. Нишики тоже расслабился, но руки с головы сестры не убрал.       — Что с ней? — охрипшим от волнения голосом спросил подросток, пропуская спутавшиеся волосы родного человека сквозь пальцы.       — Я не знаю… — тихо отвечала ему блондинка, в стенах комнаты раздался всхлип. — Прости, но… Но… Я хочу знать, хочу также, как и ты, но даже не знаю, что делать, прости.       По худому лицу друг за другом катились крупные слёзы, женщина вытирала их пальцами, забыв, что на них остатки лекарства.       — Ай! Ну вот, какая же я… — сжатые в тонкую линию губы мелко подрагивали, блондинка встала, вытирая слёзы запястьями. — Нишики, я пойду, — минутное молчание. — Прости.       — Вы ни в чём не виноваты. Извиняться не за что, — последовала улыбка, которая, как не пытался скрыть парень, была скорее измученной, чем ободряющей, и от этого Элен стало только хуже.       Стоило женщине скрыться в дверной арке, как Нишики поднял дверь, возвращая её на место.       — Она ушла, — обратился он к тёмным деревянным доскам.       Ответом ему был шорох за спиной — его сестра пыталась приподняться на локтях.       — Не двигайся, — парень сам поднял сестру над полом, наблюдая за изменениями на её лице.       Девушка, оказавшись на кровати, расслабленно выдохнула, а Нишики устроился рядом на полу, положив ладонь поверх ледяных пальцев сестры.       В комнате на долгую минуту повисла тишина, прерываемая размеренным дыханием девушки. Подросток чуть не уснул в повиснувшей тишине, когда холодные пальцы пошевелились под его ладонью.       — Нишики… — синие после пережитого губы шевелились, не размыкаясь, — Прошу тебя, пожалуйста…       Рука девушки дрожала от усилий, которые она прилагала, чтобы сжать руку брата посильнее.       В этом детдоме Нишики является старшим после управляющих. Не по возрасту, а скорее по авторитету, заработанному своими потом и кровью, драками, многочисленными разборками.       И то, чего он смог достичь за те годы, что они провели здесь, могло враз рухнуть, если бы кто-то из тех, кого однажды подросток избил до беспамятства увидели его в этот самый момент. Когда он чуть ли не плачет, пытаясь выдержать измученный взгляд сестры.       — Нет… — в горле застряли слёзы. — Я не могу… Не могу…       Имя младшего брата вырвалось из горла девушки вместе со вздохом, губы снова приоткрылись, но с них не сорвалось ни звука.       Зрачки, поглотившие радужку, втягивали на глубину — в самый омут, в самую глубину души, где сейчас не было ничего, кроме боли. Где-то слабым лучиком проблескивала надежда, почти поглощённая тьмой. Когда-то эта надежда была намного шире — тогда девушка впервые просила убить её, чтобы эта мука закончилась. Она надеялась, что брат прекратит её страдания, но не взяла в расчёт его чувства. Или не хотела брать. Ненавидела его за это. Или была благодарна. Понимала и не понимала. Все мысли путались после лекарства Элен. Перед глазами сгустилась темнота и веки закрылись, хватка ослабла.       Нишики легко высвободил свою ладонь и, не оборачиваясь, покинул комнату, чтобы в итоге пройти мимо таких же комнат. За дверьми находились такие же, как он сам — сироты, которым эти стены стали домом, а приглядывающие, жившие здесь же, семьёй.       Друг друга они за семью не считали, разве что самые младшие, а более старшие как один не хотели забирать мираж покоя и мира во всём мире у ребятишек. Они сами всё понимали, когда доходило до девятого года их жизни, когда любопытство превышало всё остальное, они выбирались наружу, находя тайные лазейки. И в глаза им била суровая реальность.       Детей, не знающих всех улочек города, находили старшие. И видели то же, что и много раз за проведённые в приюте годы — погасшие взгляды утренних сорванцов. Ряды разочаровавшихся в жизни пополнялись.       «И хоть кто-нибудь, хоть что-то бы сделал!» — рычал про себя парень, ударяя кулаком в стену. — «Так нет же — везде одни трусы! Всем наплевать! Всем было наплевать, когда наша мать медленно умирала от той же болезни, что и сестра! Отец! Этот вообще, когда понял, что у матери болезнь, неизвестная науке, попытался за деньги продать её Общине Лекарей! Ненавижу! Да сдохли бы вы все, все, кто предлагал деньги в обмен на невинность сестры, все, кто смеялись мне лицо, когда просил у них работу в обмен на еду!».       В области рёбер закололо и он только сейчас понял, что бежал по коридорам приюта, пролетая лестницы и огибая повороты. И, замедляясь, споткнулся о подвернувшийся под ноги камень. Он встал, будто не упал только что и ноги тут же задрожали, тело накренилось вбок, упираясь в стену.       Дыхание превратилось в хрип, он словно чувствовал, как поднятая в воздух от его падения пыль липла к потной коже, кружась в свете факелов…       Факелов?       На стене, о которую он опёрся, в специальном витиеватом держателе поместился факел с железной основой и пропитанной керасином тряпкой.       Будь на его месте кто-то другой из приюта Змееносца, то подвергся бы такому же удивлению.       Ведь факелов на стенах приюта нет. Есть держатели, но пустые. Ночью в здании всегда темно, а если кто-то из прогуливающихся ночью воспитанников увидит свет — это воспитатели дежурят с керосиновыми лампами в руках.       Нишики оглядел конструкцию, про себя делая вывод: факел зажгли не так давно, такие факелы не могут гореть долго, а значит, кто-то их зажёг. Если это кто-то из живущих здесь, то он может найти этого человека и последовать за ним к выходу или, на крайний случай, попросить вывести его. Если второй вариант, то несомненно придётся принять наказание — ночью нельзя выходить за пределы комнат.       Собравшись с силами, парень продолжил путь, опираясь о стену. ***       Через какое-то время Нишики только сильнее убедился, что находится не в приюте — сколько бы поворотов он ни обогнул, конца не было этому лабиринту. Он прошёл не меньше семидесяти метров, прежде чем наткнуться на первую дверь, которая, к тому же, была закрыта.       Ещё дальше встретилось первое окно. Стоило взглянуть в него, как подросток совершенно опешил — вид, открывающийся из него, ничем не был похож на город. Потому что не было города — были скалы, возвышающиеся над строением по обе стороны, у вершин изгибающиеся друг к другу, образуя незаконченную арку. Прямо в окно смотрела единственным огромным глазом ночь.       «К-как так? Полнолуние ведь было вчера…».       Заставив себя оторвать взгляд от огромного диска луны, подросток на подгибающихся ногах пошёл дальше.       «Что за чертовщина?..» — с этой мыслью он пробовал открыть каждую дверь, попадающуюся на пути, и наконец седьмая по счёту поддалась.       В комнате было просторно, но пусто, в самом центре её пола зияла дыра, освещённая по сторонам факелами на треножной подставке. У края возвышались колонны, обвитые змеями, разинувшими пасти в сторону двери, и доходили парню до уровня локтя.       Вниз вела чёрная лестница, сверкающая в свете факелов и, сливаясь, исчезала в глубине.       Первым воплем мозга было развернуться, выйти за дверь и идти дальше… А куда дальше? Пока это единственная дверь, оказавшаяся незапертой, а если идти дальше — путешествие может окончится тупиком или вообще не окончится.       После нескольких минут терзаний Нишики взял один из факелов и, сглатывая вязкий ком, шагнул в глубину. ***       Лестница пару метров опускалась прямо вниз, но в какой-то момент закрутилась. По правую руку — стена, а по левую — пустое пространство, на другом конце та же лестница.       