Сорок один килограмм

Февраль – самый тоскливый месяц в Японии, морские ветры приносят с собой соль и печаль, хочется плакать, есть приготовленные тобой же шоколадные палочки от тоски и засыпать всякий раз после длинных замысловатых бесед с самим собой. Аомине был готов поспорить, что таким Тецу не страдала. Поэтому он любил ее. Тецу пришла к нему в половине девятого – простуда свалила форварда с ног лучше любой вражеской атаки, в комнате пахло спиртом и малиной, любимые запахи февраля. - Твои распечатки, Аомине-кун, - сказала она, а нос ее, прямой и крохотный, забавно дернулся. Аомине почувствовал себя внезапно хорошо и свободно, саднящее горло снова начало рождать громкие крики радости от победы, а легкие наполнились свежим воздухом – Тецу была рядом, он любил ее. - Останься на обед, - сказал он, - Сацуки придет, и можем позаниматься втроем. Она отказалась и ушла. За окнами ее ждали остальные члены команды – Мидорима читал книгу на ходу, Мурасакибара жевал полученные от матери Аомине булочки, Акаши считал мгновения, пока Тецу выйдет из двери. И был еще тот, кого простуда Аомине видеть не хотела вовсе. Он время зря не терял – рука панибратски упала на плечо девушке, и чертов ублюдок сделал снова вид, что не замечает, как морщится от его прикосновений Тецу. На щеке у Хайзаки алым пламенем горел старый след от недавней драки. Он был в строю. Это столкновение, эта борьба за внимание тоненькой и равнодушной Тецу была сильнее их обоих – вот только признаться девушке никто никак не мог. Аомине вспоминал вкус ее губ – на новый год он целовал ее в щеку, когда дарил подарок от себя и Сацуки, но поезд, в котором они ехали, дернулся, и поцелуй остался на губах Тецу. Это, конечно, ничего не значило по сравнению с наглой большой – и надо признать – безумно красивой рукой Хайзаки, которая привычно жила на плече девушки. Губы у Тецу были теплыми. Простуда Аомине была настойчивой. Он хотел или умереть, или убить кого-то в эти дни. Мурасакибара получил булочки снова спустя три дня, когда Аомине вернулся – бумажный пакет был передан быстрым движением, почти пасом, но совсем не тем, что связывал призрачную Куроко и мощного форварда вместе. Акаши оценил – один взгляд позволил безвременно отсутствующему оценить ситуацию: Мидорима все еще не выпускает из рук телефон, у Акаши вечный статус победителя, Сацуки преследует каждый призрачный след Тецу. И был еще Хайзаки, который снова нарушил границы. Хайзаки сидел на полу и тянул носок девушке – всем на мгновение показалось, что еще пару минут, и его рука скользнет туда, куда безумно хотели скользнуть все. - Отойди-ка, - спокойно сказал Аомине, стараясь не выдать своей ненависти, - Йо, Тецу. - Аомине-кун, - и одно звучание его собственного имени в ее устах обожгло, разрушило, заставило испытать все снова. Аомине выгнулся вперед осторожно, вынимая ногу девушки из больших рук старшего, уважением, которое внушалось ему с первого класса, тут и не пахло. Одним движением, каким он выхватывал мяч, Тецу снова стала его собственностью, и весь мир должен был принять это, включая ее саму. Акаши хмыкнул, садясь поудобнее, Мурасакибара откусил кусочек выпечки, Мидорима поскорее удалил последний звонок из телефона. Сацуки уже бежала вон из зала, чтобы сдержать свою ревность, рвущуюся из маленького сердца. Все стихло. Но ненадолго. Хайзаки тоже был форвардом. Сначала они просто били друг друга, жадно, с ненавистью, отчаянно и свирепо – будто бы от драки зависела жизнь Тецу, ее молодость, невинность, запах ее волос, теплота ее губ. Потом просто старались разбить друг другу губы, носы, разбивали и целились снова. Виновницу от них оттащили – неловко кто-то из них задел ее, алая струйка стекала по лицу, и Сацуки, которая уводила Тецу, старалась поймать ее кончиком пальца – более эротичной картины любой и представить себе не мог. Растащили дерущихся тренер и капитан, Акаши уже посылал за ними, когда сделал вывод, что это навредит драке. Последняя булочка оказалась подгорелой – Мурасакибара доел ее и двинул кулаком прямо в гущу маек и кроссовок. Последнее слово осталось за Хайзаки – он поправил волосы и стер кровь с лица майкой. - Ты слабак, Мине, - цыкнул он кровавой слюной между передних зубов, - Слабак