Сорок один килограмм

На Рождество они впервые решили собраться все вместе. Тецу пришла одна, в обычной кофте и узких темных джинсах. Хайзаки пришел с новой девушкой, Аомине – с Сацуки. Акаши тоже пришел. И привел с собой Мидориму, который поначалу идти отказывался наотрез, дескать, экзамены никто не отменял, а у него четыре часа игр национальной сборной на дисках… Пошел, когда узнал, что так решил Акаши. И – что Тецу тоже придет. Он считал себя особенным, во многом тут и сейчас – давно видел, как Аомине выписывает круги вокруг хрупких коленок, и как Мурасакибара торопливо дрочит после очередной игры с маленькой Тецу. Он, Мидорима, не такой. Он правая рука Акаши и лучший ученик потока, само спокойствие и решительность. Абсолютный и непоколебимый. Устойчивый к таким нежным раздражителям. Раздражитель надела кофту и темные джинсы. Волосы струились по плечам. Могла бы платье достать ради такого случая – у девушки Хайзаки вырез до груди, Сацуки обнажила ровные белые коленки. Мидорима поправил очки и вспомнил, сегодня у раков талисманом старые знакомые и классическая литература. Томик Толстого давно пылился на верхней полке. Когда он открывал страницы – ему в лицо дышали герои военного Петербурга и русское лето 1812 года. Тецу тоже была классической, эти темные брюки сглаживают ее округлости, эта обычная кофта прячет груди. Она как будто бы все еще на поле, принимает мяч и перебрасывает его – к Сацуки, к новой девушке Хайзаки, к целому миру, наконец. Мидорима поймал восхищенный взгляд своих товарищей по команде и понял, впервые мячи пролетали мимо ладоней гениальных форвардов, взгляды падали на теплый пушистый ковер, тонули в нем и цеплялись за бледные ладони Тецу. Она не замечала их, волочила за собой и делала вид, что всегда жила с взглядами за спиной. Акаши тоже это заметил – но кое-что обошло и его самого – Мидорима как никто другой знал это. Он и сам не устоял полностью против сорока одного килограмма призрачных реалий, попал на свою собственную ловушку, дал себя поймать – и еще не понял этого. Акаши поманил Тецу к себе и подал ей стакан, глупая девушка Хайзаки еще не научилась замечать их девочку и обошла ее со своими домашними напитками. Момои ревниво вспыхнула, притягивая Тецу к себе. Аомине криво ухмыльнулся. Вечеринка была в разгаре. Ночью, покидая теплый дом, Мидорима заметил, что томика Толстого в руках больше нет, он исчез, испарился, оставил своего хозяина. Не нужно было решать, как и где он сможет найти его теперь – Тецу уже шла за ним, торопливо прощаясь с хозяевами вечерам, листая пыльные странички. - Я читала в пятом классе, - сказала она, возвращая его талисман – и превращаясь в новый, на всю оставшуюся жизнь, - Мидорима-кун, я тоже на станцию… Она шла, кутая щеки в воротник обычной кофты – было морозно, а шарф она оставила дома, с необыкновенной Тецу такая обычная нелепость тоже происходила. Она должен был предложить ей свой, по законам жанра, однажды он уже так делал, и ему понравилось то, что произошло потом, он все-таки молод и горяч тоже. Мидорима с тоской посмотрел на самого себя в отражении стеклянной двери на станции – его шарф висел на изголовье кровати, ниточки от него теребил любимый кот матери и он был отличным пятном для любого, кто зашел бы к нему – но на нем самом, на шее его не было. Тецу подняла воротник и задумчиво пару раз тронула озябшей рукой металлическую ручку – Мидорима знал, что сейчас она вспоминает прошлую игру, когда мяч отскочил прямо по ручке двери спортзала, и она не смогла его принять. Он поправил очки и показал ей пальцем вверх – табло поезда горело над ее головой, и кидать ей тоже следовало выше, понять можно было двояко. Тецу поняла по своему – ее маленький палец тоже показал Мидориме вверх. А секунду спустя она уже кивала ему из окна последнего вагона, растворяясь в морозном воздухе. Вверх. Мидорима еще раз посмотрел туда, куда отчаянно указывал ее маленький озябший пальчик – никакого табла или фонаря или господа бога там не было. В голове пролетали цитаты Толстого о любви и войне, а вверху, высоко-высоко, намного дальше, чем могла показать Тецу, сгорали кометы, и рождалась зимняя ночь. Она, конечно, уже