В этом неожиданном путешествии парень обнаружил в себе страх высоты, а точнее, темноты на её дне. Он шёл, упираясь плечом в стену, не отрывая глаз от неогражденных перилами концов ступеней. В какой-то момент земля исчезла из-под ног и на её место пришло чувство свободного падения, продлившееся всего секунду — руки сами схватились за выступающий камень, который откололся в тот момент, когда парень от него оттолкнулся.       Слушая, как свистит камень в падении, Нишики внутренне содрогался от мысли, что лететь в пустоту мог он. А камень всё падал и падал, пока совсем не затих, так и не издав звук соприкосновения с землёй.       Выждав, пока колени перестанут трястись, Нишио поднялся, подтягиваясь за ручку двери. Под ногами каменная плита — единственная вещь, разделяющая его от пропасти, и подростку совершенно не хотелось проверять, поддерживает ли эту каменную плиту хоть что-нибудь.       Он лихорадочно оглянулся на лестницы, уходящие верх, будто те могли испариться, но не сделал к ним ни шагу по двум причинам: на восхождение вверх его сил не хватит и ещё, не дай бог, каменные глыбы всё же рухнут или его ноги подогнутся. Остался один путь — за дверь.       Неизвестность встретила кое-чем неожиданным — солнечным светом и белизной стен. От неожиданности Нишики выронил факел, прижимая ладони к глазам. Когда же глаза привыкли к свету, первое, что он увидел, был погасший факел.       «Замечательно…».       Взгляд скользнул дальше по мраморному полу, останавливаясь на соединяющейся со стеной колонне и поднялся по ней вверх до изгиба, повторяющего куполообразный потолок комнаты.       На вершине он отстранялся от потолка, свисая с него завитком-змеёй, на краю которого что-то зацепилось. Напрягая взгляд, он ухватил в отдалённом предмете очертания браслета — таких было всего четыре и каждый висел на своём завитке. Из центра крыши рос ещё один, разделяющийся надвое — два украшения на нём напоминали ожерелья на фоне огромного — на всю стену — окна.       А над свисающими украшениями образовалась пропасть, ограждённая перилами и плантациями живых цветов.       «Ну нет, серьёзно? У строителей бзик, что ли, на эти ямы? И как эти безделушки вообще туда подвесили?» — оказавшись в осветлённом помещении, подросток позволил нервам расслабиться.       Из-за этого куда неожиданней стал звук удара и приглушенное шипение. После неистовых поворотов головы влево-вправо, парню ничего лучше на ум не пришло, кроме как спрятаться в пространство между стеной и плантацией.       Один сплошной ящик был человеку по пояс, и парень мог спокойно прятаться за ним сидя. Сердце пропускало удары, и чем дальше, тем легче становилось различать сердцебиение и чужие, почти невесомые шаги. Когда шаги стали неистово приближаться, до Нишики дошло, что человек, кем бы он ни был, направляется к двери, из которой только что вышел парень.       Когда носок ботинка показался из-за угла ящика, нервы подростка не выдержали и он бросился на незнакомца. В том, что это именно незнакомец, а не незнакомка парень убедился, когда толкнул того в грудь, повалив на пол. Мир совершил крутой переворот, и вот уже Нишики лежит на спине, а над ним навис парень примерно его возраста, впившись в лицо серыми глазами не хуже, чем руками, сжимающими горло Нишио.       Волосы незнакомца сливались по цвету с потолком комнаты и бледность кожи тоже не уступала. Из-за этого казалось, что глаза цвета стали, лучащиеся злостью, не принадлежат этому человеку.       Постепенно злость во взгляде проворного парня рассеялась и хватка ослабла. Нишики только вдохнув воздуха понял, насколько сильна была хватка и закашлялся. Рядом беловолосый неуклюже постукивал по спине, вглядываясь в лицо несостоявшейся жертвы с каким-то сожалением.