и ублюдок… Завершение драки смотрели уже вместе с тренером и капитаном. Тецу в это время была далеко – ее разбитый нос подарил Сацуки несколько драгоценных минут рядом с обожаемой Куроко, и она упускать его не хотела – волнения за Дай-чана она не испытывала, слишком хорошо и долго она его знала, старался он сейчас за них двоих. Последнее слово Хайзаки не засчитали. Аомине уходил домой со сломанной рукой и выбитой половинкой зуба. Хайзаки же уходил совсем. Из команды. Акаши стоило только посмотреть на тренера повнимательнее – и решение было принято. За Аомине все чувствовали запах победы, злости, очаровательной агрессии, перемежаемый с запахом волос Тецу. За Хайзаки было только одно большое чувство, которому он сам не мог дать объяснения. Он со своей отставкой согласился – слишком долго призрак девушки с голубыми глазами снился ему по ночам. Хайзаки никому не говорил, даже той девушке, с которой он спит, даже матери, которой единственной не плевать на сына, совсем никому – что внутри у него лопается большой воздушный шарик всякий раз, когда Тецу смеет разговаривать с кем-то другим. Он устал ждать и не хочет больше драк с Аомине. У кого-то из них есть шанс – но ему страшно смотреть в глаза тому, кто будет учиться и играть вместе с Тецу на год больше него самого. И еще страшнее думать, что трое таких же следят за каждым его шагом со скамейки запасных. Он внезапно вспомнил, что утром Тецу пришла в новом белом пальто, на воротнике которого были вышиты фиолетовые снежинки, и ему стало дурно, плохо, тесно в собственном теле. Почти сдался. Но – почти… Она стояла на пороге собственного дома и вынимала газету из ящика. Она не спросила, откуда он, Хайзаки, знает ее адрес – точно так же, как не спрашивала, откуда номер ее телефона дрожит и гаснет на кончиках пальцев Мидоримы. Открыла дверь. Матери и отца, как по заказу, не было дома… Хайзаки потерял рассудок во второй раз. Он сначала не почувствовал, что она сопротивляется, настолько он приучил себя не замечать протестующих движений маленьких рук, губ, узких плеч. И только когда звук, срываемый с ее губ, стал походить на крик, очнулся. Он, лучший парень школы, тот, у кого всегда были и деньги, и драки, и одна женщина, и другая, он прижимал единственную девчонку-игрока к полу ее прихожей. Пол был бледно-голубой, на плитках невидимый художник любовно нарисовал голубые цветы – лицо у Тецу тоже было бледное, а руки упирались в его тело. Он почти содрал с нее улыбку, уже успел содрать свитер, а под майкой он отчетливо угадывал бусинки темных сосков и легкие окружности маленьких грудок, господи, как у ребенка. Ничего не стоило сейчас сжать их рукой – половина команды хочет этого, включая дурашку Сацуки, у которой груди больше раза в три. Ничего не стоило сдавить ее крик, сдавить собственными губами или горячей ладонью, большой, на которой еще был след непрошенных слез. Ничего не стоило сделать ее своей вот тут и сейчас, чтобы и Аомине, и Акаши, и все остальные, включая Господа Бога, довольствовались остатками, тем, что подарил им со своего плеча Хайзаки. Он мог сделать все, что угодно, тут и сейчас, но почему-то ему вдруг захотелось попрощаться с ней и обязательно передать его почтение ее матушке. Стало зябко от собственной полуобнаженной ее защищающимися руками спины, стало неприятно смотреть на прореху, через которую склабилась на него ее обнаженная кожа. Он поднялся и помог ей встать, ожидая, что она ударит его или убьет себя. Потом закрыл глаза и заплакал. И плакал столько, сколько никогда не плакал больше в жизни, потому что твердо ощущал, что только что потерял нечто важное – чего так и не смог обрести. Тецу встала – ростом едва достигает Хайзаки до плеч, если встанет на цыпочки. Рваная майка полетела в угол, свитер снова скрыл от него тело, и ему стало легче. А потом он просто ощутил на своем плече ее теплые пальцы, которые прижимали его голову к себе, необыкновенно нежно и невыносимо равнодушно. - Хайзаки-кун, ты же любишь баскетбол, - почему-то сказала она, - Лучше люби его, а не меня. Баскетбол лучше. На следующий день он сжег свою форму и кроссовки вместе с воспоминаниями о Тецу. Рука на ее плече теперь принадлежала Аомине, но почему-то больше его это не волновало.