не могла их увидеть. На утро он сам набрал незнакомый номер и услышал очевидные даже для него гудки. Тецу была дома, но ожидать, что кто-то позвонит ей в рождество, она не могла. Когда она, наконец, взяла трубку, то ответа не получила. Мидорима молчал и слушал ее дыхание – с интересом и напряженно, снова и снова задаваясь вопросом, зачем ему все это, тут и сейчас. В голове разрывались фиолетовые звезды, Толстой смеялся и бросал в очки хлопья белой, как снег, пыли, Тецу ждала ответа – и ничего по-прежнему не менялось, оставалось прежним. Он положил трубку, потом снова и снова, и делал так пока белый, как пыль из его видений, снег падал за окнами. В последний день каникул он решился - попросил Акаши исключить Куроко из основного состава. Потенциала в ней он не видел, и ее новая особая роль его не впечатлила. Конечно, тот мог поступить по-своему, но если его интересовало мнение подающего надежды игрока… Когда разговор окончился, дверь в спортзал распахнулись, впуская Аомине и Тецу. Она громко – насколько могла, конечно, насколько ей было разрешено природой – рассказывала о странных звонках, преследовавших ее все каникулы. О молчании в трубку и пустоте. Голос ее дрожал. Ей немного было страшно. Аомине обещал надрать зад тому, кто это сделал. А тот, кто делал это, стоял и просил Акаши исключить раздражитель в узких черных джинсах, чтобы избавить себя от наваждения. - Забудь, - попросил он и пошел вон. Никто не пошел за ним вслед, и голос лидера звучал все глуше и глуше. Мидорима снова почувствовал фиолетовые звезды и белую пыль – и самое страшное, ему нравилось это чувство. Он вернулся на тренировку четыре часа спустя, когда ее голос уже не был слышен в переходах, и по взгляду Акаши понял, что тот не принимает его чувств и не одобряет их. - За такое иногда сажают, - сказал он сам себе, снова набирая знакомый номер – снег не шел в его голове уже неделю, дышать было легче, мириады отпечаток крохотных ног Тецу оставались на его лице и одежде. Он считал себя особенным – к белым в цветочках кроссовкам Тецу он пал последним, невиданный и непрощенный самим собой. Мурасакибара снова оставался в душе после занятий, Акаши своими руками меня направление броска Куроко, Аомине и Хайзаки дрались за нечаянные взгляды, брошенные в ее сторону, Момои принесла ей новую форму. Мидорима был последним – и сейчас уже не было смысла в этом отпираться, талисманом на сегодня было признание в любви или в ненависти – и то, и другое он посвящал бледным ладоням Тецу и кривому до абсурда ее броску. А она снова пришла – теперь уже на празднование нового года – в обычной кофте и узких темных джинсах, чтобы сорвать всеобщие взгляды и не поделиться ими. Волосы струились по плечам, плечи подрагивали, как свечи на елке – Момои зажигала их упорно, снова и снова, оставляя на розовых пальчиках некрасивые отметины – одна такая же была в самой середке ладони Тецу, и девушка смотрела на нее с удивлением, как в первый раз. Воротник кофты прятал шею и грудь, как на тренировке, в карманах молчал телефон, чьи гудки Мидорима знал наизусть, лучше собственного имени. Стояла в центре комнаты, не замечая взглядов, пожирающих ее саму – необыкновенный призрачный игрок мужской команды… Когда фиолетовые звезды и пепельный снег отпустили, а идти домой уже можно было и по этикету, и против, Мидорима подошел к ней, чтобы попрощаться и отдать ей тот томик Толстого, пусть русская военная зима теперь снится ей, его это проклятие не минет и без книги. Она улыбнулась неловко – как касаясь ручки двери спортзала своей неловкой подачек – и взяла подарок одной рукой, как извиняясь. Талисманом на сегодня был сорванный телефонный звонок, но впервые Мидориме не хотелось такой удачи. Тецу повернулась к нему спиной, чтобы он увидел ее светящиеся локоны по спине, и узор на кофте, простой и сложный, как хлеб и вода. - Я читала в пятом классе, - объясняла она Момои появление классики в руках, ревнивая девчонка пыталась поймать взгляд Мидоримы, но ему было уже все равно, пепельный снег засыпал все вокруг. Наступила зимняя ночь, на которую ему указывали пальцы Тецу. Шарф свой он оставил у двери. На всякий случай.